Человек, который вывел хеттологию из тупика

Случилось такое, чего никто, абсолютно никто не ожидал: в годину большой войны, впервые в истории удостоенной эпитетом мировая, в то время, когда христианский мир во второй раз готовился отмечать свой праздник мира и всеобщего братства под грохот боевых орудий, накануне того дня, когда за скромными рождественскими столами отсутствовали двадцать миллионов мужчин, которые валялись в завшивленных окопах и зловонных лазаретах, — в немецкой и австрийской печати мелькнул заголовок: «Хеттский язык расшифрован!»

Разумеется, подобный заголовок был незаметен и стыдливо прятался среди эпохальных сообщений о захвате Черногории непобедимыми немецко-австрийскими армиями, об окончательном разложении французской армии и смещении маршала Жоффре; тонул в потоке ура-патриотических статей, посвященных Рождеству, которое на сей раз «действительно должно быть последним военным Рождеством», и неизбежному наступлению «победоносной весны».

В чешской печати он звучал несколько иначе: «Чешский ученый расшифровал язык хеттов!». И далее в статьях, похожих одна на другую, как сообщения военных корреспондентов из венских кафе, говорилось, что «нелегкая задача дешифровки языка некогда могущественного народа, при решении которой потерпел неудачу ряд выдающихся зарубежных ученых, в том числе английских, французских и имперских, была, как мы можем с радостью сообщить, успешно решена молодым нашим земляком... Бедржихом Грозным».

Это сообщение отличалось от большинства других, появлявшихся в печати во время войны: оно было правдиво. И хотя наука признала это лишь спустя несколько лет, «...все мы были горды, — читаем мы в воспоминаниях старого школьного учителя, — тем, что чешский ученый столь исключительным образом проявил себя на поприще мировой науки... и мы повторяли имя достославного мужа с тем чувством целительного патриотизма, столь необходимого в наше тяжкое время, каким наполняли нас воспоминания о магистре Яне Коменском, Колларе и всех тех, увы немногочисленных сынах народа нашего, слава которых перешагнула венец чешских гор... Ведь сей муж стал в один ряд с прославленным Шампольоном!».

С именем этого человека, которого действительно можно с полним основанием приравнивать к Шампольону, большинство чешских читателей столкнулось впервые; оно было более известно за рубежом, чем на родине. Обладателю его было 30 лет, он был профессором Венского университета, опубликовал несколько значительных работ о древнем Вавилоне и Ассирии, исколесил полсвета, совершая научные поездки и участвуя в экспедициях, а во время войны носил военный мундир и, как писарь отборного полка «Дойч — унд хохмайстер», вел в одной из венских казарм учет сапогам и консервированному гуляшу.

Шампольон был «государственным изменником», когда расшифровал египетские иероглифы. Грозный же, наоборот, служил своей «обширной родине» на самом ответственном посту, на который она сообразно с его способностями поставила ученого в годину войны, служил не на жизнь, а на смерть.

И в самом деле, что делать в армии с человеком, близорукость которого превышала количество диоптрий, допустимое государственными нормами для «пушечного мяса», и который не знал ничего, абсолютно ничего, кроме ассирийского, вавилонского, арамейского, арабского, эфиопского, еврейского, персидского, древнеегипетского, санскрита и приблизительно полдюжины живых языков, не говоря уже, разумеется, о греческом и латыни? И Грозный добросовестно служил — настолько добросовестно, что обратил этим на себя внимание своего начальника, обер-лейтенанта Каммергрубера.

— Послушайте, вы, интеллигент, — остановил его однажды этот весельчак, вечно замешанный в каких-то историях с барышнями из высших кругов, из-за которых не мог отлучиться на фронт. — Кем вы были на гражданке?

— Осмелюсь доложить, профессором семитологии с уклоном в ассириологию!

— Семи... как там дальше? Как это вам удается, вы, девка из борделя, что у вас на складе всего достача?

— Осмелюсь доложить, не ворую!

— Верю этому первый раз в жизни. А как вы делаете, что у вас не крадут другие?

— Осмелюсь доложить, я по возможности не отлучаюсь отсюда! — И в объяснение того, как он коротает время, Грозный достал пачку клинописных текстов, которые хранил в ящике из-под сахара.

— Десяток таких семитологов, и Австрия выиграла бы войну! Подайте рапорт об отпуске.

— Осмелюсь просить разрешения заниматься! Полагаю, найдутся подходящие часы в служебное время.

— Занимайтесь хоть с утра до вечера, лишь бы не видел господин майор! Он семитов не любит!

— Слушаюсь, господин майор не увидит!

И подобно тому как Пилат попал в историю религии, так и обер-лейтенант Каммергрубер угодил в хеттологию — благодарный Грозный выразил ему признательность за «любезность и понимание» в предисловии к своей работе «Язык хеттов», где имя обер-лейтенанта стоит в одном ряду с именами Вебера, Халила, Макриди и Унгера.

Этот труд вышел в Лейпциге на немецком языке в 1917 году и явился первым подробным, систематическим, прекрасно оснащенным в научном отношении толкованием словарного фонда, структуры и происхождения хеттского языка. Вместе с «Решением хеттской проблемы» — предварительным сообщением», относящимся к 1915 году, это исследование обеспечивает Грозному бессмертие.

И мы не преувеличиваем, когда говорим о бессмертии.

Из памяти человечества никогда не изгладятся имена тех, кто умножил его знания. Грозный раскрыл одну из самых больших тайн истории, он воскресил мертвые слова людей, которые жили более чем три тысячелетия назад, заставил десятки поколений великого и могущественного народа, о котором из его собственных уст мы не слышали еще ни слова, дать о себе показания посредством своих государственных архивов и деловой переписки, посредством своих законов, хозяйственных книг, произведений прозы и поэзии.

Кроме того, Грозный разгадал еще одну загадку, самую удивительную во всей истории древнего Востока...