Как сказка из «тысячи и одной ночи»

Собственно экспедиция состоялась позднее — весной 1906 года. До этого Винклеру пришлось преодолеть немало трудностей. Кайзер, покровительство которого по отношению к археологам проявлялось до сих пор в том, что он торжественно даровал концессии и посылал какое-нибудь учебное судно военно-морского флота за ценными находками, на этот раз раскошелился, хотя и не слишком щедро. Недостающие средства Винклеру пришлось добывать самому. Кое-что он получил от своего ученика В. фон Ландау, который уже когда-то финансировал его сидонские раскопки; кое-что от Переднеазиатского общества и Восточного Комитета. За остальными деньгами ему пришлось обратиться к ненавистным коллегам из Берлинского археологического института, директор которого профессор Отто Пухштейн оскорбил его, предъявив вполне резонное требование: учитывать во время раскопок археологическую и художественно-историческую стороны. Недостающие 30 тысяч марок Винклер получил от уже упомянутого банкира-еврея Симона; он принял от него чек, даже не подав ему руки. Подчинился он и условию взять с собой в экспедицию ассистента Берлинского археологического института (им был молодой Людвиг Куртиус), правда, «без права на какое-либо вмешательство». На этот раз Винклер был настолько практичен, что по совету Макриди-бея прихватил с собой даже повара, болгарского унтер-офицера, который хотя и не умел готовить, но зато мог немного изъясняться по-немецки.

Во вторую неделю июля экспедиция Винклера уже двигалась знакомыми дорогами из Анкары на восток, 17 июля повторилось сказочное угощение у Зиа-бея, 19 июля Винклер начал раскопки. В первые же дни у Винклера возник конфликт с рабочими, несмотря на то что те относились к нему дружественно и, как указывает Куртиус, не заслужили ни одного из тех эпитетов, которыми он их награждал; открытый бунт предотвратило лишь вмешательство Зиа-бея.

Кирки и заступы зазвенели на Бююккале — акрополе таинственного города, и Куртиус с ужасом наблюдал, как рушатся стены и уничтожаются фундаменты тысячелетних построек; никто не дал себе труда снять хотя бы план сооружений. Винклер и Макриди действовали намного примитивнее и грубее, чем некогда Шлиманн в Трое, — но Шлиманн был подлинным «дилетантом от археологии». С тех пор методы археологии стали тоньше, совершеннее, стали научными. В 1906 году методы, к которым прибегал Винклер, были по меньшей мере неоправданны. Да и вообще все его руководство раскопками сводилось к тому, что он указывал палкой место, где следовало копать. Больше он там не появлялся.

Он приказал построить деревянный барак и стал вести дневник, занося туда всякие мелочи и пустяки, которые никто не стал бы публиковать, если б они не принадлежали перу столь прославленного ученого, А когда в барак принесли первую откопанную таблицу, он уже больше оттуда не выходил. С первого же взгляда Винклер понял, что надпись на таблице выполнена не только аккадской клинописью, но и на вавилонском языке! Таким образом, ее можно было уже и прочесть и перевести! По крайней мере, ассириологу Винклеру это было по силам.

Вавилонский язык накануне падения нововавилонского царства был, как известно, дипломатическим языком на Ближнем Востоке, подобно французскому в Европе перед второй мировой войной. И Винклер тут же, на месте, читал едва извлеченную из земли дипломатическую корреспонденцию хеттских царей. Ибо то, что рабочие-курды извлекали из недр Бююккале, было не что иное, как письма (если можно назвать письмами глиняные таблицы) из государственного архива, находившегося в столице Хеттского царства Хаттусасе!

В первых таблицах, вернее, фрагментах, содержались лишь имена хеттских правителей, впервые выступивших из густого мрака тысячелетней неизвестности. Наряду с этими именами, обладателей которых пока не удавалось распределить хронологически, попадались имена различных сановников, министров (как бы сказали бы теперь), градоправителей и генералов, а также сообщения об их делах. Это было полнейшей неожиданностью — подобные документы были найдены на территории древнего Востока впервые! В Вавилонии и Ассирии, например, никогда не побеждал какой-либо военачальник, а только правитель. Ни одно должностное лицо не провело ни одной реформы, ни один градоправитель не распорядился прорыть ни одного канала, ни один судья не вынес ни одного приговора — все и всегда было деянием самого властелина, «царя царей», «царя четырех стран света», «Его Величества Солнца».

Затем были найдены обломки таблиц с египетскими иероглифами, и постепенно накапливались таблицы с надписями на непонятном языке, выполненными аккадской клинописью, — они очень напоминали хорошо известные Винклеру «таблицы царя Арцавы» из Амарнского архива. Уже тогда он высказал первое научно обоснованное предположение, повторенное впоследствии в «Сообщениях Германского восточного общества» в декабре 1907 года, что эти письма, адресованные египетскому фараону Аменхотепу III (отцу Аменхотепа IV, или Эхнатона), писаны по-хеттски.

Таблицы и фрагменты поступали в полевой кабинет Винклера непрерывным потоком; если бы ученый что-нибудь знал о последнем слове в организации тогдашнего промышленного производства, то он записал бы в своем дневнике: «как по конвейеру». Между таблицами не было никакой связи, но Винклера нисколько не удивляло и не интересовало, откуда их такое множество. Он сетовал, отгоняя мух, менял мокрое полотенце и пропотевшие перчатки — бредовая идея работать при сорокаградусной жаре в перчатках! — и все переписывал и переводил аккадские тексты; остальные он откладывал в сторону. Так заодно он производил и опись.

Близился день, без которого, по словам Винклера, жизнь его не стоила бы ломаного гроша, — один из самых знаменательных дней не только в его жизни, но и в истории хеттологии. Впрочем, дадим возможность рассказать об этом драматическом моменте самому ученому.

«20 августа, примерно после двадцати дней работы, раскоп на щебенчатом склоне холма достиг первой стены. Под нею была найдена отлично сохранившаяся таблица, уже одним своим видом внушавшая большие надежды. Я бросил на нее взгляд — и весь мой жизненный опыт полетел в тартарары. Таблица содержала такое, о чем можно было сказать лишь в шутку как о сокровенном желании: Рамсес писал Хаттусилису... о двустороннем договоре! Хотя в последние дни и попадалось все больше маленьких обломков, в которых говорилось о заключении союза между двумя государствами, однако теперь явилось подтверждение тому, что знаменитый договор, известный по иероглифической записи на стене храма в Карнаке, может быть освещен и с точки зрения другой договаривающейся стороны. Рамсес, перечисляя все свои титулы и всех своих предков, которые в точности совпадают с приведенными в тексте договора, пишет Хаттусилису, именуя его так же, как в договоре, и содержание его письма дословно совпадает с параграфами договора...»

И Винклер продолжает: «Удивительное чувство испытывал я, рассматривая этот документ. Прошло восемнадцать лет с тех пор, как в музее в Булаке я познакомился с арцавским письмом из Эль-Амарны... Тогда, анализируя факты, о которых стало известно благодаря амарнской находке, я высказал предположение, что договор Рамсеса, возможно, с самого начала был выполнен также и клинописью. И вот теперь я держал в руках одно из написанных по этому поводу посланий — в прекрасной клинописи и на хорошем вавилонском языке, — которыми обменялись два правителя! Это было редкое в моей жизни стечение обстоятельств: то, что было открыто мною в Египте при вступлении на поприще ориенталистики, нашло подтверждение в сердце Малой Азии. Чудом могло показаться это совпадение, сказкой из «Тысячи и одной ночи»...»

В этом месте Винклер поставил не точку, а запятую. Но мы должны прервать цитату из его статьи «В Богазкёе», чтобы осознать значение сделанного открытия.