Дискуссии в исторической науке в 30-е гг. 20 в.

Ситуация резко изменилась в 1931 г. после публикации известного письма И.В. Сталина в журнал «Пролетарская революция» - «О некоторых вопросах истории большевизма». Сталин выступил против статьи Слуцкого, в которой историк упрекал Ленина за недооценку центризма в германской социал-демократии в предвоенный период. Сталин решил, что этот упрек равносилен упреку в недооценке оппортунизма, в отказе от непримиримой борьбы с ним. А далее он формулирует вывод, сыгравший важную роль в дальнейших судьбах исторической науки: «Вопрос о большевизме Ленина вы вновь (курсив мой. - А. С.) думаете превратить из аксиомы в проблему, нуждавшуюся в "дальнейшей разработке"». Сталин считал это «гнилым либерализмом». «Клевету нужно заклеймить, а не превращать в предмет дискуссии», нельзя вести дискуссии с фальсификаторами истории, утверждал он в заключение. Сталин связывал этот вопрос с борьбой партии против оппортунизма всех мастей, против троцкизма, против мировой контрреволюции, против всех, кто поддерживал тезис о «невозможности построения социализма в СССР».

Письмо партийного лидера, захватившего к тому времени безоговорочно власть в стране, стало моделью для последующих дискуссий. Надлежало обсуждать лишь то, что было действительно дискуссионным, что не являлось аксиомой. Но как это определить? Как выявить разницу между «клеветой», «гнилым либерализмом», «фальсификацией истории» и действительной научной проблемой? Историческая наука вступила в безбрежное море субъективизма, злейшей конъюнктуры, которой она не знала до той поры. К тому же Сталин призвал к усилению «классовой бдительности», обострению борьбы с буржуазной идеологией, замене «старых спецов» «красными специалистами»; указал на «вредительство» как одну из главных опасностей для строительства социализма.

Письмо Сталина широко обсуждалось. Состоялись специальные заседания в Обществе историков-марксистов, в исторических журналах. Наркомпрос РСФСР принял постановление «О пересмотре программ по истории классовой борьбы в связи с письмом т. Сталина в редакцию журнала "Пролетарская революция"».

В исторической науке началась волна погромов, коснувшаяся в основном представителей старой школы. С.Ф. Платонов и Е.В. Тарле были заклеймены как «вредители» и «контрреволюционеры», дискуссии стали отличаться невиданной ранее идеологической разнузданностью, нагнетанием политических страстей, навешиванием жестких ярлыков. Историки-марксисты пожинали плоды своей нетерпимости первых революционных лет. Сталинская программа реорганизации исторической науки легла на уже достаточно подготовленную для этого почву, хотя и Покровского, и Ярославского, и некоторых молодых историков, и видных деятелей партии заботило больше состояние исторических исследований, нежели поиски «врагов» в науке.

Все зловещие черты времени выявились уже в ходе очередной дискуссии по истории революции 1905 г. Поводом для нее стал выход в свет в 1936 г. книги П.О. Горина «Очерки по истории Советов рабочих депутатов в 1905 г.» и второго тома «Истории ВКП(б) под редакцией Ем. Ярославского. В журналах, Комакадемии, ИМЭЛ при ЦК ВКП(б) прошли обсуждения. По существу, речь вновь зашла о закономерности Октябрьской революции, ее предпосылках, перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую. Дискуссия носила ярко выраженный антименьшевистский и антитроцкистский характер. Коллеги упрекали П.О. Горина в том, что его выступление против врагов ленинизма находилось не на уровне времени. Горин в свою очередь направил в журнал «Историк-марксист» рецензию на второй том «Истории ВКП(б)» с рядом критических замечаний, что вызвало острое недовольство Ярославского. Однако редакция журнала отказалась публиковать его ответ. Дело дошло до Сталина, который предписал редакции напечатать ответную статью Ярославского. Это было первое прямое вмешательство Сталина в ход исторической дискуссии.

Конец 1931 - начало 1932 г. прошли в нервной обстановке проработок, покаяний, самокритики, на которую вынужден был пойти даже такой верный сталинист, как Ярославский, не говоря уже об «исторических сошках» более мелкого масштаба. Психоз разоблачений сопровождался усилением в исторической науке культа личности Сталина. В тяжелом положении оказались журналы «Пролетарская революция» и «Каторга и ссылка», которые прямо обвинялись в «гнилом либерализме». Составы редакций и редколлегий этих журналов стали быстро меняться. Вскоре журнал «Каторга и ссылка» был закрыт, а Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев в 1935 г. распущено.

Одновременно прошла волна новых революционных юбилеев: 50-летие со дня смерти К. Маркса, 15-летие Октябрьской революции и др., в их идеологическом чреве тонули все проблески научных подходов. После выхода в свет в 1938 г. «Краткого курса истории ВКП(б)», авторство которого было связано с именем Сталина, громкие дискуссии прежних лет стали постепенно сходить на нет.

Многие из прежних участников дискуссий, в частности Ванаг, Дубровский и другие были репрессированы.

Правда, начиная с 1933 г. на страницах журнала «Большевик» прошла трехлетняя дискуссия о характере социально-экономических отношений в дореволюционном казахском ауле, да в еще живом журнале «Каторга и ссылка» в том же году состоялось обсуждение проблемы «Бакунин и революция 1848 г.». В нем приняли участие такие представители старой революционной гвардии, как Теодорович, Кон, Лепешинский и другие. Но дни журнала, да и дни многих из дискутантов были уже сочтены.

В гуле идеологических битв на историческом фронте скромно прошла в апреле 1933 г. в Ленинграде в секторе феодальной формации ГАИМК дискуссия по проблеме общественного строя Киевской Руси. С докладом «Рабство в Киевской Руси» выступил Б.Д. Греков, восходящее светило русской медиевистики.

Несмотря на не самую актуальную для тех лет проблематику, дискуссия оказалась весьма примечательной. На обочине исторической науки (а столбовой дорогой считалась революционная и современная проблематика, связанная с социалистическими преобразованиями в стране) формировалась исследовательская линия, обращенная к прошлой истории Родины, хотя и здесь, в первую очередь, акцент делался на формационных проблемах, широко использовались чисто идеологические оценки, а ряд историков (С.В. Бахрушин, Л.В. Черепнин и др.), имевших отличную от набиравшего силу Б.Д. Грекова точку зрения, были репрессированы.

К концу 30-х гг. высокая дискуссионная волна, задавленная сверху, практически спала, но зато участились споры камерного типа — в отдельных секторах, на ученых советах, без выхода на страницы исторических журналов.

В мае 1939 г. А. В. Шестаков в «Учительской газете» открыл дискуссию об общественно-экономическом строе Древней Руси, доказывая, что Киевское государство было рабовладельческим. При этом автор опирался на положение «Краткого курса истории ВКП(б)», где говорилось о рабовладении как первой антагонистической формации. В июне в Институте истории АН СССР Б.Д. Греков в докладе «Общественный строй Киевской Руси» ратовал за феодальный характер древнерусского государства. Его поддерживал С.В. Юшков и другие ученые. Таким образом, обозначились две линии. Но было уже очевидно, что «грековская» линия становится преобладающей.

В марте 1940 г. на заседаниях ученого совета Института истории АН СССР обсуждались проблемы истории абсолютизма и самодержавия. Речь шла о понятии «абсолютизм», времени его возникновения, роли трудящихся масс и классовой борьбы в период складывания абсолютной монархии. Там же обсуждался доклад С.С. Дмитриева «Славянофилы и славянофильство». В центре спора оказались вопросы о классовом характере славянофильства, его своеобразии и отличии от теории официальной народности, а также другие проблемы общественного развития середины XIX в.

Характерно, что после бурных дискуссий 20 - начала 30-х гг. по революционной и формационной проблематике, отодвинувших в сторону иные сюжеты отечественной истории, эти аспекты, без которых было немыслимо вообще развитие исторической науки, посвященной России, стали постепенно занимать свое место в историографии и в теме дискуссий. Сенсационным следует признать весьма прозаическое обсуждение на страницах журнала «Историк-марксист» в феврале 1941 г. академического издания Правды Русской. Речь шла о полноте использованных списков Правды, их классификации, об археографических описаниях и др. И это после жарких дискуссий о предтече большевизма и судьбах русской революции.

В исторической науке произошла парадоксальная вещь: сошедшие на нет после грозного окрика Сталина разухабистые и идеологически страстные дискуссии 20 - начала 30-х гг. уступили свое место другим дискуссиям — все так же выдержанным в марксистском духе, но посвященным весьма «спокойным», «мирным» периодам и весьма традиционным историческим сюжетам, которые пребывали в полном забвении прежде. Абсолютно антинаучная мера объективно сыграла на руку фундаментальной науке, хотя одновременно и принесла ей невосполнимые исследовательские и кадровые потери. Таковы были парадоксы советской жизни.

В послевоенные годы такая дискуссионная линия продолжает укрепляться, совершенствоваться, хотя в 1949 г. новая идеологическая истерия, связанная с борьбой с космополитизмом на долгий срок вновь резко исказила развитие исторической науки. Тем не менее в 1946 г. на страницах журнала «Вопросы истории» (наследника «Историка-марксиста») развернулась дискуссия по статье П.П. Смирнова о причинах образования Русского централизованного государства. Автор связывал сдвиги в государственном развитии России с изменениями в области производства. Это влияло, по его мнению, на эволюцию производственных отношений, а опосредованно — на политическое устройство страны. Экономический детерминизм, упрошенное толкование марксистских положений, свойственные данной точке зрения, встретили возражение В.В. Мавродина, И.И. Смирнова, СВ. Юшкова, К.В. Базилевича, С. В. Бахрушина. Однако в целом дискуссия опиралась на жесткие марксистские конструкции и не вышла за пределы прежних представлений, оставляя за рамками все многообразие факторов, влиявших на изменение государственного строя страны.

На следующий год в том же журнале состоялась дискуссия по статьям Е.И. Заозерской и Н.Л. Рубинштейна о зарождении капиталистических отношений. Ученые полемизировали о времени и условиях перехода от мануфактурного способа производства к фабричному, о формировании рынка рабочей силы, времени и содержании промышленного переворота в России, об экономической политике правительства. Дискуссия на эту тему продолжалась и в последующие годы, втягивая в свою орбиту все новых, в том числе молодых, ученых, привлекая большой конкретно-исторический материал.

Дискуссии о становлении феодализма в Древней Руси, образовании Русского централизованного государства, генезисе капитализма в России, по существу, подготовили новую масштабную дискуссию о периодизации истории России, которую открыл журнал «Вопросы истории» в 1949 г. статьями К. В. Базилевича и Н.М. Дружинина. В дискуссии участвовала большая группа историков: как представителей старшего поколения, так и молодых медиевистов и исследователей истории России XVIII—XIX вв.: А.А. Зимин, А.В. Предтеченский, Л.В. Черепнин, В.Т. Пашуто, В.И. Довженок, М.Ю. Брайчевский, И.И. Смирнов и другие. К. В. Базилевич обратился к истории русского средневековья и предложил его периодизацию, взяв за основу смену форм ренты. Естественно, что в ходе этой дискуссии встал вопрос о генезисе феодализма, о формационной принадлежности Древней Руси. Появилось понятие «дофеодальный период», относящееся к IX—X вв., что противоречило установкам Б.Д. Грекова на ранний феодализм на Руси. Н.М. Дружинин разработал свой вариант периодизации «капиталистической формации», опираясь на такой критерий, как классовая борьба. Историк исходил из того, что классовая борьба согласно марксизму является движущей силой развития обществ, состоящих из антагонистических классов.

Ученые, участвовавшие в дискуссии, не поддержали К. В. Базилевича. Предложения Н.М. Дружинина получили противоречивую оценку. Спорящие стороны предлагали и иные критерии: способ производства; изменения в сфере и базиса, и надстройки; внешнеполитические события; «кризисное состояние общества», заключавшееся в острейших противоречиях между производительными силами и производственными отношениями, выливавшихся в масштабные классовые схватки.

Дискуссия по проблемам периодизации «феодализма» и «капитализма» в России смыкалась с общим фронтом работ в этой области отечественной истории. Она как бы продолжала полемику конца 30-х и второй половины 40-х гг. о соотношении рабовладельческих и феодальных тенденций в истории Древней Руси, касалась проблем мелкотоварного производства как основы мануфактуры, всероссийского рынка, наемного труда, роста городов, развития городского хозяйства.

Практически в дискуссиях конца 40 - начала 50-х гг. все более и более очевидным стал поворот к социально-экономическим проблемам дореволюционной России, генезису «феодализма» и «капитализма». И в дальнейшем эти вопросы оставались в дискуссионном поле историков, стремившихся понять заданный основоположниками марксизма формационный урок.

Следует отметить, что характер дискуссий тех лет заметно изменился в связи с политической кампанией против так называемого космополитизма. Любая неточность в формулировках могла вести к обвинению историков в принижении исторического пути России, ее значения в мировой истории, а то и в откровенной русофобии. Понятно, что историки, недооценивающие синхронное развитие России и стран Запада, рисковали попасть в число «безродных космополитов». Это, безусловно, повлияло на ход дискуссий по периодизации истории России, на разработку ряда ключевых социально-экономических проблем.

В 1951 г., вскоре после завершения экономической дискуссии, вышла в свет работа И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». В ней, как и в других выступлениях Сталина тех лет, ставились проблемы соотношения базиса и надстройки общества, которые оказали сильнейшее завораживающее влияние на историческую науку, в том числе на ход и характер исторических дискуссий. Так, в дискуссии о роли и месте товарного производства при феодализме вновь был поднят весь комплекс проблем российского средневековья. А.М. Панкратова, М.В. Нечкина, В.К. Яцунский, Н.М. Дружинин, Л.В. Данилова, В.Т. Пашуто, А.Г. Маньков, А.М. Сахаров, Б.Б. Кафенгауз, Е.И. Заозерская и другие участники дискуссии обсуждали проблемы развития всероссийского рынка и товарно-денежных отношений, их влияние на состояние и упадок феодализма как формационной системы, роль городов и городского хозяйства в этом процессе, перерастание ремесла в мелкотоварное производство. Активный обмен мнениями не сгладил противоречий. Назревала новая дискуссия. В декабре 1954 г. в Институте истории АН СССР разгорелся спор при обсуждении доклада М.В. Нечкиной «О двух основных стадиях развития феодальной формации (к постановке вопроса)». В основу полемики снова были положены формационные марксистские критерии. М.В. Нечкина полагала, что феодализм в России имел «восходящую» стадию, когда производственные отношения соответствовали характеру производительных сил, и «нисходящую», когда производственные отношения начинали тормозить развитие производительных сил. По мнению автора доклада, ХУ1-ХУП вв. были водоразделом между этими двумя стадиями. Участники дискуссии поддержали методологические поиски М.В. Нечкиной, но оспорили хронологические рубежи стадий феодализма, отнеся начало «нисходящей» стадии к концу XVIII и даже началу XIX в.

В первой половине 50-х гг. преобладали дискуссии о времени и формах процесса первоначального накопления. Большая группа ученых пыталась найти аналогии в развитии подобных процессов в России и странах Запада. Другие (Н.М. Дружинин, В.К. Яцунский, К.А. Пажитнов) считали, что в России под воздействием крепостнических отношений эти процессы были не только замедлены, но и искажены.

В «Очерках истории исторической науки» отмечалось, что серия дискуссий конца 40 - начала 50-х гг. в целом оставалась в рамках устоявшихся теоретических традиций, однако «смелость и широта в постановке теоретических проблем, характерные для раннего этапа развития советской историографии, в значительной степени были утрачены». Думается, что такая характеристика не совсем точна. Конечно, смелость и широта дискуссий прошлых лет впечатляли, но лишь в том случае, если находиться на позициях дискутантов той поры, которые крушили своих научных противников, обвиняя их во всех политических грехах. Напротив, дискуссии послевоенного периода, содержавшие прежние концептуальные слабости (формационный догматизм, начетничество, увлечение цитатами, привязанность к трудам «классиков марксизма», почти полное абстрагирование от мирового историографического опыта), все же были «ближе к земле», к реальным историческим процессам, поскольку, пусть и односторонне, марксистски детерминированно, все же обращались к реалиям, существующим в действительности: мелкотоварное производство, мануфактура, централизованное государство, общественные схватки. В дискуссиях участвовали серьезные исследователи, за плечами которых был не один год работы в архивохранилищах страны, не одна солидная монография, основанная на свежих конкретно-исторических материалах. Если же и присутствовала определенная традиция в этих спорах, то она могла проявляться прежде всего в том, что историки не выходили из круга представлений, выработанных в ходе предшествовавшего развития науки. Бурно напирающий конкретно-исторический материал бился о глухой забор заезженных цитат, социально-экономического детерминизма «железных» формационных подходов. Возможно, это бесплодное топтание на месте, когда талантливые ученые, владевшие уникальным материалом, который они в 50-х гг. широко начали вводить в научный оборот, заведомо ставили себя в позицию идеологических приготовишек, в значительной степени ослабляло эффект проводимых дискуссий.

После смерти Сталина и особенно после XX съезда КПСС (1956 г.) и осуждения культа личности положение в исторической науке несколько изменилось. Историки стали более свободны в своем творчестве, в выборе тем. Однако они сами давно уже определили себе рамки этой свободы и теперь строго соблюдали правила идеологической игры. Что касается руководства партии и страны, то оно по-прежнему твердо стояло на позициях марксизма-ленинизма, который с конца 50-х гг. принял новые очертания идеологической библии мощного, быстро бюрократизирующегося слоя партхозноменклатуры.

В 50-60-х гг. в профессиональной исторической среде стали преобладать благонамеренные научные сессии, посвященные истории революционных событий, «вехам» в истории народов СССР вроде 300-летия воссоединения Украины с Россией, патриотическим военным юбилеям. Острая дискуссионность, пусть и подчиненная расшифровке марксистских исторических дефиниций, постепенно сошла на нет. Идеология продолжала закостеневать, из марксизма уходило все действительно живое, творческое. Без учета всех названных реалий трудно представить себе развитие исторической науки в целом и содержание дискуссий. Подтверждением этого является постоянное обращение в ходе дискуссий к одним и тем же сюжетам: генезис капитализма, социальное расслоение крестьянства, мелкотоварный уклад, роль народничества, роль крестьянских войн и т. д.

В области истории советского общества дискуссии также касались привычных проблем вроде перехода страны к нэпу, аграрной революции в России и СССР. Но появились и новые темы: этапы культурной революции в СССР, некапиталистическое развитие некоторых народов России и другие, уже более конкретные, например, социальная база и социальная сущность партии левых эсеров и т. д.

Социально-экономический крен в общем настрое дискуссий конца 50—60-х гг. преобладал. Это объяснялось как прежним интересом историков к формационным проблемам, так и объективным материалом истории России — аграрной страны с запоздалым, по сравнению с передовыми европейскими странами, уровнем развития. Дискуссии вырастали, естественно, не на пустом месте - десятки видных ученых страны разрабатывали социально-экономическую проблематику. Изучение истории крестьянства, рабочих, т. е. «трудящихся классов», вышло на первое место в советской историографии. С конца 50 - начала 60-х гг. аграрный аспект генезиса капитализма стал в спорах историков основным.

В 1961 г. возникла дискуссия о социальном расслоении крестьянства. Традиционное представление о начале данного процесса лишь со второй половины XVIII в., которое отстаивал НЛ. Рубинштейн и поддерживавшие его Н.М. Дружинин, А.Л. Шапиро и другие, было оспорено исследователями, изучавшими более ранние периоды российской истории. Первым с обоснованием своих взглядов на материалах черносошной деревни Восточного Поморья выступил Н.В. Устюгов, положения которого были поддержаны и развиты уже на материалах других регионов страны Е.И. Индовой, А.А. Преображенским, ЮЛ. Тихоновым, а затем большой группой исследователей. И.Д. Ковальченко, В.К. Яцунский, Л.В. Милов и другие возражали против такого «удревнения» капиталистических отношений в российской деревне. И.Д. Ковальченко выдвинул положение о том, что буржуазному расслоению крестьянства предшествовало расслоение мелкотоварное, которое действовало по законам феодально-крепостнической системы".

В стремлении постичь истинные процессы генезиса капитализма, а через это понять общие пути развития России историки потратили много усилий на трактовку известного высказывания В.И. Ленина о новом периоде русской истории, который начался «примерно с XVII века». Мимоходом брошенная фраза, ни к чему не обязывающее слово «примерно» в работе, весьма далекой от научных проблем генезиса капитализма, стали предметом пристального анализа многих историков, которые в отличие от вождя мирового пролетариата действительно владели первоклассным источниковым материалом. Кстати, заметим, что сам Ленин никогда более не возвращался к упомянутой проблеме и никогда не претендовал в этом вопросе, как и во многих других, на роль методологического оракула. Однако, несмотря на странную методологическую «привязку», которая сегодня кажется совершенно абсурдной, историки на обширном конкретном материале действительно стремились выявить пути складывания национального рынка, определить его социально-экономические параметры, хронологические грани с тем, чтобы приблизиться к пониманию все того же «проклятого» вопроса времени о генезисе капитализма.

Н.Л. Рубинштейн, АЛ. Шапиро, В.К. Яцунский полагали, что процесс формирования всероссийского рынка был длительным и лишь в XIX в. капиталистическое производство стало его основой. А.А. Преображенский и Ю.А. Тихонов относили это к XVII в. В 1965 г. группа историков во главе с Н.И. Павленко подготовила дискуссионный доклад по проблеме перехода от феодализма к капитализму. Дискуссия приняла общесоюзный характер и проходила несколько дней в Институте истории АН СССР33. В докладе и ряде выступлений доказывались положения о том, что в XVII и первой половине XVIII в. продолжалось еще поступательное движение феодальной формации, а «новые явления» тонули в феодально-крепостническом море.

Другая группа ученых, опираясь на известное ленинское высказывание о XVII в., видела в конкретно-историческом материале данной эпохи свидетельства развития зачатков капиталистических отношений. Спор этот в различных вариантах продолжался и позднее, например, в ходе дискуссии о мелкотоварном производстве, генезисе капитализма в крестьянском хозяйстве, открывшейся в начале 60-х гг. на страницах журнала «История СССР».

Заметный след в дискуссионной проблематике оставило обсуждение в журнале «Вопросы истории» в 1958—1961 гг. проблем крестьянских войн в России. В этой дискуссии главным был вопрос о понятии «крестьянская война» как наиболее острой формы классового противоборства в период средневековья. Рассматривались также движущие силы (в частности казачество, крестьянство, горожане, национальные меньшинства России), характер войн, их направленность, исторические результаты, воздействие на ход исторического процесса, в том числе на эволюцию феодализма. Речь шла и об аналогиях между движением Болотникова, Разина, Пугачева и даже Булавина и крестьянскими войнами на Западе, в первую очередь, с Крестьянской войной в Германии первой четверти XVI в., которой посвятил свою работу Ф. Энгельс. Сегодня нет сомнения в том, что проблематика крестьянских войн в России находилась под сильным влиянием общего революционного менталитета советских историков, а также работ Ф. Энгельса. Это мешало объективно оценить крестьянские восстания, приводило к их идеализации, облагораживанию их вождей. И как прежде проблема крестьянских войн решалась в основном в контексте формационного развития страны, их влияния на эволюцию феодализма, воплощения в них новых буржуазных отношений. Такой подход значительно сужал представление о действительно масштабном явлении в истории России, не позволял выявить всю сложность, противоречивость крестьянских выступлений, которую, кстати, великолепно для своего времени продемонстрировал А.С. Пушкин применительно к истории восстания Пугачева.

Традиционно дискуссионной оставалась и проблема народничества. Возвращение к этой теме наметилось уже на исходе 50-х гг., когда в Институте истории АН СССР прошла дискуссия о революционном движении 60-80-х гг. XIX в. Она имела продолжение. В 1961 г. журнал «История СССР» опубликовал статью Г.И. Ионовой и А.Ф. Смирнова «Революционные демократы и народники». В статье при солидной опоре на ленинское понимание пореформенного развития российской деревни, опять же с формационных позиций, доказывалось, что народническое движение отразило в социальном плане борьбу между трудом и капиталом созревающего капиталистического общества. И снова критики статьи, апеллируя к Ленину, указывали на несостоятельность этих представлений и акцентировали внимание на крепостнических пережитках в России, борьба с которыми и вела народников вперед.

Специалисты по истории России «периода империализма» — многие из них вернулись из лагерей, в том числе С.М. Дубровский — попытались во главе со своим лидером А.Л. Сидоровым возродить старые, задавленные в 30-х гг. споры, организовав ряд обсуждений в Москве и Ленинграде проблемы «военно-феодального империализма царской России». Вновь был поставлен вопрос о роли иностранного капитала в экономике страны, степени ее монополизации и в конечном итоге — о предпосылках Октябрьской революции.

Таким образом, по ключевым для советской науки формационным проблемам истории средневековой России и России второй половины XIX — начала XX в. дискуссии звучали как своеобразное рондо, от десятилетия к десятилетию через идеологические тернии, тяжкие репрессии вновь и вновь возвращаясь все к тем же вопросам. Они доминировали над другими проблемами российской истории (о них речь шла выше) и порождали те самые пресловутые «белые пятна», о которых, поначалу весьма скромно, историки стали говорить с конца 80-х гг.

В 50—60-х гг. проходили и другие дискуссии по вопросам истории дореволюционной России. Одна из них — о значении присоединения нерусских народов к России, в ходе которой М.В. Нечкина выдвинула абсолютно идеологизированную формулу «наименьшего зла». Или — о характере движения кавказских горцев во главе с Шамилем. В этой дискуссии уточнялись оценки движения в соответствии с политическими представлениями времени и отвергались прежние обличительные версии. Вопросам истории культуры народов России была посвящена дискуссия, в которой обсуждалось соотношение культурно-исторических процессов у различных народов.

На фоне широких исследований истории Октябрьской революции, гражданской войны, истории социалистического строительства в концепционной интерпретации второй половины 30—50-х гг. прежние зубодробительные дискуссии стихли. Лишь изредка активизировалась полемика по конкретно-историческим вопросам, в которой слышались отзвуки былых научно-идеологических битв.

Так, в середине 50 - начале 60-х гг. на страницах журнала «Вопросы истории» прошла дискуссия о характере зависимости России от стран Антанты накануне Октябрьской революции, примыкавшая тематически к прежним жарким спорам о социально-экономическом развитии страны в начале XX в., о сущности уравнительного землепользования в Советской России. Ученые, принявшие участие в обсуждении проблемы, стремились освободить ленинские оценки от позднейших сталинских наслоений, вернуться к «истинному» Ленину и выяснить революционное значение уравнительного землепользования в становлении новых аграрных отношений.

В 1959 г. Комиссия по истории исторической науки Института истории АН СССР организовала дискуссию о периодизации истории советской исторической науки, продолжавшуюся три года. В ней участвовали М.В. Нечкина, Е.Н. Городецкий, К.Н. Тарновский, Е.А. Луцкий, С.О. Шмидт, Г.Д. Алексеева и другие. В ходе этой дискуссии обсуждались критерии периодизации, хронологические рамки этапов развития советской исторической науки. Были переосмыслены с позиций несколько либерализировавшейся науки резкие оценки творчества историков первых лет советской власти, в частности М.Н. Покровского, отправленного в научное небытие в начале 30-х гг. его же учениками и более молодыми соратниками. В начале 60-х гг. на страницах журналов «Вопросы истории КПСС» и «Вопросы истории» проходил оживленный обмен мнениями о переходе к нэпу и его сущности, в ходе которого столкнулись старые традиционно-идеологизированные жесткие подходы к нэпу и новое понимание проблемы в свете марксистской идеологии периода хрущевской «оттепели». В 1964 г. состоялась дискуссия о некапиталистическом пути развития отдельных народов. В «Очерках истории исторической науки в СССР» отмечалось, что она «нацеливала исследователей на комплексное изучение проблемы, на выяснение взаимозависимости процессов социалистической индустриализации и социалистической реконструкции сельского хозяйства». Это было справедливо, как справедливо было и то, что подобный идеологический подход, оправдывающий и поднимающий до историко-философских обобщений сталинскую внутреннюю политику, не мог дать адекватного представления о действительном развитии остальных народов страны.

Наконец, венчали 60-е гг. еще две дискуссии, которые показали, что советская историческая наука, полностью освоив «марксистско-ленинское наследие» и достигнув немалых и общепризнанных результатов в области конкретно-исторических исследований, упиралась в глухую стену непрошибаемых догм, застывших дефиниций, искусственно сконструированных «этапов», «периодов» и т. п.

Одна из них проходила на страницах журнала «Вопросы истории» в 1966—1967 гг. Ее участники вели споры вокруг понятия «нация». Однако, по сути дела, дискуссия лишь комментировала известные сталинские признаки нации, полностью игнорируя достижения зарубежных историков и этнологов в этой сфере. Вторая дискуссия была посвящена вопросам хронологии и содержанию культурной революции в СССР, причем выделялись три ее этапа: 1917-1927 гг., 1928-1958 гг. и завершающий этап с 1959 г. Особо дискутировалась проблема соотношения целей и задач культурной революции и коммунистического строительства.

В свете наших сегодняшних знаний этот спор, полный вымученных схоластических рассуждений, может вызвать лишь недоумение.

Несмотря на некоторую либерализацию в области научной политики, дискуссии, даже такие скромные, ограниченные и находящиеся вполне в русле марксизма-ленинизма, были делом весьма рискованным. Так, попытки редакции и редколлегии журнала «Вопросы истории» дать более свободную, чем прежде, оценку событиям Февральской и Октябрьской революций и некоторым другим явлениям советской истории встретили резкий окрик со стороны ЦК КПСС.

Девятого марта 1957 г. ЦК КПСС принял постановление «О журнале "Вопросы истории"», которое требовало от ученых неукоснительного соблюдения «ленинского принципа партийности в истории и ориентировало на борьбу с буржуазной идеологией и ревизией марксизма-ленинизма». Так были пресечены робкие попытки некоторых историков, в частности Э.Н. Бурджалова, по-своему прочесть Ленина и дать вполне марксистскую, но отличающуюся от официальной, трактовку ряда событий советской истории. Позднее, в 70-х гг., ЦК КПСС нанес удар по так называемому новому направлению, представители которого предложили свою трактовку социально-экономического развития России в начале XX в. и истории русских революций (П.В. Волобуев, К.Н. Тарновский и др.). «Новое направление» отличал более свободный подход к проблемам многоукладности России, переоценка некоторых жестких сталинских схем состояния социально-экономического развития страны в начале XX в., а также соотношения классовых и политических сил накануне и в ходе Октябрьской революции. Разгром этого направления, кадровые репрессии против его представителей, кажется, окончательно отбили охоту у историков вести дискуссии на темы истории XX в.

Лишь одна заметная дискуссия состоялась в конце 60-х гг. Журнал «История СССР» открыл ее в 1968 г. статьей А.Я. Авреха «Русский абсолютизм и его роль в утверждении капитализма и России».

Концептуальной основой дискуссии стало марксистско-ленинское понимание абсолютизма, в частности оценки Ф. Энгельса, данные западному абсолютизму с его опорой на «равновесие» социальных сил - буржуазии и дворянства. Большое внимание историки уделили сущности русского абсолютизма в период буржуазного развития России, а также в период империализма.

Как отметил П.В. Волобуев при обсуждении результатов дискуссии в Институте истории АН СССР, она показала «осознание историками необходимости поворота к изучению ключевых проблем социально-политической истории».

И в последующие годы советская историческая наука развивалась по тем же строгим канонам, которые ей были установлены в 30-40-х гг., слегка ослаблены в конце 50-х и начале 60-х и вновь ужесточены в 70-х гг. Естественно, что в таких условиях дискуссии сходили на нет. Наследие основоположников марксизма в холе бесконечной борьбы за него было наконец освоено так, как это понимал устоявшийся в 60 — начале 80-х гг. режим. Возникла стройная социальная система исторических представлений. Она стала канонической. Роль дискуссий прошлого в ее становлении была неоценимой. Растрачивая талант, знания, научный порыв в поисках марксистских дефиниций, в изучении только отдельных, причем искусственно гипертрофированных, сторон отечественной истории, историческая наука создала довольно странное для всего мира, но вполне закономерное для своей страны видение исторического пути, весьма далекого от реальности. И та же наука добилась впечатляющих успехов на пути исследования ряда конкретно-исторических проблем отечественной истории. Но такова была наша жизнь и такова была наша историческая наука.