Манюня, или как дядя Миша романтичные маршруты по болотам прокладывал

– У каждого свои тараканы в голове. Но у этих разве тараканы? У этих настоящие динозавры! – Ба стояла на пороге нашей квартиры с таким видом, словно ее немножко ударило током, – вьющийся волос, выбившись из пучка, дыбился вокруг головы, ворот платья воинственно торчал вверх, и даже свисающая с локтя сумка, вопреки своему обычно флегматичному поведению, качалась, словно заправский маятник Фуко, туда-сюда. Ба усмиряла движение сумки раздраженным жестом – дергала локтем и прижимала его плотно к боку. Сумка на секунду успокаивалась, а потом снова принималась за свое.

– Динозавры – это еще мягко сказано, тетя Роза! – посторонилась мама, пропуская гостью в дом. – Что Миша натворил?

– Ай, Надя, не спрашивай! Ай, Надя, он меня в гроб вгонит!

Ба скинула туфли, выудила из шкафчика с обувью домашние большие тапки, надела. Сдернула с локтя сумку, запулила ей в шкафчик, громко хлопнула дверцей.

– Сейчас тебе все расскажу, ты только чайник поставь. Руки вымою и все расскажу.

Мама, чутко прислушиваясь к звуку льющейся воды, воровато открыла дверцу обувного шкафчика, выудила оттуда сумку, быстро протерла ее первым попавшимся под руку шарфом и водрузила на комод. А потом припустила на кухню – ставить чайник.

Когда Ба вышла из ванной, на столе красовались большая пузатая сахарница с ее любимым твердым сахаром, черешневое варенье и вазочка с конфетами «Грильяж». Ба плюхнулась на угловой диванчик, выудила из вазочки конфету, развернула ее, потом снова завернула. Положила на краешек стола. Придвинулась впритык, полюбовалась черешневым вареньем, удовлетворенно хмыкнула – варенье золотилось на просвет, вкусно пахло сладким и корицей, а в каждой прозрачной ягодке можно было разглядеть орешек.

Черешневое варенье мамы – настоящая сказка. Правда, его готовка – долгий и кропотливый труд. Надо обжарить фундук, очистить от шелухи, разобрать на две половинки. Черешню нужно выбирать с умом – она должна быть белой, крупной и слегка недозрелой, иначе развалится при варке. Специального приспособления для выковыривания косточек у мамы не было, поэтому она завела под эти нужды обычную шпильку для волос – поддевала круглым концом косточку и аккуратно удаляла её из ягоды. На место косточки быстренько вставляла жареный фундук. Заливала горячим сиропом, варила в три приема по пять минут с момента закипания. После каждой варки черешня отстаивалась ночь – думала. В последнюю варку в сироп добавлялась корица и сушеные лимонные корочки – совсем чуть-чуть, буквально несколько долек. Иногда, под настроение, мама могла положить две-три палочки гвоздики, правда, это случалось крайне редко, раз в сто лет. Гвоздику мама не очень жаловала и с большой неохотой пускала в ход. Хотя возни с ягодами требовалось неимоверное количество, а времени у мамы было в обрез, она каждый год обязательно выкраивала несколько часов для готовки черешневого варенья.

Ба вытащила из сахарницы щипчики и принялась остервенело колоть сахар. Мама молча заваривала чай – ждала, когда гостья сама разговорится. Ведь подгонять расстроенную Ба себе дороже – она может распалиться до такого состояния, что придется потом отпаивать ее валерьянкой. Чайник шумно закипал на плите – мама сдернула его с огня буквально за секунду до того, как заверещал свисток. Залила крутым кипятком заварку, накрыла чайничек полотенцем. Вытащила темно-синие чашки с золотистой каемкой. Красиво сложила салфетки.

– Шлимазлы! – выдохнула Ба.

– А то! – поддакнула мама.

Наши женщины завели себе удивительную привычку – ругали мужчин «оптом». То есть не имело значения, кто именно отличился на этот раз, дядя Миша или папа. Любой проступок автоматически распространялся на обоих мужчин и обсуждался во множественном числе. Сегодняшний день, конечно же, исключением не стал. Поэтому Ба начала с традиционных «шлимазлов» и только потом перешла к конкретике. Притом сразу пошла с козыря:

– Повел ребенка в гости!

– Та-а-а-а-ак! – напряглась мама.

– Ну! А я что говорю? – Ба вытащила из кармана платок и протерла выступившие над верхней губой мелкие капельки пота. Сложила платок, но убирать в карман не стала. Накрыла им конфету, оставленную на краешке стола. Немножко подумала, украсила конструкцию салфеткой, а сверху приноровила кусочек сахара.

Мама следила за ее манипуляциями с нескрываемым беспокойством. Если Ба взялась выкладывать из подручных средств футуристические фигуры, значит, дело плохо. Значит, она не только рассержена, но и крепко расстроена.

– Тетя Роза, ну чего вы! – Она села рядом и обняла Ба за плечи.

– Надя-джан, я все понимаю. Не можешь по бабам не шляться – черт с тобой. Шляйся за счет своего здоровья. Но ребенка зачем впутывать?

– А к кому он ее повел?

– Вот! – резко выпрямилась Ба. – Вот видишь?

– Чего… вижу?

– Ты просто к своему вопросу прислушайся! «К кому он ее повел»! Это со сколькими бабами надо одномоментно встречаться, чтобы люди сидели и гадали, к которой из них ты повел свою дочь?

Мама смешалась. Дядю Мишу она искренне любила и ни в коем разе не хотела подливать масла в его изнуренные пылким материнским диктатом будни.

– Тетя Роза, – поспешила она исправить ситуацию, – вы меня не так поняли. Я имела в виду…

– Надя! – встопорщилась Ба. – Давай мы с тобой на этом берегу договоримся. Пока я в расстройстве, ты Мишу не выгораживаешь. Понятно?

– Понятно, – сдалась мама.

– Лучше чаю налей, небось заварился.

Пока мама разливала чай, Ба присовокупила к футуристической конструкции чайную ложку. Поддела указательным пальцем – она стала раскачиваться. Ба подставила ладонь, но ложка падать не собиралась, несколько раз качнулась и замерла на кусочке сахара.

– Тётя Роза, вот как оно у вас получается? – Мама села напротив, придвинула к себе чашку. – Вроде держится на честном слове, а падать не собирается.

– Во мне умер великий архитектор, Надя, вот как оно у меня получается! Мне надо было идти учиться на архитектурный. А я на филологический пошла.

– Зато благодаря филологическому образованию мы можем позволить себе перекидываться фразами на французском. Никто не понимает, зато нам хорошо, – хихикнула мама.

– Это да, – расплылась Ба в улыбке.

Она отпила большой глоток горячего чая, громко булькнула на глотке и уставилась на маму:

– А теперь давай к делу. Кто такая эта Софа?

Мама поперхнулась вареньем.

– Тетя Роза, вы бы еще в лучших традициях следователей НКВД посветили мне в лицо лампой!

– Надя, не юли!

Мама тяжело вздохнула. Сохранить нейтралитет между Ба и дядей Мишей у нее никогда не получалось. Если папа спокойно мог, сославшись на мужскую солидарность, не отвечать на расспросы, то мама под натиском всегда тушевалась. И не только потому, что козырем в виде мужской солидарности она не располагала, но еще и по-женски очень хорошо понимала Ба. Одно дело, когда ты заводишь амурные дела, и совсем другое, когда водишь к своей пассии десятилетнюю Маньку!

– Софа – старшая сестра нашей химички.

– Подожди. Они на Маштоца живут? Амиряны?

– Да.

– Эта черная сорока с длинным носом и кривыми ногами?

– Ну почему сорока, тетя Роза! И ноги у нее вполне себе красивые.

– Надя! Да если ее выпустить из дома после девяти, в сумерках ее не заметишь, до того она смуглая! И ноги у нее кривые, не спорь со мной! Сама видела!

Мама очень хотела спросить, где это она видела ноги Софы, но не решилась. Положила на тарелочку несколько ягод черешни, придвинула к Ба:

– Попробуйте, очень вкусно.

Ба зачерпнула ложкой варенье, пожевала ягодку. Расплылась в довольной улыбке: «Мммм, вкуснятина!»

– Тетя Роза, вы зря так переживаете. Софа – очень хорошая, воспитанная девушка. Я бы на вашем месте ее пожалела.

– Это почему?

– Вы же знаете легкомысленную натуру своего сына. Через месяц он ее разлюбит и бросит. А бедной девочке страдать.

Ба побарабанила пальцами по столу. Допила в молчании чай. Встала, чтобы налить себе еще.

– Умеешь ты меня утешить, дочка.

Мама зарделась, как школьница.

– Ну что вы, тетя Роза.

– Не спорь со мной, я тебе дело говорю.

 

– А знаете, как она меня называла? Барышня. Вот так и говорит – барышня, проходите, пожалуйста. Чувствуйте себя как дома!

Манька глядела на меня круглыми вишневыми глазами. На левой щечке по ходу разговора то появлялась, то исчезала смешная ямочка. Почему смешная, потому что, мало того что она находилась не как у нормальных людей – по центру щеки, а практически под скулой, так ещё имелась в единственном числе. Второй ямочки почему-то не было, хотя мы с Манькой всячески ее искали и даже пальцем тыкали в то место на правой щеке, где, по идее, эта ямочка должна появляться. Как бы подсказывали щеке, как надо себя правильно вести. Но тщетно – правая щека вести себя аналогично левой не желала, и поэтому Манька щеголяла одной-единственной ямочкой на все свое круглое улыбчивое личико.

– А она чего? – прокряхтела сверху Каринка. Сестра взобралась на тутовое дерево и слушала нас, распластавшись на широкой ветке, как ленивый кот, – свесив вниз руки и ноги и смешно выглядывая то с одной, то с другой стороны. Мы с Манькой тоже хотели вскарабкаться на дерево, но никакой другой подходящей для такого лежания ветки не обнаружили, поэтому остались сидеть на деревянной скамейке. С этой скамейкой у нас связаны самые прекрасные и самые душедробительные воспоминания – именно здесь Ба обрила нас наголо и нанесла на голову знаменитую маску из синьки, бараньих катышков и желтков[12], мотивируя свой странный поступок тетей Фаей, которая Жмайлик, и тем, что теперь у нас пойдут густые и вьющиеся волосы. Самое смешное, что после этой маски у меня действительно стали виться волосы, и, если после мытья не расчесываться, можно превратиться во вполне себе кудрявую девочку. А Манька кучерявится в любое время года и в любую погоду, потому что она с рождения кучерявая, вся в дядю Мишу и Ба.

Под этой приснопамятной скамейкой мы остервенело копали клад. К сожалению, ничего не выкопали, зато сделали великое открытие – копать яму можно очень долго, аж до посинения, зато забросать ее землей ничего не стоит, раз-два – и готово. На этой скамейке часто играют в шахматы или в нарды наши папы, а потом с победителем сражается Ба. И тут надо затыкать уши, потому что ор стоит просто нечеловеческий – Ба редко кто может обыграть, и наши махровые до мозга костей мужчины с пеной у рта отстаивают каждый свой ход. Что, впрочем, не мешает им раз за разом проигрывать Ба.

А еще на этой скамейке, вернувшись с дачи, мы обнаружили в тридцатиградусный жаркий день дядю Мишу в облике воина отступающей наполеоновской армии – в красной Маниной шапке, в крест-накрест повязанном на груди пуховом платке и брюках, заправленных в вязаные носки. Так Ба лечила от ангины свою кровиночку.

В общем, скамейка под тутовым деревом – не просто наше любимое место для посиделок. Это символическое и даже судьбоносное место, где не раз решалась участь членов семей Абгарян и Шац. Поэтому для серьезного разговора Манька повела нас именно сюда. И сейчас рассказывает про свою встречу с тетей Софой. Оказывается, дядя Миша, коварным образом не поставив в известность Ба, пока та, ни о чем не подозревая, возилась на кухне, забрал Маньку из школы и по дороге домой заехал к своей зазнобе Софе.

– Вообще-то в гости заходить он не собирался, просто хотел о чем-то переговорить с ней. Но тетя Софа настояла на том, чтобы мы заглянули на минуточку в дом. Я папе сразу сказала, что Ба это может не понравиться, – рассказывала Манька, – но папа ответил, что мы зайдем буквально на секундочку, чтобы не обижать тетю Софу, а потом сразу уедем домой. И что если я не стану его выдавать, то ничего о нашем визите Ба не узнает.

– А эта тетя Софа красивая? – прогудела я. Отчего-то мне было неприятно и ревниво, что дядя Миша завел шашни с очередной женщиной. Никак заразилась неприязнью к его дамам сердца от Ба.

– Красивая, ага. У нее черные длинные волосы, вот такие, аж до попы. – Манька вскочила со скамейки, повернулась ко мне спиной и повела ладонью по своей пояснице. – А еще у нее большие глаза с длинными ресницами. Вот такенными. – Манька приставила к своим верхним векам большие пальцы и далеко отставила указательные – получилось, что у тети Софы ресницы чуть ли не в десять сантиметров длиной!

– А-а-а-а, – восхищенно выдохнула я. Ревность как рукой сняло – такой красавице дядю Мишу не жалко было отдавать.

– А драться она умеет? – подала сверху голос Каринка.

– Ну зачем ей драться, она же взрослая тетечка! – удивилась Манька.

– Ладно, – махнула рукой Каринка, – рассказывай дальше.

– Ну вот, – продолжила Манька, – и называла она меня барышней. Барышня, здравствуйте, барышня, проходите! Усадила за стол, угощала какао и ореховым рулетом. Вкусно-о-о-о! И папа очень нахваливал выпечку, все выспрашивал, что за приправа в начинке. Тетя Софа ее назвала, но я забыла. Звучит как аккордеон. Но не аккордеон, а другое слово. Вроде гардеон. Или гардемон.

– Артемон? – встрепенулась я.

– Неа. Подожди, Нарка, сейчас вспомню!

И Манька вскочила со скамейки и принялась с задумчивым видом ходить вокруг тутового дерева. Мы с Каринкой терпеливо ждали – мешать нашей подруге, когда она пытается что-то вспомнить, бесполезная затея. Если уж Манька решила что-то вспомнить, то делать это она будет до победного конца.

– Манюня, – высунулась в окно соседка тетя Валя, – а где твоя бабушка?

– У Тетьнади, – притормозила Манька, – пошла жаловаться на меня и на папу.

– А что вы такое выкинули?

– Ничего. Сходили в гости к кому не надо.

– Это к Софе, что ли?

– Ага! – Манька шмыгнула носом. – А вы откуда знаете?

– Она мне с утра рассказала. Ну, все ясно с вами.

– Тетя Валя, подождите, не закрывайте окно. Вы не знаете, как правильно называется приправа гардемон?

– Чего? – Тетя Валя подалась вперед и приложила ладонь к уху. – Повтори, а то я плохо расслышала.

– Гардемон! – заголосили мы.

– Нет такой приправы, это я вам точно говорю. А зачем она вам?

– Да так, вспомнить хочется.

– Может, кардамон?

– Вот! – взвизгнула Манька. – Я же говорила, что вспомню! Кардамон! Спасибо, тетя Валя!

– Да не за что! – засмеялась тетя Валя. – Ну ладно, когда Роза вернется, скажите ей, чтобы ко мне заглянула.

– Хорошо!

– И ведите себя прилично, слышите?

– Слышим!

Тетя Валя закрыла окно и профилактически погрозила нам пальцем. Мы принялись выводить успокаивающие пассы руками, мол, не волнуйтесь, всё в порядке, всё под контролем.

– А дальше чего? – подала сверху голос Каринка.

– А дальше мы приехали домой. И я забыла, что обещала не выдавать папу, и сболтнула про тетю Софу. И всё.

– Подожди, – крикнула Каринка и в долю секунды ссыпалась вниз, – а теперь дальше рассказывай.

– Ты зачем вниз спустилась? – удивилась я.

– Чтобы ничего не пропустить. Рассказывай, Мань.

– А чего рассказывать? Ба устроила такой скандал папе, что вообще.

– Кричала?

– Кричала и ногами топала. Зачем, мол, шлимазл, ты ребенка с собой взял!

– А он чего?

– А он говорил, что не специально взял, просто на минуту заглянул в гости.

– А она чего?

– Ну, Ба все равно долго ругаться не умеет. Поорала сначала, а потом повела нас ужинать. И тут я снова не сдержалась и сказала про ореховый рулет!

– Мань, ну ты даешь! – похолодела я.

– Да вообще! Никогда предателем не была, а тут два раза папу предала! Правда, Ба второй раз скандалить не стала, только губы поджала. Вот так. – Манька затянула рот в нитку и насупила брови.

Мы с Каринкой переглянулись. За три года тесного общения мы успели достаточно хорошо изучить все гримасы Ба и теперь могли поклясться чем угодно – такое лицо она делает неспроста. Такое лицо у Ба случается буквально на подступах, буквально в миллиметре от «господибожетымоя». То есть еще чуть-чуть – и дяде Мише пришла бы каюк-кампания, как любит повторять Манька.

Дядю Мишу мы очень любили. Души, можно сказать, в нем не чаяли. Опекали, как умели. Сильно переживали, когда он скандалил с Ба. Конечно, мы были уже достаточно большими, чтобы понимать, что ругать его есть за что, – он безалаберный и даже иногда безответственный, а еще совсем косорукий. Попросишь его прибить полку в гостиной – и потом приходится восстанавливать всю стену от разрушений. Но зато дядя Миша невероятно добрый и отзывчивый, может возиться с нами часами, играть в разные игры. Но и тут не обходится без эксцессов – однажды он затеял с нами прятки, спрятался на чердаке дома и нечаянно заснул. И мы замучились ползать по разным углам и закоулкам, разыскивая его.

А еще дядя Миша очень умный – вон сколько разных открытий сделал. Что ни год, то новое открытие. То какую-нибудь штуковину придумает для улучшения производства релейных модулей, то станки до совершенства доводит. Грамот у него столько, что ими можно обклеить стены комнаты, и даже на потолок останется. Но дядя Миша совсем ими не хвастается – сложил стопкой на полке и никому не показывает. Только знай в проводах своих ковыряется да новые приборы на заднем дворе завода испытывает. Почему на заднем дворе, а чтобы не создавать пожароопасных ситуаций на непосредственном своем рабочем месте.

Ну и, конечно же, самый главный Дядимишин козырь, перед которым не может устоять ни одно женское сердце, – это его бесспорная и очень мужественная красота. Дядя Миша высок и широкоплеч, у него темные вьющиеся волосы и зеленые глаза. И даже очки в тяжелой роговой оправе не портят его красоты. В довершение ко всему он замечательный и очень артистичный рассказчик. И тут они с нашим папой просто счастливо спелись, потому что, когда они принимаются, перебивая друг друга, пересказывать в лицах какую-нибудь историю, слушатели просто за животики хватаются от смеха.

Я почему так подробно расписала Дядимишины достоинства? Чтобы оправдать его бесконечные амурные дела. Мы-то как раз по этому поводу совсем не переживали, и даже Манька, кажется, относилась к этому с пониманием. Но вот Ба любвеобильное поведение сына сильно осуждала и каждый раз нервничала, когда дама сердца слишком близко подбиралась к ее кровиночке. Наши родители на вечное противостояние матери и сына смотрели сочувственно и по мере возможности сглаживали возникающие конфликты. Обязательно держались негласного правила – папа всегда поддерживал и покрывал дядю Мишу, а мама стояла горой за Ба. Может, благодаря их обдуманному поведению каждый оставался при своем – уверенный в поддержке друга дядя Миша не слишком переживал обструкцию матери и продолжал заводить необременительные амурные связи на стороне, а Ба, прогромыхав маме очередные свои претензии к сыну, счастливо спускала пары и возвращалась домой в благостном расположении духа. В общем, если равновесие в природе и существует, то отношения между нашими семьями – самое убедительное тому подтверждение.

Дослушав Манькин рассказ, мы какое-то время молча переваривали информацию.

– То есть эта тетя Софа тебе понравилась, да? – спросила я.

– Ага, понравилась. И волосы у нее длинные, и босоножки красивые, такие, на высоком каблуке, застегиваются на ноге как туфельки балерины. – Манька крест-накрест повела руками вокруг своей лодыжки, показывая, как проходят ремешки босоножек.

– Красота какая! – выдохнула я.

– Ну!

– Подождите! – топнула ногой Каринка. – Мань, а если дядя Миша захочет на этой Софе жениться?

Манюня вздохнула. Поковырялась носком туфли в земле, выудила дождевого червя.

– Во, – хмыкнула, – мне надо копальщиком червей работать.

Поймала наши серьезные взгляды, нахохлилась. Пригладила торчащий ворот, подтянула колготки. Застегнула жакет на все пуговицы.

– Ну и пусть женится. Я лично не против.

– Да? Ну тогда и мы не против, – обрадовалась Каринка.

Видимо, Маньке очень важно было наше одобрение. Она выдохнула и с явным облегчением расстегнула пуговицы жакета.

– Вообще-то я немного против, – зачастила она, – но совсем капелюшечку. Так что потерплю.

– Вот и мы потерпим!

Разговор на взрослую тему нас порядком утомил, поэтому мы решили скрасить день походом на чердак. Чердак Маниного дома – самое замечательное место в мире. Большой, светлый, чисто прибранный, обставленный по углам многочисленными коробками и двумя большими сундуками, он представлялся нам сказочной пещерой, в закоулках которой, если хорошо порыться, можно найти много разных сокровищ. В дальнем углу чердака стояло старое, покрытое какими-то ржавыми пятнами зеркало. Если сильно наловчиться, то в нем можно было поймать свое отрывчатое отражение. В большой картонной коробке из-под телевизора Ба хранила вышедшие из моды туфли и сапоги – на высокой платформе, лаковые и кожаные, с красивыми пряжками и длинной молнией. В другой коробке, щедро переложенные мешочками с лавандой и нафталином, лежали два пальто – одно с облетевшим лисьим воротом, а второе – с облысевшими локтями и с манжетами из каракуля. Ба хранила их на случай жуткого дефицита, «а то вдруг дело дойдет до перелицовки старья»! Пока Каринка, с комфортом расположившись на подоконнике, стреляла из рогатки в пролетающих мимо ворон, мы с Манькой, напялив пальто и туфли Ба, ковыляли на высоких каблуках по чердаку, периодически выхватывая оценивающим взглядом свои отражения в старом зеркале. Отражения были бесподобны – два самодовольных чучела в монументальных в своем пошиве советских бурках. Еще в коробке лежала пара настоящих театральных перчаток – длинных, покрывающих локоть, из искрящейся синей материи, плотно облегающей руку. Перчатки остались со студенческой поры Ба – в молодости она мечтала стать театральной актрисой и даже играла в доморощенных постановках филологического факультета Ереванского университета. Перчатки мы честно поделили – правую носила Манька, а левую носила я. Натягивали на самые плечи, влезали в пальто и фланировали по чердаку, раздражая Каринку своим расфуфыренным видом.

Каринка наше поведение сильно не одобряла. И пока мы кривлялись перед зеркалом, она забавлялась тем, что сбивала меткими выстрелами ворон. За то, что они своим карканьем нагоняют плохую погоду. Про плохую погоду нам поведала наша прабабушка Тамар. Прабабушка была очень старенькой, аж восьмидесятилетней, и знала много народных примет. Как-то в погожий весенний день, когда яркое апрельское солнце залило окрестности живительным теплом, мы сидели на ступеньках ее дома и, гримасничая и громко причмокивая, ели алычу. Прабабушка сидела рядом и посмеивалась над нами. Тут откуда-то из-под крыши дома закаркала ворона. Через секунду отозвалась вторая, потом третья.

– Ох, чтоб вам пусто было, – рассердилась прабабушка, – едва распогодилось – а вы тут как тут со своим карканьем.

– А что такое? – навострили ушки мы.

– Если вороны, сварливо перебивая друг друга, громко каркают, значит, погода испортится.

– Да ладно!

– А вот увидите.

И действительно, буквально через десять минут небо затянуло низкими тучами, и пошел мелкий, колючий дождь.

С того дня сестра заточила зуб на ворон. И, чтобы пресечь подрывные синоптические поползновения, не покладая рук сбивала их из двух разнокалиберных рогаток. Вороны от Каринкиных выстрелов падали градом, правда, быстро приходили в себя и, громко откаркиваясь, улетали прочь. Небось долго потом возмущались по своим гнездам, куда смотрят «Гринпис» и конвенция по правам птиц! Куда-куда, ясно куда! «Гринпис» тоже хочет жить, поэтому, дабы не переводить огонь на себя, смотрит в противоположном от третируемых ворон направлении.

Пока Каринка наводила за окном хорошую погоду, мы с Манькой, утомленные хождениями перед зеркалом, переключили внимание на большой деревянный сундук. Этот сундук мы очень любили – там Ба хранила Дядимишины детские игрушки и первые школьные тетрадки. Из игрушек нам особенно нравилась деревянная лошадка на истертых колесиках, с облупленными боками и криво постриженной гривой. Кособокая прическа лошадки объяснялась просто – как-то Ба коротко постригла сына, и тот, расстроенный потерей собственных кудрей, решил отомстить матери по-своему – стащил большие ножницы и выстриг красивую проплешину в гриве лошадки.

– Зачем, ну зачем ты ее изуродовал? – отчитывала потом Ба сына.

– Мишина лошадка, что хочу, то и делаю, – упрямо бубнил дядя Миша.

Над школьными тетрадками мы тихо вздыхали – Ба ничуть не преувеличивала, когда говорила, что дядя Миша буквально с первых закорючек писал правильным, аж каллиграфическим почерком. Пятерки, пятерки с плюсами и даже пятерки с красиво утолщенной спинкой и хвостиком – это был высший шик, такие оценки ставились только за выдающиеся способности, так вот, эти пятерки в тетрадках дяди Миши встречались сплошь и рядом. Ни одной четверки, ни одной помарки!

У Маньки с почерком была сплошная беда – писала она так, словно кто-то ее с завидным постоянством толкал под локоть. Ба скандалила с любым учителем, который пытался за почерк снизить внучке оценку. Действительно, с какой стати снижать оценку, если диктант написан без единой ошибки, но прыгающим птичьим почерком? Где, спрашивается, справедливость?

– Ой! – вдруг отпрянула от окна Каринка.

– Чего «ой»? – оторвались от созерцания Дядимишиных тетрадок мы.

– А-а-а-а-а!!! – раздалось снизу.

Мы с Манькой похолодели. Это была Ба.

– Спрячьте меня, – заметалась по чердаку Каринка, подбежала к открытому сундуку и ласточкой сиганула внутрь, – захлопните крышку!

– Чего это ты натворила? – Мы стали лихорадочно закидывать ее тетрадками.

– В Ба попала! Вижу, она идет, дай, думаю, стрельну в сумку. Промахнулась, попала в нее.

– Как это в нее? Куда в нее?

– Не знаю, в голову, наверное. Она дернула ею вот так. – Каринка высунулась из сундука и показала, как Ба дернула головой. – А потом глянула на окно чердака. Я еле успела отскочить.

– Ты с ума сошла в Ба стрелять? – вылупилась я.

– Мария! – раздался снизу голос Ба. – Вы на чердаке?

Мы с Манькой захлопнули сундук и опасливо высунулись в дверь. Ба стояла на нижней ступеньке деревянной лестницы и, прижимая к голове кухонное полотенце, глядела на нас поверх своих больших очков.

– Да! – пискнули мы.

– А где Каринэ? – прищурилась Ба.

– Ушла.

– Куда ушла?

– Давно ушла. Ба, а чего это у тебя с головой? – зачастила Манька.

– Ага, – крякнула Ба и принялась медленно подниматься по ступенькам, – значит, ушла, да? Говорите – давно ушла, да?!

– Да! – Мы отступили вглубь чердака, но вовремя вспомнили про сундук. Подбежали к нему и попытались замаскировать – встали напротив, распушили подолы пальто и расклячили локти. Справа, оттопырившись в сторону рукой в синей театральной перчатке, стояла Манька, а слева, соответственно, – я.

– Та-а-а-ак. – Ба зашла на чердак, окинула нас взглядом, хмыкнула. – Вырядились!

– Вырядились, – шмыгнули мы носами. Манька выставила вперед правую ногу в большой лаковой босоножке с переливающейся пряжкой, а левую, в высоком замшевом сапоге на громоздкой платформе, убрала назад, чтобы не дразнить бабушку высоким каблуком. Я затянула голову в ворот облетевшей рыжей лисы и оттуда следила бегающими глазками за Ба.

Ба убрала с головы полотенце, зашуршала им. Ага, значит, она успела забежать на кухню и вытащить из морозилки пакет с чем-нибудь замороженным.

– А чего это ты полотенце к голове приложила? – фальшиво тренькнула Манька.

– Так просто, голова немного болит. Видно, припекло, – Ба подошла к окну, выглянула во двор, – вроде осень, солнце убывает, но греет почти по-летнему. Да?

– Да, – кивнули мы, но с места не сдвинулись. Наоборот, нашарили попами крышку сундука и плотно уселись – мы не такие наивные, чтобы на речи Ба покупаться! Она ведь у нас будь здоров хитренькая и легко может кого угодно провести.

Ба хмуро проследила наши телодвижения, всплеснула руками:

– Почему не убрали лошадку в сундук?

Я проследила за ее взглядом и помертвела – деревянная лошадка с криво остриженной гривой осталась сиротливо стоять посреди чердака.

– Потом уберем, – просипела я – голос от волнения куда-то пропал.

Сундук под нами взволнованно закопошился.

– Кхм-кхм, – кинулась откашливаться Манька, чтобы заглушить шум.

– Надо обязательно убрать лошадку, зачем ей тут пылиться? – Ба подхватила игрушку под уздцы и покатила ее к нам. Мы с Манькой заелозили попами по крышке, но слезать не стали, только теснее прижались друг к другу. Копошение в сундуке, вместо того чтобы затихнуть, усилилось!

– Сами встанете или помочь? – нависла над нами грозовой тучей Ба.

– Ладно! – подала голос из сундука Каринка. – Вставайте.

– Ой, – подбоченилась Ба, – неужели Чингисхан вернулся?

– Она откуда-то снизу говорит, наверное, с первого этажа, – попыталась надышаться перед смертью Манька, но было уже поздно.

Ба сдернула нас за меховые шивороты с сундука и распахнула крышку.

– Опачки, – прогудела колоколом, – вот где наш косорукий моджахед прячется!

– А чего сразу косорукий! – вынырнула из-под тетрадок Каринка.

– То есть ты мне специально в голову метила, да?

– Я в сумку метила, но не рассчитала скорость твоего движения. Пока камушек летел, ты прошла вперед. Ну и вот.

Ба подхватила Каринку за ухо и потянула вверх. Каринка ойкнула и встала на цыпочки. Ба потянула выше. Сестра проворно взобралась на борт сундука. Ба не растерялась и дернула ее за ухо вниз. Пришлось Каринке спрыгнуть вслед за своим ухом.

– А если бы ты мне глаз выбила? Вон, смотри, что натворила. – Ба нагнулась и продемонстрировала здоровенную шишку на голове.

– Я больше не буду, – засопела Каринка.

– Ба, она больше не будет! – заступились мы с Манькой.

– А вы вообще помолчите, с вами отдельный разговор будет. Горе-укрыватели! Это же надо было с такими всполошенными лицами на сундук усесться! Мигом ее выдали!

– А как надо было правильно глядеть?

– Буду я на свою голову объяснять! – Ба наградила нас звучными подзатыльниками, потом велела переодеваться. Мы резво скинули с себя пальто и сапоги-туфли, аккуратно убрали все в коробки, переложили мешочками лаванды и нафталина. Особенно старалась Каринка – и тетрадки собрала, и игрушки разложила, и даже подолом Манькиной юбки крышку сундука протерла.

– Я бы своими брюками протерла, но брючина не натягивается на крышку, – пояснила она. Ба хмыкнула, но отвечать ничего не стала.

– Роза, – крикнула снизу тетя Валя, – ты уже вернулась?

– Вернулась. – Ба высунулась в окно.

– Что с головой? – всполошилась тетя Валя.

– Так, ерунда.

– А полотенце тогда зачем?

– Валя, ничего страшного! Говорю тебе!

– Как скажешь, Роза. Я чего тебя зову. Газарова нас в гости пригласила. На разговор!

– Какой?

– Важный!

– Хоть намекни.

– Меню к свадьбе их сына будем составлять! Только строго между нами говорю, они не хотят раньше времени шумиху поднимать.

– Валя, ты только что протрубила об этом на весь город. И даже соседние села покрыла.

– Ты попросила, я намекнула!

– А шепотом не могла?

– Ты бы с чердака мой шепот услышала?

Ба легла животом на подоконник, подалась вперед. Мы с Манькой взвизгнули и вцепились ей в ноги.

– Валя, я смотрю, мы с тобой не очень сегодня друг друга понимаем! – прогрохотала она.

Тетя Валя вцепилась руками в забор, поднялась на цыпочки, поправила косынку на голове.

– Ты, главное, не свались оттуда, Роза. А то на мероприятии придется на костылях шейк танцевать!

– Ыхыхы-ы-ы-ы-ы-ы, – затряслась Ба, – ыхыхы-ы-ы-ы-ы!

– Вот тебе и «ыхыхы-ы-ы-ы», – передразнила ее смех тетя Валя. – В общем, минут через пять зайду за тобой. Собирайся!

Оставлять нас одних Ба не стала. Спровадила со словами «там у вас во дворе народу много, проследят за вами».

Но до двора и народа мы не добрались. Перед нашим подъездом, прижавшись боком к гаражу тридцать восьмой квартиры, стоял нахохленный, забрызганный по самые брови Вася.

– А чего это он такой грязный? – удивилась Манька. – Вроде папа его вчера мыл.

– Может, он куда-то ездил? – предположили мы с Каринкой.

– Куда это он ездил? И зачем к вам заехал? – заволновалась Манька. – Натворил чего? Пойдем, узнаем.

Обгоняя друг друга, мы поскакали наверх, но до ритуального битья телами в дверь дело не дошло. Да и как могло дойти, если на пороге нашей квартиры лежала пара изгвазданных донельзя, разящих затхлым болотом и серными миазмами опорок. Мы резко затормозили, зажали пальцами носы и принялись рассматривать башмаки. Такой грязной обуви мы в жизни не видели. Она, конечно, была не истоптанной и даже, может быть, совсем новой, но количество налипшей на нее грязищи было таково, что казалось странным, как в такой обуви человек поднялся на третий этаж, а не прирос к земле где-нибудь на подступах к нашему подъезду.

– Это же папины ботинки! – вдруг взвизгнула Манька.

– Да ладно! – не поверили мы. Это было так непохоже на Дядю Мишу, ведь он был из той породы мужчин, которые считали зеркалом души не глаза, а несколько другие части экстерьера, и поэтому щеголял исключительно в доведенной до ослепительного блеска обуви и тщательно отутюженной одежде.

– Да вот же! – Манька ткнула в направлении ботинок пальцем. – Шнурок. Видите, у основания завязан двойным узлом. Это я завязала, а папа развязать не смог!

Вместо ответа мы с Каринкой постучали в дверь. Раз Манька говорит, что это Дядимишины шнурки, то спорить мы не будем. Главное теперь узнать, что такое произошло с дядей Мишей, что он заявился к нам в таком виде.

Открыла нам мама.

– Тётьнадь, а что это с папиными ботинками? – спросила Манька.

– Если бы только с ботинками! – Мама посторонилась и пропустила нас в квартиру. – Вся одежда заляпана по самый ворот, такая вонища стоит – глаза слезятся!

– А что случилось?

– Машина провалилась в болото. Пришлось Мише выталкивать ее оттуда. Еле справился.

– А зачем он в болото поехал?

– Откуда мне знать? Сейчас помоется, и узнаем у него.

Манька вздохнула:

– Хорошо, что он к вам приехал. Если бы Ба застала его в таком виде…

– …оторвала бы ему голову, – заключила Каринка.

Мама нахмурилась, хотела сделать замечание, но махнула рукой. Да и что тут скажешь – все знают вспыльчивость Ба, так что по головке свою кровиночку она бы точно не погладила. Особенно после вчерашнего скандала!

Дядя Миша долго мылся, потом стирал свою одежду, отколупывал грязь с ботинок и чистил их, а потом, плотно пообедав рагу, запивал его чаем с вареньем и, в ответ на настойчивые расспросы, заговаривал нам зубы. Признаваться, что на самом деле случилось, не стал. Ясно было одно – он заехал на Васе в какие-то нечеловеческие дебри, долго выковыривался оттуда и, победно выковырявшись, приехал к нам – заметать следы.

Мама смотрела на него жалостливым взглядом и называла «Свет-наш-горюшко Михайло Шац». Дядя Миша неубедительно хорохорился и сыпал в ответ бородатыми анекдотами. Мы с готовностью хихикали, а мама качала головой.

Скоро вернулся с дежурства папа, и друзья традиционно пошли изливать душу на балкон. Мама периодически носила им кофе и вставляла язвительные комментарии в их сердечный разговор.

– Женщина, не мешай нам разговаривать! – каждый раз вскидывался папа.

– Ой-ой, можно подумать! – пожимала плечами мама. – Очень надо!

Потом, конечно, мы узнали, что случилось в тот злосчастный день. Дядя Миша пригласил Софу в ресторан. Обрадованная Софа оделась во все самое красивое, пышно накрутила волосы, надушилась сладкими духами и выплыла из дома. Дядя Миша, сраженный ее красотой, предложил сначала прокатиться по горам – наработать аппетит.