Манюня, коктейль «глиасе», помпоны и прочие девчачьи дела

Чтобы платье длиной до пят и косметики полная сумка – о таком даже мечтать не стоит. Манька вообще считает, что ни одной девочке из нашего городка подобное счастье не светит. Не та карма, не то место жительства.

Другое дело жительницы больших городов. В этих городах имеются огромные магазины «Детский мир», а также «ГУМ» и «ЦУМ». Вот где всего вдоволь. Вот где можно, контузив впечатлительного родителя умело закаченной истерикой, добиться розового длинного платья с тремя ярусами воланов по подолу и прочим кокетливым добром. Не говоря уже о сумочках с бантиком вместо застежки! Чтобы закрыть такую сумочку, нужно переплести две шелковые ленты и аккуратно стянуть их в бантик. Это же не плебейское шнурки на ботинках завязывать! Здесь нужно действовать с трепетом, с придыханием, любовно. Берешь один конец широкой ленты, перевязываешь с другим, свиваешь в замысловатый узелок, тянешь за «ушки», и вуаля – самая красивая застежка на самой красивой в мире сумочке греет тебе душу, а заодно выжигает гримасы зависти на лицах встречных девочек.

Опять же молочные коктейли! Рассказывая о молочных коктейлях, Манька закатывает глаза и цокает языком. Выдерживает театральную паузу и обводит ряд слушателей пытливым взглядом – достаточно ли те заценили накал страстей? Слушатели дефис зрители – это заинтригованные донельзя мы с Маринкой из тридцать восьмой и насупленная Каринка. Почему насупленная – потому что сестра всегда сердится, когда речь заходит о девичьих делах. О кружевах, или переливающейся золотом заколке, или каких других игрушечных сервизах со всевозможными ложками и плошками. Круг Каринкиных интересов весьма специфичен. Единственное, что ее занимает, – это военно-промышленный комплекс нашей страны, набор юного химика, Рубик из сорок восьмой и папина бормашина.

Мы сидим в палисаднике нашего двора. Весна благополучно сменилась летом, настали прекрасные солнечные времена. Беседку, излюбленное место наших доверительных бесед, покрасили в цвет молодой травы, а старую ее жестяную крышу заменили новой черепичной. Вдоль засыпанных галькой дорожек теперь стоят красивые деревянные скамейки с изогнутыми спинками и тяжелыми чугунными подлокотниками. По внешнему краю палисадника соорудили невысокий частый забор, а внутренний край обсадили кустами винограда сорта «Изабелла». Цепляясь тонкими вьющимися усиками за деревянные перекладины, виноград тянется вверх, к балконным решеткам квартир. Со временем он образует красивую арку, летом будет нависать над прохожими плотными гроздьями кисло-сладких ягод, а осенью облетать багряными пятипалыми листьями.

Палисадник превратился в место паломничества жителей соседних домов. Если по первости они приходили люто нам завидовать, то теперь предпочитают получать эстетическое удовольствие – согнувшись в три погибели и изящно оттопырившись попой, нюхают цветы на большой круглой клумбе, катят по дорожкам неуклюжие в движении коляски с орущими младенцами, чинно-благородно рассевшись на новенькие скамейки, вяжут, вышивают, играют в нарды и шахматы, шуршат газетами и обсуждают политическую ситуацию в мире и аномальную жару в Москве. Дело в том, что до жителей нашего городка дошли тревожные вести – в столице столбик термометра который день держится на уровне 35 градусов, и москвичам от такой жары приходится ой как несладко!

– Надо же, – качают головой бердцы, – всего-то 35, а народ на стенку от жары лезет!

– Северные люди, что же вы хотели? Совсем к зною непривычные! – разводит руками молодой человек в льняных брюках и сандалиях на босу ногу. – Надо бы в метро им забиться, там прохладнее будет!

– Метро – это стратегический объект, а не место для спасения от жары, – возмущается сухонький старичок в вязаной панаме. У панамы смешно загибаются поля, словно кто-то специально закручивал их горячими щипцами то внутрь, то наружу.

– Ну и что? – удивляется молодой человек. – На то метро и стратегический объект, чтобы там от непогоды укрываться!

– Слушай, ты совсем с ума сошел? – распаляется старичок. – Где это видано, чтобы 35 градусов непогодой называли?

 

При таком наплыве шумных посетителей нам, аборигенам и законным владельцам палисадника, приходится забиваться в крайний от входа угол, подальше от гама и суеты. Маринка притащила из дома небольшой плед, красный в зеленую полоску, мы его постелили под плакучей ивой, можно сказать – занавесились от всего мира ее длинными ветвями, лежим кверху пузом, ловим сквозь узкие серебристые листья солнечные лучи и слушаем Маньку.

Манька рассказывает про город Кировакан. Про большой универмаг, который расположен в самом центре города, и про вкуснючий клубничный коктейль «глиасе», который можно купить на втором этаже этого универмага, слева от лестницы.

– За двадцать копеек, – уточняет Манька и качает головой. Боевой чубчик скорбно трясется в унисон.

Мы вздыхаем. Один, даже большой стакан густого сладкого коктейля – это чистая насмешка, ведь допивается он прежде, чем успеваешь сообразить, что вообще происходит. Раз – и коктейля словно не бывало, и ты, не веря глазам своим, шумно высасываешь, последние капли. А дальше хоть ложись и помирай, потому что на вторую порцию коктейля мама ни за что не соглашается.

– Зачем деньги на ветер выбрасывать, мы лучше чего-нибудь полезного возьмем, «Гематоген» например, – говорит мама и уводит тебя, отчаянно упирающуюся, в какие-то унылые дали, где торгуют мотками шерсти, рулонами ткани и прочей ерундой.

– Нет чтобы что-то вкусное взять. А то вечно этот противный «Гематоген»! – возмущенно фыркает Манька.

– Буэ! – с готовностью откликаемся мы.

 

Манька совсем недавно вернулась из Кировакана – гостила у своей мамы тети Гали. Тетя Галя после развода с дядей Мишей какое-то время жила у родителей, а потом вышла замуж и переехала в Кировакан. Теперь у Маньки два сводных брата – Марик и Алик. Марику три года, а Алику вообще девять месяцев. Манька проводит у мамы осенние, зимние и весенние каникулы, а летом гостит у нее аж целый месяц.

Отсутствие Маньки мы переживаем очень болезненно. Особенно летом. Потому что летом почти все дети разъезжаются по бабушкам-дедушкам и пионерлагерям, а Рубик из сорок восьмой традиционно укатывает к тете в Кисловодск. И наша Каринка остается один на один со своим, хм, темпераментом. Третировать ей становится практически некого, поэтому срывается она чаще всего на мне. Уж если сестра затевает драку, даже вовремя подоспевшая Маринка не может спасти, потому что разнимать она нас не умеет. Во-первых, боится попасть под раздачу, а во-вторых, в детстве у нее случился вывих плеча, и теперь чуть что – оно выскакивает со своего законного места.

Вообще, если подумать, Маринка сильно несчастная девочка. По дому шастает зловредный брат Сурик, изводит ее насмешками, а она даже не может в лицо ему ногтями вцепиться! Максимум, что может себе позволить Маринка, – это пнуть выходящего из квартиры брата в мягкое место, сразу же захлопнуть дверь и накинуть цепочку. У Сурика ключи от квартиры всегда с собой, так что дверь он отпирает буквально за секунду. А далее орет, как ошпаренный, в цепочку, обзывая Маринку разными нехорошими словами. А Маринка скачет за дверью и вызывающе громко смеется. Аж заливается, как какая-нибудь тетечка из оперной партии. Такие тетечки, изображая сумасшедших, явно переигрывают и выдают такие леденящие душу рулады, что хоть стой, хоть падай. Вот Маринка и изгаляется, доводя такими руладами Сурика до белого каления.

Сурик, хоть и зловредный брат, но на сестру никогда руки не поднимает. Он как-то уже пытался ее скрутить, повалив для верности на диван, но Маринкино плечо раз – и выпрыгнуло из сустава. Хорошо, что в соседнем подъезде живет тетя Софа, медсестра из травматологии. Маринка прибежала к ней вся трагическая, с перекошенным от боли лицом. Тетя Софа вправила ей плечо, перемотала эластичным бинтом, а потом пошла орать на Сурика. Сурику в тот день крупно не повезло – тетя Софа с утра затеяла большую ругань с мужем, но тот трусливо слинял из эпицентра скандала к друзьям на рыбалку. И тетя Софа спустила все нереализованные пары на Сурика. Устроила ему такую головомойку, что он крепко запомнил: еще раз тронет сестру – заработает привычные вывихи по всему телу. В гнущихся, а заодно и негнущихся местах. Навсегда.

Только Маринку небитая Суриком жизнь не радует.

– Лучше бы плечо было здоровое, а с братом я уж как-нибудь разобралась бы, – кручинится она, – а то что это за судьба такая – на турнике не повисеть, по деревьям не полазить, сальто не покрутить? Я даже вас с Каринкой толком разнять не могу!

Что правда, то правда. Нас с Каринкой разнимать она не умеет. А поскольку разнимательница из Маринки никакая, сестра каждый божий день по двадцать восемь раз натурально меня убивает. С концами.

Пока она занимается конкретным членовредительством, Маринка только и делает, что прыгает кругом и старается вытянуть меня за подол юбки из-под сестры.

– Маринка, – ору я, – отпусти подол, лучше тяни меня за ногу!

– Не могу за ногу, – пыхтит Маринка, – если ты ногой дернешь, то можешь вывихнуть мне плечо. А подолом ты дернуть не можешь!

– Почему не могу, очень даже могу, – кряхчу я и пытаюсь резко повернуться, чтобы продемонстрировать, как можно дернуть подолом. Маринка выпускает край моей юбки, испуганно отбегает на безопасное расстояние и оттуда, затравленно озираясь и поскуливая, наблюдает за моей трагической кончиной.

– Сейчас тетю Надю позову! – наконец спохватывается она.

Пока Маринка бегает за мамой, а сестра отдирает мой скальп, я отпихиваюсь из последних сил и ностальгирую. Вот если бы здесь была Манька, думаю я, она бы точно что-нибудь придумала. Огрела бы Каринку чем тяжелым, вцепилась бы ей в лопатку и оттащила в сторону, на худой конец полезла бы в драку и самоотверженно отвела часть сестриного, хм, темперамента на себя.

В общем, как ни крути – но без прямого участия Маньки оставаться сестрой Каринки крайне небезопасно для жизни и здоровья. Поэтому, когда Манька гостит у своей мамы, я только и делаю, что выживаю. Очень не хочется на заре жизни протянуть ноги от повышенного внимания родной сестры.

Уж если мы так болезненно переносим отсутствие Маньки, то представьте, как переживает Ба! Правда, вида не подает. Собирая внучку в путь-дорогу, настраивает себя на мажорный лад. Так и говорит – наконец-то ты уедешь, и я смогу немного отдохнуть. А то сколько можно с тобой воевать? Это же надо было такой строптивой уродиться? И в кого ты такая, ума не приложу.

И цокает языком. Или оглушительно хмыкает.

– Ба, может, она в тебя? – как-то предположила Каринка.

– Я была идеальной девочкой, – отрезала Ба, – очень сознательной и послушной. Никогда не шалила и приносила из школы одни пятерки, ясно?

– Ясно, – отозвались мы. – Значит, Манюня в дядю Мишу.

– Миша был изумительным ребенком, – встопорщилась Ба. – Никогда слова поперек матери не говорил и вел себя просто образцово.

– А что ему матерь на это говорила? – прогудела Каринка.

– Какая матерь? – запнулась на полуслове Ба.

– Ну, Ба, ты же сказала, что дядя Миша слова поперек матери говорил, вот я и спрашиваю, а что матерь поперек его слов говорила?

– НЕ говорил! – Ба уставилась на Каринку своим фирменным взглядом, потом прищурилась и вкрадчиво спросила: – Деточка, как ты думаешь, кто такая матерь?

– Не знаю.

– А кто у дяди Миши мама?

– Ну, Ба! – возмутилась сестра. – Конечно же, ты!

– А матерь?

– Мачеха? – предположила Каринка.

– Матерь-и-мачеха, ага! – фыркнула Ба.

Когда Манька уезжает, мы с сестрой часто ходим в гости к Ба. Ну, чтобы она меньше страдала в разлуке. Ба угощает нас песочным печеньем, поит кисленьким компотом из алычи и бодро рассказывает, сколько всего успела закатать в банки в отсутствие Маньки. Потом расспрашивает, как у нас дела, требует подробного доклада. Хотя сама вчера на пару с мамой, попивая чай вприкуску, отчитывала нас за отвратительное поведение.

Можно подумать, мы что такое страшное натворили! Ну да, своровали на стройке полведра цемента и замесили на пороге десятой квартиры неплохой такой раствор. А чего у них поперек запертой двери лопата стояла? День стояла, два стояла. Мы ходили туда-сюда, щупали ее за погнутые наступы, громко спорили, как правильно называется черенок. Ритка из тридцать пятой говорила, что кочерыжкой, а мы с Маринкой выдвинули версию, что скорее уж рукоятью. Шум от нашего спора стоял такой, что тетя Сирун из тринадцатой квартиры раз восемь выскакивала на лестничную площадку и орала на нас разными укоризненными словами. Мы разбегались, но через какое-то время возвращались обратно. Лопата словно гипнотизировала нас. Поэтому, когда и на третий день ее с порога никто не убрал, мы решили пустить ее в дело. А то торчит, видом своим нас возбуждает, сколько можно! Притащили со стройки цемент, высыпали на порог, сделали лунку, досыпали песочка, налили воды и замесили практически профессиональный раствор. И оставили застывать. Вот.

Вернувшиеся к вечеру хозяева квартиры обнаружили у себя на пороге живописную бетонную лепешку с торчащей лопатой в сердцевине. Другие бы порадовались такой красоте, а эти подняли ор и стали громко отколупывать конструкцию, всяко понося идиотов, которые решились на такую шутку. На шум прибежала тетя Сирун и оперативно вспомнила, кто из детей три дня подряд ошивался в подъезде. Заодно строго спросила, какого черта десятая квартира оставляла у себя на пороге лопату.

– У нас замок сломался, а в хозяйственном завоз обещают только к концу недели. Вот мы и перегораживали дверь лопатой для надежности, – пропыхтела десятая квартира.

Тетя Сирун какое-то время глотала ртом воздух, не в силах выдавить из себя адекватный ответ на столь необдуманное поведение соседей, потом махнула рукой и побежала к нашим мамам – скандалить.

По итогам скандала досталось всем – и Маринке из тридцать восьмой, и Ритке из тридцать пятой, ну и нам с Каринкой досталось, куда уж без нас.

И хотя Ба отлично знает эту историю со всеми леденящими душу подробностями, все равно заставляет нас пересказать ее от начала и до конца. И пока мы понуро исповедуемся, как волокли со стройки цемент, заткнув дырявый бок ведра Риткиной спиной, Ба подкладывает нам печенье, подливает компот и цокает возмущенно языком. И хотя лицо у нее серьезное, в глазах бегают озорные искорки. Мне иногда кажется, что Ба так привыкла к нашим проделкам, что, если на ее пути случается хоть один не отягощенный треволнениями мирный день, она начинает сильно дергаться по этому поводу. Испортили мы взрослых, что уж там говорить. Превратили из образцовых людей в хулиганов. Вон, даже мама вынуждена приврать тете Сирун, чтобы выгородить нас! Главное, так убедительно и гладко приврала, что в душу прокрались нехорошие подозрения насчет ее образцово-показательного поведения в детстве.

В отъездах Маньки, помимо бесконечных минусов, есть один неоспоримый плюс – возвращается она всегда с целой кучей новостей. И всю эту кучу в первый же день приезда ворохом скидывает на наши головы. Мы какое-то время ходим контуженные впечатлениями, а потом, немного успокоившись, обсуждаем новости, уютно расположившись на пледе под плакучей ивой.

По рассказам Маньки получается, что городские дети живут жизнью избранных. К их услугам большие парки с каруселями, цирки, кукольные театры, крупные универмаги и клубничный коктейль «глиасе» за двадцать копеек!

– А сколько там кинотеатров! – закатывает глаза Манька. – Можно целый день бегать по городу и без конца смотреть «Зиту и Гиту»! И никто не посмеет согнать тебя с твоего места, потому что на билете указан ряд и номер кресла, так что ты можешь потыкать ему в лицо билетом и сказать: «Слушай, ты, осел, неужели не видишь, что я сижу в пятом ряду на сиденье восемь?»

– А он чего? – трепещем мы.

– А он ничего. В драку не лезет, – расстроенно констатирует Манька. – Еще и извиняется!

– Прям извиняется? – недоверчиво щурится Каринка.

– Извиняется! Эти городские какие-то уж очень воспитанные люди. Прямо скучно с них!

 

Манька отщипнула травинку, задумчиво повертела ее в пальцах. Откусила кусочек, задумчиво пожевала.

– А давайте плеваться наперегонки травинками? – вдруг предложила она.

– Это как?

– Ложимся рядом, откусываем травинки и плюемся. Кто дальше всех выплюнет, тот настоящий молодец!

Какое-то время мы увлеченно плевались пучками травы, потом переключились на листья плакучей ивы. Листья оказались горькими на вкус, и плеваться ими получалось особенно быстро, потому что долго мусолить во рту такую гадость было просто невозможно.

Чемпионкой по плевкам стала Маринка, она плевалась дальше и прицельнее всех.

– Ты прямо настоящий Робин Гуд! – похвалили мы ее.

– Ну хоть в чем-то я чемпионка, а то ни подраться, ни по дереву вскарабкаться… – снова закручинилась Маринка.

– У каждого свои таланты, – дипломатично перебила Манька, вывалила язык и несколько раз провела по нему ладонью, пытаясь стереть остатки ивовых листьев, – у этих листьев вкус шпинатного «Бебимикса». Буэ!

– Чего?

– Шпинатного «Бебимикса». Это еда такая, для маленьких детей. Вроде «Малыша», но коробочка другая, импортная. Внутри порошок, его надо разбавлять тепленькой водой. Получается каша. Бывает с разными вкусами – пшеничная, гречневая, со вкусом яблок. А бывает зеленая, со шпинатом. Чистая отрава!

– Откуда ты знаешь, что чистая отрава?

– Потому что сама попробовала. Мама этой кашей маленького Алика кормит. Бедный, бедный Алик, как можно такое есть? Он и не ест ее вовсе и плюется похлеще Маринки. Все исплюет: и себя, и маму, и складной стульчик, и стену напротив, и пол! А мама только и делает, что мгновенно все подтирает. И не сдается, кормит его и кормит. Водит ложкой перед носом, говорит: «Открывайте ангар, сейчас туда залетит самолет, – и громко гудит: – Вввввв!» Алик, заслышав мамино гудение, тут же открывает рот, а потом, опомнившись, начинает усиленно плеваться шпинатным «Бебимиксом». Вот мне и стало интересно, чего это он так плюется. Попросила у мамы попробовать. – Манька упала лицом в руки, полежала так какое-то время, потом уставилась на нас вытаращенными глазами. – Девочки, это такая гадость, меня чуть не вырвало. Говорю маме – ну зачем ты кормишь этой гадостью Алика, ее же есть невозможно. А мама говорит – тебе невозможно, а ему возможно. Ага, возможно! Стал бы он отплевываться, если каша была бы ему вкусной!

Мы какое-то время молчим, представляя себе перемазанного «Бебимиксом» Алика и тетю Галю, водящую у него перед носом ложкой.

– Тебе хоть нравится у мамы? – наконец решаюсь спросить у Маньки я.

– Ну конечно нравится, – откликается Манька и начинает загибать пальцы, перечисляя преимущества: – Во-первых, она красивая, во-вторых, она меня очень любит, называет доченькой и ангелочком, в-третьих – у нее смешной муж. Он учит играть меня в шахматы, но постоянно отвлекается. Я могу как угодно переставлять фигуры на доске, он ничего не замечает. Совсем слепой. Однажды вообще переставила фигуры, как в шашках, и он стал дальше в шашки играть, даже не вспомнил, что вроде как начинали с шахмат.

– Он что, дурак?

– Вообще-то нет. Но ведет себя странно. Мама ему говорит – Роберт, я тебе выгладила голубую рубашку и светлые брюки. Вон они, в спальне, на спинке стула висят. И уходит за хлебом. Возвращается, а дядя Роберт так до сих пор и не одет. Сидит на стуле, на спинке которого висит выглаженная одежда, и страдает. Не нашел!

– Значит, точно дурак.

– Говорю же – нет! Наоборот, очень умный. И от этого странный. Похож на Жака Паганеля из «Детей капитана Гранта». Мама удивляется, как он вообще дорогу домой находит. Говорит – с его рассеянностью каждый раз можно в новый дом возвращаться.

– А детей своих он не путает? – волнуемся мы.

– Детей не путает. Но имена путает, может Алика Мариком назвать. А вообще он хороший. И добрый. И братья у меня хорошие. Например, Алик. Его тискать можно, он это очень любит. И потом Марик. Вроде маленький, но такой ловкий! На спор разбил двухлитровую банку абрикосового варенья футбольным мячом. Я говорю – не попадешь. Он говорит – попаду. Я говорю – а вот и нет. А он говорит – а вот и да. Разбежался, вдарил и разбил.

– И чего? – похолодели мы.

– Ну, – отвела глаза в сторону Манька, – иногда мама мне очень Ба напоминает. Как выйдет из себя, как разорется! Хотя ее тоже можно понять, три дня возилась с вареньем, закатала в банки, поставила на пол – остывать. А тут Марик с мячом. В общем – одни траты.

– А разве нельзя было варенье обратно в банку собрать? – подала голос Маринка.

– Нет. Во-первых, с пола ничего не едят. Особенно когда взрослые это видят.

– А если мороженое уронил? – встряла я.

– Тогда нужно как-нибудь незаметно допинать его за угол и там быстро съесть, пока не отобрали. Не перебивай меня, Нарка, а то я забываю, о чем говорила. Итак, во-первых, нельзя ничего с пола есть. А во-вторых – от разбитой банки осколков много, если они попадут в живот, могут поранить кишки. И тогда всё. Кирдык.

– Чего-о-о-о?

– Кирдык. Ну, то есть всё, умер. Слово смешное, да? Дядя Роберт очень любит его повторять. Кирдык!

Мы сначала посмеялись, а потом принялись повторять новое слово на всякий лад. С каждым разом оно нам почему-то казалось смешнее и смешнее.

– Кир-дык, – выговаривали мы по слогам и срывались в визг.

– Ой, кирды-ы-ы-ы-ык!

– Кирдычок!

– Ахаха-а-а-а!!!

– Кирдыкуля-какуля!

– Гагага-а-а-а!!!

– Девочки, – раздвинув ветки плакучей ивы, нависла над нами тетя Сирун из тринадцатой.

– А мы чего, мы ничего! – зачастили мы.

– Вижу, что ничего, поэтому разговариваю с вами нормальным голосом. Вас мама ищет, звала несколько раз, а вы не слышите.

– Это потому, что мы громко смеялись, – объяснили мы и побежали узнавать, зачем понадобились маме.

– Маня, помоги мне плед сложить, а то одна я не справлюсь! – крикнула Маринка.

– Я тебе помогу, – отозвалась тетя Сирун.

Мы помахали Маринке и нырнули в виноградные кусты под нашими окнами. Балкон пустовал, а звать маму, если он пустует, нельзя. Может, она Сонечку укладывает, а мы своим ором ее разбудим. Поэтому мы кинулись наперегонки домой. Впереди летела Каринка, за Каринкой – Манюня, замыкала кросс я. Первой до нашей квартиры добежала сестра и принялась колотиться телом в дверь. В свое время мама запретила нам звонить в звонок, чтобы не будить Сонечку.

– Лучше постучите, и я вам открою.

Теперь, наверное, мама сильно жалела о том, что не разрешила нам звонить. Потому что колотились мы в дверь с таким остервенением, что казалось – если еще немного поднажать – она слетит с петель.

Мама открыла в ту минуту, когда долбиться в дверь вместе с Каринкой начала Манька. Если бы остался просвет, воткнулась бы и я, но места для меня, к сожалению, не нашлось, поэтому я стояла в сторонке, в нетерпении подпрыгивая на одной ножке.

Щелкнул замок, распахнулась дверь:

– Ну зачем так шуметь? – принялась сердито выговаривать мама.

– Мам, дай попить!

Мама пошла на кухню, причитая, что с такими детьми даже дубовые двери не выдерживают.

– Это ж не дети, – бурчала она, – а чистые варвары.

Мы, скромно потупившись, ждали, когда она вернется. Получив по стакану воды, стали пить, давясь большими глотками.

– Если бы вы ели так, как пьете! – не вытерпела мама.

– Еще чего! – оторвалась от воды Каринка. – Пить вкусно, а есть – совсем наоборот. Особенно тушеные овощи!

– Или твое ужасное блюдо из картофеля с луком и зернышками барбариса и граната! – отозвалась я.

– Что вы понимаете в изысканной еде! – махнула рукой мама.

– Очень даже понимаем, Тетьнадь. А вот вы, взрослые, в правильной еде ничего не понимаете. Потому что когда ваши дети говорят, что жареная картошка – лучшая в мире еда, то готовить надо жареную картошку, а не эти противные тушеные овощи. Правда, девочки? – Манька обратилась за поддержкой к нам.

– Конечно, правда, – отозвались мы.

– Ну-ну, – встала руки в боки мама. – Вот и будете круглый год жарить своим детям картошку, ясно? А я вас буду кормить тушеными овощами. Из вредности!

– Мам, тетя Сирун сказала, что ты звала нас, – увела тему разговора в сторону я.

Мама отобрала у нас стаканы.

– К нам гости заезжали, а я не смогла вас дозваться.

– Какие гости?

– Девочка Наринэ из Москвы. Помните папиного двоюродного брата Юрика?

– Который работает следователем?

– Да.

– И чего?

– А того. У него есть дочка Наринэ. Она приехала погостить.

– К нам?

– К своей бабушке. А к нам будет в гости ходить.

– Что, она совсем москвичка? – подала голос Манька.

– Совсем. Родилась и выросла в Москве. – Тут мама вспомнила, что мы стоим на пороге. – Мы так и будем переминаться здесь с ноги на ногу? Может, все-таки пройдете в квартиру?

Мы втиснулись в прихожую, скинули сандалии, переобулись в тапки. Пошли гуськом мыть руки.

– А сколько ей лет? – крикнули маме.

– Семь.

– А чего ее зовут как нашу Нарку? – не вытерпела Манька.

– Тебе жалко?

– Жалко, ага!

– Мария!

– Шучу, гыгы. Спросить, что ли, нельзя? Буду называть ее московской Наркой, чтобы не путать.

– Можешь ее Настей называть, ее все на русский манер Настей называют.

– Во, здорово, так и будем ее звать, да, девочки?

– Угум.

– А чего она не стала нас дожидаться?

– Они поздороваться заехали. А завтра Настя к нам с официальным визитом придет.

– Небось вся расфуфырится? – высунулась из ванной комнаты Манька.

– Зачем расфуфырится? – удивилась мама.

– Знаю я этих городских. Наденет какое-нибудь пышное платье, надушится духами, накрутит волосы. И гольфы небось с завязками-помпончиками натянет!

– С чем?!

– С помпончиками. Здесь, – Манька задрала ногу и показала рукой от щиколотки до колена, – обычные гольфы, а здесь, – повела она ладошкой вокруг колена, – завязки! С помпончиками!

– И где ты такие гольфы видела?

– В Кировакане. На одной девочке! – закручинилась Манька.

– Так помпоны легко можно смастерить. Я научу вас, и вы сделаете такие завязки, – обещала мама.

– Ура! – запрыгали мы с Манькой. – Помпоны!

– Очень надо, – прогудела Каринка.

– Дочка, я понимаю, что помпоны тебе ни к чему. Но пуленепробиваемые жилеты шить я не умею, – погладила Каринку по волосам мама.

Каринка увернулась от маминой руки. Кроме девчачьих финтифлюшек она еще не признавала телячьих нежностей.

– Ничего, я сама себе смастерю такой жилет. Только материала поднаберу.

– Какого материала? – встрепенулась мама.

– Пуленепробиваемого!

Мама всплеснула руками, открыла рот, чтобы что-то сказать, но Манька ее перебила:

– Тетьнадь! К встрече с Настей нам надо уже сейчас готовиться.

– Это почему?

– Ну, мы же не станем ее в чем попало встречать? Она небось вся из себя нарядная придет! Вот и нам надо принарядиться в ответ. Пойдем. – Манька вцепилась в мамину руку и потянула ее в кабинет.

– Куда пойдем? – заупиралась мама.

– Помпоны мастерить! Нам надо четыре помпона сделать! Два помпона мне, а два – Нарке.

– Их вроде должно быть по два на каждой ноге, – встряла я.

– Конечно, два. – Манька обошла маму и уперлась руками ей в спину. – Ну пошли, Тетьнадь!

– Тогда получается, что нужно сделать восемь помпончиков. Каждой по четыре.

– Как это по четыре? Ну да, по четыре! Тетьнадь, восемь помпончиков! – взвыла Манька.

– Вы же не отстанете от меня, так? – вздохнула мама.

– Так! – хором отозвались мы.

– Ну ладно, пойдемте мастерить помпончики.

И мы пошли в кабинет. Придавать своему провинциальному экстерьеру неповторимый городской лоск.

Глава 10