Из «большой хроники» Георгия франдзи 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Из «большой хроники» Георгия франдзи



Гл. 3 книга III. Итак, зная и слыша о победах и о преславных войнах

своего отца и других своих треклятых предков, эмир Мехмед стал придумывать,

что бы такое и ему совершить значительное. И вот, размышляя об

этом, решил он осуществить против нас дурное намерение и поднять войну

против города. Ибо говорил он: «Если я покорю этот город, я превзойду

всех своих предков, потому что, часто пытаясь овладеть этим городом, они

ничего не достигли». Итак, вследствие этого тайного замысла показалось

ему делом хорошим построить на проливе у Асомат, как говорилось выше,

крепость, чтобы в том, что он замышлял сделать, иметь ее опорным пунктом,

— чтобы, таким образом, ни одно судно, — большое или малое, — не

могло пройти к городу из Черного моря и чтобы переправа из Азии

в Европу была облегчена. Желая же и домогаясь, чтобы замышляемое им

получило начало, вот 26 марта 6960 г., пришедши, бросился он к проливу,

чтобы строить там крепость. Царь же, увидев его злодейство, хотел сначала

сам открыть военные действия, чтобы помешать ему. Но некоторые

из синклита [т. е. из царского совета], — духовные и светские, — восстали

против такого мнения и решения царя, говоря: «Не следует твоему царскому

величеству открывать военные действия, пока не увидим, что он

хочет сделать. А если он построит крепость, легко будет взять ее, потому

что к нам она ближе». Впоследствии, когда увидели ее законченной, они

воистину поняли, что пустые надежды питают безумных. Я же настаивал

на путешествии, которое было подготовлено. Но мне говорили: «Сегодня

или завтра увидим». Убеждали меня также, что не следует отправляться

сухопутьем, потому что опасное это дело: «Мы, мол, — говорили они, —

найдем возможность отправить вас морским путем».

И вот в июне месяце того же года объявлена была война. И когда

устремилось на нас неприятельское войско, оно захватило в плен всех, кто

жил вне города. В это же время закончил эмир и крепость и построил

в ней три сильных башни: две из них сухопутные, а одну, которая несколько

больше была тех двух, он поставил у моря. Ширина их стен была

25 футов, а внутренняя ширина башен 32 фута. Затем, покрыв башни свинцом

и хорошо укрепив весь замок, эмир поставил в нем и гарнизон. И вот

28 августа, выступив оттуда, эмир напал на валы города, а 1 сентября

6961 г. отправился в Адрианополь, осмотрев в эти два дня, как кажется,

стены и рвы города, а, возможно, и нечто другое, что думал. И той же

осенью, 1 октября, послал эмир Турахана и двух его сыновей — Ахумата

и Амара, с весьма большим войском в Пелопоннес, чтобы, сражаясь с деспотами,

царскими братьями, и связывая их войной, они задерживали их

там, — чтобы, не будучи в состоянии оставить свои края, те не пришли

царю на помощь. И так приказал эмир Турахану и его сыновьям, чтобы

они связывали деспотов войной в течение всей зимы и чтобы те не находили,

таким образом, благоприятного момента, чтобы притти городу и

вместе с тем царю, брату их, на помощь. Итак, когда Турахан пришел

и захватил опять стены Истма, с той и другой стороны, т. е. христиан и

неверных, было убито весьма много, особенно из христиан, которые обратились

в бегство. Турахан же, оставив Коринф и идя чрез середину полуострова,

— одних, кого нашел, захватывая в плен, а других грабя и пора- бощая, — дошел до области Аркадии и Мессинского залива и, направляясь

по Ифомской дороге, ограбил весь Мессинский залив до Мантинеи. Увидев

же теснины и непроходимость места, чрез которые войско не могло

итти, он часть простого войска передал сыну своему Ахумату и приказал

ему итти по дороге, ведущей на Леонтари. Но тот пошел по другой

дороге. Узнав об этом, деспоты-братья тайно послали туда с войском

Матвея Асани: и, придя на то место, где собирались проходить турки

Ахумата, и внезапно напав на них, воины Асани многих из турок перебили

и взяли в плен; был среди пленных и сын Турахана, Ахумат, которого

отослали в Спарту к деспоту кир Димитрию. А 17 января того же

года родился и преемник рода и царства Палеологов, — наследник этой

малой искры ромеев, господин Андрей Палеолог, сын деспота господина

Фомы Багрянородного.

Так обстояли дела в Пелопоннесе. Когда же засияла весна, эмир привел

в порядок весь приготовленный им флот, а также стенобитные, -метательные

и прочие орудия, какие заготовил. Затем послал он впереди Хара-

тег-пашу с войском, и тот обложил город. И пред тем, как притти эмиру,

все башни, расположенные вне города в полях и деревнях, в которых были

и некоторые люди, собравшиеся в этих башнях ввиду внезапного нашествия

неприятельского войска, Харатег-паша путем осады взял и разрушил.

Часть этих людей он обратил в рабов, часть от эпидемии и других бедствий

погибла, — многих же христиан он взял в плен. Всего необходимого

и полезного для войны, а также орудий, было у них множество, ибо везли

они и много осадных машин. Некоторые из них так были велики, что

каждую из них могли тащить лишь сорок или даже пятьдесят пар волов

и больше 2 тыс. людей. А 2 апреля прибыл и эмир с бесчисленным множеством

конного и пешего войска. Прибыв на место, он поставил свою

палатку с противоположной стороны ворот святого Романа, а войско, как

песок морской, распространилось по 6-мильной линии от одного моря до

другого. Анатолийское войско раскинуло свои шатры по правую сторону

эмира и до морского берега Золотых ворот, а европейское по левую и до

Ксилопорты, что на берегу залива Золотого Рога. Эмир же со всех сторон

окружил себя рвом, валом и деревянными палисадами, а вне вала стояли

кругом янычары с другими благородными из двора его. Паше же, родственник

эмира, пришедший вместе с вверенным ему войском, раскинул

свои шатры выше Галаты. А в тот же самый день прибыла и часть флота

эмира и подошла к морским берегам города: трирем и быстроходных судов

было примерно 30, а судов меньшего размера и монорем 130.

Итак, подошел эмир к городу, всеми способами и при помощи машин

осаждая его и окружив с суши и моря все 18 миль города. Царь же приказал

поднять в устье залива весьма тяжелую железную цепь, чтобы

воспрепятствовать флоту неприятельских судов проникнуть в залив.

А внутри, за цепью, поставил, какие случилось, корабли, чтобы они отражали

натиск неприятельских судов и сражались с неприятелем. Корабли же

были такие: из Лигурии три, из Иверии или Кастилии один, из галльского

Прованса [... ], из Крита 3, в том числе 1 из города, именуемого Хандак-

сом, а 2 из Кидонии, — все прекрасно приспособленные для военных надобностей.

Случайно были здесь и 3 большие купеческие венецианские

триремы, которые обычно итальянцы называют большими галерами или,

лучше сказать, галеатзами, — и быстроходные другие триремы, предназначенные

для охраны и торговой службы. И приказал царь, чтобы и они

остались для помощи городу. Так обстояли дела в гавани.

С суши же поставили неприятели огромную бомбарду, в жерле имеющую

ширину в 9 футов, — и множество других бомбард, достойных внимания. И соорудив глубокий ров, а поверх его [т. е. по насыпи] окружив-

их палисадом, стали стрелять из них и в четырнадцати местах сильно

повредили стены города. В результате действия метательных орудий много

прекрасных домов и дворцов близ стен было приведено в негодность.

А бомбардами турки привели город в смятение: с шумом и грохотом они

били из них по стенам и башням. С обеих сторон люди гибли от больших

и малых бомбард, баллист, больших луков и других машин. И не утихал

бой ни днем, ни ночью: все время продолжались схватки, стычки и

стрельба.

Надеясь легко взять город вследствие небольшой нашей численности и

великого нашего утомления, эмир совершенно не давал нам возможности

получить хоть какую-нибудь передышку.

Однако эта огромная и мощная бомбарда вследствие непрерывной

стрельбы и вследствие того, что она была вылита из недостаточно чистого

металла, — в тот момент, когда бомбардир закладывал в нее запал, разорвалась

и распалась на множество кусков: и многие были убиты и ранены.

Услышав об этом, эмир сильно опечалился и приказал, чтобы вместо той

бомбарды сделали другую, более мощную: и до дня того турки не предпринимали

против нас значительного дела. А 15 апреля из Черного моря,

Никомидии и Азии прибыл и остальной его флот. Число кораблей достигало

320: из них трирем было 18, бирем 48, а остальные — до 320 — были

длинные корабли и небольшие суда, экипаж которых состоял из весьма

многочисленных воинов и стрелков. А было среди них и 25 быстроходных

грузовых судов, нагруженных лесом, известью, камнем и другим материалом,

необходимым для осады города. Однако по причине, о которой мьг

уже говорили, им нелегко было войти в гавань. Поэтому, пришедши:

с востока, они стали на якорь несколько ниже Диплокиония ^и почти до-

церкви святого Константина. Еще 10 апреля, сосчитав свой флот и сухопутное

— конное и пешее — войско, эмир нашел, что трирем, бирем, моно-

рем, быстроходных кораблей и небольших судов было у него до 420 вымпелов,

а войска, которое сражалось на суше, — 258 тыс. человек. Для сопротивления

им мужчин внутри города такой огромной величины было:

4973, — кроме иностранцев, которых едва насчитывалось 2 тыс. А что это

было так, узнал я следующим образом. Согласно приказу императора*

каждый из димархов и стратигов [гражданские и военные начальники],

составили по своему участку точный список всех лиц, как светских, так и

монахов, способных к военной службе, указав также, какое каждый из.

них имел оружие для обороны. И вот каждый из димархов передал список

своего участка царю. А царь приказал мне: «Дело это имеет к тебе

отношение, ибо все эти сведения должны сохраняться в тайне. Итак,

возьми все эти списки и сядь у себя в дом: сосчитай точно, сколько в них;

значится людей и какое у них оружие, а также щиты, луки и метательный

инструмент». И вот, выполнив приказанное мне царем, я представил

результат подсчета повелителю моему, царю, с грустью и великим унынием:

и число это осталось тайным для всех, кроме меня и императора.

Нашлись среди архонтов и в народе, — впрочем, таких оказалось очень

немного, — и некоторые весьма негодные и трусливые люди, которые вследствие

страха пред войной и другими бедствиями заблаговременно бежали

из города вместе со своими семьями. Когда же обо всем этом дошло до-

ушей императора, он смог только застонать из глубины сердца своего.

Находился здесь [в Константинополе] и прибывший из Лигурии

с двумя кораблями адмирал и господин, — человек весьма опытный, храбрый

и полезный, по имени Иоанн Джустиниани, — по происхождению неблагородных.

Видя его опыт во всех делах, царь приказал ему быть ди- мархом и начальником трехсот воинов, и, положившись на него, дал ему

власть предусматривать и устраивать и некоторые другие важные военные

дела: в этой должности он совершил деяния, воистину достойные

памяти.

Когда же в скором времени эмир заменил разорвавшуюся бомбарду

опять целой и крепкой, турки день и ночь усиленно стали бить по стенам

и причиняли нам всякого рода боевыми машинами, стрельбой, нападениями

и жесточайшими схватками великое беспокойство и многообразные бедствия.

Наши же, каждый день изучая военные машины и рассматривая

неприятельские, — оставив всякий страх и боязливость, изобрели новые

машины и боевые средства и немало вредили неприятелю. Но эти специальные

боевые средства недолго были у нас в ходу, потому что мы

вовсе не имели передышки и всего того, что было необходимо для войны

и осады. Враги же, разрушив в некоторых местах стены при помощи

метательных орудий и пушек и желая затем заполнить рвы, чтобы легче

произвести штурм и ворваться в город через разрушения в стенах, — осо-*

бенно упорно стреляли и схватывались с нами: в это время другие бросали

во рвы землю и стволы деревьев и другой материал, а некоторые

в ярости даже собственные палатки. И можно было видеть, что многие из

них вследствие большого скопления людей и создавшейся тесноты падали,

а идущие позади, безжалостно бросали на них сучья и землю, засыпали

их всем этим и живыми отправляли в ад. Иные же, и особенно — более

сильные и крепкие, — под напором задних в спешке, вместо сучьев и

земли, с жестокостью сталкивали в ров более слабых. Однако и делающие

это не могли убежать невредимыми от наших метательных орудий и

лучников: пораженные со стен тяжелыми камнями неприятели с позором

падали и получали многочисленные раны, — хотя и из наших кое-кто не

мог избежать ран. Все же турки тащили свои осадные орудия до насыпи

на рве, и сражение, бой и схватка были ужасные. Во всех этих делах и

наши люди не остались бесславными: было удивительно, что, не имея военного

опыта, они одерживали победы, ибо, встречаясь с неприятелем, они

мужественно и благородно делали то, что было свыше сил человеческих.

В течение всего дня засыпали турки рвы; мы же в течение всей ночи

вытаскивали из них землю и бревна: и глубина рвов оставалась такой,

какой была и раньше. Обрушенные же башни мы вновь укрепляли разными

бревнами и землей, которую таскали корзинами и деревянными

кадушками из-под вина. Эмир же, видя все это, был посрамлен, потому

что намерение его оставалось безрезультатным. И вот, желая испробовать

другую военную хитрость, приказал он, чтобы пришли к нему некие люди,

могущие правильно рассчитывать и делать под землей тайные ходы, чтобы

при помощи этих ходов войско легко вошло внутрь города. Согласно его

приказу они принялись рыть. А некий германец Иоанн, весьма искусный

в военных подкопах и в изготовлении пороха, — узнав об их подкопе,

вырыл другой, встречный, подкоп и искусно наполнил его порохом: и

когда турки с радостью продвигались вперед, он, воспламенив в выкопанном

им встречном подкопе запал, многих из них сжег, а работы их обратил

в ничто. Однако одного неприятельского подкопа благородный германец не

приметил и не нашел. Турки же хотя и взрывали порох, который предварительно

закладывали в своих подкопах, ничего этим не достигали: от

порохового взрыва упала только небольшая часть одной древней башни

которую мы тотчас же и восстановили. А были у нас и некоторые старцы,

которые говорили, что неприятели делали это [подкопы под стенами] и во

время других войн, но ничего этим не достигли, потому что большая часть

города внизу, под стенами, камениста. Эмир же, пораженный и обманувшийся в своих надеждах, стал

употреблять для осады другие, новые выдумки и машины. Из толстых

бревен соорудил он громаднейшую осадную машину, имеющую многочисленные

колеса, — весьма широкую и высокую. Изнутри и снаружи

покрыл он ее тройными воловьими и коровьими шкурами. Сверху она

имела башню и прикрытия, а также поднимаемые вверх и опускаемые вниз

сходни, — чтобы тем, кто внутри ее, мы не могли причинить никакого

вреда. Часть ее снаружи была открыта, чтобы желающие могли легко

входить в нее и выходить. В части, через которую думали выходить из

нее на ров, она имела три больших двери, покрытых, как мы говорили

выше, крепким прикрытием. Внутри и вокруг этой осадной машины турки

имели всевозможные инструменты, военные материалы и множество земли

и бревен, чтобы в подходящий момент сбрасывать все это в ров и чтобы

таким образом легко спуститься в него. Были в этой осадной машине и

лестницы, имеющие канатные ступеньки на деревянных основах, опускаемые

вниз и опять поднимаемые вверх. Придвинуты были к стенам и всякие

другие машины, о которых не мог помыслить и ум человеческий и которых

никогда не строили для взятия крепости, равно как никогда не ожидал

увидеть их и император. И в других местах построили турки платформы

с великим множеством колес, а поверх этих платформ подобие башен: и

покрыты они были по способу, о котором мы говорили выше. И они имели

весьма много пушек: их зарядили, чтобы они все вместе одновременно

сделали выстрел по стенам. Сначала, впрочем, турки выстрелили из того

страшного осадного орудия и снесли до основания башню, что близ ворот

св. Романа: и тотчас же, подтащили эту осадную машину и поставили ее

поверх рва. И был бой губительный и ужасный: начался он прежде, чем

взошло солнце, и продолжался весь день. И одна часть турок яростно

сражалась в этой схватке и свалке, а другая бросала в ров бревна, разные

материалы и землю, что были внутри большой осадной машины, —

а также камень от разрушенной башни: и навалив все это, турки проложили

себе широкую дорогу чрез ров к стене. Однако наши мужественно

преграждали им путь, часто сбрасывали турок с лестниц,

а некоторые деревянные лестницы изрубили: и благодаря своему мужеству

мы неоднократно отгоняли неприятелей в гот день, до первого

часа ночи.

Итак, нечестивцы, вследствие большой усталости и наносимых им ударов,

были в досаде, и схватка и бой прекратились. Турки надеялись, что

рано утром они без большого труда легко войдут в город, но обманулись

в своих надеждах, потому что Иоанн Джустиниани, как некая сталь,

в течение всей ночи ободрял и поощрял подчиненных ему воинов, равно

как и император, который присутствовал здесь со многими другими, пришедшими

на помощь. И вот на протяжении ночи, совершив великий труд,

рвы очистили, упавшую башню с неимоверными усилиями восстановили,

а неприятельскую осадную машину, которая стояла внизу покрытая шкурами,

сожгли. Когда же около третьего пения петуха появились с радостью

неприятели, надеясь, как мы говорили выше, легко войти в город, и когда

они увидели, что их надежды тщетны, они были поражены. Дивился

искусству наших и эмир, весьма опечаленный и посрамленный, и, дивясь,

говорил: «Если бы и 37 тысяч пророков сказали мне, что эти нечестивцы,

— т. е. мы, — в одну ночь могут сделать, что они сделали, — я бы

не поверил». Затем, видя, что мы не испытываем ни страха, ни боязни

пред стрельбой и нападениями, которые они целый день производили, пред

бесчисленными пушечными снарядами, стрелами и камнями, которые сыпались

на нас сверху, как дождь с неба, и что наши каждую опасность обращают в ничто, эмир и весь совет его впали в великое смущение и

смятение духа. А дело было так.

В то время как осада города протекала таким образом, 3 Лигурийских

корабля, взяв с Хиоса груз и дождавшись попутного ветра, держали

к нам курс. Когда они шли, по дороге встретился им еще 1 корабль:

царский, идущий с хлебом из Сицилии. И вот в одну из ночей они оказались

близ города. А рано утром увидели их дневные дозорные триремы

эмира. Значительная часть остального флота со всею радостью, при звуках

бубнов и роговых труб, устремилась на эти четыре корабля, надеясь

окружить и легко овладеть ими. Когда же турецкие суда приблизились

к ним и начали бой и стрельбу, то прежде всего с поднятой бровью

[т. е. с высокомерием] двинулись они на царский корабль: но этот корабль

при первом же их натиске приветствовал их своими пушками, стрелами и

камнями. А когда они своими носами подошли к борту царского корабля,

его моряки при помощи горшков, искусно наполненных жидким огнем,

а также при помощи камней, снова далеко отогнали турок, причинив им

великие потери. Мы же, видя сверху со стен все это, молили бога помиловать

их и нас. Равным образом и эмир, сидя верхом на коне, с морского

берега смотрел на происходившее. И опять, в третий раз, издалека стали

стрелять турки, и опять полные высокомерия и с громкими победными

криками пытаются напасть на них. Хозяева же этих кораблей, кормчие и

капитаны, храбро и мужественно остановившись, уговаривали моряков

предпочесть смерть плену, — и в особенности отличился капитан царского

корабля, по имени Флантанел: проходя с кормы на нос и сражаясь как

лев, он и голосом своим подкреплял других, так что не могу я и описать

его криков и поднимавшихся до неба криков других капитанов. А сражение

становилось все более горячим: и многие из турецких трирем погибли и

затонули, а две их триремы были охвачены огнем; и при виде этого турки

стали бояться кораблей. Эмир же, видя, что его столь многочисленный и

прекрасный флот не совершает ничего славного, а скорее, наоборот, терпит

поражение,—пришел в бешенство и был объят гневом; рыча и скрежеща

зубами, он изливал ярость на своих подчиненных, обзывал их трусами,

бабами и негодяями. Пришпорив лошадь, он направился в глубь моря

(ибо турецкие триремы отстояли от берега примерно на бросок камня) и

большая часть одежд его погрузилась в воды соленого моря. Войско же,

стоявшее на берегу, видя, что он так делает, досадовало и в печали поносило

моряков, А весьма много всадников, следуя за эмиром, тоже пошло

ближе к кораблям. Матросы же турецкого флота, видевшие, как эмир поступает,

были пристыжены его бранью и волей-неволей с великой яростью

опять повернули носы своих судов против наших кораблей и стали сражаться.

И что же сказать о результатах? Турки не только не причинили

никакого вреда нашим кораблям, но столько убитых, столько раненых было

у них, что их триремы не могли даже назад вернуться. Было убито в тот

день, как я узнал от них, свыше двенадцати тысяч агарян: и это только

на море.

Когда же пришла ночь, по необходимости турецкий флот немного отступил,

и наши корабли, улучив благоприятный момент, вошли в гавань,

не имея ни одного убитого, и только немногих — раненых. И спустя несколько

дней двое или трое из этих раненых преставились ко господу.

Эмир же был столь взбешен и столь разгневан на начальника флота, что

хотел посадить его на кол, говоря, что вследствие его трусости и малодушия

византийские корабли вырвались в ту ночь из окружения, что только

вследствие своей невнимательности и непригодности к службе он [начальник

флота] позволил им войти в гавань. Однако некоторые из архонтов совета и двора упросили эмира не делать этого, так что в конце концов

он даровал ему жизнь, — хотя, впрочем, лишил его звания и должности,

а все имущество его отдал янычарам.

И опять был опозорен эмир: и, как пес, кусал он руки свои, а пятой

топал о землю. В самом деле: дважды и трижды обрушивал он стены и

засыпал рвы, но тотчас находил их опять восстановленными; а 150 его

трирем, бирем и монорем не только не смогли взять в плен 4 корабля, но,

наоборот, потерпели от них такое страшное поражение. Испускал стоны

эмир из сердца своего, и дым ярости исходил из уст его. И размышлял

он: что же такое нужно сделать, чтобы еще больше сдавить и стеснить

город, чтобы осадить его с моря и с суши? И придумал он хитрость, чтобы

часть своего флота ввести внутрь гавани. И мысль его тотчас стала делом.

Позади Галаты через холм проложил он удобную дорогу, идущую до гавани;

всю ту дорогу покрыл он бревнами и досками, а доски смазал

бычачьим и бараньим салом. Построил он и другие многообразные приспособления

и машины. И вот, легко втащив триремы и биремы вверх на

холм и спустив их затем вниз, ввел он их внутрь в гавань. И было это

делом удивительным, и отличнейшим стратегическим приемом. Думаю

я, что в этом деле эмир копировал кесаря Августа, когда тот вел войну

с Антонием и Клеопатрой: вследствие морского волнения и встречных

ветров Август не мог пройти кругом Пелопоннеса и поэтому перетащил

свои суда по суше чрез Истм в восточное Элладское море и быстро прошел

в Азию; или также копировал он патрикия Никиту, когда он, перетащив

чрез Истм свои триремы из Элладского моря в западное, у Мефоны и

Пилоса обратил в бегство критян.

Итак, эмир перетащил свои триремы в течение одной ночи, — ранним

утром они находились уже в гавани. Затем построил он также и мост:

собрав некие баржи, большие кадушки и много деревянных бочек, он накрепко

и прочно, чтобы соленые воды не могли разбросать это сооружение,

скрепил и связал их длинными деревьями или бревнами, железом и

канатами; затем поверх барж, кадушек и бревен железными гвоздями или

скобами крепко прибил он доски, — и мост получился прочный и, пожалуй,

красивый: в ширину он имел 50 футов, а в длину 100, так что, казалось,

можно было гулять по самой средине залива, как по суше. Затем поставил

он на мосту и пушку, — и тогда турецкие триремы все вместе стали бить

в стены города с этой стороны. Царь же и весь город, увидев это, впали

в великое смятение духа, ибо опасался царь нашей малочисленности.

И когда состоялся совет, было решено, чтобы военачальники, димархи и

другие отважные люди, — будь то итальянцы или ромеи, а нашлось их

немного, — чтобы каждый из них отправлялся в те места, куда вновь будет

приказано, защищать стены и сражаться с неприятелем. И, прежде всего,

венецианскому баилу Иерониму Миноту доверено было защищать и

охранять дворцы и все тамошнее. Каталонскому консулу Петру Гулиану

было поручено сторожить на участках Буколеона и почти до Контоскалия,

а Иакову Контарину охранять участки стен внешней гавани и почти до

Ипсоматий [и он не переставал делать все, что было возможно воинам,

а в особенности благородным]. Лигурийцу Мануилу с 200 стрелков и

пращников было поручено охранять участки так называемых Золотых ворот,

ибо они имели на этом участке покрытую бычачьими и коровьими

шкурами вражескую осадную машину, из пушек которой турки били по

стенам. Родным братьям — Павлу, Антонию и Троилу было доверено

охранять Мириандр, ибо и на этих участках город был в опасности: днем

и ночью пешие и конные толпы турок бились здесь отважно и мужественно;

часто они и стены обрушивали, пытаясь проникнуть в город, хотя каждый раз отступали с уроном; кровопролитие им наши учиняли здесь

не малое; часть их лестниц перетащили к себе, а часть разрушили;

деяния же и подвиги мужей [Павла, Антония и Троила] были достойны

вечной памяти. Феофилу Палеологу, — человеку, опытному во всяком научном

деле, а эллинской образованности и математики до вершин отведавшему,

было доверено сторожить на участках так называемых Силиврий-

ских ворот. Иоанну Джустиниани, верховному главнокомандующему —

человеку, на всякое дело годному и полезному, на которого и сам император

весьма полагался вследствие его благородства, мужества и отваги,

с 400 итальянских и ромейских воинов было поручено сторожить на

участках ворот св. Романа, где турки вели бои больше, чем на других

участках: и огромную осадную машину с бомбардой они поставили на этих

участках, потому что место было здесь удобное для осады стен и города и

потому что и сам эмир находился здесь в шатре. Феодору, из Кариста —

человеку воинственному и предприимчивому, стрелку, более искусному, чем

всякий другой, и германцу Иоанну, мужу, прекрасно знающему военные

машины, было поручено сторожить на участках Калигарийских. Лигу-

рийцам Иерониму и Леонарду было указано сторожить на участках

так называемых Деревянных ворот. Русскому кардиналу было поручено

сторожить на участках Кинега и до св. Димитрия, а великому

дуку Луке Нотара — на участках Петрия и до ворот св. Феодосии.

На участках же так называемых Красивых ворот назначены были сторожить

моряки, капитаны и кормчие, которых имел корабль, прибывший

с Крита.

Гл. 4. Капитану венецианских трирем Гавриилу Тривизану с 50 другими

воинами поручено было защищать башню у пролива, охраняющую

вход в гавань и находившуюся насупротив Царских ворот: и вверенный

ему участок, он, как пастырь, а не наемник, защищал прекрасно. Капитану

купеческих трирем Антонию было поручено защищать свои триремы и

корабли, стоявшие, как уже было сказано, внутри залива, за цепью; так

как эти корабли хорошо были приспособлены для военного дела, то находящиеся

на них моряки трубами, барабанами и бесчисленными криками

часто вызывали турецкие триремы и корабли на бой; перестрелка между

ними не прекращалась ни на один день, хотя решительного боя они и не

принимали. Другие благородные и отважные мужи города были распределены

для охраны в необходимых местах и не переставали делать все

возможное. Было также повелено, чтобы монахи, священники, клирики и

остальные лица из духовенства были распределены в разных местах по

всей окружности города, — чтобы и они, молясь богу, день и ночь несли

дозорную службу и молитвами своими умоляли божество о спасении города.

Димитрию Кантакузину, его свату Никифору Палеологу и некоторым

другим приказано было с 700 воинов находиться в почитаемом храме

св. апостолов и в других местах, чтобы они пришли на помощь туда, где

в этом возникнет необходимость. Император же вместе с нами и родственником

своим Франциском Толедским, который, говорят, вел свой род от

кровей преславного императора Алексея Комнина, верхом на лошади весь

день и ночь объезжал укрепления с внутренней стороны: и все необходимое

для боя мы заготовляли.

Когда же государственная власть стала нуждаться в деньгах для выплаты

жалованья воинам, император приказал взять из церквей святые и

посвященные богу сосуды: и стали чеканить из них деньги. И пусть никто

не обвиняет нас в святотатстве: по нужде времени это делалось, подобно

тому как Давид, взалкав, по необходимости съел хлебы предложения,

которых никому нельзя было есть, кроме священников. Ибо говорил блаженной памяти император: «Если освободит Бог город, вчетверо

возвращу господу моему».

Состоялось и второе у нас совещание, и было решено введенные в гавань

триремы и построенный турками мост при помощи какого-либо приспособления

сжечь, потому что эти корабли причиняли городу большую

тревогу и угрожали опасностью. Придумали и средство для осуществления

этого, а план сообщили императору. И вот венецианец Иаков Кок — человек

более способный к действиям, чем к болтовне, весьма искусно и хорошо

начал это дело, когда ему было доверено осуществление плана. Приготовил

он три весьма быстроходные и легкие ладьи, посадил в них из греков и

итальянцев 40 смелых, отважных и мужественных молодых людей, тщательно

объяснил им все и дал им снаряженные греческим огнем приспособления:

ночью они должны были выйти, переправиться к Галате, итти

близ побережья до турецких трирем и выполнить приказанное. Так бы,

конечно, и было, если бы злая наша судьба не помешала и этому. Вышли

они весьма искусно: обошли мост и переправились к галатскому побережью,

а на мосту оставили приспособление для метания греческого огня и двух

молодых людей, чтобы, когда другие подойдут к турецким триремам и

дадут сигнал, те моментально воспламенили серой греческий огонь. ' И вот

они уже почти подошли к триремам, когда или бог, вследствие прегрешений

наших, помешал этому делу, или вследствие неосторожности одного

из тех молодых людей, кто-то из их домашних выдал тайну неприятелям.

И турки, имевшие бдительную стражу и ночных дозорных, увидели их и

пушками, камнями и при помощи других своих судов одну нашу ладью

пустили ко дну, а людей наших поодиночке переловили. Таким образом,

наши ничего не сделали, кроме разве того, что одну из турецких трирем

сожгли. А начавшийся на мосту пожар сбежавшиеся во множестве турки

затушили. Юношей же тех, дивных и прекрасных, всех на наших глазах

рано утром по приказу безбожного эмира безжалостно перебили: и плач

безмерный был по ним в городе. Царь же, опечаленный, тоже приказал,

чтобы кругом на башнях перебили пленных турок: и было перебитых

260 человек. А благодаря всему этому и беспорядки произошли: и начался

великий раздор между венецианцами и лигуриицами. Ибо говорили и

утверждали лигурийцы, что они, а не венецианцы, самые опытные во всяком

деле люди и что, по своей неопытности, Иаков Кок не знал, что

делал, — что, мол, ни он, ни остальные венецианцы не видели, что предпринимали,

вследствие чего и сорок тех юношей, о которых столь великая

скорбь была в городе, погубили да и турецкие триремы и мост, возведенный

в гавани, не сожгли. И вот, когда услышал об этой распре император,

то пришел и стал беседовать с венецианцами и лигуриицами и со скорбью

сказал: «Прошу вас, братья, живите в мире! Довольно с вас и внешней

войны. И ради милосердия божия не затевайте войны между собой!». Сказав

еще другое многое, император примирил их.

Эмир же, увидев, что наше предприятие относительно трирем никакой

нам пользы не принесло, а скорее, наоборот, причинило вред, весьма обрадовался,

сказав с надменностью и самомнением: «То, чего не смогли нам

сделать они, взамен сделаю им я». И вот на холме св. Феодора, по ту

сторону залива, в Галате, поставил он большие пушки и камнеметные

машины, чтобы пустить ко дну наши корабли, что стояли при входе

в залив, либо заставить их уйти оттуда, где они стояли. И это он сделал

не только для того, чтобы очистить вход в гавань, но и для того также,

чтобы отомстить лигурийским кораблям, — чтобы показать им, что он —

человек сметливый и изворотливый — все может. Жители же Галаты, увидев,

что он хотел причинить вред их кораблям, собравшись, сказали ему: «Несправедливо причинять вред купеческим лигурийским и нашим

кораблям, потому что мы и они друзья твои». Он же сказал им в ответ:

«Не купеческие это корабли, а пиратские, и не для торговли пришли они

сюда, а чтобы помогать царю, врагу нашему. Я же как явных врагов хочу,

если это возможно, проучить их. А вы, как друзья мои, отойдите от них».

Итак, начал он бой: и можно было видеть, что первым же выстрелом, который

сделал из пушки бомбардир, головной корабль был потоплен.

Остальные же корабли, увидев опасность и желая избежать ее, — несколько

продвинувшись, остановились на участке ближе к Галате, чтобы укрыться

за самыми высокими зданиями. Эмир же, не щадя домов, многие из них

разрушил, чтобы беспрепятственно бить по кораблям. И можно было

удивляться, что, бросив на это дело более 130 пушек и камнеметных машин,

он и вреда больше никакого не причинил кораблям и человека не

убил не единого, за исключением разве того, что упавший со стены камень

убил некую женщину.

Несколько дней, как было у него в обычае, эмир, как и раньше, не давал

нам решительного боя, а только стрелял издали: день и ночь не переставал

он с силой бить по стенам из пушек и камнеметных машин. И вот

некоторые, не столь опытные в военном деле, когда увидели, что сражения

нет, оставив порученные им места, разошлись по своим домам. Турки же,

использовав удобный момент, в некоторых местах железными когтями или

крючьями стащили вниз наполненные землей корзины оттуда, где они

стояли для прикрытия людей во время сражения. Димархи же вместо этих

корзин тотчас поставили другие. Услышав от военачальника о том, что,

как мы сказали, произошло, царь сильно бранил таких людей. А те говорили

в ответ, что сделали они это потому, что им, а также детям и женам

их, нечего есть и пить. Услышав об этом, царь распорядился, чтобы ге,



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-01-23; просмотров: 131; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.233.223.189 (0.361 с.)