Одно из важных душевных событий. Смерть матери.

 

«Счастливая, невозвратимая пора детства» кончилась в 1902 году. Мария Александровна заболела чахоткой, здоровье ее требовало теплого и мягкого климата, и семья уехала за границу. Поехали все, кроме Андрюши, который остался с дедом Иловайским. Сначала они поселились в «Русском пансионе» в Нерви под Генуей. Эта зима 1902/1903 годов была для сестер Цветаевых периодом «Дикой воли». Сначала они познакомились и крепко подружились с сыном хозяина пансиона Володей, с которым проводили целые дни на природе. Позже Цветаева посвятила памяти этой дружбы несколько стихотворений своей первой книги:

Он был синеглазый и рыжий,

(Как порох во время игры!)

Лукавый и ласковый. Мы же

Две маленьких русых сестры.

Уж ночь опустилась на скалы,

Дымится над морем костер.

И клонит Володя усталый

Головку на плечи сестер.

А еще в пансионе жили революционеры-эмигранты. Десятилетняя Цветаева стремилась понять их идеи, писала о них стихи, которые, впрочем, не сохранились. Мать опасалась влияния революционных идей на детские умы, но ничего не могла поделать. Позже в «Ответе на анкету» Цветаева отмечала этот период как «одно из важных душевных событий».

В мае 1903 года Марина и Ася поступили в пансион Лаказ в Лозанне. Атмосфера здесь была уютной, почти семейной. Девочки усовершенствовали познания во французском, время от времени их навещала мать. Исчезало безбожие, принятое под влиянием революционеров в Нерви. Через год родители забрали девочек и поселились в Германии во Фрейбурге. Марина Цветаева влюбляется в эту страну, которую безумно и восторженно любила ее мать. Дух Германии она ощущала родным, язык знала так же хорошо, как и русский. «Как я любила – с тоской любила! до безумия любила! – Шварцвальд» [6] -- вспоминала Цветаева позднее. И на всю жизнь осталась она убеждена: «Во мне много душ. Но главная моя душа – германская» [7]. Здесь же, во Фрейбурге, зародились две страсти Цветаевой – Наполеон и Россия. Тоска по Родине, которую девочка не видела почти три года, разбудила в ней первое «Родино - чувствие».

В 1905 году семья Цветаевых вернулась в Россию. Некоторое время они прожили в Ялте. Потом Марии Александровне стало гораздо хуже, и она решила вернуться в родные места. Семья переехала на дачу в Тарусу, где Мария Александровна и умерла. Марине Цветаевой было тринадцать лет. Детство кончилось.

Юность.

Учеба Марины Цветаевой проходила нерегулярно и не очень успешно. После смерти матери она переходила из одной гимназии в другую, трижды выгонялась за дерзость. Очень интересны воспоминания школьных подруг Цветаевой, которые дают представление о ее личности.

«…очень живая девочка с пытливым и насмешливым взглядом. Причесана она была под мальчика. Она была очень способна к гуманитарным наукам и мало прилагала усилий к точным наукам. Она все переходила из одной гимназии в другую. Ее скорее привлекали старшие подруги, чем младшие…

…У нас постоянно были шумные споры о новых людях. Марина говорила смело, отметая все старое, отжившее…»[8]

«Марина была один год пансионеркой, после смерти матери. У нее было угрюмое лицо, медленная походка, сутулая спина и фигура… это была увлекающаяся натура. Она была слишком умная, увлекалась героями книг, а не учителями… Она старалась познакомить меня с революционной литературой»

«…Мне казалось, что за своенравием, порой даже эксцентричностью ее поступков скрывается нечто более глубокое, что свойственно только незаурядной, одаренной натуре. Многие из нас знали, вернее, угадывали, что Цветаева что-то пишет, но она никому не показывала своих стихов, и нам было неведомо, чем она живет, какие строки слагались в ту пору в ее уме. Это были строки ее «Вечернего альбома», где уже проявились и богатство воображения, и подлинный поэтический дар… Это была ученица совсем особого склада. Не шла к ней ни гимназическая форма, ни тесная школьная парта. И в самом деле, в то время как все мы — а нас в классе было 40 человек — приходили в гимназию изо дня в день, готовили дома уроки, отвечали при вызове, Цветаева каким-то образом была вне гимназической сферы, вне обычного распорядка. Среди нас она была как экзотическая птица, случайно залетевшая в стайку пернатых северного леса. Кругом движенье, гомон, щебетанье, но у нее иной полет, иной язык…Она неизменно читала или что-то писала на уроках, явно безразличная к тому, что происходит в классе; только изредка вдруг приподнимет голову, заслышав что-то стоящее внимания, иногда сделает какое-нибудь замечание и снова погрузится в чтение… Однажды у Цветаевой появилось небывалое желание: стать прилежной ученицей. Придя утром в класс, она уселась на первую парту в среднем ряду, разложила учебники, тетради, ничуть не заботясь о том, что заняла чужое место. Оно принадлежало одной тихонькой, малозаметной девочке. Когда та пришла и растерянно остановилась около своей парты, Цветаева во всеуслышание заявила, что с этого дня будет заниматься по-настоящему, слушать на уроках, записывать и никуда отсюда не уйдет. В классе зашумели, заспорили, девочка чуть не плакала. Со всех сторон послышались упреки, порицания — ничто не помогало. Цветаева возражала, что на последней парте трудно следить за уроком, что она долго пробыла там и почему-то должна оставаться там навсегда. И в конце концов ее оставили в покое, а огорченную девочку где-то пристроили в сторонке. Как и следовало ожидать, дня через три внезапно нахлынувшее рвение исчезло. Цветаевой не понравилось сидеть слишком близко от кафедры, и, забрав свои книги, она вернулась на свое прежнее место… В классе Цветаева держалась особняком. Она присматривалась ко многим, но найти среди нас настоящей подруги не могла. Бывало и так: кто-нибудь из учениц другого класса вызовет в ней восхищение, она начнет ее идеализировать, сближается с ней, но, узнав поближе, разочаруется, отойдет. Однажды она подошла ко мне: «Пойдемте походим». В ее манере подходить к людям было что-то подкупающе мягкое и вместе с тем властное. Ей никто не отказывал…Она могла, если захочет, как магнит притягивать к себе людей и, думается, легко могла и оттолкнуть» [9].

Поглощенная любовью к Наполеону, к «легенде» о Наполеоне, Цветаева почти перестала ходить в гимназию. Она пряталась на чердаке, дожидалась ухода отца на службу, а потом спускалась в свою комнату и погружалась в чтение. Даже в киот в своей комнате она вместо иконы вставила портрет Наполеона. Героем ее стихов стал сын Наполеона – герцог Рейхштадтский, герой пьесы Э. Ростана «Орленок». Эта страсть заставила Цветаеву взяться за первую серьезную литературную работу – перевод Ростана. Для этого она в 1909 году совершенно одна поехала в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне курс старо - французской литературы.

Дома до звезд, а небо ниже,

Земля в чаду ему близка.

В большом и радостном Париже

Все та же тайная тоска.

…………………………..

Я здесь одна. К стволу каштана

Прильнуть так сладко голове!

И в сердце плачет стих Ростана

Как там, в покинутой Москве.

Париж в ночи мне чужд и жалок,

Дороже сердцу прежний бред!

Иду домой, там грусть фиалок

И чей-то ласковый портрет.

Там чей-то взор печально-братский,

Там нежный профиль на стене.

Rostand и мученик- Рейхштадский

И Сара – все придут во сне!..

В 1908-1910 годах Иван Владимирович часто уезжал из Москвы и сестры Цветаевы попали под влияние поэта Эллиса – Льва Львовича Кобылинского. «Переводчик Бодлера, один из самых ранних страстных символистов, разбросанный поэт, гениальный человек» [10] – так определяла его позже Цветаева. Смыслом своей жизни Эллис считал поиск путей духовного перерождения мира для борьбы с Духом Зла – Сатаной. Почти каждый вечер, а иногда и всю ночь проводили девочки в беседах с ним. Цветаева посвятила ему свою поэму «Чародей» – так называли сестры Эллиса.

Он был наш ангел, был наш демон,

Наш гувернер – наш чародей,

Наш принц и рыцарь – был нам всем он

Среди людей!

В нем было столько изобилий,

Что и не знаю, как начну!

Мы пламенно его любили –

Одну весну.

……………………………

О Эллис! – прелесть, юность, свежесть,

Невинный и волшебный вздор!

Плач ангела! – Зубовный скрежет!

Святой танцор,

Без думы о насущном хлебе

Живущий – чем и как – Бог весть!

Не знаю, есть ли Бог на небе! –

Но, если есть –

Уже сейчас, на этом свете,

Все до единого грехи

Тебе отпущены за эти

Мои стихи.

О Эллис! – рыцарь без измены!

Сын голубейшей из отчизн!

С тобою раздвигались стены В иную жизнь…

- Где б ни сомкнулись наши веки

В безлюдии каких пустынь –

Ты – наш и мы – твои. Во веки

Веков. Аминь.

В свою очередь он посвяти сестрам Цветаевым несколько стихотворений, вошедших в книгу «Арго». В разгар этой дружбы Эллис сделал едва достигшей семнадцатилетия Марине Цветаевой предложение стать его женой. Она отказала, потому что «…не понимала, как можно променять такую огромную дружбу – на брак?» [11].Однако именно Эллис открыл Цветаевой мир русской поэзии и ввел ее в московский литературный круг.

 

Начало Творчества.

 

В 1910 году Марина Цветаева за свой счет издала первую книгу стихов – «Вечерний альбом». Она отослала ее «с просьбой просмотреть» Брюсову, Волошину, в издательство «Мусагет». Стихи были встречены одобрительно, поступили одобрительные отзывы от Волошина, Брюсова, Гумилева. Книга эта условно делится на три части: «Детство», «Любовь» и «Только тени».

«Детство» – это общее детство Марины и Аси, счастье быть с матерью, красота природы, первые влюбленности, дружба, гимназия, книги. Поражает естественность, доверчивость и искренность этих стихов – так говорят с близкой подругой.

Раздел «Любовь» посвящен Владимиру Нилендеру. Он был очень увлечен девушкой, но роман не состоялся. В сущности, вся книга была письмом к Нилендеру, с которым она решила не встречаться. Цветаева говорит о любви, о тоске и одиночестве:

По тебе тоскует наша зала,

- Ты в тени видал ее едва –

По тебе тоскуют те слова,

Что в тени тебе я не сказала…

Третий раздел «Только тени» обращен к «любимым теням» – Наполеону, герцогу Рейхштадскому, «даме с камелиями» и Сарре Бернар, возникает и образ Нилендера – ушедшего в прошлое.

В этом сборнике Цветаева облекает свои переживания в лирические стихотворения о несостоявшейся любви, о невозвратности минувшего и о верности любящей. В ее стихах появляется лирическая героиня - молодая девушка, мечтающая о любви. "Вечерний альбом" - это скрытое посвящение. Перед каждым разделом - эпиграф, а то и по два: из Ростана и Библии. Таковы столпы первого возведенного Мариной Цветаевой здания поэзии. Какое оно еще пока ненадежное, это здание; как зыбки его некоторые части, сотворенные полудетской рукой. Немало инфантильных строк - впрочем, вполне оригинальных, ни на чьи не похожих. Но некоторые стихи уже предвещали будущего поэта. В первую очередь - безудержная и страстная "Молитва", написанная Цветаевой в день семнадцатилетия, 26 сентября 1909 года:

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго:

"Терпи, еще не кончен срок".

Ты сам мне подал - слишком много!

Я жажду сразу - всех дорог!

................................

Люблю и крест, и шелк, и каски,

Моя душа мгновений след...

Ты дал мне детство - лучше сказки

И дай мне смерть - в семнадцать лет!

В стихотворении "Молитва" скрытое обещание жить и творить: "Я жажду всех дорог!". Они появятся во множестве – разнообразные дороги цветаевского творчества. В стихах "Вечернего альбома" рядом с попытками выразить детские впечатления и воспоминания соседствовала недетская сила, которая пробивала себе путь сквозь немудреную оболочку зарифмованного детского дневника московской гимназистки. В этом сборнике Цветаева много сказала о себе, о своих чувствах к дорогим ее сердцу людям; в первую очередь о маме и о сестре Асе. "Вечерний альбом" завершается стихотворением "Еще молитва". Цветаевская героиня молит создателя послать ей простую земную любовь. В лучших стихотворениях первой книги Цветаевой уже угадываются интонации главного конфликта ее любовной поэзии: конфликта между "землей" и "небом", между страстью и идеальной любовью, между сиюминутным и вечным - конфликта цветаевской поэзии: быта и бытия.

«Стихи Марины Цветаевой, напротив, всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего - нибудь действительно пережитого. Не боясь вводить в поэзию повседневность, она берет непосредственно черты жизни, и это придает стихам ее жуткую интимность» [12], - говорит Брюсов.