Нетерпимые или неудовлетворительные ситуации

Когда триггером для голосов являются нетерпимые обстоятельства, голоса склонны делать замечания, которые отражают то, как другие люди обращаются со слышащим. Они сообщают, прямо или косвенно, часто в форме метафоры, об отношениях слышащего с его окружением.

Я встретил 67-летнюю женщину, которая слышала голоса, разговаривавшие с ней, как взрослые с ребенком: "Будь осторожна, не споткнись. Застегни пальто" и т.п. Когда она вошла в мой рабочий кабинет, ее сопровождали две дочери, и я обратил внимание, что одна держала ее за руку, как будто женщина была неспособна идти без помощи. Другая дочь осторожно подвела ее к стулу и стала расстегивать ее пальто. Между тем было заметно, что пациентке неловко. Дочери стали рассказывать мне о проблемах матери (как будто она не могла говорить сама). Немного погодя я дал возможность женщине самой рассказать свою историю.

Она рассказала мне, что начала слышать голоса, когда муж перестал работать: он узурпировал все домашние дела, а ее постепенно свели на роль ребенка. Когда я указал на это как на возможный ключ к значению голосов, все трое были изумлены. Однако, когда несколько позже мы исследовали это, они начали осознавать отношения, о которых говорили голоса, и то, как семья относилась к матери.

В этом примере связь между голосами и внешним миром прямая: голоса точно отражают то, что окружающие говорят слышащему голоса. Связь может быть гораздо менее очевидной, когда голоса передают ситуацию метафорически. Например, мы столкнулись с 24-летним мужчиной, который слышал голоса, навязывавшие ему всякого рода предписания. Этот молодой человек называет свои голоса "фашистские силы". Действительно, инструкции, которые они ему дают, отражают то, как с ним обращались в больнице и дома. Когда он впервые начал жить самостоятельно, он обнаружил, что ему трудно принимать независимые решения, и использовал голоса, чтобы поддерживать порядок в своей жизни. К несчастью, делая это, он стал зависеть от них, и они постепенно разъедали его самостоятельность и стали постоянной подпоркой.

Голоса могут быть также связаны с такими стрессовыми событиями, как развод или потеря работы. Такие голоса обычно критикуют недавние напряженные события и изменения в жизненной ситуации слышащего, и это может закончиться чувством такой же беспомощности слышащего по отношению к голосам, как и по отношению к самим внешним стрессовым факторам. В таких случаях лечение вначале сосредоточивается на изменении стрессовых элементов существующей ситуации.

Недавняя травма

Самая обычная форма тяжелой травмы – смерть любимого человека. Немедленным следствием такого рода утраты у многих людей служит слышание голоса умершего. Как описано в главах 6 и 8, слышание таких голосов часто продолжается потом долгое время. Это особенно вероятно в наиболее болезненных случаях, когда, например, ребенок или партнер умирает при таких обстоятельствах, как суицид.

Возможно, не так известно, что голоса могут появляться при таких менее очевидно травмирующих переживаниях, как, например, потеря работы. Алексис, 26 лет, много лет очень тяжело работала секретарем в одной и той же компании, на одного и того же босса. Позже она увидела, что бизнес начинает идти хуже, и потратила много сил, чтобы помочь восстановить его успешность. Затем она оказалась жертвой злобной сплетни коллег, и это привело к отстранению ее от должности. Она ушла с очень сильным чувством несправедливости и беспомощности.

В месяцы, последовавшие за увольнением, у нее было впечатление, что люди говорят о ней, когда она входит в обыкновенное кафе. Это все больше и больше заботило ее, она начала постоянно слышать голоса. Эти голоса злобно лгали о ней и мало-помалу стали появляться также в других ситуациях, дома и на семейных встречах. В конце концов это стало совершенно нестерпимо, но Алексис поняла связь между своим положением и своими реакциями не него намного позже, после длившегося более года добровольного психиатрического лечения. Прошло два года прежде чем она набралась мужества взяться за другую работу. Она получила ту работу, которую хотела, и в результате голоса постепенно исчезли.

В подобных случаях лечение состоит не столько в борьбе против голосов, сколько в развитии большей личной независимости и способности к достижению равноправия во взаимоотношениях.

Противоречивые желания

В нашем сложном мире человеку нелегко реализовать свои желания. Если индивидуум не достигает своих целей, мы иногда сталкиваемся с голосами, которые помогают слышащему найти свой путь.

В главе 8 есть рассказ о чернокожей женщине, которая слышала голос Хайле Селассие, советовавший ей, что делать с расизмом, от которого она страдала. Он научил ее описать свою жизнь, т.е. учиться быть самой собой. На более простом уровне голоса могут играть роль исполнителя желаний: они могут, например, предлагать общение тому, кто одинок. Один из наших пациентов "берет" свои голоса в кафе и "пьет" с ними кофе. Другой, живущий одиноко, когда он должен принять решение, просит голос удачливого близкого друга дать ему совет. Мы сталкивались также с более сложными и трудными ситуациями, в которых голоса помогают людям осознать свой идеал или подавлять такие нежелательные сексуальные побуждения и идентификации, как эксгибиционизм или гомосексуализм.

Угрозы

Голоса могут быть частью стратегии выживания в жизненно опасных ситуациях. Например, пытки были признаны Международной Амнистией триггером слышания голосов. Психоз, вызванный неразрешимой дилеммой, может иметь тот же результат; книга "Sophie's Choice" ("Софи делает выбор"), которую написал William Styron, – живописный пример этого: германский офицер заставляет Софи сделать выбор между сыном и дочерью, послав одного из них на смерть в газовой камере.

Это очень драматический пример, но мы сталкивались с подобными дилеммами в менее экстремальной форме. В одном случае отец девочки-подростка умирал от рака и просил дать ему смертельную дозу пилюль, чтобы прекратить его страдания. Ее мать была возмущена и отказалась позволить это, говоря, что это было бы убийством. Кого должна была слушать девочка: отца или мать? Еще в одном случае девочка подчинилась сексуальным требованиям отца после того, как он пригрозил взять вместо нее младшую сестру, если она не согласится.

Во всех этих случаях наибольшая проблема состоит в том, что человек, поставленный перед дилеммой, чувствует личную ответственность за последствия любого выбора. Убедив его в том, что этот выбор был навязан кем-то другим, можно освободить его от эмоциональных последствий.

Травма в детстве

Голоса не всегда согласуются с общепринятыми понятиями о времени и пространстве. Мы сталкивались с людьми, которые слышат голоса, связанные с перенесенными в детстве травмами; они представляют фрагменты из прошлого, но содержащаяся в них информация настолько искажена, что слышащий не всегда обнаруживает, что они отражают прошлые переживания. Как мы знаем из литературы, в случаях такого рода лечение осложняется, если индивидууму не ясна связь между голосами и травмирующей ситуацией. Голоса могут служить защитой от пугающих воспоминаний, и тогда может оказаться, что и слышащий, и сами голоса закрыты для лечения: они могут бояться потерять друг друга и безопасность, которую они создали. Эта ситуация превосходно подмечена в фильме "Shattered", в основу которого положены переживания Trudy Chase. В одной сцене Trudy, напуганная мыслью о том, что врач может разрушить ее безопасность своей попыткой объединить ее голоса, спрашивает его: "Кого вы собираетесь убить первым?" По ее мнению, соединение голосов внутри ego равносильно их убийству. Ясно, что приоритетным в лечении должно быть понимание содержания и функции голосов.

Эмоциональное отрицание

Голоса могут быть также следствием эмоционального отрицания или жесткого обращения, что так хорошо описал Брайен Дейви дальше в этой главе.

Те психиатры и другие люди, которые настойчиво утверждают, что таких голосов не существует, упускают суть. Будет неправильным их отрицание или попытка их заглушать, используя наушники, музыку или видео. Как мы показали, эти голоса представляют реальные воздействия и им есть что сказать: иногда послание может быть неприятным и неудобным, иногда – мудрым и инструктивным. Правильный лечебный подход – это не отрицать их реальность, а побольше узнать о них и исследовать происхождение реальных проблем.

Заключение

Социальная психиатрия изучает поведение и восприятие человека в связи с условиями его жизни как прошлыми, так и настоящими. Особый интерес представляют те социальные отношения и взаимодействия, в которых пациенту трудно или невозможно быть самим собой или продолжать такие отношения.

Исследуя вместе с клиентом, что говорят голоса, врач может помочь выявить те отношения и обстоятельства, которые породили проблемы. Слышание голосов само по себе не вызвано соответствующей ситуацией, но то, что говорят голоса, воспроизводит ситуацию метафорически. Поэтому причинно- следственный подход менее полезен, чем изучение содержания посланий в связи с жизненной ситуацией слышащего.

СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И ПСИХОЗ

Ник Тарриер

Все мы чувствительны к воздействиям нашего окружения, но уже давно стало понятно, что это особенно относится к тем, кто страдает шизофренией. Окружающая среда с чрезмерными или недостаточными стимулами считается особенно стрессовой и может привести к переживаниям, включающим галлюцинации, бредовые идеи и расстройства сознания. Среда, в которой большинство из нас проводит значительную часть времени, это наш дом, и поэтому неудивительно, что домашний эмоциональный климат имеет особую важность для нашего благополучия.

Выраженное чувство

В 50-е годы группа социологов и социальных психиатров в Лондоне заинтересовалась тем, что происходит с людьми после того, как они покидают психиатрическую больницу. К своему удивлению, они обнаружили, что тем, у кого был диагноз шизофрения и кто вернулся в свои семьи, хуже, чем тем, кто жил отдельно или в общежитии: те, кто вернулся к своим семьям, снова поступали в больницу намного чаще, чем те, кто жил как-то иначе. Это вызвало серию научных исследований влияния среды на процессы, происходящие с теми, у кого определили шизофрению. Исследовавшие эту область выдающийся социальный психолог Cristine Vaughn и социальный психиатр Julian Leff установили критерий, названный "выраженное чувство", который позволил им количественно оценивать домашний стресс.

"Выраженное чувство" ("Expressed emotion" или ЕЕ, как его часто называют) измеряется с помощью интервью с кем-нибудь, кто хорошо знает страдающего. Обычно это близкий родственник, но в последнее время тестируются также медсестринский персонал и сами страдающие. Можно определить тип и степень эмоционального удовлетворения, проявленного интервьюируемым в терминах критики, враждебности, излишнего вмешательства, сердечности и позитивных замечаний. Из расчета этих различных категорий можно определить, высок или низок ЕЕ этой семьи. Теперь во всем мире выполнено по крайней мере 20 крупномасштабных исследований, изучавших зависимость между высоким и низким ЕЕ семьи и рецидивами шизофрении. Почти все исследования показывают более высокую частоту рецидивов у страдающих, живущих в семьях с высоким ЕЕ, и эта разница весьма существенная.

Некоторые люди истолковали концепцию ЕЕ как возложение на родственников вины за шизофрению или предположение, что они сами так или иначе ненормальные, но ясно, что это неверно. ЕЕ представляет уровень стресса в домашнем окружении, которое необязательно является так или иначе ненормальным; просто больные шизофренией очень чувствительны даже к слабому уровню стресса. Если угодно, на самом деле низкий ЕЕ семьи можно считать ненормальным из-за низких уровней стресса.

Терапевтические разработки

Исследование ЕЕ было чрезвычайно ценным для страдающих, их семей и профессионалов по охране здоровья тем, что подсказывало им более эффективные способы совместной работы по обучению тому, как жить и преодолевать трудности и горе, причиненные расстройством.

Выполнено множество обширных исследований, главным образом в США и Соединенном Королевстве (СК), для проверки новых методов, основанных на исследовании ЕЕ. Этим методам различные исследователи давали различные названия: психологическое воздействие (Лондон), управление семьей (Калифорния, США), психообучение (Питсбург, США) и воздействие на семью (Манчестер, СК). Короче говоря, эти исследования рассматривали специализированную помощь, которая сделалась доступной для семей, в том числе: информацию о шизофрении и ее лечении, проблемно ориентированную консультацию и обучение искусству справляться с трудными конфронтационными и стрессовыми ситуациями. Было признано, что эти средства имеют огромные преимущества перед традиционными средствами служб психического здоровья. Такие программы воздействия на семью (используя манчестерский термин) радикально снизили частоту рецидивов и повторных госпитализаций; они также улучшили уровень функционирования страдающих, позволяя им становиться более независимыми. К тому же очевидно, что родственникам это принесло пользу, а семья в целом стала функционировать лучше, т.е. лучше справляться со стрессами и решением проблем; экономический анализ также сделал очевидным, что эти воздействия приводят к сбережению финансовых средств служб здоровья.

Поскольку эти программы применяют метод сотрудничества в решении проблем, их одинаково приветствовали страдающие и их родственники, и в общем они были восприняты как полезные. Программы воздействия на семью позволяют держать людей вне больницы не за счет увеличения лекарственных доз; на самом деле имеются некоторые доказательства калифорнийского исследования, что страдающие, участвующие в программах семейной чуткости, получают меньшие дозы лекарств. Как предполагается, это происходит потому, что как они, так и их семьи способны лучше справляться со стрессом. Еще одним доказательством этому послужило манчестерское исследование, которое показало, что участники программы выдерживали более напряженные жизненные события, чем те, кто не получал "семейного воздействия". Это важно, поскольку ранее было показано, что переживание таких жизненных событий, как оказаться лишним или болезнь в семье, может быть источником сильного стресса, который часто приводит к рецидиву и госпитализации страдающего шизофренией. Тот факт, что страдающие, включенные в программу воздействия, переживали более тяжелые стрессовые ситуации и имели очень мало рецидивов, свидетельствует о том, что они успешно овладевали искусством справляться с любым стрессом, находясь в своем обычном окружении.

Конечно, когда люди становятся более независимыми, они, вероятно, чаще наталкиваются на неожиданные стрессы, просто из-за возросшей активности и самостоятельности. Опасность здесь ясна: возросшие уровни функционирования сопровождаются большей подверженностью стрессам, а это может вызвать рецидив. Оказывается, однако, что семейные воздействия допускают возросшую активность, вооружая страдающего необходимым искусством справляться с любым увеличением напряжения.

Мы получили также несколько уроков того, какие типы программ неэффективны, потому что были другие исследования, выполненные в Германии и в Австралии, которые не дали положительных результатов. Эти программы воздействия имели ряд отличий от успешных программ, которые мы уже рассмотрели, и это делает возможным определить, что получается, а что нет. Наименее успешными были такие программы: применявшие психодинамический подход; отделявшие страдающих от родственников во время лечебной сессии или вообще не включавшие страдающих; краткосрочные программы (обычно менее трех месяцев); те, которым не удавалось поддерживать должным образом связь с основными звеньями служб психического здоровья; и те, которые не приняли подход проблемно- сфокусированного сотрудничества. Решающими аспектами для успеха программ семейного воздействия, таким образом, являются сотрудничество страдающего, родственников и профессионалов в установлении и удовлетворении потребностей, а также активная роль страдающего и его семьи в разрешении их собственных трудностей.

ПСИХОЗ

Брайен Дейви

Во время последнего психоза у меня было переживание, которое я бы описал, как слышание голосов на заднем плане. Теперь я могу сказать, что слышал фоновый шум, который мы обычно отфильтровываем от нашего сознания, и что я проецировал свои внутренние беспокойства на этот шум. Мои внутренние беспокойства придавали этому шуму некую структуру, и он звучал так, как если бы я слышал разговоры, относящиеся ко мне.

Во время психоза внутренние беспокойства настолько доминируют, что структурируют ваше представление о поступающих восприятиях. В отношениях между внутренним миром мыслей и чувств и внешним миром доминирует внутренний мир. Этот внутренний мир чрезвычайных ощущений и странных мыслей кажется причудливым и совсем не соответствующим внешней реальности. Я полагаю, однако, что возможно осмыслить этот странный внутренний мир. Для этого нужно увидеть себя снова переживающим беспокойства, реакции и чувства прошедших периодов жизни, когда человек был младенцем и маленьким ребенком, т.е. вернуться в прошлое. Вернуться к беспокойствам, ощущениям и реакциям прошлого, в условия страха и беспомощности того времени, к чувствам ужаса или (я поясню это позже) "рабским чувствам".

Чтобы понять психоз таким образом, необходимо разработать теоретическую структуру, объясняющую роль наших чувств, то, что их следует понимать как отделенные от нашего мышления, которое, в свою очередь, отличается от наших действий. Наши эмоциональные реакции на ситуации, то, что мы думаем о ситуациях, и наши активные реакции – это три измерения нашей личности, которые развиваются из наших предшествующих испытаний и отношений.

Одна из основных функций наших чувств – побуждать нас к действиям, которые утверждают и поддерживают нас. Усталость побуждает ко сну, голод – к еде, жажда – к питью. Восприятия и чувства как физические состояния, которые испытывают наши тела, имеют также социальные и межличностные функции. Привязанность и любовь мотивируют и поддерживают объединение и сотрудничество; раздражение и страх побуждают к энергичному проявлению защитных реакций. Многие чувства на самом деле являются смесью чувств. Например, зависть – это желание, смешанное с раздражением или ненавистью из-за невозможности его реализации.

Эмоции побуждают нас к действию. Удалим "е" в слове "emotion" (чувство) и получим "motion" (движение). Приятные чувства приводят нас к попыткам восстановить источники удовольствия или искать их. Они, так сказать, двигают нас к ситуациям, связанным с творчеством и наслаждением. Болезненных чувств мы стараемся избегать, не повторять, уклоняться от них или сопротивляться им. Мы клеймим их как негативные.

Итак, позитивные или негативные чувства побуждают нас действовать. Однако, будучи младенцами или маленькими детьми, мы не можем действовать иначе, чем прямо сигнализируя о наших чувствах тем, кто может действовать за нас и от кого мы зависим. Пока мы можем думать словами (или символами общения) и пока мы не можем действовать самостоятельно, мы зависим от соответствующего отклика на выражение наших чувств в чувствах нашей матери, отца, старших братьев или сестер. Наше младенческое состояние беспомощность и уязвимость.

Младенцами мы выживаем потому, что другие откликаются на выражение наших чувств. Но что, если они этого не делают? Что, если они игнорируют выражение наших чувств или отвечают на крик о помощи взглядом, который говорит о негодовании и ненависти? Что, если (еще хуже) они злоупотребляют своей силой и вызывают новые ощущения страха?

Ответ таков: младенец испытывает страх и ужас. Такой страх, такой ужас, подоплекой которых является ужас возвращения в прежнее состояние (на более раннюю стадию развития). Позднее младенец или маленький ребенок станет молчаливым, эмоционально чрезвычайно обособленным, типа зомби. Когда это проявляется в последующей жизни, психиатры называют это "эмоциональная бедность". Состояние страха, которое сковывает, состояние ужаса и чувство, что ты обязан всегда быть удобным для других, для использования другими, – это эмоциональные состояния психоза. Я называю их "рабскими чувствами", потому что они ассоциируются с беспомощностью младенца или маленького ребенка, которую он ощущает, если не находит соответствующего отклика на свои чувства, или если он всегда должен делать то, что хотят взрослые, независимо от его желаний. Главное в таких ранних переживаниях беспомощности то, что они закладывают основы личности и формируют наши основные реакции на ситуации последующей жизни. Они становятся частью наших условных рефлексов. Это не тот род обучения, который, как предполагается, мы получаем в школе, а более фундаментальный вид обучения, связанный с тем, как мы реагируем в условиях высоко заряженного чувства.

Безусловно, самое главное, что мы узнаем тогда, это важны мы или нет. Если родители не реагируют на непосредственное выражение наших чувств, мы узнаем, что наши чувства не имеют значения и, следовательно, мы не имеем значения. Если наше беспокойство никогда не снимается, и, возможно, нас признают только, когда мы этого добиваемся, мы вынуждены всегда искать внимания, всегда искать успокоения, которого никогда не имели с самого начала, показывая в выгодном свете наши разнообразные достоинства. Мы будем постоянно бороться таким образом за обретение чувства собственного достоинства, потому что наше самоуважение было подорвано, когда наши чувства игнорировались или когда нас в младенчестве мучили.

Если мы любим себя, то все наши чувства будут уважаться, признаваться и приниматься во внимание или получать отклик. Тогда мы будем иметь доступ к позитивным и негативным чувствам. Это важно, так как тогда, делая выбор, мы будем чувствовать себя уверенно. Мы будем искать такие ситуации, которые дают нам удовольствие и любовь. Мы будем отодвигать от себя или противостоять таким ситуациям, которые выводят нас из душевного равновесия или пугают. Короче говоря, мы будем создавать свою личность. Мы будем иметь право распоряжаться своей жизнью. Любовь в начале нашей жизни, как соответствующий защитный и нежный отклик на наши чувства, – это предпосылка нашей будущей независимости. Если мы этого не находим, мы будем развивать защитные и оборонительные реакции, будем несвободны в выражении своих чувств, будем зависимы от других, когда мы будем делать выбор; будем бороться за утверждение чувства собственного достоинства, и наше здоровье будет в опасности.

Структуры нашего мышления будут отражать характер наших ранних переживаний. В этом отношении мышление – это применение символов человеческого общения, главным образом словесного, для формирования внутренней картины мира и нашего места в нем, которое руководит нашими реакциями и толкованиями. Похоже, что мы должны расти с системами представлений, которые отражают или, может быть, являются зеркальными отражениями мышления наших родителей. Возможно, если мы растем нелюбимыми и стараемся понять причину этого, мы принимаем в качестве объяснения их мнение, что мы плохие. Они объясняют это тем, что мы игнорировали или отвергали их требования к нам. В своем мышлении мы конструируем стратегии, которые позволят нам выжить.

Упадок здоровья – это крушение нашей обороны, это возврат чувств, которые мы учились отбрасывать или не замечать; это возврат в исходную точку, к ужасу, страху и беспомощности, которые мы чувствовали вначале.

В "Psychotherapy of Schizophrenia" ("Психотерапия шизофрении") Karon и van den Bos показывают, что фактически каждый солдат, поставленный в условия, когда смерть кажется почти верной, когда он должен лежать на одном месте долгое время и мочиться и испражняться под себя, фактически каждый такой солдат, будучи избавлен от этого, проявляет классические симптомы шизофрении. Однако, в большинстве случаев от этой формы шизофренического психоза можно оправиться. Что я считаю важным для выздоровления, так это то, были ли достаточно позитивными первоначальные переживания личности. Но если мы испытывали негативные чувства достаточно долго, упадок здоровья неминуем. Потому что функция наших чувств – побуждать нас изменить наши обстоятельства, изменить нашу жизнь, избегать источника стресса или удалять его. Если мы не можем этого сделать, если мы бессильны, ухудшение здоровья неизбежно. В душевной болезни мы возвращаемся к первоначальным переживаниям беспомощности. Если в наших первоначальных переживаниях беспомощности не было никого, кто поддержал бы и утешил нас, тогда нам ничего не остается, кроме сознания бесконечности страха и ужаса. Кажется, что переживание будет бесконечным потому, что у ребенка пока нет ни понятия о времени, ни понятия о том, что у него есть будущее во взрослом мире.

Ранние состояния разума таковы, что в них связи ego неясны и бесформенны. Одно из самых первых различий, которое мы делаем, это различие между самим собой и остальным миром. Это не сразу понятно. Большинство психотических симптомов может рассматриваться как необычные способы понимания взаимосвязи между самим собой и остальным социальным и материальным миром. При тяжелых психозах, в глубокой регрессии личность будет возвращена в состояние разума, предшествующее дифференциации между собой и не-собой.

Когда ребенок качается, его кроватка качается вместе с ним. Когда он дрыгает ножками, видно, как движется одеяльце. Когда его вынимают из кроватки и из одеяльца, если он был в них долго, ему может показаться странным, что его отделили от чего-то, что он считал своей частью, а теперь видит как отдельное. На этой стадии у нас нет способа узнать, что принадлежит нам лично, а что нет. Несмотря на это, мы можем знать лицо на телеэкране, произносящее слова, которых мы еще не понимаем, и в самом деле разговаривающее только с нами. Голоса, которые мы слышим как фон нашей жизни, голоса наших родителей или братьев и сестер в других комнатах, действительно, могут говорить о нас. Мы сознаем только, что эти голоса имеют громадное значение. В зависимости от нашего опыта эти отдаленные голоса могут доносить обещание удовольствия или ужаса, и мы настойчиво прислушиваемся к их эмоциональному тону, не понимая их значения.

Главное психотическое переживание – это бессилие. В работе Left⁷ и Vaughn высказывается идея, о какого рода процессе может идти речь. Как хорошо известно, они нашли эмпирическое доказательство того, что если после шизофренического расстройства больной возвращается к отношениям, которые они описали как "High Expressed Emotion", "High ЕЕ" ("сильно выраженная эмоция"), тогда, похоже, шанс рецидива высок. Это может также хорошо объяснить первоначальные расстройства.

В моей интерпретации, отношения имеют High ЕЕ там, где эмоции людей, живущих с больным (обычно это родители), неравные. То ли это в форме враждебной критики, то ли в форме преувеличенного восхваления и выражений любви, связанных с требуемым и ожидаемым поведением, эффект таков, что жизнь больного контролируется, а решения принимаются за него. Отношение чрезмерно сложное и чрезмерно контролируемое.

С точки зрения данного мною анализа можно достаточно хорошо объяснить стереотип заболевания шизофренией в молодом возрасте. Если кто-либо был поставлен в сверхкритические и сверхконтролируемые отношения, то он почти определенно не будет самим собой. Молодому человеку не позволяли принимать собственные решения на основании собственных чувств. Выражение собственных чувств не допускалось. Чего такие родители хотят, так это благонравной податливости. Все чувства, такие как гнев, страх и, возможно, даже радость, с которыми ребенок должен научиться справляться и реагировать на них, и делать собственный выбор, не дозволены. Выражение гнева может рассматриваться, например, как неприемлемый вызов родительскому авторитету, и может быть охарактеризован как испорченность или безнравственность. Однако в жизни неизбежны всякие чувства. Даже считая ненависть неприемлемой, человек все же может столкнуться с ней в повседневной жизни. Способ, которым такую ненависть можно не допустить, – это исключить ненавидящую часть личности из внутреннего потока сознания, которое определяется как "я". Вместо того, чтобы интегрироваться, она будет восприниматься как вмешательство извне.

В таких семьях молодой человек не будет избалован вниманием и не будет достаточно хорошо знаком с ролевой моделью эмоциональных отношений родителей. Чтобы поддерживать авторитарные отношения, необходимы равнодушие и эмоциональная отчужденность. При таких обстоятельствах эмоциональные отношения между родителями будут закрытой книгой, до которой ребенку нет дела. Ребенок не будет подготовлен, у него не будет моделей эмоциональных отношений.

Ребенок не может стать независимым без того, чтобы собственные чувства вели его к собственному выбору. Итак, молодой человек будет чувствовать себя одиноким и все больше осознавать, что не может вступить в эмоциональные отношения. Его эмоциональные крылья подрезаны. Таким образом, такой человек не будет способен вылететь из семейного гнезда. И молодому человеку и его семье будет не ясно, что сделано неправильно.

Обеим сторонам будет очень трудно найти слова, чтобы описать случившееся. Одна из проблем, встречающаяся даже в психиатрической литературе, состоит в том, что если между людьми было что-то плохое, и мы хотим объяснить это, многие просто спросят: "Кто в ответе? Кто виноват?". Такой образ мышления, который будет особенно преобладать в случае с семьей, мы описывали вопросом "Кто виноват?", близким вопросу "Кого следовало бы наказать?". Это само собой разумеющийся взгляд всех авторитарных социальных отношений; это способ мышления, язык, который обнаружил командные структуры в этом сверху-вниз "Делай, как тебе сказано..."

Семья может думать примерно так: "Джон, который ведет себя так странно, вполне благонравный старательный мальчик; он всегда был скорее застенчивым, но до сих пор пользовался доверием семьи". На самом деле жизненный кризис Джона состоит в том, что он, черт побери, не может быть самим собой иначе, чем будучи крикливым, ленивым и позорящим семью, чьи определения он то хочет отвергнуть, то снова признает, так как понимает степень своей зависимости. Он хочет быть неистово общительным, но у него нет ключа к этому. Джон может жить дома, но живет в университетском общежитии, занимаясь только учебой и будучи неспособным завязать тесные дружеские отношения. Его разум сосредоточен на том, чтобы выдержать экзамены за первый курс. Именно этого хотят его родители. Они обещают работу, которая так важна для его вступления во взрослую жизнь. Он живет в страхе, что будучи впервые один, провалит этот важный экзамен – этот важный символический переход во взрослую жизнь. Он хочет быть на высоте в разговорах с девушками.

Какой бы ни была последняя капля, переполняющая чашу терпения молодого человека (например, провал на экзамене), его в конце концов ожидает жизненный кризис, который неминуемо вызовет чувства такой силы, с какими он не встречался с тех пор как научился жить в эмоциональной родительской смирительной рубашке, т.е. с дословесного младенчества. Эти сильные эмоции невозможно вспомнить. В раннем детстве они могли представляться постыдними и болезненными.

Молодой человек, больной шизофренией, может мыслить только в концептуально ограниченном плане, связанном с родительскими ожиданиями следования догмам безопасности, пристойности и респектабельности. Рамки родительского контроля будут исключать обоснованность множества позитивных и негативных эмоций как мерила действий.

Психотические чувства так сильно приводят в замешательство потому, что разговор о них в семье ведется таким образом, что автоматически делает эти чувства болезненными. Они кажутся либо взявшимися ниоткуда, либо от "скверны" в самой личности, либо "безумие находится в нарушенной химии или в фамильных генах". В полной регрессии молодой человек начнет снова переживать детские представления и страхи и может возвращаться к испробованной в детстве воображаемой защите от этих вновь проснувшихся неприемлемых чувств и страхов. Попытка объяснить мир через смутные и пугающие представления детского разума – вот что, я думаю, имеется в виду под "спутанными состояниями". В отличие от более установившихся галлюцинаций, это часто более неустойчивые процессы мышления.

Я думаю, что психотерапевт, совершенствующий специфическое искусство работы с психотиками, может со временем научиться находить объяснение этих странных состояний регрессии ума. Часто самым быстрым терапевтическим способом будет объяснить страдающему от ретроспективы этих переживаний простым языком, с большим количеством примеров того, как происходят эти психические процессы, а затем попытаться побудить пациента давать собственные объяснения его прошлым переживаниям этих состояний разума. В других своих работах о психозе я привел много таких примеров.

Таким примером проигрывания этого младенческого понимания была моя фантазия, что зажигание огня – это ключевой момент в своего рода ритуале, который устанавливал сексуальные отношения. Ретроспективно я уверен, что это странное представление возникло как младенческое объяснение травмы от наказания за игру со спичками. Спички и огонь должны были казаться моему младенческому разуму неким символом силы взрослых и взросления. Другой особенностью этого было то, что наказание исходило от отца, который был также моим соперником в отношении чувств и внимания матери. Эта идея имеет свою младенческую логику... Я живо помню, как вид спичечной коробки "запускал" в моей голове слова, которые снова и снова приходили на ум: "Он должен научиться", "Он должен научиться". Мой объятый ужасом психотический разум удивлялся, чему я должен научиться и почему эта мысль повторялась. Теперь кажется очевидным, что спички в моем сознании запускали память о том, как отец говорил, что я должен научиться не играть со спичками... превалирующим беспокойством была память о страхе наказания.

Конечно, теперь я легко нахожу объяснение моим довольно причудливым психотическим переживаниям. Прием заключается в том, чтобы угадать значение странной фантазии, вообразив младенческую эмоциональную ситуацию. Надо стараться реконструировать внутреннюю душевную ситуацию младенца, который не может знать большей части того, чему он позже обучен в жизни. Истолковательную деятельность младенца требуется рассматривать в контексте множества вещей в природе и обществе, которые, как внешние восприятия, намекают и возбуждают, воздействуя на этот младенческий разум. Регрессировавший психотический разум – это разум младенца-взрослого.