Реальность высших измерений.

Вступая в сферу разума растений, шаман некоторым образом получает привилегированный доступ к высшим измерениям опыта. Здравый смысл предполагает, что, хотя языки постоянно развиваются, тот сырой материал, который язык выражает, сравнительно постоянен для всех людей. Тем не менее нам известно также, что в языке хопи нет ни прошедшего, ни будущего времени, нет и соответствующих понятий. Как же тогда хопи могут быть похожи на нас? А у инуитов нет местоимения первого лица. Так как же их мир может быть подобен нашему?

Грамматика языков — их внутренние правила — тщательно изучена. Однако слишком мало внимания было посвящено исследованию того, как язык создает и определяет пределы реальности. Быть может, язык правильнее понимать, считая его магическим, ибо в магии подразумевается, что мир сотворен языком.

Если язык принять за первичные данные познания, то мы здесь, на Западе, введены в досадное заблуждение. Только шаманские подходы способны будут дать нам ответы на вопросы, которые мы считаем наиболее интересными: кто мы такие? откуда мы? к какому уделу движемся? Вопросы эти никогда не были так важны, как сегодня, когда очевидность несостоятельности науки, ее неспособности напитать душу человека ощущается во всем. Ведь у нас не просто временный духовный кризис; если мы не будем достаточно бдительны, он станет смертельным приговором коллективному телу и духу.

Рациональный, механистический, антидуховный уклон нашей собственной культуры сделал для нас невозможным оценить духовную установку шамана. В культурном и языковом плане мы слепы к миру сил и взаимосвязей, отчетливо видимых тому, кто сохранил характерное для Архаичного отношение к природе.

Конечно, когда я 20 лет назад прибыл на Амазонку, я ничего этого не знал. Подобно большинству людей Запада, я считал, что магия — феномен чего-то наивного и примитивного, что наука может дать объяснение всему происходящему в мире. В таком состоянии интеллектуальной наивности я впервые столкнулся с псилоцибиновыми грибами в местечке Сан-Аугустино в Альто-Магдалене (Южная Колумбия). Потом, немного позже, во Флоренсии у меня произошла также встреча и знакомство с визионерским напитком йяге или аяхуаска из лианы вида Banisteriopsis — подпольной легенды 60-х годов. /Ср.: William Burroughs and A. Ginsberg, The Yage Letters (San Francisco: City Light Books, 1963)/

Переживания, которые охватили меня в этих путешествиях, были Преображающими для моей личности и, что еще важнее, они ввели меня в опыт, жизненно важный для восстановления равновесия в нашем обществе и окружающей среде.

Я принял участие в групповом разуме, который порождается в визионерских сеансах аяхуаскеро. Я видел магические стрелы красного света, которые один шаман может послать против другого. Но откровениями большими, чем паранормальные подвиги даровитых магов и духовных целителей, были те внутренние богатства, которые я обнаружил в собственном уме в кульминационные моменты этих переживаний. Я предлагаю свой отчет как свидетель, которым мог стать каждый: если через эти переживания прошел я, то они могут быть частью общего опыта мужчин и женщин везде и всюду.

Сердце шаманизма.

Мое шаманское воспитание не было уникальным. Тысячи людей так или иначе приходят к выводу, что психоделические растения и институт шаманов, предполагающий их использование, являются серьезным инструментом исследования внутренних глубин человеческой психики. Психоделические шаманы ныне составляют распространенную по всему миру и разрастающуюся субкультуру исследователей гиперизмерений, причем многие из них — люди весьма образованные. Уже вырисовывается определенная картина, какая-то область просматривается еще смутно, но становится все заметнее, требуя к себе внимания рационального обсуждения и, возможно, угрожая разрушить его. Мы еще можем вспомнить, как жить и как занять свое настоящее место в этом соединяющем узоре — в лишенной швов материи всех вещей.

Понимание того, как достигнуть этой гармонии, скрывается в забытых и попранных культурах тропических лесов и пустынь третьего мира, а также в заповедниках и резервациях, в которые культуры владычества загнали аборигенов. Шаманский гнозис, должно быть, умирает. Он, несомненно, меняется. Но растительные галлюциногены, являющиеся источником старейшей из человеческих религий, остаются прозрачным родником, таким же освежающим, как и всегда. Шаманизм жизнеспособен и реален, потому что в нем происходит индивидуальная встреча с проблемой и чудом, экстазом и экзальтацией, вызываемыми галлюциногенными растениями.

Мои встречи с шаманизмом и галлюциногенами на Амазонке убедили меня в их важной, буквально спасительной роли. А однажды убедившись, я решил просеять разного рода лингвистический, культурный, фармакологический и личный хлам, закрывающий тайну. Я надеялся прояснить сущность шаманизма, проследить явление божества до его обители. Мне хотелось заглянуть под покровы его головокружительного танца. Мне, космическому соглядатаю, мечталось о встрече с красотой обнаженной.

Какой-нибудь циник, приверженец культуры владычества мог бы удовлетвориться тем, что отклонил бы это как иллюзию романтической юности. Вся ирония в том, что когда-то и я был таким же циником. Я считал эти поиски глупостью. Я знал, в чем суть. “Иное? Обнаженная красота платоническая? Ты, должно быть, сам себя обманываешь!”

И должен признать, что на моем пути было немало сумасбродств. “Мы должны стать Божьими дурачками”, — убеждал меня как-то один знакомый энтузиаст дзен, подразумевая под этим “найти дорогу”. Искать и находить было методом, который “работал” в моем прошлом. Я знал, что шаманская практика, основанная на использовании галлюциногенных растений, еще жива на Амазонке, и решил проверить свою интуицию относительно того, что за этим лежит великая неоткрытая тайна.

* * *

Реальность превзошла ожидания. Покрытое струпьями лицо старухи-прокаженной стало еще отвратительнее, когда огонь, за которым она следила, вдруг ярко вспыхнул, после того как она добавила дров. В полумраке за нею я видел проводника, который доставил меня в это безымянное место на Рио-Кумала. Там, в баре городка на реке, случайная встреча с лодочником, согласившимся взять меня повидать работающую с аяхуаской ведьму-чудодейку из местной легенды, казалась мне замечательным шансом. Теперь же через три дня пути по реке и еще полдня скитаний по раскисшим тропам, на каждом шагу грозящим просто-напросто снять с тебя обувь, моей уверенности поубавилось.

В этот момент первоначальная цель моих поисков — настоящая аяхуаска из лесных глубин, по слухам, резко отличающаяся от пойла шарлатанов с рыночной площади, — едва ли сохраняла для меня какой бы то ни было интерес.

“Томе, кабальеро!” — усмехнулась старуха, предлагая мне полную чашку черной вязкой жидкости. Поверхность ее отливала блеском моторного масла.

“Должно быть, она вжилась в эту роль”, — подумал я, выпивая жидкость. Она была теплой и соленой и имела известковый и одновременно горьковато-сладкий привкус. У нее был вкус крови чего-то старого-престарого. Я старался не думать о том, насколько я теперь зависим от милости этих странных людей. Но на деле смелость моя убывала. Насмешливые взгляды доньи Каталины и проводника мало-помалу застывали, глаза их смахивали на глазки богомола. Волна звуков насекомых, носящихся над рекой, как бы рассекала мрак клинками остроконечного света. Я чувствовал, как немеют губы.

Стараясь не казаться таким уж опьяненным, я направился к своему гамаку и лег. За прикрытыми веками текла река красноватого света. В каком-то сонном ментальном пируэте мне вдруг пришло в голову, что на крышу лачуги садится вертолет, и это было мое последнее впечатление.

Когда я очнулся, мне показалось, будто я несусь на внутреннем витке волны ярко сияющей, прозрачной информации, высотой в несколько сот футов. Веселое оживление сменилось ужасом, когда

я осознал, что волна моя несется к каменистой береговой линии. Все исчезло в шумном хаосе информационной волны, разбившейся о виртуальный берег. Еще какое-то время, и у меня возникло впечатление, что я потерпевший кораблекрушение матрос, выброшенный на незнакомый берег в тропиках. Чувствую, как прижимаю лицо к горячему песку тропиков. Чувствую себя счастливым, оттого что остался жив. Я счастлив, что жив! А может, я жив, для того чтобы быть счастливым? Я разражаюсь смехом.

В этот момент старуха запела. Это была необычная песня — магическая исцеляющая песнь икаро, которая в нашем опьяненном и экстатическом состоянии кажется больше похожей на какую-то тропическую рыбу или на оживший многоцветный шелковый шарф, чем на вокальное исполнение. Песнь эта — зримое выражение силы, раскрывающей и успокаивающей нас.