Способы утраты пассионарности

Итак, любой этногенез – это более или менее интенсивная утрата пассионарности системой, иными словами, гибель пассионариев и их генов; особенно это проявляется во время тяжелых войн, ибо пассионарные воины по большей части погибают молодыми, не использовав полностью возможностей по передаче своих качеств потомству.

Но самое интересное, что не только во время войн снижается пассионарное напряжение. Это было бы легко объяснимо гибелью особей, слишком активно жертвующих своей жизнью ради торжества своего коллектива. Но пассионарность столь же неуклонно падает во время глубокого мира, причем даже быстрее, чем в жестокие времена. И самое страшное для этноса – переход от спокойного существования к обороне перед натиском другого этноса; тогда неизбежен, если не наступит гибель, надлом, никогда не проходящий безболезненно. Объяснить это явление социальными причинами или факторами невозможно, но если рассматривать повышенную пассионарность как наследуемый признак – все ясно.

Во время войн женщины ценят героев, идущих в бой, благодаря чему те, прежде чем погибнуть, успевают оставить потомство, далеко не всегда в законном браке. Дети вырастают и продолжают совершать поступки, подсказанные их конституцией, даже не зная своих отцов. И наоборот, в тихие эпохи идеалом становится умеренный и аккуратный семьянин, а пассионарии не находят места в жизни. Именно эту ситуацию иллюстрирует «Обрыв» И. А. Гончарова, где девушка предпочитает и революционеру, и артисту богатого помещика.

Ту же закономерность мы наблюдаем там, где семья полигамна и женщина как будто бесправна. Быстрое размножение арабов в эпоху халифата и турок-османов происходило за счет полигамии. Но наложниц для гаремов добывали в бою, содержали их за счет военной добычи или доходов с покоренных стран. Даже женитьба на соотечественнице стоила очень дорого, так как калым должен был обеспечить семью на случай вдовства. Поэтому небогатые кочевые бедуины довольствовались одной женой, имевшей право на развод, ибо брак был не таинством, как в христианской Европе, а гражданским состоянием. Итак, мусульманский закон – шариат не препятствовал женщине выбирать мужа по своему вкусу, а вкус отвечал моде либо на храбрецов, приносящих добычу, либо на рачительных хозяев, обеспечивавших достаток в доме. В любом случае и на Западе, и на Востоке пассионарии, не нужные, а подчас мешающие обществу, умирали без законного потомства. Их исчезновение из популяции проходило незамеченным, пока внешние удары не потрясали этнос, а когда это происходило – оказывалось, что утрата невосполнима. И тогда наступала фаза обскурации, т. е. агония. Значит, мы имеем право утверждать, что этнические процессы не являются разновидностью социальных, хотя и постоянно взаимодействуют с ними, что составляет многообразие исторической географии, где как в фокусе сопрягаются те и другие.

Итак, пассионарность – не просто «дурные наклонности», а важный наследственный признак, вызывающий к жизни новые комбинации этнических субстратов, преображая их в новые суперэтнические системы. Теперь мы знаем, где искать его причину: отпадают экология и сознательная деятельность отдельных людей. Остается широкая область подсознания, но не индивидуального, а коллективного, причем продолжительность действия инерции пассионарного толчка исчисляется веками. Следовательно, пассионарность – это биологический признак, а первоначальный толчок, нарушающий инерцию покоя, – это появление поколения, включающего некоторое количество пассионарных особей. Они самим фактом своего существования нарушают привычную обстановку, потому что не могут жить повседневными заботами, без увлекающей их цели. Необходимость сопротивляться окружению заставляет их объединиться и действовать согласно; так возникает первичная консорция, быстро обретающая те или иные социальные формы, подсказанные уровнем общественного развития данной эпохи. Порождаемая пассионарным напряжением активность при благоприятном стечении обстоятельств ставит эту консорцию в наиболее выгодное положение, тогда как разрозненных пассионариев не только в древности «либо изгоняли из племен, либо просто убивали».^[312] Примерно так же обстоит дело в классовом обществе. Это отметил Пушкин, написав: «…посредственность одна нам по плечу и не странна…» («Евгений Онегин», глава восьмая, IX).

Правильно! Пассионарии обречены. Но если бы они всегда погибали, не успев ничего сделать, то мы до сих пор приносили бы в жертву младенцев, убивали стариков, пожирали тела убитых врагов, колдовством пытались извести друзей и родных. Не было бы ни пирамид, ни Пантеона, ни «открытия» Америки, формулировки закона тяготения и полетов в космос. Однако все это есть и начало накапливаться еще в палеолите. И жили бы сегодня на Земле не современные французы, англичане, русские и т. п., а шумеры, пикты и другие, имена которых давно забыты.

Наиболее трагично гибнут пассионарии в конечные фазы этногенеза, когда их становится мало и взаимопонимание между ними и массами обывателей утрачивается. Так было в 1203 г. в Византии. Небольшой отряд крестоносцев, всего 20 тыс. человек, явился под стены Константинополя, чтобы посадить на престол сына свергнутого императора. Греки могли выставить 70 тыс. воинов, но не сопротивлялись, оставив без помощи варяжскую дружину и тех храбрецов, которые вышли на стены. Город был взят дважды: 18 июня 1203 г. и 12 апреля 1204 г. В последний раз он был страшно разрушен и разграблен. Крестоносцы потеряли при штурме… одного рыцаря! Что ж, пассионарии были убиты в бою, а прочие – в своих подожженных домах. Трусость не спасает. А ведь силы для сопротивления были. Можно было не только уцелеть, но и победить. И когда в войну вступила провинция, то победа была одержана и Константинополь освобожден, чтобы снова пасть в 1453 г. при таких же обстоятельствах. И снова осталось много людей, спокойно дававших себя убивать победителям. Так что же это за люди?

XXV. Субпассионарии

Особи гармоничные

Как ни велика роль пассионариев в этногенезе, число их в составе этноса всегда ничтожно. Ведь пассионариями в полном смысле слова мы называем людей, у которых этот импульс сильнее, чем инстинкт самосохранения, как индивидуального, так и видового. У подавляющего большинства нормальных особей оба эти импульса уравновешиваются, что создает гармоническую личность, интеллектуально полноценную, работоспособную, уживчивую, но не сверхактивную. Более того, безудержное сгорание другого человека, немыслимое без пассионарного принесения себя в жертву, таким людям чуждо и антипатично. К этому необходимо добавить, что и в развивающихся этносах большая часть особей имеет столь же слабую пассионарность, что и в реликтовых этносах. Разница лишь в том, что в динамических этносах присутствуют и действуют пассионарии, вкладывающие свою избыточную энергию в развитие своей системы.

Однако надо заметить, что интенсивность развития не всегда идет на пользу этносу; Возможны «перегревы», когда пассионарность выходит из-под контроля разумной целесообразности и из силы созидательной превращается в разрушительную. Тогда гармоничные особи оказываются спасителями своих этносов» но тоже до определенного предела.

Люди этого склада – крайне важный элемент в теле этноса. Они воспроизводят его, умеряют вспышки пассионарности, умножают материальные ценности по уже созданным образцам. Они вполне могут обходиться без пассионариев до тех пор, пока не появится внешний враг. Так, в Исландии потомки викингов постепенно утратили пассионарность. В XII в. они прекратили заморские походы, в XIII в. кончились кровавые распри между семьями, а когда в 1627 г. на остров высадились алжирские пираты, то они не встретили никакого сопротивления. Исландцы позволяли жечь свои дома, насиловать жен, забирать в рабство детей, но не нашли в себе решимости поднять оружие.^[313]

Допустим, что в данном конкретном случае можно найти другие объяснения. Алжирцы были профессиональные головорезы; вероятно, они использовали момент внезапности, чем вызвали панику; исландцы были полностью лишены помощи метрополии – Дании, втянутой в это время в Тридцатилетнюю войну и терпевшей поражения… И наконец, согласно нашей идее, пассионарное напряжение исландцев должно было понижаться и дальше. А так ли оно было? Посмотрим на Исландию два века спустя.

В 1809 г. в Рейкьявике стоял датский гарнизон, состоявший из трех десятков солдат, капитана и губернатора, у которого была красивая дочь. В июне этого года на рейде появился бриг под черным флагом и потребовал сдачи города. Датский офицер открыл огонь, но был ранен ядром с брига, и солдаты сложили оружие. Пираты высадились, и их глава оказался исландцем, ранее хорошо известным часовщиком Юргеном Юргенсоном, ныне пиратом. Этот мерзавец, как выяснилось, был влюблен в дочь губернатора и потребовал ее себе, а своим пиратам разрешил грабить жителей, объявив себя королем Исландии. К счастью, девушка успела тяжело заболеть. Но хороши исландцы! Никакого сопротивления кучке бандитов не было оказано. Тысячи потомков яростных «пенителей моря», завоевателей Англии, Нормандии и Винланда, покорно сносили безобразия нескольких десятков разбойников, не сопротивляясь и даже не спасаясь бегством. И ведь против них выступили не свирепые мавры, соперничавшие с королевскими флотами Испания и Франции, а кучка подонков из портов Северного моря. Ну это ли не падение пассионарности?

Однако не следует отождествлять большинство со всеми. Отдельные люди не потеряли самообладания. Хотя они были не в силах поколебать общую трусость и бессилие, себя они могли уберечь. В их числе оказался жених прекрасной датчанки; он спасся на рыбачьей лодке и, наткнувшись на английский фрегат, просил помощи. Англичане быстро подошли к Рейкьявику, под угрозой пушек заставили пиратов сдаться и заковали их в цепи, а губернатора и его дочь освободили. Главу разбойников судил английский суд и оправдал, так как он не затронул интересов подданных Великобритании.^[314] А исландцы после шестинедельного пребывания под властью короля-пирата вернулись к своим делам, на что только и были способны как люди гармоничные, цивилизованные и безвредные для всех, кроме самих себя. Ибо повышенная беззащитность не всегда способствует процветанию этноса.

«Бродяги», «бродяги-солдаты» и «вырожденцы»

Наконец, в составе этносов почти всегда присутствует категория людей с «отрицательной» пассионарностью. Иначе говоря, их поступками управляют импульсы, вектор которых противоположен пассионарному напряжению.

Исландцы не потеряли хотя бы способность работать, чтобы прокормить свои семьи, а также уберечь источники жизни: места лова сельди, колонии гаг, где они собирали гагачий пух, и небольшие луга среди скал, нужные для прокорма молочного скота. Но субэтнические образования в урбанистических агломерациях древности являли собой куда худшие варианты. Разложившиеся потомки римских граждан, потерявшие свои земельные участки (парцелы), скопились в I в. в Риме. Они ютились в каморках пятиэтажных домов, дышали зловониями «клоаки» – ложбины, по которой спускали в Тибр нечистоты, пили вино из вредной свинцовой посуды, но настойчиво и нагло требовали от правительства «хлеба и зрелищ». И приходилось давать, так как эти субпассионарные толпы могли поддержать любого пассионарного авантюриста, желавшего совершить переворот, если тот пообещает им дополнительную выдачу хлеба и более шикарное представление в цирке. А защищать себя от врагов они не умели и не хотели уметь, ибо учиться военному делу трудно. Субпассионарий полагает, по собственной несокрушимой логике, что будущего никто предвидеть не может, так как он, получатель хлебного пайка и зритель цирковых представлений, не умеет делать прогнозы на основании вероятности. Поэтому он делит получаемую информацию на два сорта: приятную и неприятную. Носителей второй он считает своими личными врагами и расправляется с ними при каждом удобном случае.

Результатом оказалось взятие Рима Аларихом (410 г.), причем готов было меньше, чем боеспособных и военнообязанных в черте города Рима, не говоря уже об Италии. И даже этот позор ничему не научил римлян. Готы обошлись с побежденными мягко и ушли. Это дало повод для очередного самоуспокоения. Но когда вандал Гензерих взял Рим (455 г.), объявив себя мстителем за разрушение Карфагена, он легко учинил резню среди субпассионариев, которых в отличие от гармоничных и безвредных исландцев никто не пожелал спасать. После вандальского погрома Рим уже не оправился. Но как-то не хочется его жалеть.

Аналогичная ситуация имела место в Багдаде, которым овладели не пришлые варвары, а купленные халифом тюркские рабы – гулямы. В IX в. арабские воины перевелись. Их потомки предпочитали заниматься мелкой торговлей и болтовней на базарах. Чтобы охранять особу халифа, а подчас и границы халифата, потребовались воины-профессионалы. Что же, их купили в степях Средней Азии и пустынях Нубии. Они оказались единственной реальной силой в Багдаде и стали смещать халифов по своему усмотрению. А население огромного города плакало, ругалось и острило, но предпочитало жить не работая и умирать стоя на коленях, только бы не защищаться.

Такие последствия и соответственно смену идеала дает потеря пассионарного напряжения системой. Лозунг «жизнь для себя» – это легкий путь в черную гибель.

Пассионарность отдельного человека сопрягается с любыми способностями: высокими, малыми, средними; она не зависит от внешних воздействий, являясь чертой конституции данного человека; она не имеет отношения к этическим нормам, одинаково легко порождая подвиги и преступления, творчество и разрушение, благо и зло, исключая только равнодушие; и она не делает человека «героем», ведущим «толпу», ибо большинство пассионариев находятся именно в составе «толпы», определяя ее потентность и степень активности на тот или иной момент. Группа субпассионариев в истории наиболее красочно представлена «бродягами» и профессиональными солдатами-наемниками (ландскнехтами). Они не изменяют мир и не сохраняют его, а существуют за его счет. В силу своей подвижности они часто играют важную роль в судьбах этносов, совершая вместе с пассионариями завоевания и перевороты. Но если пассионарии могут проявить себя без субпассионариев, то те без пассионариев – ничто. Они способны на нищенство или на разбой, жертвой которого становятся носители нулевой пассионарности, т. е. основная масса населения. Но в таком случае «бродяги» обречены: их выслеживают и уничтожают. Однако они появляются в каждом поколении.

Градации пассионарности

Есть соблазн сопоставить пассионариев с «героями», ведущими «толпу», а «бродяг-солдат» назвать «ведомыми», но на самом деле механизм исторического действия не столь прост. Испанские Габсбурги и французские Бурбоны, за исключением основателей династии, были заурядными людьми, равно как и бóльшая часть их придворных, среди которых время от времени появлялись авантюристы-министры вроде Фуке и Джона Ло или Мануэля Годоя. Но идальго и шевалье, негоцианты и корсары, миссионеры и конкистадоры, гуманисты и художники – все они создавали такое внутреннее напряжение, что политика Испании XVI в. и Франции XVI–XVII вв., если изобразить ее как составляющую этногенетического процесса, отражала высокую «пассионарность этих этносов.

Поэтому, несмотря на то что пассионарии часто возглавляют народные движения, правильнее назвать их не «ведущими», а «толкающими», ибо без достаточного их числа, умерших в безвестности, было бы невозможно сломать традицию, т. е. инерцию массы. И об этом гласят строки старинной испанской баллады:

Поют об Оливьеро, поют и о Ролане.

Молчат о Сурракине, отважном капитане.

Воспет Ролан, воспет и Оливьеро.

Забыли Сурракина, лихого кабальеро.

Итак, мы наметили три градации убывающей пассионарности, хотя в случае надобности деление может быть более дробным. Поэтому третий характерологический тип правильно назвать «субпассионариями». Но самое главное – это не смешивать отмеченные типы с подразделениями классовыми или сословными. Любое из них включает в себя три типа, но в разных сочетаниях и с разными доминантами. Видоизменение их соотношений, как численных, так и векторных, внутри этноса определяет процесс этногенеза.

Этот тезис столь важен, что проиллюстрируем понятие пассионарности дополнительно, используя для наглядности уже не исторические, а литературные характеристики из сочинений А. С. Пушкина, близко подошедшего к проблеме.

Типичными пассионариями, но отнюдь не «героями» и не «вождями», являются: Скупой рыцарь, одержимый алчностью; Дон Гуан, стремящийся к любовным победам ради побед; Сальери, из зависти убивающий Моцарта; Алеко, из ревности зарезавший Земфиру. Пассионариями и вождями, хотя и не героями, у Пушкина выступают Мазепа и Пугачев (весьма далекие от исторических прототипов), а героями, но не пассионариями – Гринев и Машенька Миронова, рискующие жизнью ради долга. Образец пассионария и героя, хотя и короля, но не «вождя» – Карл XII, «любовник бранной славы – для шлема кинувший венец», т. е. приносящий интересы своей страны в жертву своему тщеславию. Последнему противопоставлен Петр I – гармоничная личность, выполняющая свой долг перед Россией, гораздо более сильная, чем Карл XII, следующий собственным капризам. Так – в трактовке Пушкина, и это близко к действительности, ибо, за исключением личных черт: возбудимости, детской жестокости и т. п., Петр был подобен своему отцу, т. е. был человеком своего времени и продолжал одну из линий русской культурной традиции – сближение с Европой, возникшую в начале XVII в. при Михаиле Федоровиче. Но при этом Петра окружали пассионарии, например Меншиков, Ромодановский, Кикин, но они ни вождями, ни героями не были. Ни по Пушкину, ни на самом деле. Поэтому сопоставление пассионариев с вождями – домысел, цель которого описание одного из поведенческих признаков свести к банальной, давно отброшенной теории.

И ничуть не менее абсурдна другая, обратная точка зрения, сводящая все мотивы поступков самых разных людей к стремлению получить выгоду, причем под последней подразумеваются только деньги и эквивалентные им ценности. Эта вульгарная позиция субпассионарного обывателя часто выдается за материализм, с которым она на самом деле не имеет ничего общего. Обыватель, как правило, лишен воображения. Он не может и не хочет представить себе, что существуют люди, не похожие на него, движимые иными идеалами и не стремящиеся к иным целям, нежели деньги. Концепция непосредственной выгоды никогда не была точно сформулирована, потому что тогда стала бы очевидна ее абсурдность, но как сама собой подразумевающаяся она фигурирует в рассуждениях по любому поводу и даже в научных построениях, почему и требует к себе внимания.

Ганнибал и Карфаген

А теперь рассмотрим с нашей точки зрения поведение Ганнибала во время 2-й Пунической войны. Фамилия Барка была одной из богатейших в Карфагене. Отец Ганнибала Гамилькар приумножил свои богатства, подчинив Нумидию и Испанию, где его сын Ганнибал фактически был царем. Война с Римом не сулила Ганнибалу никаких выгод. Наоборот, риск был крайне велик. С точки зрения личных интересов Ганнибала, война была ему не нужна, но она была неизбежна для его отчизны – Карфагена. Ведь если бы шальная стрела попала в грудь карфагенского полководца, то его смерть не компенсировала бы никакая военная добыча, тем более что в деньгах он не нуждался. Но, может быть, он выполнял волю своих сограждан?! Нет, они не просили его воевать, в решающий момент отказались прислать подкрепление и ненавидели его со всей страстью, на которую способен обыватель, чувствующий, что надо что-то сделать не для себя, а для общего дела. В этих случаях субпассионарий сразу начинает искать повод, который позволил бы ему уклониться от любых обязанностей. Конечно, это отнюдь не дальновидно, но ведь люди не всегда предусмотрительны, что и ведет к гибельным последствиям. Короче говоря, ради личной выгоды Ганнибал должен был сидеть в своем Гадесе и развлекаться; карфагенские старейшины должны были бы всеми силами поддерживать своего полководца; нумидийские всадники – дезертировать, чтобы не гибнуть за ненавистных финикийских колонизаторов; испанские пращники – восстать и вернуть свободу. А все было наоборот! И из-за случившегося исчезла богатая пуническая литература Карфагена. Были выпаханы и заброшены долины в ущельях Атласа, ибо на эту страну пала обязанность снабжать миллионный город Рим хлебом. Свободолюбивые берберы, спасаясь от жестоких римлян, отошли на юг, и их стада вытоптали еще зеленевшие равнины Западной Сахары, которая стала превращаться в каменистую пустыню. Ведь во времена Ганнибала в Северной Сахаре текли реки, бродили слоны, паслись лошади, а через две тысячи лет антропогенных воздействий римских и арабских завоевателей всю эту богатую фауну заменил один верблюд.

Но если мы захотим найти причину таких грандиозных изменений в этнографии и физической географии, то ясно: на пассионарность фамилии Барка навалилась тяжелым грузом субпассионарность карфагенских обывателей. Именно она привела их сначала к проигранной войне, потом к гибели в стенах осажденного Карфагена, потом, как следствие, повлекла покорение Нумидии, за чем последовало уничтожение ландшафта.

А могло бы быть иначе? Конечно! Своевременная помощь Ганнибалу означала разрушение Рима, освобождение самнитов и цизальпинских галлов, остановку гиперболизованной, искусственной урбанизации и, следовательно, сохранение буковых и дубовых лесов на Апеннинах, виноградников вокруг Капуи и Тарента, этрусских городков в долине Арно. Были бы на долгое время спасены богатства Галлии и сокровища искусства Эллады, но не было бы ни Аппиевой дороги, ни терм Каракаллы, ни латинского языка в школах эпох грядущих. Однако развитие производственных отношений шло бы и в этой ситуации своим путем. На место изживающего себя античного рабовладения пришел бы феодализм, пусть чуть раньше или позже. Пассионарные подъемы и спады не влияют на социальное развитие, человечества, если понимать под последним смену общественно-экономических формаций. Да и как может эмоция изменять что-либо в стихии сознания – разума? И сейчас мы увидим, почему это так.