Перед днем рожденья всегда хандреж

Перед днем рожденья всегда хандреж:
Видел ли Париж? Сделал хоть на грош?
Шутишь - изнутри ж пробирает дрожь;
Что ни говоришь - все кому-то врешь.
Перед днем рожденья всегда мандраж:
Вся горишь, орешь, прямо входишь в раж,
Будто превышаешь хронометраж;
Пропадает сон, нападает жор,
Происходит всяческий форс-мажор:
Ты стоишь над этим как дирижер,
Когда в яме его пожар
Перед днем рожденья ты как Бежар,
Заходящийся в диком танце -
Бьешься так, что сходит случайный жир
А всего-то навсего - пассажир:
Перекур на одной из станций.

Писать бы на французском языке

Писать бы на французском языке –
Но осень клонит к упрощенным формам,
Подкрадываясь сзади с хлороформом
На полосатом носовом платке.

Поэтом очень хочется не быть.
Ведь выдадут зарплату в понедельник –
Накупишь книг и будешь жить без денег.
И только думай, где их раздобыть.

Я многого не стала понимать.
Встречалась с N – он непривычно тощий.
Он говорит по телефону с тещей
И странно: эта теща мне не мать.

Друзья повырастали в деловых
Людей, весьма далеких от искусства.
Разъехались. И пакостное чувство,
Что не осталось никого в живых.

И осень начинается нытьем
И вообще противоречит нормам.
Но в воздухе запахло хлороформом,
А значит, долгожданным забытьем.

Питер говорю я девушке Тане

Питер, говорю я девушке Тане в салоне, это папа, а Москва - мама; они в разводе, и живешь ты, понятно, с мамой, властной, громогласной, поджарой теткой под сорок, карьеристкой, изрядной стервой; а к папе приезжаешь на выходные раз в год, и он тебя кормит пышками с чаем, огорошивает простой автомагистральной поэзией типа "Проезд по набережным Обводного канала под Американскими мостами - закрыт" и вообще какой-то уютнейший, скромнейший дядька, и тебе при встрече делается немедленно стыдно, что ты так редко его навещаешь.

По салютам ракетным стартам

По салютам, ракетным стартам,
По воронкам и перестрелкам –
Я слежу за тобой по картам.
Я иду за тобой по стрелкам.

Между строк, по чужим ухмылкам,
По аккордам, по первым звукам –
Я хожу за тобой по ссылкам,
Я читаю тебя по буквам;

Терпкой кожей своей барханьей,
В звоне полупустых бутылок –
Ты ведь чуешь мое дыханье,
Обжигающее затылок?

Разворачиваешься круто,
Гасишь фары и дышишь тяжко?
Позабыв, что твои маршруты –
Все мои: мы в одной упряжке.

Закольцованы, как в цепочке,
И, как звенья, литы и жестки.
Мы столкнемся в конечной точке.
На решающем перекрестке.

Погляди

Погляди: моя реальность в петлях держится так хлипко –
Рухнет. Обхвачу колени, как поджатое шасси.
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка.*
Не проси об этом счастье, ради Бога, не проси.

Дышишь мерно, пишешь мирно, все пройдет, а ты боялась,
Скоро снова будет утро, птичка вон уже поет;
А внутри скулит и воет обессилевшая ярость,
Коготком срывая мясо, словно маленький койот;

Словно мы и вовсе снились, не сбылись, не состоялись –
Ты усталый дальнобойщик, задремавший за рулем;
Словно в черепной коробке бдит угрюмый постоялец:
Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем.

Слушай, нам же приходилось вместе хохотать до колик,
Ты же был, тебя предъявят, если спросит контролер?
Я тебя таскаю в венах, как похмельный тебяголик,
Все еще таскаю в венах. Осторожней, мой соколик.
У меня к тебе, как видишь, истерический фольклор.

Из внушительного списка саркастических отмазок
И увещеваний – больше не канает ничего.
Я грызу сухие губы, словно Митя Карамазов,
От участливых вопросов приходя в неистовство.

Ведь дыра же между ребер – ни задраить, ни заштопать.
Ласки ваши бьют навылет, молодцы-богатыри.
Тушь подмешивает в слезы злую угольную копоть.
Если так черно снаружи – представляешь, что внутри.

Мальчик, дальше, здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ.
Но я вижу – ты смеешься, эти взоры – два луча.
Ты уйдешь, когда наешься. Доломаешь. Обескровишь.
Сердце, словно медвежонка,
За собою
Волоча.