Глава 25. Экономическое развитие пореформенной России

ПОРЕФОРМЕННАЯ ДЕРЕВНЯ

 

Экономические последствия крестьянской реформы 19 февраля 1861 г. Экономическое развитие пореформенной России по-разному проходило в промышленности и в сельском хозяйстве, в городе и в деревне, в центре и на окраинах. На пореформенный период, под которым принято понимать временной отрезок от падения крепостного права до конца XIX в., приходится два этапа становления раннеиндустриального общества: первые двадцать лет после реформы, когда завершился промышленный переворот и вместе с тем почти не изменились хозяйственные связи и социальные отношения в деревне, и второе двадцатилетие, время серьезных перемен во всем укладе российской экономики. Объективный характер перемен, их необратимость давали основание современникам на исходе пореформенного периода делать вывод об утверждении капиталистических отношений в России.

Решающее влияние на ход социально-экономического развития России оказала крестьянская реформа 1861 г. Ее главным непосредственным результатом стало освобождение крестьян от крепостной зависимости. Личная свобода была непременным условием перехода от традиционного общества, которое существовало в России на протяжении веков, к новым общественным отношениям. Освободившись от помещичьей опеки, крестьяне, даже ограниченные рамками мирской круговой поруки, получили относительную свободу передвижения, в определенной степени они могли располагать своим временем и выбирать род занятий. Крестьянское освобождение вело к глубоким социальным изменениям в деревне. Характер этих изменений определялся как взаимной экономической зависимостью крестьян и помещиков, их давними и устойчивыми хозяйственными отношениями, так и факторами внеэкономическими, главным из которых была не менее давняя взаимосвязь поместного дворянства и самодержавной власти.

Главным содержанием социальной жизни России был антагонизм двух основных сословий общества — крестьянства и поместного дворянства. Их противостояние уходило в глубину столетий и было вызвано прежде всего принципиально разным подходом к вопросу о праве собственности на землю. Вековая традиция выживания каждого крестьянского двора при активном участии общины укрепляла общинное землевладение и землепользование, специфику ведения земледельческого хозяйства, обусловленную природно-климатическими факторами, что не способствовало вызреванию в крестьянской среде сколько-нибудь твердых традиций частной собственности на землю. Вдумчивый наблюдатель пореформенной деревни смоленский помещик А. Н. Энгельгардт писал: «У мужиков, даже самых наци-вилизованных посредниками, все-таки остается, где-то в мозгу, тайничок (по этому тайничку легко узнать, что он русский человек), из которого нет-нет да и выскочит мужицкое понятие, что земля может быть только общинной собственностью». Этот ментальный архаизм опирался на вековые традиции взаимопомощи общинников в критический момент жизни того или иного крестьянина. И после реформы широко распространены были «помочи», спасавшие земледельца от внезапной напасти. Община помогала и в противостоянии с помещиком и с местной властью.

Поземельная община. Частнокапиталистические отношения, нормы буржуазного права крайне медленно проникали в пореформенную деревню, их влияния было недостаточно, чтобы изменить или тем более ускорить процесс ломки старого традиционного общества. Отмена крепостного права, обезземелившая крестьян, но сохранившая поземельную общину, лишь обострила социальную борьбу в деревне.

Общинное землевладение полностью господствовало в Центрально-Черноземном регионе и частично в Центрально — Нечерноземных губерниях и на Юге России. Лишь в польских губерниях благодаря крестьянской реформе 1864 г. преобладало подворное землевладение. Правда, усилилось неравенство самих общин. Стремительно богатели селения, оказавшиеся вблизи железнодорожных станций, растущих торговых центров и т. п. Общинная чересполосица по-прежнему была причиной принудительного севооборота и одинакового для всех крестьянских хозяйств трехполья. Вместе с тем фискальные тяготы, лежавшие на общине, и неуклонное разорение части крестьянских хозяйств вели к внутриобщинной социальной дифференциации. При наделении землей во время общинных переделов в ряде районов вошел в обычай учет состоятельности и платежеспособности двора, а не простого числа мужских душ. Для многих крестьянских семей получение земли на новых членов было существенным стимулом к активизации рождаемости. Земельные переделы теряли уравнительный характер, на смену общинному равенству шло имущественное и земельное неравенство. На территории исторического ядра Российского государства процесс расслоения привел к созданию в 60—70-е гг. XIX в. огромного слоя безлошадных и однолошадных крестьянских хозяйств, составлявших от 50 до 60 % всех крестьянских дворов. Круговая порука вела к тому, что неисправный плательщик попадал в кабалу к своим зажиточным односельчанам.

Имущественное неравенство внутри общины стало заметным, в повседневный обиход вошли такие понятия, как «кулаки-мироеды», «батраки». По данным земской статистики конца XIX в., у 20 % зажиточных крестьян было около 50 % посевной площади, в то время как у 50 % бедных дворов она составляла около 18 %. На один крестьянский двор у зажиточных крестьян приходилось 20 десятин земли, находившейся в пользовании, у бедных — около 3,5 десятины. У зажиточных крестьян было не только больше посевных площадей, но и больше лошадей, домашнего скота, инвентаря, сельскохозяйственных машин. Треть зажиточных крестьян нанимала батраков. Однако весь этот набор новаций не увеличивал короткое лето, ставящее жесткие ограничения на пути прогресса.

В пореформенное время разрушалась, несмотря на сопротивление правительства и дворянства, традиционная сословная структура общества, которая перестала соответствовать новым имущественным, правовым и социальным отношениям. Формально-юридическое сохранение сословных перегородок тормозило образование классов буржуазного общества. Тем не менее они неизбежно возникали в ходе противостояния труда и капитала. Однако эти процессы все еще затрагивали значительное меньшинство населения. Россия оставалась страной крестьянской и земледельческой.

Демографическая сословная структура. По сравнительно полным данным полицейского учета за 1867 г., в Российской империи жило 81,7 млн человек. В январе 1897 г. в России была проведена первая всеобщая перепись населения. Ее сведения вполне достоверны и дают возможность судить об основных демографических процессах, проходивших в пореформенное время. Общая численность населения страны составила 128 млн человек; без польских губерний и Финляндии — 116 млн. В сопоставимых границах Европейской России среднегодовой прирост в пореформенный период составлял 1,31 %, что было значительно выше показателей дореформенного времени. Увеличение происходило не за счет повышения рождаемости, которая оставалась примерно на одном уровне, а в результате снижения смертности. Однако средняя продолжительность жизни оставалась низкой и составляла 34 года, что в первую очередь было связано с высокой детской смертностью. По демографической структуре Россия была страной молодых, где дети до 14 лет составляли примерно треть населения, а лиц старше 60 насчитывалось менее 7 %.

Перепись 1897 г. не знала вопроса о национальности. Вместо него был вопрос о родном языке. Около 47 % назвали родным языком русский. Вместе с теми, кто выбрал в качестве родного языка украинский и белорусский, они составляли 71 % населения. Примерно по 3 % указали в качестве родного языка казахский, еврейский и татарский. На уровне 1 % было число лиц, назвавших своим родным языком немецкий, армянский, башкирский, латышский и молдавский. Сведения о родном языке не были равнозначны этнической принадлежности.

В Европейской России жило около 80 % всего населения. Перепись 1897 г. зафиксировала относительно слабую миграцию населения. Всего только около 10 млн человек проживало не в тех губерниях, где они родились, что свидетельствовало о невысоком уровне социальной мобильности. Почти исключительно речь шла о крестьянской миграции. По-прежнему основной риток населения приходился на Юг России и степное Предкавказье; увеличивался поток переселенцев в Сибирь, где в рассматриваемый период среднегодовой рост населения превышал 4 %. Г. Е. Львов подчеркивал: «Сибирь под силу только мужику, оттого-то, несмотря на ее богатства и приволье, несмотря на то, что правительство продавало там на самых льготных условиях дворянам свободные земли, ни одного случая переселенияиз дворянского сословия туда не было. Дворянство искало другое, где полегче».

Рост населения страны в пореформенные десятилетия в полтора раза — хороший демографический показатель, который свидетельствовал об улучшении качества жизни основных категорий населения, хотя бедность, низкая бытовая культура и отсутствие элементарной медицинской помощи были неотъемлемой принадлежностью жизни крестьянства и городских низов.

Городское население росло опережающими темпами и увеличилось в два с половиной раза. Удельный вес горожан, согласно переписи, возрос до 13 %. В действительности в городах и фабрично-заводских поселениях жило значительно больше человек, но составители переписи не учитывали социальной динамики, придерживаясь устарелых сословно-правовых норм. По сравнению с периодом отмены крепостного права с 3 до 15 увеличилось число городов, население которых превышало 100 тыс. человек, Петербург и Москва стали городами с миллионным населением. Процесс урбанизации быстро (в сравнении с прошлым) набирал силу и объективно свидетельствовал о размывании основ традиционного общества. Однако до европейских масштабов урбанизации России было еще далеко.

Крестьяне разных категорий вместе с казаками составляли свыше 80 % населения. Большинство из них постоянно жило в деревне и занималось сельским хозяйством. В конце XIX в. в России было около 525 тыс. сел и деревень, из них в Европейской России располагалось 93 %.

Сельскохозяйственное производство. В пореформенное время Россия сохраняла позиции ведущей аграрной державы. По общему объему сельскохозяйственного производства она находилась на первом месте в мире. В конце XIX в. доход от сельского хозяйства более чем в два раза превышал доход от промышленности. На рубеже XIX–XX вв. российское сельское хозяйство давало около четверти мирового производства хлебов, при этом до 50 % ржи и около 35 % ячменя. В России производилось 80 % льна и 17 % картофеля.

В пореформенное время структура сельскохозяйственного производства не претерпела существенных изменений. Сохраняли свое значение сложившиеся ранее районы торгового земледелия. Важно отметить, что к 80-м гг. XIX в. в Европейской России образовался единый аграрный рынок на основные виды товарных культур — рожь и овес. В рамках гигантской территории на макроуровне колебаний годовых цен в рамках 10-летнего цикла существовал единый механизм колебаний цен под действием закона стоимости.

К концу XIX в. изменилось соотношение площадей, занятых под посевы важнейших зерновых культур. До 22 % увеличились посевы пшеницы, заметно снизились посевы ржи и ячменя. В 1860—1870-е гг. в основных земледельческих районах Европейской России наблюдалось небольшое, до 6 %, увеличение посевов хлебов в крестьянских хозяйствах и сокращение их почти на 10 % у помещиков, что было свидетельством кризиса помещичьего хозяйства и отсутствия каких-либо принципиальных изменений в положении пореформенной деревни. Наблюдался медленный, но неуклонный рост валового производства хлебов как в помещичьем, так и в крестьянском хозяйстве. Почти на треть увеличились посадки картофеля крестьянами, что почти всегда было связано с его продажей на рынке.

Росла урожайность хлебов, причем на частновладельческих землях заметно быстрее, чем на крестьянских надельных. В целом урожайность зерновых по Европейской России составляла в 70-е гг. XIX в. сам-3,6, в 80-е гг. — сам-4,1, а в 90-е гг. — сам-4,8. Рост урожайности в определенной мере был связан с совершенствованием сельскохозяйственной техники и агротехнических приемов, отчасти с влиянием новых производственных отношений, что вело к сокращению затрат труда. Сборы хлебов на душу сельского населения с 70-х по 90-е гг. XIX в. выросли в Северном регионе с 9,5 до 13 пудов; в Северо-Западном — с 13 до 14 пудов; в Центрально-Промышленном регионе — с 13 до 15 пудов; в Приуралье — с 21 пуда до 28 пудов; а всего в Нечерноземье — с 16 до 18 пудов. В Западном регионе Европейской России сборы не выросли. В пореформенное время стала более существенной роль картофеля. С учетом его (в переводе на зерно из расчета 3 пуда за 1 пуд зерна) душевой сбор в Нечерноземье вырос с 17 пудов до 20,4 пуда (зерновой сбор по-прежнему не превысил 18 пудов). В целом по Европейской России душевой сбор с учетом картофеля вырос с 21 пуда до 25 пудов. Для всего населения он вырос с 19 пудов до 21,5 пуда. Можно констатировать, что, несмотря на некоторый рост объема зерновой продукции, кардинальных изменений в пореформенный период не произошло. К концу века чистый сбор зерна (с вычетом посева), включая картофель, на душу населения едва достиг 3 четвертей (24 пудов).

Как и прежде, частыми были неурожаи, которые в иные годы принимали характер подлинных бедствий, поражавших целые регионы. Их основной причиной были природно-климатические факторы, которые делали большинство районов Европейской России зоной рискованного земледелия. На Юге России происходила эрозия почв, в Поволжье и Предкавказье — их запустынивание и засоление. В 1873 г. «самарским голодом» были охвачены губернии Среднего Поволжья, неурожайными были 1879, 1881, 1883, 1885 гг., засуха и неурожай стали причинами страшного голода 1891 г.

Крестьянское и помещичье хозяйство. В крестьянском хозяйстве сохранялось преобладание деревянной сохи (44 % от общего числа орудий подъема почвы) над стальным плугом (34 %) и деревянным плугом с железными лемехами (17 %). Ситуация усугублялась повсеместным сохранением устаревших приемов земледелия, что делало крестьянскую работу крайне тяжелой и малопроизводительной. Г. Е. Львов утверждал: «Едва ли в какой-либо другой стране земледельцы знают такой труд, как русские. Да и не только рядовые земледельцы, но и колонисты на новых диких землях, труд которых превышает обычные нормы, и те не сравняются с рядовым русским мужиком. Я видел жизнь земледельца в Европе, в Америке, Японии, Маньчжурии, колониста в Канаде, в канадской тайге, знаю работу русского мужика во всех частях Европейской России, Западной Сибири и на Дальнем Востоке, и впечатления юных лет и последующие в ближайшем соприкосновении с мужицкой работой и в личном участии в ней говорят одно: такой тяжелой работы, как у нас, нигде нет».

Только в1880-е гг. по инициативе земских агрономов началась постепенная смена систем земледелия. Стремление к отказу от традиционного трехполья было вызвано тем, что в Европейской России были почти исчерпаны возможности посевных площадей, что ставило вопрос об отказе от экстенсивного земледелия. Во многих помещичьих, а отчасти и крестьянских хозяйствах переходили к посевам трав и кормовых культур, вводили клеверное поле в трехпольную систему, в передовых хозяйствах устанавливалась многопольная система земледелия.

Отмена крепостного права изменила правовое положение помещичьих крестьян. Сохранялась их сословная неполноправность, но они получили личную свободу и некоторые гражданские права: они могли заключать торговые сделки, открывать промышленные и торговые заведения, покупать на свое имя землю и другую недвижимость. Проведенное вслед за крестьянской реформой 1861 г. поземельное устройство удельных и государственных крестьян в основном уравняло их правовое положение с положением бывших помещичьих. Официально считалось, что в ходе реформы крестьяне получили в собственность свои земельные наделы. Однако общинное владение землей ограничивало крестьян, они были лишены права свободного распоряжения наделом, не могли продать его, и, по сути, речь шла об условном и временном держании. В пореформенное время площадь надельной земли в Европейской России выросла на8 %,что намного уступало росту сельского населения.

Социальное расслоение деревни вело к ее «раскрестьяниванию». Создавался рынок рабочей силы. Бедняки были вынуждены наниматься сельскохозяйственными рабочими к помещикам, занимались промыслами, уходили в город на заработки. Число батраков в 1897 г. составило3,5 млн человек. Малоземелье и невозможность прожить с надела вело к росту крестьянских промыслов, особенно развитых в нечерноземных губерниях. Промыслы давали в среднем до четверти дохода крестьянских хозяйств; у бедняков эта цифра превышала 30 %. Были целые нечерноземные уезды, особенно возле крупных промышленных центров, где нормальное земледелие пришло в полный упадок. Любопытно свидетельство земского статистика, служившего в самом конце XIX в. во Владимирской губернии: «Со словом «крестьянин» у нас связано представление о земледельце, в поте лица добывающем хлеб свой. Каково же удивление наблюдателя, когда он в целых округах не увидит ни одного лица мужского пола, умеющего взяться за соху, даже просто запрячь в телегу лошадь. Что ни мужик, то или плотник, или каменщик, или фабричный, приходящий домой только отдохнуть и имеющий самое смутное представление о своей земле, которую обрабатывают женщины».

Помещичье хозяйство двух первых пореформенных десятилетий находилось в кризисе. Для его рационального ведения не хватало оборотных средств, рабочих рук, и, кроме того, у дворян почти полностью отсутствовали навыки частнопредпринимательской деятельности. Не везде были размежеваны крестьянские и помещичьи угодья, у помещиков сохранялась привычка использовать меры внеэкономического принуждения.

Малоземелье вынуждало крестьян входить с помещиком в соглашения, суть которых мало чем отличалась от старой барщинной системы. Это были отработки, когда помещичью землю крестьяне обрабатывали своим инвентарем и используя свой рабочий скот, взамен арендуя у помещика пашню и другие угодья. Иногда они просто отрабатывали помещику взятые взаймы денежные или зерновые ссуды. Свидетельством примитивных попыток приспособиться к новым товарно-денежным отношениям в условиях, когда наличных денежных средств в деревне было явно недостаточно, были издольщина и испольщина. При повсеместно распространенной издольщине крестьянская арендная плата за землю уплачивалась помещику обусловленной долей урожая. Разновидностью издольщины была испольщина, при которой арендная плата составляла половину урожая, каждый второй сноп. В неурожайные годы, когда издольщина не оправдывала ожиданий помещика, на крестьянина делался начет, отработать который он был должен, собрав следующий урожай.

Таким образом, крестьянская зависимость от помещика увеличивалась.

Отработки не регулировались отношениями свободного найма, это была кабала, в которую крестьянин вынужден был идти, поскольку помещик фактически обладал монополией земельной собственности. Крестьянская бедность, тяжесть выкупных платежей, низкая товарность крестьянского хозяйства фактически не давали надежды на улучшение положения: «прикупить земли» крестьянин не мог. Особенно охотно помещики сдавали в аренду отрезки, т. е. землю, которую крестьяне привыкли считать своей. В черноземной полосе это была самая привычная форма ведения и помещичьего, и крестьянского хозяйства, фактически продолжавшая крепостное право. Отработочная система обуславливала низкую производительность труда и в конечном счете вела к неконкурентоспособности помещичьего хозяйства. Такое положение продолжалось достаточно долго, особенно в черноземных губерниях, хотя уже в 1880-е гг. выявилась ясная тенденция к уменьшению числа губерний, где господствовала отработочная система и увеличение числа тех, где в помещичьих хозяйствах утвердился вольный найм. В 1883 г. все крестьяне должны были быть переведены на выкупные платежи, которые с 1881 г. были снижены. В 1896 г. был вдвое снижен поземельный налог. Вместе с тем резко возросли косвенные налоги (на соль и т. п.) ив итоге сумма всех платежей крестьян достигала 71 % их чистого дохода, а у бедняков она превышала все доходы. Отсюда их голодное и полуголодное существование.

Переход на вольнонаемный труд с использованием помещичьего инвентаря начался в нечерноземных губерниях в первые пореформенные десятилетия. Близость к рынкам сбыта — Петербург, Москва, Нижний Новгород — определяла географию этого перехода. В черноземной полосе система вольного найма стала укрепляться позже и первоначально в тех уездах, что имели удобную транспортную связь с портовыми городами Причерноморья. Отказ от отработочной системы редко был окончательным. Неурожаи и плохая экономическая конъюнктура вели к тому, что помещики отказывались от использования наемных рабочих и возвращались к отработкам.

В структуре личной частной собственности на землю в Европейской России дворянское землевладение неуклонно сокращалось: от 80 % в 1877 г. до 61 % в 1905 г. Мелкое дворянство составляло свыше половины дворян-землевладельцев, а на его долю приходилось всего 3 % дворянского землевладения. Шел процесс дворянского оскудения. Его оборотной стороной была высокая степень концентрации дворянского землевладения. На долю крупных земельных собственников, у каждого из которых площадь имения превышала 1000 десятин, приходилось три четверти всех дворянских земель. Таких собственников в дворянском сословии в конце XIX в. насчитывалось около 8 %. Средний размер крупной помещичьей латифундии в пореформенное время практически не менялся и составлял свыше 4100 десятин. Крупное помещичье хозяйство играло главную роль в производстве товарной сельскохозяйственной продукции и в первую очередь товарного зерна. Помещики были главными экспортерами зерна на европейский рынок.

Аграрный кризис. В начале 1880-х гг. благодаря развитию пароходного сообщения в Европу хлынул поток дешевого заокеанского зерна из Северной Америки, Аргентины и Южной Африки. Произошло резкое падение хлебных цен, что привело к европейскому аграрному кризису. Россию аграрный кризис затронул самым непосредственным образом, поскольку в 1880-е гг. она занимала первое место среди стран-экспортеров зерна и на ее долю приходилось свыше 35 % мирового вывоза.

За годы аграрного кризиса, который продолжался до середины 1890-х гг., цены на рожь упали почти вдвое — с 82 копеек за пуд в 1883 г. до 44 копеек в 1895 г. За этот период цены на озимую пшеницу упали со 109 до 57 копеек за пуд. Почти повсеместно производство ржи, которое занимало более трети всей площади посевов, стало убыточным. В годы кризиса продолжалось начавшееся еще в предреформенное время смещение центра зернового производства на Юг России и в степное Предкавказье. В Херсонской, Таврической, Бессарабской, Ека-теринославской, Донской, Саратовской и Оренбургской губерниях собиралось более половины всех сборов пшеницы и 25 % всех зерновых. Одновременно в Центрально-Черноземном и Центрально-Нечерноземном районах происходило сокращение площади посевов под хлеба, что деликатно именовалось оскудением центра.

Прибыльным оставалось выращивание ржи и особенно пшеницы на Юге России, который стал главным центром зернового производства. В годы аграрного кризиса быстро росли площади, занятые под картофель, в Европейской России они увеличились на 60 %. Один из путей преодоления кризиса заключался в развитии скотоводства. Поголовье скота в пересчете на крупный рогатый скот увеличилось в кризисные годы в целом по Европейской России почти на треть. В итоге в Западном, Северо-Западном и Прибалтийском регионах сосредоточилось около 60 % производства молока.

Социальным следствием аграрного кризиса стало увеличение масштабов отработок, издольщины и испольщины, крестьянского отхода. К концу века резко возросло среднегодовое число переселенцев: в 1885 г. оно не превышало 15 тыс. человек, к 1900 г. составило более 180 тыс. В годы аграрного кризиса росли крестьянские недоимки. В Центрально-Нечерноземном районе они превысили размер крестьянского налогообложения. Увеличилось крестьянское малоземелье. В наименьшей степени аграрный кризис затронул крупные помещичьи хозяйства, где увеличились посевы сахарной свеклы, технических культур, развивалось винокурение и животноводство. В частности за 40 лет посевы сахарной свеклы выросли в 5 раз. Процесс разорения мелких и средних помещичьих хозяйств в черноземной и в нечерноземной полосе принял необратимый характер. За период аграрного кризиса помещичье землевладение сократилось на четверть. К 1895 г. в Курской губернии было продано 88 % мелких и средних поместий, в Екатеринославской — 70 %. Общая дворянская задолженность кредитным учреждениям к концу XIX в. составила 1,25 млрд руб.

После 1895 г. цены на зерно стали расти, аграрный кризис остался позади. Стабилизации положения способствовал промышленный подъем 1890-х гг., сопровождавшийся развитием железнодорожного транспорта, ростом городов и городского населения, ускорением денежного обращения, повышением спроса на сельскохозяйственную продукцию на внутреннем рынке. Приток капиталов в деревню и новые технические возможности вели к постройке сети элеваторов и постоянных зернохранилищ, что давало возможность производителям хлеба дожидаться выгодной рыночной конъюнктуры.

Однако деревня не вышла из глубочайшего социально-экономического кризиса. Российская деревня не знала после 19 февраля 1861 г. сколько-нибудь долгого периода спокойствия. Долгий и объективно трудный процесс экономической модернизации сельского хозяйства замедлялся наличием внеэкономических факторов: сохранением сословной структуры традиционного общества и политической власти поместного дворянства, сословной и правовой неравноправностью крестьянства. Серьезное дестабилизирующее влияние на положение помещичьего и крестьянского хозяйства, а следовательно, и на социальные отношения в деревне, оказал аграрный кризис 1880—1890-х гг. Раскрестьянивание и дворянское оскудение, уменьшение дворянского землевладения и крестьянское малоземелье оказывали решающее воздействие не только на социально-экономическую, но и на политическую жизнь страны. На исходе XIX в. положение в деревне обострилось настолько, что социальный взрыв стал неизбежен.