А как быть со звездным стягом?

Пока было опасно его использовать. Однако его водрузили на флагшток, дав салют из револьверов, чтобы произвести впечатление на Пори, то есть Мирея, с которого при такой помпезной церемонии потребовали снова дать клятву молчания. В этом сказывается наивность выходцев из благородной семьи; хорошее воспитание порождает в душе жалость и заставляет верить слову незнакомца, данному даже под страхом смерти; это худший из недостатков образованных пиратов. Пираты угрожают смертью за малейшую провинность, как будто страх в душах простых людей должен длиться вечно!

Свинцовые буквы первого названия шхуны были переделаны так, чтобы составить из них новое название на корпусе судна; недостающие буквы дополнили белым металлом. Следы от букв закрасили. Как же так! Эти испытанные моряки разве не знали, что надпись всегда проступает, как бы она ни была тщательно закрашена?

Почему братья украли шхуну? Потому что они хотели иметь свой собственный корабль, как когда-то в юности? Возможно. Страстную любовь могут вызывать и вещи, а не только живые существа; а корабль для них был не просто вещью.

Пора начинать зарабатывать на жизнь. Шхуна курсирует вблизи островов Жильбер, но это британская территория, а английская полиция хорошо знает свое дело. «Пои» пристает к «нецивилизованному» острову Перу.

Здесь братья рассказывают новую историю о том, как они потеряли весь экипаж. Они просят дать им матросов; их просьба удовлетворяется при условии, что они завезут местных жителей на родной остров на обратном пути. Единственный европеец на Перу — коммерсант, который не дал себе труда разбираться в документах, предъявленных ему капитаном шхуны. Это был их первый успех.

Но братья Рорик пережили страшное волнение, их нервы натянуты до предела. Как только они оказываются в открытом море, они вымещают свое настроение на беднягах матросах ударами кнута.

На маленьком островке Апамама им наносит визит сам король, а затем два европейца: шотландский торговец и его помощник. Братьев хорошо принимают, заключается удачная торговая сделка.

Шхуна снимается с якоря (немного поспешно, так как пробегает неприятный шумок в порту), захватив с собой пассажиров, среди которых присутствует прекрасная креолка… оплачивающая проезд натурой.

Остановка на острове Пингела. Здесь происходит забавная история:

«На Пингеле, — пишет Александр-Леон, — я высадил пассажиров. Так как местный король и миссионеры предложили мне купить у них копры, то я пришвартовал корабль к торчащему из воды камню, закинув за него якорь. На палубе сновало много народу, и я наказал своему брату следить, чтобы у нас ничего не украли, пока я буду заключать сделку с королем».

Но кража все-таки произошла.

Тогда Александр-Леон поворачивается к королю:

«Я сказал ему, что оставляю его на борту шхуны как заложника, и пригрозил ему моим винчестером. Он немедленно отправил на берег миссионера, который вскоре вернулся с украденными вещами. Я принял извинения короля, и дело тем и закончилось. Правда, я потребовал прогнать с палубы всех набежавших сюда людей».

Но хорошая жизнь авантюристов уже заканчивалась. На Понапе их поджидала катастрофа: донос и неопровержимые улики.

ЧЕСТЬ И УБИЙСТВА

Несмотря на очевидные улики, братья Рорик пытаются все отрицать. Единственное, что им удается, это скрыть их настоящее происхождение: они не хотят, и это прекрасно, чтобы их бесчестие легло пятном на их бельгийскую семью, на их мать. Они сказались уроженцами Трансвааля.

Сначала арестованных доставили в Манилу. Но украденная шхуна была «офранцужена», то есть выдавалась за французскую территорию, и они должны предстать перед французским военно-морским трибуналом, применявшим для расследования подобных дел международный морской кодекс. Они оказываются на скамье подсудимых в Сайгоне. Затем их переправляют в Тулон и, наконец, в Брест, где и должен состояться суд.

Здесь они перестают отрицать, что они — «братья Рорик», и признают факт подделки документов на шхуну. Но они решительно отвергают обвинения в убийствах. Братья предоставляют суду бортовой журнал, который теперь перед нами.

«Первая жертва: капитан Техахе. 4 января мы стояли на якоре с наветренной стороны пустынного острова. Господин Гибсон приказал экипажу заготовить дров. Техахе, который должен был сопровождать своих людей, взял с собой на берег револьвер „бульдог“, чтобы подстрелить нескольких птичек. Экипаж вернулся через пару часов, и мы возобновили наш путь. На следующий день в полдень я сверил наше расположение по карте. Я рассчитывал увидеть остров ночью. В восемь часов вечера Техахе уселся на крыше кормовой каюты и во весь голос начал кричать своим матросам, находившимся на носу корабля: „Туа, туа те атуа“, созывая их на корму для вечерней молитвы. До сих пор молитвы проходили на палубе. Этим вечером Техахе устроился на лестнице, ведущей в каюту. Я только что заступил на вахту. Мне пришлось прервать молитву и сказать Техахе, что это не очень любезно с его стороны так вести себя и орать во все горло рядом с кроватью моего брата, который тяжело болен. Я запретил ему впредь устраивать такой шум, разве что вдали от каюты. Господин Гибсон поддержал мои слова и признал вину Техахе.

Чуть позже я развернул корабль на некоторый угол правым бортом по ветру и остался один на палубе с двумя вахтенными матросами. Руль был поднят в десять вечера. Я сверился с показаниями лага и, боясь слишком близко подойти к земле, удвоил бдительность. Вести шхуну было очень легко. Корабль обладал способностью самому управлять своим движением, без человека, поворачивающего румпель в зависимости от натянутости парусов.

Я пошел на нос шхуны, откуда заметил землю на расстоянии примерно трех миль от нас. Я сразу вернулся назад, чтобы сверить координаты земли по компасу, и тут заметил, что человек у руля по имени Манеики спит глубоким сном. Я схватил швабру, которая свешивалась через борт рядом с отхожим местом, и стукнул ею матроса по лицу. Мгновенно проснувшись и подскочив от испуга, он убежал и почти тотчас же вернулся в сопровождении всего экипажа. По их внешнему виду я мог заключить, что они имели дурные намерения на мой счет, так как успели вооружиться стойками от тента. Я бросил руль, который только что взял из рук заснувшего человека, и, открыв иллюминатор каюты брата, схватил мой револьвер, который лежал в известном мне месте.

Я выстрелил в воздух, крикнув приближавшимся матросам:

— Eeha?

Они остановились перед кухней. В этот момент я увидел Техахе, поднимающегося на корму, перешагивая край крыши каюты. Он не сказал мне ни слова, находясь, безусловно, под впечатлением, произведенным на него нашей жесткой беседой по поводу его молитвы.

Он поговорил со своими людьми несколько секунд; я мог только уловить слова „папа, поупоу“. Повернувшись ко мне, он поднял руку и нацелил на меня свой револьвер. Пуля пролетела мимо, я отчетливо услышал щелчок спускового курка. Я поспешил на крышу кормовой каюты, стараясь по возможности быстрее сдвинуть крышку верхнего люка, когда мой противник, спохватившись, ударил меня по руке, в которой я держал револьвер, что явилось причиной второго выстрела, к счастью, никого не задевшего.

Я прокричал внутрь каюты через люк:

— Gibson, come on deck! There is mutiny on board! (Гибсон, скорей на палубу! Бунт на корабле!)

Не успел я произнести эти слова, как услышал новый щелчок взвода курка „бульдога“, направленного Техахе в мою сторону. Чтобы напугать его и заставить отказаться от своего намерения, я нацелил на туземца мой револьвер, готовый выстрелить в любую секунду, и прокричал:

— Stop that game or I’ll shoot you! (Прекрати эти игры, иначе я убью тебя!)

Он бросил свой пистолет мне в голову. Я вовремя пригнулся, и оружие упало на вахтенную скамью. Матросы убежали и скрылись в трюме, а Техахе перемахнул через борт как раз в тот момент, когда на палубе появился Гибсон».

СЕРИЯ ЖЕРТВ

«Вторая жертва: Гибсон. Я бросился к рулю, чтобы повернуть корабль до конца вправо, подставив его ветру, и попытаться выловить Техахе из воды. Господин Гибсон спросил меня, что произошло. Я в двух словах рассказал ему о нападении Техахе, и все, что он мне ответил, было:

— The bloody fool! (Проклятый мерзавец!)

Он поднялся на ют, чтобы попытаться увидеть в море Техахе. Корабль разворачивался другим бортом без изменения положения парусов. Так как тали, удерживающие тросы и канаты парусов грот-мачты, были закреплены на левом борту, то все эти паруса перекосились. Я побежал на левый борт ослабить натяжение канатов. Гибсон прокричал мне:

— That’s right, that’s right! (Все нормально, все нормально!)

Но внезапно один из стропов, удерживавших паруса грот-мачты, порвался, паруса вместе со своим бом-реем рванулись со страшной силой, вырвав на мгновение из моих рук канат, который мне удалось все-таки снова кое-как закрепить. Бедняга Гибсон получил сильный удар бом-реем. Его выбросило в море на расстояние несколько метров от корабля, и он исчез под водой так быстро, что я даже не услышал никакого крика. Я подбежал к защитному заслону, надеясь успеть помочь ему, но он больше не появился над водой.

Что касается Техахе, то его я тоже больше не видел. Я предположил, что корабль прошел над его телом. В течение всего этого времени ни экипаж, ни кок не появились на палубе. Я оставил руль и паруса в том положении, в каком они находились, и приказал коку подняться на палубу. Я обвинил его в трусости, сказав ему, что если бы он поднялся на палубу вместе с господином Гибсоном, то последний был бы жив. Вероятно даже, нам удалось бы вытащить из воды Техахе, так как все вместе мы успели бы вовремя ослабить канаты парусов. Трус ответил мне:

— Я так испугался, капитан! Да и никто меня не звал!

Корабль, подчиняясь рулю, окончательно развернулся другим бортом, И мы оказались против ветра; тогда я вновь вернул руль в прежнее направление. Я велел коку предупредить меня, если матросы вновь покажутся на корме и внимательно прислушиваться, не раздастся ли крик в море с какой-нибудь стороны корабля.

Третья жертва: пассажир. 7 января, после утреннего кофе, мой брат сказал мне, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы нести вахту, и поднялся на палубу к семи часам. Я уже засыпал, когда он позвал меня. Он сказал, что один из наших людей только что ему доложил о смерти пассажира. „Умер? Но почему?“ — удивился я. Так как я сразу собрался идти на нос корабля, брат посоветовал мне сначала вооружиться, опасаясь очередного сюрприза. Я взял револьвер и приказал вынести на палубу умершего, завернув его в простыни. Я велел положить его в тень на решетку люка и отправил кока на поиски зеркала, чтобы проверить, дышит ли еще наш несчастный пассажир. После того, как я констатировал смерть, я приказал накрыть покойника французским флагом. Я поинтересовался о причине его неожиданной смерти. Мне ответили, что он уже долго болел; лично я этого не замечал, так как пассажир никогда не выходил на палубу.

Ветер стих настолько, что шхуна почти не продвигалась вперед; так как мы находились еще на большом расстоянии от Таити, то было решено похоронить пассажира в море. В полдень мы приспустили флаг в знак траура и я поручил одному матросу прочитать отрывок из канакской библии; весь персонал корабля присутствовал на церемонии, кроме моего брата, который был у руля. Привязав балласт к ногам усопшего, мы аккуратно опустили его тело в море.

Последние жертвы: четыре матроса. Чтобы немного взбодрить людей, я попросил кока налить всем по стаканчику. Он принес ром; я налил себе первый стакан, а второй протянул Жозефу, который отказался пить; тогда кок сам залпом выпил его стакан. Матрос у руля с жадностью выпил свой стакан рома, и кок направился предложить выпить трем другим членам команды. Двое из них отказались от рома, и налитый стакан был отдан пожилому матросу. Брат сказал мне, что, действительно, эти два туземца никогда не пьют алкогольные напитки, что меня очень удивило.

На следующий день брат заявил мне, что способен выполнять все свои постоянные обязанности на корабле. Он практически выздоровел. Этим вечером я заступил на вахту с восьми часов до полуночи: я рассчитывал ночью увидеть Таити. Около одиннадцати с половиной часов я действительно увидел остров перед нами по правому борту и немедленно лег в дрейф. Я не узнавал остров, но был уверен, что это не Таити. Я возвратил на место лаг и так как оставалась еще добрая четверть часа до заступления на вахту моего брата, я ждал до полуночи, прежде чем разбудить его. В полночь я спустился и сказал ему, что вижу землю, но это не Таити. Мы поднялись на палубу в сопровождении кока. Мы поменяли угол разворота руля, и я прокричал команду: „Draw away“, чтобы вахтенный матрос отдал канаты. Но никакого ответа я не получил.

Тогда я отправил кока на пост, чтобы разбудить горе-моряков, но он вернулся со словами:

— На носу никого нет, капитан.

— Как? — воскликнул я. — Никого нет на носу корабля! Где же люди?

Я крикнул в сторону вахтенного поста, но по-прежнему никто не отвечал. Так как было темно, я зажег фонарь, спустился на пост и удостоверился, что здесь нет ни души. Я вновь поднялся на палубу, заглянул в кормовую каюту, в камбуз, потом во все закоулки, но никого не нашел. Я обшарил трюмы, но безрезультатно. Это было очень странно. Когда я опять поднялся на палубу, кок доложил мне:

— Черт возьми, капитан, не хватает двух весел. Люди, видимо, спрыгнули за борт и уплыли к этому острову.