Поведенческие защиты против драйвов, аффектов и желаний

Уничтожение сделанного — основной защитный механизм для того вида компульсивности, который имплицирован в обсессивно-компульсивной симптоматике и личностной структуре. Компульсивные люди уничтожают сделанное посредством совершения действий, имеющих бессознательное значение искупления вины или магической защиты. Разновидности сугубо вредоносного компульсивного поведения — пьянство, переедание, употребление наркотиков, пристрастие к азартным играм, покупкам или сексуальным приключениям — более характерны для пациентов пограничного или психотического уровня компульсивной организации, хотя они встречаются и у невротиков.

Компульсивность отличается от импульсивности тем, что некое специфическое действие повторяется в стереотипной форме снова и снова, более настойчиво. Компульсивные действия отличаются также от “отыгрывания”, строго говоря, тем, что они явно движимы потребностью приобрести власть над непережитым прошлым путем повторного его воссоздания*.

Компульсивная деятельность свойственна всем нам: ведь мы доедаем то, что лежит на тарелке, когда уже не испытываем чувства голода; занимаемся уборкой, когда следовало бы готовиться к экзамену; критикуем кого-то, кто нас оскорбляет, даже если нам хорошо известно, что единственное, чего можно таким образом добиться, — нажить себе врага; кидаем еще одну, “последнюю”, монетку в игральный автомат. О каких бы компульсивных паттернах ни шла речь, всегда бросается в глаза несоответствие между теми чувствами, которые побуждают человека к действию, и теми разумными соображениями, в соответствии с которыми следовало бы действовать. Компульсивная деятельность может приносить вред или пользу: компульсивной ее делает не деструктивность, а чрезмерная вовлеченность. Вероятно, такой человек, как Флоренс Найтингейл, мог компульсивно заботиться о людях, Дана Карвей — возможно — компульсивно смешить их. Люди редко приходят лечиться от своей компульсивности, если она работает в их пользу. Они приходят именно тогда, когда она создает им проблемы. Знание компульсивной организации пациента может помочь терапевту в лечении, какой бы вид терапии ни был выбран.

Компульсивные действия часто несут в себе бессознательное значение уничтожения совершенного преступления. Леди Макбет с ее мытьем рук — знаменитый литературный пример подобной динамики, хотя в этом случае преступление было совершено в реальности. В большинстве же случаев преступления существуют только в фантазиях компульсивных людей. Одна из моих пациенток, замужняя женщина, врач-онколог, прекрасно знавшая, что СПИД не передается при поцелуях, чувствовала непреодолимую потребность снова и снова проверяться на ВИЧ после того, как целовалась с мужчиной, с которым ей хотелось завести любовную связь. Даже те компульсивные действия, которые явным образом лишены связи с виной, восходят ко взаимодействиям, рождающим чувство вины. Например, многие люди, компульсивно моющие тарелки, в детстве чувствовали себя виноватыми по той причине, что им случалось выбрасывать еду, в то время как столько людей в мире голодает.

Компульсивное поведение выдает и бессознательные фантазии о всемогущественном контроле. Эта динамика связана с попытками пациента предупредить преступления путем установления контроля (отсюда, например, вытекает потребность в отмене совершенного действия). Эти преступления берут свое начало в убеждениях, зарождающихся еще до того, как мысли и поступки получают разграничение. Если я считаю свои фантазии и побуждения настолько опасными, что они становятся эквивалентны могущественным действиям, я буду пытаться сдержать их равным по силе противодействием. Для дорациональных когниций (примитивное процессуальное мышление) собственное “я” — центр мира: то, что случается со мной, — результат моей собственной деятельности, а не случайных поворотов судьбы. Игрок в бейсбол, каждый раз перед матчем совершающий некий ритуал; беременная женщина, собирающая и снова распаковывающая чемодан, собираясь в клинику, — все эти люди на каком-то уровне думают, что смогут контролировать неконтролируемое, если только сделают все правильно.

 

Реактивное образование

 

Фрейд полагал: добросовестность, привередливость, бережливость и усердие обсессивно-компульсивных личностей являются реактивными образованиями, направленными против желания быть безответственными, грязными, беспутными, расточительными, недисциплинированными. В сверхответственности обсессивных и компульсивных пациентов можно усмотреть нечто от той склонности, против которой они борются. Например, упорную рациональность обсессивной личности можно рассматривать как реактивное образование против суеверного, магического мышления, которое не полностью скрыто обсессивными защитами. Человек, упорно сидящий за рулем, усталый и измученный, обнаруживает свое убеждение, что предотвращение катастрофы зависит от того, будет ли он сидеть за рулем, а не от сочетания внимательного вождения с благоприятным стечением обстоятельств. Упорно удерживая в своих руках всю полноту контроля, он на самом деле вопиющим образом утрачивает контроль.

В главе 6 я уже говорила о реактивных образованиях как о защите от противоположной, попустительской тенденции. В работе с обсессивными и компульсивными людьми мы сталкиваемся с их фиксацией на обеих сторонах конфликтов между сотрудничеством и бунтом, инициативностью и ленью, чистоплотностью и неряшливостью, порядком и беспорядком, экономностью и расточительностью и так далее. У каждой компульсивно организованной личности есть какая-нибудь черта, связанная с беспорядочностью. Во внутреннем мире людей, которые выглядят образцами добродетели, всегда найдется парадоксальный островок разврата: известный теолог Пауль Тиллих имел огромную коллекцию порнографии; Мартин Лютер Кинг-младший был большим любителем женского пола.

Люди, которые изо всех сил стремятся быть непоколебимо честными и ответственными, возможно, борются с искушениями более сильными, чем те, с которыми обычно сталкивается большинство из нас. Если это так, нас не должно удивлять, что они лишь отчасти способны противостоять импульсам, которые их так пугают.

Объектные отношения обсессивных и компульсивных личностей

 

Как известно, родители и опекуны людей, развивающихся в обсессивном и компульсивном направлениях, задают высокие поведенческие стандарты и требуют, чтобы дети с раннего возраста им подчинялись. Они стремятся проявлять твердость и настойчивость, вознаграждая за хорошее поведение и наказывая за проступки. Если их отношение в целом основано на любви, их дети получают эмоциональное преимущество: сформированные у них защиты ведут их в направлении, отвечающем педантичным устремлениям родителей. Традиционная американская система воспитания детей закономерно порождает появление обсессивных и компульсивных личностей, предъявляющих к себе высокие требования и способных планомерно добиваться своих целей, что нашло подтверждение в классических исследованиях Мак-Клиланда по мотивациям достижений (McClelland, 1961).

Когда же родители чрезмерно строги или начинают слишком рано требовать от детей послушания, обвиняют их не только за неприемлемое поведение, но и за соответствующие чувства, мысли, фантазии, тогда обсессивные или компульсивные способы адаптации детей могут стать проблемой. Один из моих пациентов воспитывался несколько лет в суровой протестантской семье, отличавшейся глубокими религиозными убеждениями, в которой, тем не менее, не было места сильной любви и привязанности. Родители надеялись, что сын станет священником, и с раннего возраста начали вести с ним работу по искоренению искушений и изгнанию греховных мыслей. Такой педагогический метод действительно избавил его от сомнений: он с легкостью присвоил себе ту нравственно-возвышенную роль, в которой они так жаждали видеть его — до тех пор, пока не достиг пубертата. Тут оказалось, что сексуальные искушения — совсем не та абстрактная опасность, как он представлял себе раньше. Тогда он стал относиться к себе чрезмерно строго, занимался бесконечными рационалистическими рассуждениями на темы сексуальной морали и прилагал героические усилия, борясь с эротическими чувствами, от которых другой человек, испытывая их, мог бы просто получать удовольствие.

С точки зрения объектных отношений обсессивных и компульсивных людей, примечательно, что проблема контроля находится в центре внимания в семьях, из которых они происходят. В то время как Фрейд описывал анальную стадию как стадию, порождающую прототипическую борьбу волеизъявлений, исследователи объектных отношений подчеркивали: родители, чрезмерно контролирующие детей в отношении туалетных навыков, возможно, так же строго контролируют и проявления детей на оральной и эдиповой стадиях, да и на всех последующих тоже. Мать, устанавливающая законы в ванной комнате, вероятно, должна и кормить ребенка по расписанию и требовать, чтобы он спал в специально отведенное для него время. Она должна и подавлять многие формы его двигательной активности, запрещать мастурбацию, настаивать на соблюдении конвенциональных ролей в сфере сексуального поведения, наказывать за свободу выражений и так далее. Отец, способный своими запретами спровоцировать регрессию с эдиповых на анальные отношения, вероятно, был также сдержан в эмоциях по отношению к своему ребенку, строг с ним в то время, когда он начинал ходить, и авторитарен в его школьные годы.

Среди семей, воспитывающих обсессивно-компульсивных детей, есть семьи старого образца, где контроль по большей части выражается в морализировании, в вызывающих чувство вины высказываниях типа: “Меня огорчает, что ты недостаточно ответственный человек: не кормишь вовремя собаку”; “Такая большая девочка, как ты, должна быть более послушной”; “Тебе бы понравилось, если бы с тобой кто-нибудь так обращался?” Морализирующие высказывания плодятся по этим образцам. Свои собственные действия родители объясняют с точки зрения того, что это правильно (“Мне не доставляет удовольствия наказывать тебя, но это для твоей же пользы”). Продуктивное поведение ассоциируется с добродетелью, как, например, “спасение через работу” в теологии кальвинизма. Идеи самоконтроля и ожидающего в будущем вознаграждения в высшей степени приветствуются.

До сих пор существует много семей, устроенных по данному образцу, однако в постфрейдовскую эпоху получили большое распространение идеи, что чрезмерно моралистическое воспитание ведет к подавлению личности (в сочетании с опасностями и катаклизмами ХХ века, наводящими на мысль, что лучше “брать, пока есть возможность”, чем ждать отсроченного вознаграждения). Эти идеи настолько изменили педагогическую практику, что в настоящее время можно встретить меньше обсессивно-компульсивных людей, озабоченных вопросами морали (тип, весьма распространенный во времена Фрейда). Множество современных семей, сосредоточенных на проблеме контроля, воспитывает обсессивные и компульсивные паттерны скорее при помощи чувства стыда, чем вины. Сообщения, посылаемые ребенку, типа: “Что про тебя будут думать люди, если ты будешь такая толстая?”; “Другие дети не захотят с тобой играть, если ты будешь так вести себя”; “Ты никогда не поступишь в институт, если не будешь лучше учиться” — становятся, по многочисленным наблюдениям клиницистов и социологов, более распространенными, чем взаимодействия с центром тяжести на проблемах совести и моральных основах поведения.

Это изменение нужно учитывать при работе с современными обсессивными и компульсивными психопатологиями — такими, как расстройства, связанные с приемом пищи (нервная анорексия или булимия уже были известны на рубеже веков, но они, несомненно, были гораздо менее распространены). Фрейдовский взгляд на компульсивность, более традиционный, недостаточен для описания аноректической и булимической компульсивности. Теоретиками нарциссических объектных отношений были разработаны формулировки более основательные, чем у Фрейда, и более полезные в клиническом отношении (Yarock, 1993). Данное замечание справедливо также в отношении многих случаев алкоголизма, злоупотребления наркотиками, пристрастия к азартным играм и других поведенческих нарушений, в основе которых лежит не моралистически-обсессивно-компульсивная организация личности в фрейдовском понимании, а нарциссически-перфекционистская, получившая известность благодаря недавним исследованиям.

Типы воспитания, развивающие чувство вины и чувство стыда, развивают и разные типы супер-Эго, и разные типы объектных отношений. Традиционно обсессивно-компульсивная личность была более мотивирована чувством вины, нежели чувством стыда, хотя последнее и было свойственно ей при “потере контроля”. Наиболее ранние психоаналитические исследования обсессивно-компульсивной динамики касались людей, мотивированных чувством вины, и то, что считается обсессивно-компульсивной структурой характера в классическом понимании (по DSM и др.), связано именно с данным психологическим типом. Таким образом, клиницисты должны в первую очередь чувствовать различие между традиционными обсессивно-компульсивными типами и более нарциссически структурированными личностями, также использующими обсессивные и компульсивные защиты.

Еще один тип семейных условий, влияющих на формирование обсессивно-компульсивных людей, замеченный в психоаналитической практике, диаметрально противоположен сверхконтролирующей, моралистической разновидности. Некоторые дети получают в семье так мало представлений о чистоте и бывают настолько заброшены окружающими взрослыми, которые не обращают на них внимания, что, ставя целью самовоспитание и развитие собственными силами, они начинают руководствоваться идеализированными критериями поведения и чувствования, почерпнутыми из культуры вне дома. Эти стандарты, будучи абстрактными и не находящими реального проявления в поведении людей, близко знакомых такому заброшенному ребенку, скорее всего, слишком суровы. Их трудно корректировать с помощью человеческого чувства соразмерности. Например, один из моих пациентов вырос в доме, где никто ничего не мог сделать: отец-алкоголик обычно пребывал в состоянии меланхолии, а обезумевшая мать работала с утра до ночи. При этом крыша протекала, сорняки разрастались, грязная посуда залеживалась в раковине. Мальчик испытывал чувство глубокого стыда за беспомощность своих родителей, которая всем бросалась в глаза. Сильнейшим мотивом, определившим его развитие, стало желание воспитать в себе противоположные качества: мальчик хотел стать организованным, умелым, ответственным. Успешно работая в качестве налогового консультанта, он превратился в заядлого трудоголика и жил в страхе, боясь, как бы люди не обнаружили, что он пускает им пыль в глаза, а на самом деле он такой же неумелый, как его отец и мать.

В ранней психоаналитической литературе феномен развития обсессивно-компульсивного характера у детей, брошенных родителями, пользовался большим интересом, поскольку он поставил под сомнение фрейдовскую модель формирования супер-Эго, где постулируется наличие властного, авторитарного родителя, с которым идентифицируется ребенок. Многие аналитики обнаружили, что к их пациентам с самым жестким супер-Эго родители относились небрежно, наплевательски (Beres, 1958). Они сделали вывод, что пациент берет за образец некий выдуманный образ, отличный от родительского, и представляет обсессивно-компульсивную динамику, особенно в том случае, если обладает сильным, агрессивным темпераментом, проецируемым на этот образ. Впоследствии Кохут и другие сэлф-психологи сделали похожие наблюдения, при том что ставили акцент на идеализации.

Обсессивно-компульсивное собственное “Я”

В соответствии с традиционным употреблением терминов, я ограничусь в данном разделе описанием проявлений Я-концепции и самоуважения, преобладающих в классической обсессивно-компульсивной личностной структуре, основанной на чувстве вины. Материал, касающийся больше психологических типов, базирующихся на чувстве стыда и включающих обсессивно-компульсивные черты, изложен в главе 8. Обсессивные и компульсивные люди озабочены проблемами контроля и твердых нравственных принципов, причем для них характерна тенденция определять нравственные принципы в терминах контроля. Так, правильное поведение для них сводится к тому, чтобы удерживать агрессию, похоть и те части самих себя, которые пребывают в самом плачевном состоянии, в строгой узде. Они нередко бывают глубоко религиозны, трудолюбивы, самокритичны и обязательны. Эти люди достигают самоуважения, отвечая требованиям интернализованных родительских фигур, задающих им высокие стандарты поведения, а иногда и образа мыслей. Они склонны испытывать беспокойство, особенно в те моменты, когда от них требуется совершить выбор: ситуация, где акт выбора содержит в себе “роковые” подтексты, может мгновенно парализовать таких людей.

Подобного рода паралич — одно из наиболее тяжелых проявлений отвращения обсессивных людей к совершению выбора. Порой это приводит к неприятным последствиям. Ранние аналитики назвали данный феномен “манией сомнения”. Преследуя цель оставить себе открытыми все варианты выбора для контроля (в своей фантазии) всех возможных исходов ситуации, эти люди в конечном итоге не оставляют себе никакого выбора. Я знала одну обсессивно-компульсивную женщину, которая, ожидая ребенка, наблюдалась у двух разных акушеров, принадлежавших к двум разным медицинским центрам, с диаметрально противоположными взглядами на роды. В течение всей беременности эта женщина размышляла и прикидывала, какого специалиста и какие условия лучше выбрать. Когда настало время рожать, вопрос еще не был решен. Она так долго думала, точно ли в ее положении ей пора отправляться в клинику и в какую именно, что внезапно выяснилось: рожать надо срочно. Женщина попала в ближайшую к дому клинику, где роды принял дежурный врач. Все ее усилия и заботы оказались бесполезными, когда в конце концов сама жизнь продиктовала решение.

Это только один из примеров того, как люди с обсессивной структурой характера стремятся отложить принятие решения до тех пор, пока не будет найдено “идеальное” (не сопровождающееся чувствами вины и неуверенности) решение. Типичный для них случай — когда они приходят в терапию, чтобы она помогла им сделать выбор между двумя сексуальными партнерами, двумя альтернативными учебными программами, двумя возможностями устроиться на работу и тому подобное. Страх, испытываемый такими пациентами при принятии “неверного” решения, в сочетании с тенденцией уложить этот процесс в рамки исключительно рациональных терминов (для них типичны списки аргументов “за” и “против”), нередко становится для терапевта искушением, побуждая его высказать суждение, какое решение предпочтительнее. На это обсессивный пациент незамедлительно отвечает контраргументами. Хорошо известное “Да, но...”, характерное для данного типа людей, можно интерпретировать, по крайней мере, отчасти, как попытку избежать вины, неизбежно следующей за совершением действия. Одно из неприятных последствий такой психологии — тенденция откладывать и отсрочивать исход дела, пока внешние обстоятельства — отказ партнера или истечение крайнего срока — не начнут определять направление действий. Таким образом, изо всех сил стремясь сохранить свою автономию, они в конечном счете полностью теряют ее, — стандартный невротический способ разрешения ситуации.

Людям компульсивной организации свойственна та же проблема вины и автономии, но решают они ее в противоположном направлении: они начинают в действие еще до рассмотрения альтернатив. Если обсессивные люди откладывают и размышляют, то компульсивные несутся вперед. В некоторых ситуациях, как представляется компульсивным личностям, от них требуется определенное поведение. Их действия не всегда бывают глупыми или саморазрушительными (они могут стучать по дереву, чтобы не сглазить, или прыгать в постель каждый раз, как только ситуация становится слегка сексуально окрашенной). Некоторым личностям свойственно компульсивно оказывать помощь другим. Дарли и Бетсон (Darley and Batson, 1973) исследовали альтруистическое поведение в ходе эксперимента “Добрый самаритянин”. Человек, изображавший больного, лежал на пути студентов теологического факультета, идущих на экзамен. Была выделена группа субъектов, которые “не могли оставить этого парня одного: чтобы оказать ему помощь, им пришлось дать крюк в целую милю” (Бетсон, из личной беседы, 1972)*.

Некоторые водители рискуют собственной безопасностью и разбивают автомобиль, желая избежать столкновения с животным. Настолько автоматическим бывает их компульсивное побуждение к сохранению жизни.

Компульсивное желание действовать в такой же степени сказывается на автономии человека, как и обсессивное желание избежать деятельности. Инструментальное мышление и экспрессивное чувствование в равной мере вводят человека в заблуждение, мешая ему сделать настоящий выбор. Выбор подразумевает ответственность за свои действия, а ответственность предполагает, что чувства вины и стыда достигают уровня, который можно выносить. Чувство вины, не носящее невротического характера, представляет собой естественную реакцию на превышение власти, а чувству стыда человек подвержен в тех случаях, когда его застают за совершением некоторых умышленных действий. Но обсессивные и компульсивные люди испытывают настолько глубокие и иррациональные чувства вины и стыда, что не могут вытерпеть дополнительной порции этих чувств.

Как уже было отмечено выше, обсессивные люди ищут опору для самоуважения в “думании”, компульсивные — в “делании”. Когда обстоятельства затрудняют возможность успешного выполнения этой, базовой для них, деятельности (докапываться до смысла или совершать некие действия), они впадают в депрессию. Потерять работу — несчастье для большинства людей, но это становится просто катастрофой для компульсивного человека, поскольку работа для него — главнейший источник чувства собственного достоинства. У обсессивно-компульсивных пациентов, принадлежащих к типу, над которым довлеет чувство вины, наблюдается гораздо более тяжелая депрессия, чем у клиентов нарциссического типа (см. главу 11). У последних активно отрицательная (неконтролируемая, деструктивная) Я-концепция становится доминирующей.

Обсессивные и компульсивные люди боятся собственных враждебных чувств и бывают чрезмерно самокритичны, мучая себя за агрессивные проявления — как истинные, так и мнимые. В зависимости от содержания тех сообщений, которые были получены ими в семьях, они могут так же переживать по поводу своей одержимости похотью, жадностью, тщеславием, ленью, завистью и так далее. Вместо того, чтобы основывать самоуважение или самоосуждение исключительно на своих поступках, они, как правило, сами рассматривают эти чувства как предосудительные. Они напоминают моральных мазохистов, с которыми их объединяет чрезмерная совестливость и склонность испытывать негодование. Эти люди также нередко развивают у себя нечто вроде тайного тщеславия, гордясь тем, какие суровые требования они сами к себе предъявляют. Они ценят самоконтроль превыше большинства других добродетелей, подчеркивая и такие достоинства, как дисциплина, порядок, надежность, преданность, собранность и упорство. То обстоятельство, что такие пациенты с трудом соглашаются даже на время выпустить из рук контроль, умаляет возможность проявления их способностей в таких сферах, как сексуальная жизнь, игра, юмор и вообще в любой спонтанной деятельности.

И, наконец, обсессивно-компульсивные люди известны тем, что предпочитают восприятию аффективно нагруженного целого рассмотрение отдельных деталей (Shapiro, 1965). Люди с обсессивной психологией различают в песне каждое слово и не воспринимают музыку. Пытаясь обойти общий смысл какого-то решения или ощущения, понимание которого чревато усилением чувства вины, они фиксируются на специфических подробностях или подтекстах (“Что, если...”). Выполняя тест Роршаха, обсессивные субъекты избегают ответов, основанных на целостном восприятии, и излагают все возможные интерпретации мельчайших деталей чернильных пятен. Согласно известной поговорке, они за деревьями не могут (а бессознательно — не хотят) увидеть леса.

Перенос и контрперенос с обсессивными и компульсивными пациентами

 

Обсессивные и компульсивные личности стремятся быть “хорошими пациентами” (за исключением тех, кто находится на нижнем уровне континуума развития: они ставят перед терапией труднопреодолимые препятствия, возникающие вследствие их ригидной изоляции или же компульсивности, побуждающей к немедленным действиям). Они серьезны, сознательны, честны, мотивированы и способны к упорной работе. Тем не менее, они известны как трудные пациенты. Эта слава закрепилась за ними. Для обсессивных клиентов типично воспринимать терапевта как заботливого, но требовательного и осуждающего родителя, по отношению к которому проявляются сознательная уступчивость и бессознательное противодействие. Несмотря на всю свою обязательность и готовность к сотрудничеству, в их сообщениях содержится оттенок раздражительности и критичности. В ответ на комментарии терапевта относительно этих чувств они обычно отрицают их.

Как было впервые замечено Фрейдом, в денежных вопросах обсессивные пациенты склонны вступать в споры — как явным образом, так и более тонко — а также контролировать, критиковать и обижаться. Они с нетерпением ждут, когда терапевт закончит говорить, и прерывают его, не дождавшись конца фразы. На сознательном уровне они в высшей степени невинны, не подозревая о своей негативной настроенности.

Несколько лет назад у меня был пациент с обсессивно-компульсивной симптоматикой такого типа и такой интенсивности, с какими часто сталкивался Фрейд. Это был студент из Индии, будущий инженер, совершенно потерянный и в чуждом окружении тоскующий по дому. В Индии почтительное отношение к авторитетам является всячески культивируемой нормой; в инженерном деле компульсивность представляет собой адаптивное и одобряемое качество. Но даже по стандартам этих, сравнительно обсессивно-компульсивных референтных групп, его склонность к ритуалам и пережевыванию умственной жвачки была чрезмерна. Он просил меня четко сообщить ему, как прекратить этот процесс. Я изменила формулировку и поставила задачу: понять чувства, предшествующие его действиям. Мой пациент пришел в явное смятение. Я сделала предположение: возможно, он расстроен оттого, что предложенная мною формулировка его проблемы не дает быстрого, авторитарного решения? “Нет, что вы!” — упорно отвечал молодой человек. Он был уверен, что я знаю лучше, и был настроен по отношению ко мне исключительно позитивно.

Явившись на следующей неделе, мой пациент стал допытываться у меня, как “научно” определить психотерапию. “Это похоже на физику или на химию, на точные науки?” — спрашивал он. “Нет, — отвечала я, — психотерапия не настолько точная, дисциплина, она во многом напоминает искусство”. “Понимаю”, — и он задумчиво нахмурил брови. Тогда я поинтересовалась, беспокоит ли его то обстоятельство, что моя профессия представляет собой не такую уж точную науку. “Нет, что вы!” — упорствовал он, рассеянно выравнивая стопку бумаг, лежащих на краю стола. Я спросила, не мешает ли ему беспорядок у меня в кабинете? — “Нет, что Вы! Ведь совершенно очевидно, — добавил он, — что у Вас творческий склад ума”. На третьей сессии молодой человек прочел мне лекцию о том, что в Индии все по-другому, отвлеченно выражая удивление, как мог бы работать с ним психиатр в его стране. Я продолжала, спросив, появляется ли у него иногда желание, чтобы я больше узнала о культуре его страны или, может быть, ему хотелось бы видеть перед собой терапевта-индуса? — “Нет, что Вы!” Он был абсолютно мной доволен.

По страховому полису моему пациенту полагалось получить восемь психотерапевтических сессий. На нашей последней встрече я слегка поддразнивала его, и мне удалось заставить клиента допустить следующую мысль: иногда его будут немного раздражать и я, и моя терапия. Но не злить и даже не сердить, а просто слегка беспокоить. Я решила, что лечение в целом потерпело провал, хотя и не ожидала большего результата за восемь встреч. Но два года спустя молодой человек появился снова и рассказал мне, что после нашей встречи много думал о своих чувствах, особенно о раздражении, гневе и печали, испытываемых из-за разлуки с родиной. Когда он разрешил себе эти эмоции, его обсессивно-компульсивная симптоматика пошла на убыль. В типичной для данной клинической группы манере, он нашел доступ к своим чувствам, контролируя инсайты, полученные в ходе терапии; его личная независимость поддерживала в нем самоуважение.

Читатель может прийти к выводу, что в контрпереносе с обсессивным пациентом мы нередко ощущаем скуку и нетерпение, желание встряхнуть его, заставить открыться элементарным чувствам, поставить ему вербальную “клизму” или потребовать, чтобы он “либо сходил в туалет, либо слезал с горшка”. Сочетание сознательной покорности и мощного бессознательного стремления к саботажу может довести до бешенства. Терапевты, которые лично не имеют склонности рассматривать аффект как очевидную слабость или недостаток дисциплины, бывают озадачены тем обстоятельством, что обсессивные личности стыдятся аффекта и сопротивляются признать его. Иногда некоторые из них даже чувствуют, как сокращается мышца ректального сфинктера в знак идентификации с судорожно сжатым эмоциональным миром пациента (согласующийся контрперенос), или же ощущают физическое напряжение, направленное на сдерживание ответного желания “выбить почву из-под ног” такого несносного человека (дополнительный контрперенос).

Атмосфера завуалированного критиканства, окружающая обсессивно-компульсивных людей, может обескураживать терапевта и подорвать процесс. Вдобавок терапевт быстро начинает скучать или дистанцироваться от беспрестанной интеллектуализации клиента. Работая с одним компульсивным мужчиной, я поймала себя на том, что воображаю себе его живущую своей жизнью и говорящую голову, в то время как тело будто бы было вырезано из картона в натуральную величину — подобно тем фигурам в парках с аттракционами, в которые люди просовывают голову, чтобы сфотографироваться.

Ощущения бессодержательности, скуки, забвения материала сессий, тем не менее, не обязательно сопровождают терапию обсессивных клиентов (эти ощущения обычны в случаях с нарциссическими пациентами, использующими обсессивные защиты). В их бессознательном обесценивании существует нечто, сильно связанное с объектными отношениями, и нечто трогательное в их попытках быть “хорошими” — настолько по-детски они стремятся к сотрудничеству и полагаются на терапевта. Сомнения относительно того, будет ли терапия иметь какой-то результат, типичны как для терапевта, так и для самого обсессивного или компульсивного пациента, особенно до того момента, как последний отваживается выразить подобные опасения терапевту. Но вся глубина упрямства обсессивного человека есть не что иное как способность оценить терпеливую, лишенную осуждения позицию терапевта, и в результате поддерживать общую атмосферу сердечности становится не таким уж и трудным делом.

Терапевтические рекомендации при диагнозе обсессивной или компульсивной личности

 

Первым требованием в работе с обсессивными и компульсивными пациентами является соблюдение обычной доброжелательности. Они, как правило, раздражают окружающих, не вполне понимая причины своего поведения, и с благодарностью относятся к тому, что их не наказывают за качества, способные сердить других людей. Их уязвимость для стыда в первую очередь требует понимания и интерпретации. Отказ терапевта давать советы, поторапливание пациента или критика за последствия его изоляции, уничтожения сделанного или реактивных образований продвигает процесс вперед и оживляет терапию лучше, чем более конфронтационные техники. Борьба за власть между терапевтом и обсессивным клиентом, рождающаяся из контртрансферентных импульсов, представляет собой обычное явление. Отсюда проистекает временная аффективная динамика, однако затягивание этой борьбы ведет только к воспроизведению ранних пагубных объектных отношений.

Старательно избегая того, чтобы терапевт напоминал требовательного, контролирующего родителя, следует учитывать, что пациент нуждается в сохранении теплых, сердечных отношений. Степень активности терапевта зависит от пациента: некоторые из обсессивных пациентов не дают терапевту вставить слова до самого окончания сессии, других охватывает замешательство и испуг, как только он замолкает. Создание эмоционального комфорта для пациента не следует смешивать с утратой контроля над ситуацией. Мы наносим вред самим себе, сохраняя молчание с человеком, который переживает это как давление или который чувствует себя покинутым, если к нему никто не обращается. Можно, в числе прочих вопросов, имеющих целью деликатное выяснение интересующей нас информации, спросить пациента и о том, как много следует говорить терапевту. Это позволит снять техническую проблему и принесет дополнительную пользу, поскольку поддержит в пациенте ощущение его автономии и реалистического контроля.

Исключение из правила — избегать советов и контроля — составляют те пациенты, чьи компульсивные действия явно опасны. Если терапевт имеет дело с саморазрушительными компульсивными действиями пациента, у него есть две возможности: либо он терпеливо и заботливо переносит то, что делает пациент, до тех пор, пока медленная интеграция терапевтической работы не уменьшит компульсивные побуждения, либо поначалу ритм терапии будет зависеть от того, когда пациент сделает перерыв в своих компульсивных действиях. Первый вариант можно проиллюстрировать следующим примером: терапевт выслушивает одну за другой с увлечением излагаемые истории о сексуальных похождениях и параллельно, не осуждая пациента, анализирует эту динамику, пока, наконец, не иссякнет способность пациента рационализировать свое защитное использование сексуального поведения. Преимущество данной позиции заключается в том, что она поощряет честность (если же терапевт ставит условия, касающиеся поведения, у пациента появляется искушение скрыть случаи их нарушения). Если саморазрушительные действия пациента не опасны для жизни, данный вариант более предпочтителен.

Примером второго варианта может служить требование, чтобы аддиктивный пациент прошел детоксикационную программу до начала терапии, или чтобы пациент с анорексией сначала набрал определенное количество килограммов в условиях стационарного наблюдения, или чтобы алкоголик стал посещать группу Анонимных Алкоголиков. Если уничтожение сделанного происходит автоматически, то уничтожаемые таким образом желания, побуждения, фантазии о преступлениях трудно вытягивать на поверхность*. Кроме того, принимая человека с тенденцией к компульсивному самоповреждению в терапию безусловно, терапевт может тем самым невольно поддержать его фантазии, что терапия способна действовать магическим образом, не требуя даже минимального напряжения воли пациента. Такая позиция (постановка условий) особенно желательна, когда компульсивные действия пациента сопровождаются серьезными злоупотреблениями: проводить терапию с человеком, ментальные процессы которого изменены химическими средствами, — заведомо бессмысленное упражнение.

Читателя, возможно, удивит, почему человек стремится к терапии, когда он в состоянии сам контролировать свое компульсивное поведение. На этот вопрос можно ответить, что он чувствует существенную разницу между способностью обуздывать свои компульсивные действия (благодаря усилию воли или подчинению авторитету) и возможностью вообще не <