Сообщения различных источников о восстании 1607 года

2 июня сэр Энтони Мидлмей и сэр Эдвард Монтегю явились в Ньютон, где обнаружили тысячу мятежников, которые называли себя левеллерами. Они усердно занимались вскапыванием земли, но были вооружены пиками, топорами, луками со стрелами и камнями. Названные джентльмены собрали всех всадников, каких смогли найти, и пехотинцев из своей свиты, на которых они могли положиться. Сначала они дважды огласили прокламацию, убеждая мятежников разойтись, но это оказалось тщетным, и тогда они напали на них со всей кавалерией ипехотой. Первый натиск мятежники стойко отразили, но при втором рассеялись. Около 50 из них было убито и большое число ранено. Сэр Гарри Фукс, командовавший пехотой, получил тяжелую рану и вряд ли выживет.

3 июня. Граф Хантингдон получил назначение подавить мятежников, собрав джентльменов... Зачинщики и подстрекатели мятежа будут казнены...

10 июня в речи перед судьями королевства и мировыми судьями лорд-канцлер передал им приказ короля отбыть в свои графства и позаботиться о сохранении там мира, который нарушается то ли папистами, то ли сектантами. Эти захваты, узурпация и беспорядки очень опасны...

12 июня. Когда граф Хантингдон прибыл в Лейстершир, там все было спокойно, но 6 июня собралось около 80 буянов, из числа которых он схватил зачинщиков, а остальных разогнал. Тайный совет укорил графа за то, что он не казнил для примера некоторых из них, на что граф отвечал, что нескольких из этих бедняков он приказал отвести к ветряной мельнице (так как поблизости не было дерева, чтобы их повесить), где им накинули петли на шеи. Найдя, однако, что они раскаялись, граф помиловал их, обещая жестоко расправиться с теми, кто осмелится снова возбудить хоть малейшее волнение…

16 июня. Левеллеры в Норзэмптоншире сдались. Они было укрепились и сначала сопротивлялись тем, кто был против них послан. Но затем, когда несколько их вожаков было повешено у них на виду, они испугались и сдались. Этот мятеж так быстро распространялся из Норзэмптоншира, где он начался, что если бы не отсутствие у повстанцев руководителя, мятеж скоро стал бы подлинным восстанием. В (Лондонском) Сити приняты все меры бдительности, стража усилена и за всеми подозрительными лицами строго следят, особенно за католиками… [109]

2 октября. Множество лиц, замешанных в недавнем восстании против огораживаний, обратилось к властям за помилованием, в том числе только в Норзэмптоншире 143 человека.

A second Jacobean Journal. Ed by G. H. Harrison. L., 1958, р. 30, 32, №№, 34, 35.

Список лиц, обратившихся за помилованием и признавших свое участие в недавнем восстания, поднятом под предлогом изгнаний с земли и огораживаний (октябрь 1607 г.)

В списке перечислены имена 143 человек из 15 деревень и местечек Норзэмптоншира, в том числе: 62 наемных работника, 21 самостоятельный крестьянин, 7 мясников, 6 портных, 8 кузнецов, 6 плотников, 5 ткачей, 5 сапожников, 5 пастухов, 5 перчаточников, 3 погонщика коров, 2 пекаря, 2 дубильщика кож, 1 слесарь, 1 лудильщик, 1 каменщик, 1 флейтист, 1 свечник.

Report on the Manucripts of the Duce of Buccleuch and Queensbery. Vol. 3. Hist/ Mss Comm., L, 1926, р. 180.

Из воззвания "диггеров" Уорикшира "ко всем диггерам Англии", написанного во время восстания 1607 года

... Тираны-захватчики отнимают у людей и жизнь, и имущество, и перемалывают наше мясо на камне бедности, чтобы жить самим среди своих стад жирных баранов. Они опустошили и уничтожили целые селения, и превратили их в овечьи пастбища, от которых нет никакой пользы для нашего государства...

W. H. R. Curtler. The Enclosure and Redistribution,Oxford,1920, у-132.

(пер. Ю. М. Сапрыкина)
Текст воспроизведен по изданию: Народные движения в Англии во второй половине XVI- начале XVII вв. М. МГУ. 1981

Письма

II.

Мария Стуарт, Шотландская Королева, Елисавете, Английской Королеве.

Хотя должна я умереть по определению, подписанному вашею рукою, не думайте, чтобы я умерла врагом вашим. Я исповедую такую веру, которая поучает сносить все в свете напасти, как ваша вера позволяет вам делать зло ненаказанно. Хотя и осуждена я, как преступница; тем не менее я невинна. Не за то буду я обезглавлена, будто бы хотела лишить вас жизни; но за то, что носила корону, которой вы желали. Вера, повелевавшая Святому Павлу молиться о Нероне, повелевает и мне молиться о вас. Притом незаконная Королева недостойна гнева [100] Королевы, получившей скипетр от справедливости и своей породы.

Такие слова без сомнения для вас оскорбительны; но осужденной на смерть, чего мне бояться о жизни? Казнь моя, которую почитаете вы позорною, составит верх моей славы. Не думайте, чтобы вы ненаказанно меня умертвили; вспомните, что некогда будете вы судимы, как и я. Но я не только не желаю быть отмщенною, хотя бы мщение и было справедливо; напротив почла бы себя весьма счастливою, когда бы временная смерть, которую имею претерпеть, могла вас наставить на путь той жизни, которая будет продолжаться столько же, как и вечность.

Прощаюсь, с вами Государыня; помыслите, что Корона весьма опасное благо, когда лишаешь жизни сестру.

(Из Manuel Epistolaire.)

Текст воспроизведен по изданию: Письма // Вестник Европы, Часть 173, № 13. 1830

 

ВЕРНОСТЬ КОРОЛЕВЕ И ДОЛГ КАТОЛИКА: КРЕЩЕНИЕ МЭРИ БРАУН (1594 год)

с приложением «Протокола допроса виконта Монтегю»

XVI столетие стало для Англии, как и для всей Европы, периодом трансформации религиозной жизни, затронувшей все ее стороны, от высокой теологии до личных благочестивых практик и жизни приходских общин. В это время позднесредневековая религиозная культура претерпела значительные изменения, причем данное утверждение верно не только по отношению к преобразованию традиционной католической религиозности в некую новую «протестантскую» культуру (или культуры), но и если речь идет о существенных изменениях в религиозной культуре тех англичан, кто относил себя к приверженцам «старой веры».

Вплоть до второй половины XVI в. религиозная жизнь англичан строилась преимущественно вокруг прихода и приходской церкви, дававшей возможность проявиться религиозному чувству (главным образом, через коллективное почитание Бога и его святых), а также местной солидарности и, шире, ощущению принадлежности к политической нации. Однако елизаветинское религиозное законодательство покончило с этим единством. Для тех подданных короны, кто склонялся к католицизму, приход с его англиканской службой перестал быть литургическим центром ¹. Вместо приходской церкви такими центрами, вокруг которых строилась как литургическая жизнь, так и личные благочестивые практики, стали дома католиков — сюда приходили католические священники, а если они оказывались недоступными из-за преследований или в силу иных причин, их отсутствие отчасти [6] восполнялось чтением книг (служебников, Библии и благочестивой литературы) ² и медиативными практиками (например, связанными с розарием) ³. Соответственно перекраивались и личные благочестивые практики, в них все больше возрастала роль индивидуальных религиозных переживаний (в ущерб коллективному почитанию святого патрона).

Реформация существенно повлияла на роль прихода и приходской церкви в религиозной жизни англичан, по крайней мере тех, кто более или менее артикулированно выражал свою приверженность традиционной церкви и отождествлял себя с католичеством. Если до Реформации приход был одновременно местом (и средством) объединения локального сообщества, а также местом, где прихожане могли проявить свою политическую лояльность (или отсутствие таковой) ⁴, то теперь (для католиков) соединение двух этих линий — религиозной и коммунальной — оказывалось затруднительным.

С приходом к власти в Англии Елизаветы I (1558-1603) официально признанное исповедание вновь изменилось. Страна стала протестантской, а подданным короны вменялось в обязанность не только признавать королеву главой церкви (это было обязательно для всех занимавших должности, учителей и духовенства), но и присутствовать на воскресных богослужениях в приходских (т. е. англиканских) церквах, а также раз в год причащаться (следуя англиканскому обряду) ⁵.

Для тех англичан, которые придерживались католической веры, сложилась непростая ситуация. Требование присяги относительно королевской супрематии теоретически исключало их из политической жизни страны. Однако присягу можно было обойти: в тех случаях, когда к присяге одновременно приводилось [7] несколько человек (как происходило, например, в Палате Общин в 1580-х годах и позднее), трудно было понять, произнес ли каждый присягу полностью, включая и фразу, отрицающую власть папы. Порой присягу просто не требовали, а на титулованную знать действие закона вообще не распространялось. Впрочем отношение к присяге у католиков было однозначным: принимать ее не следовало, так как в ней речь шла об отрицании власти папы как главы церкви (что прямо противоречит католическому учению); принятие присяги квалифицировалось как смертный грех (что, впрочем, не мешало католикам в него впадать время от времени — чтобы стать мировым судьей, быть избранным в парламент и т. п.).

Вопрос же о посещении приходских церквей был гораздо более запутанным. С одной стороны, речь шла о присутствии на еретической службе, но одновременно — и о законе страны, принятом парламентом. Таким образом, перед католиками вставала дилемма: должны ли они продемонстрировать свою верность короне и единство с местным сообществом (приходом) или же отвергнуть еретиков (общение с которыми было запрещено каноническим правом).

Уже в начале 1560-х годов самые «сознательные» католики задавались этим вопросом, адресовав его папе и Тридентскому собору. Собор и папа Пий IV постановили, что католики ни в коем случае не должны присутствовать на англиканской литургии. Однако это решение не было обнародовано (из-за вполне понятных опасений перед возможными политическими последствиями). И хотя отдельные католические проповедники и в 1560-1570-е годы высказывались в пользу практики recusancy (т. е. отказа от присутствия на англиканской литургии), большинство католиков не спешило демонстрировать отделение от «еретических» приходов ⁶.

Каждое католическое семейство должно было искать собственный выход из того положения, в котором оказались английские католики после Реформации: присутствие на англиканской службе автоматически означало отделение от Вселенской католической церкви, схизму (если не ересь), по крайней мере именно так эту практику склонны были трактовать лидеры Английской миссии. С другой стороны, для правительства посещение подданными церкви оказывалось тестом на лояльность, пренебречь [8] которым было опасно; кроме того, сами католики (по крайней мере, в первое десятилетие царствования Елизаветы) отнюдь не стремились демонстративно отделиться от прочих подданных короны. Присутствие многих католиков на англиканских службах объясняется не только страхом перед гонениями, но и желанием продемонстрировать свою верность королеве и местному сообществу.

Позднее, в 1570-80-е годы, католикам оказывалось труднее придерживаться подобной практики, отчасти из-за жесткой позиции священников-миссионеров (при всех компромиссах официальное отношение Миссии к данному вопросу оставалось неизменным — идеалом поведения католиков провозглашалось recusancy). Сыграло свою роль и постепенное проникновение протестантизма в приходы, в результате чего отношения католиков с местным сообществом могли осложняться.

Тем не менее в течение долгого времени (на протяжении жизни нескольких поколений) главы католических семейств должны были принимать решение относительно того, как именно строить свои отношения с соседями, правительством, одновременно не отягощая слишком сильно свою совесть. Для глав дворянских семейств (и для титулованной знати) этот вопрос был, возможно, наиболее болезненным, так как полный отказ от посещения церкви стоил придворной и политической карьеры и лишал семью влияния и на местном уровне.

Как и многие их единоверцы, виконты Монтегю тоже были вынуждены выстраивать свои отношения с Римом и английской короной таким образом, чтобы сохранить свою религиозную идентичность и влияние семьи, используя все возможные средства (и не в последнюю очередь родственные и дружеские связи).

Данная статья представляет собой попытку проанализировать, каким образом трансформация религиозной культуры затронула эту католическую семью. Такое исследование позволит сформулировать вопросы, касающиеся характера постреформационного католического сообщества в Англии.

В статье рассмотрен лишь один эпизод из истории семьи Монтегю, который, как мне представляется, весьма ярко высвечивает суть сложных взаимоотношений главы католического семейства с властями, соседями и родственниками и показывает, какие выборы ему приходилось делать, руководствуясь собственным религиозным чувством, конфессиональными ценностями в сочетании с представлениями о долге по отношению к монарху и семье, а также рассуждениями о выгоде и просто чувством самосохранения. [9]

Род Монтегю был обязан своим возвышением монархам династии Тюдоров. Некий Роберт Браун, или ле Брен, представлял графство Камберленд в парламенте в середине XIV в. Его младший сын Энтони разбогател, занимаясь торговлей в Лондоне, и был возведен в рыцарское достоинство Ричардом II. Старший из его сыновей стал в 1439 г. мэром Лондона; о его младшем сыне Роберте ничего не известно. Однако именно его ветви рода суждено было возвыситься: его сын Томас Браун стал казначеем двора при Генрихе VI, а его внук Энтони Браун сделал блистательную карьеру при дворе первого Тюдора, Генриха VII, став сначала знаменосцем (1485), затем королевским телохранителем (1486) и одновременно получив рыцарское достоинство. Тогда же он был назначен смотрителем замка в Квинсборо, а в 1503 г. достиг зенита славы, заняв важный пост констебля в замке Кале (где он и умер в 1506 г.) ⁷.

Его сын и наследник, по традиции получивший имя Энтони (1500-1548), укрепил положение семейства Браунов при дворе нового монарха. Энтони Браун верно служил Генриху VIII на поле брани (за храбрость, проявленную в сражении при Морле, он был посвящен в рыцари), а также в качестве дипломата (посольство к Франциску I и возможное участие в переговорах о разводе короля с Екатериной Арагонской). Сэр Энтони сделал также и блестящую придворную карьеру, превзойдя достижения отца: как и тот, он был в 1531 г. назначен знаменосцем, но это стало лишь началом его восхождения. В 1536 г. Энтони Браун был хранителем купели при крестинах будущего Эдуарда VI, в 1538 г. получил привилегию иметь ливрейную свиту в 24 человека. Спустя год он стал конюшим, а затем (1540) — рыцарем Подвязки. Король доверял верному слуге, который регулярно участвовал в его военных походах и посольствах. В королевском завещании сэр Энтони упомянут как один из душеприказчиков и опекунов Эдуарда VI и принцессы Елизаветы ⁸.

Доверие и благодарность короля выражались и вполне материальным образом: в августе 1538 г. королевским патентом было подтверждено право сэра Брауна на бывшее аббатство Бэттл, одну из древнейших и богатейших бенедиктинских обителей Сассекса. Роспуском этого монастыря незадолго перед тем руководил сэр Томас Гейдж, еще один придворный, друг Энтони Брауна и [10] представитель одного из дворянских семейств Сассекса. Дружба была скреплена браком — Энтони Браун был женат на дочери Гейджа Элис. Так влиятельный придворный сделался и одним из крупнейших землевладельцев графства, унаследовав спустя несколько лет поместья своего сводного брата, Уильяма Фицуильяма, графа Саутгемптона в Сассексе и Сарри, с основным манором Мидхерст, который и стал родовым гнездом семейства Браунов ⁹.

Как и сотни других дворян, сэр Браун значительно обогатился в ходе роспуска монастырей. Однако, как и во многих других случаях, обладание бывшей монастырской собственностью вовсе не влекло за собой непременного принятия новой религии (даже в том умеренном виде, в каком она проповедовалась при Генрихе VIII). Сэр Энтони был верен королю и явно принял разрыв с Римом достаточно спокойно. Но в вопросах вероучения и обрядности он был стойким консерватором, воспитавшим в том же духе своих детей.

Его наследник Энтони Браун (1526-1592) чуть было не лишился королевского фавора из-за своих религиозных убеждений: в 1551 г. он даже угодил в Тауэр из-за того, что присутствовал на мессе. Однако уже в 1552 г. сэр Энтони Младший поучил возможность принимать монарха в своем поместье Коудрей (Мидхерст). Позднее он стал шерифом Сассекса и Сарри. Впрочем, его придворная карьера при Эдуарде VI была осложнена религиозными пристрастиями: фактически она началась только при Марии Тюдор. В 1554 г. сэр Энтони стал конюшим короля Филиппа, позднее в том же году он, как внук Люси Невилл, дочери виконта Монтегю, получил этот титул, позднее стал членом Тайного совета и рыцарем Подвязки. Подобно своим предкам, виконт Монтегю служил своей королеве как дипломат и воин: в 1553 г. он был участником посольства в Рим, отправленного с целью восстановить отношения Англии с папским престолом. А в 1555 г. виконт Монтегю участвовал в осаде Сент-Кантена в качестве лорда-лейтенанта ¹⁰.

Восшествие на престол королевы-протестантки прервало блестящую карьеру виконта Монтегю: хотя новая правительница и относилась нему с полным доверием, его открыто выказывавшиеся католические пристрастия стали причиной постепенного вытеснения виконта из сферы большой политики. При Елизавете лорд Монтегю перестал быть членом Тайного совета, [11] хотя на первых порах ему еще доверяли важные дипломатические миссии (посольство в Испанию в 1559 г., посольства в Парму в 1565 и 1566 гг.). Однако позднее деятельность виконта Монтегю была ограничена исключительно рамками графства Сассекс: вместе с Томасом Сэквилем, лордом Бакхерстом (позднее графом Дорсетом), он в 1569-1585 гг. был лордом-лейтенантом графства ¹¹.

В историографии принято изображать виконта Монтегю чуть ли не идеальным подданным Елизаветы, едва ли не образцом католической лояльности. Однако лояльность виконта (и его семьи, что не одно и то же) не стоит преувеличивать. В 1569-1571 гг. сообщения испанских и венецианских агентов полны слухов об участии виконта в подготовке заговора, его контактах с испанским правительством и т. п. ¹² Большую часть этих слухов следует признать необоснованными (иначе трудно объяснить, почему в момент явной угрозы королева назначила, Монтегю лордом-лейтенантом), однако не исключено, что виконт действительно контактировал с испанским посольством, пытаясь выяснить планы испанской стороны (и благоразумно отказался от собственного участия в восстании, не имевшем реальной поддержки из-за рубежа). Не стоит также забывать и о том, что родственники виконта — его сын Джордж и зять, Генри, Райотсли, граф Саутгэпмтон, — были вовлечены в заговор Ридольфи (1574 г.), ставившим своей целью возведение на английский престол Марии Стюарт ¹³.

С середины 1580-х годов у семейства Монтегю прибавилось причин быть недовольным правительством: с началом войны с Испанией и нагнетанием антикатолических настроений в стране виконт лишился поста лорда-лейтенанта графства Сассекс (что нанесло удар по престижу семьи) ¹⁴. Королева между тем продолжала доверять лично главе рода: виконту было молчаливо позволено верить так, как ему хочется. Впрочем, это не освобождало ни его самого, ни его семью от постоянного наблюдения со стороны правительственных агентов. [12]

На младшее поколение семейства Монтегю доверие короны не распространялось: второй виконт, Энтони Мария Браун (1573-1629), внук первого, не мог похвастаться безоговорочным доверием властей. Практически сразу после смерти Энтони Брауна Старшего в 1592 г. дома его наследника и вдовы подверглись обыску ¹⁵. Возможно, правительство считало, что юный виконт в силу возраста не был способен контролировать действия не вполне лояльных родственников и членов своей свиты. А позднее действия самого виконта стали вызывать подозрения. Виконт Монтегю несколько раз оказывался под арестом. Первый раз это произошло в 1594 г., после того как он лично крестил свою дочь по католическому обряду (об этом еще пойдет речь) ¹⁶. Впоследствии виконт подвергался аресту за выступление в палате лордов с речью против антикатолического билля (1604 г.) ¹⁷. Наиболее серьезными для виконта оказались последствия Порохового заговора — Гай Фокс в 1590-е годы одно время принадлежал к свите домочадцев первого виконта и, будучи в Испании, по всей видимости, использовал связи последнего (мать второго виконта, Мэри Дормер, приходилась родной сестрой Джейн Дормер, герцогине Фериа, одной из покровительниц английских эмигрантов при испанском дворе). Кроме того, виконт поддерживал связи с заговорщиками, которые накануне предполагаемого взрыва посоветовали ему не идти на заседание палаты. Виконту и его заступнику — тестю, графу Дорсету, — пришлось потратить немало сил, доказывая непричастность к заговору. Тем не менее виконт вышел из Тауэра лишь спустя почти год, да еще и был оштрафован на 200 ф. ст. ¹⁸ Однако на этом его неприятности не кончились, так как вскоре он опять подвергся аресту из-за отказа принести присягу на верность (и вновь оштрафован, на этот раз на 6 000 ф. ст.) ¹⁹.

В статье речь пойдет о первом из упомянутых арестов, о событиях 1594 г. В собрании Харли (Британская библиотека) сохранился протокол допроса виконта от 22 мая 1594 г., на основании [13] которого и реконструируются события. В вину арестованному виконту вменялось то, что он незадолго до этого лично совершил обряд крещения своей дочери Мэри, вместо того чтобы крестить ее в приходской церкви ²⁰.

Допрос проводился архиепископом Кентерберийским (Джоном Уитгифтом) и лордом хранителем печати (Джоном Пакерингом). Обстоятельства крещения ребенка редко рассматривались столь высокими персонами; обычно подобные дела находились в ведении епископов и церковных судов диоцезов. Однако виконт Монтегю, член палаты лордов, был слишком важной персоной, чтобы подвергнуть его допросу епископа. Потребовался личный приказ Елизаветы, чтобы действия виконта оказались предметом разбирательства.

Но что же именно так обеспокоило власти? Действия, которые столетие спустя будут рассматриваться как дело сугубо семейное и, прежде всего, дело совести отца семейства, в конце XVI в. имели и политическое значение: обряд, по которому был крещен ребенок, автоматически делал его членом того или иного конфессионального сообщества. Если речь идет об Англии, то согласно законодательству крещение, совершенное не по англиканскому обряду, предполагало, что только что окрещенный младенец не признает королевской супрематии (и тем самым отрицает часть королевской прерогативы), а те, кто несут ответственность за крещение (родители и священник), виновны в том, что вынудили «кого-либо из подданных Её Величества в этом королевстве или других её владениях оставить естественное ей повиновение, или... перейти от религии, установленной ныне властью королевы в её владениях, к римской религии», и приравнивались к государственным изменникам ²¹.

Впрочем, эти обвинения чаще выдвигались против арестованных священников. Как свидетельствует протокол допроса, обвинителей виконта больше всего беспокоил вопрос о том: «имел ли он диспенсацию из Рима», позволившую ему совершить обряд крещения, т. е. не нарушил ли он установления статута 1571 г. (против доставки в Англию папских булл и т. п.) ²². На этот вопрос виконт дал отрицательный ответ (для совершения обряда крещения мирянину подобная диспенсация не требовалась). [14]

Помимо уже упомянутого, правительство волновал вопрос о том, что виконт как католический сеньор оказывает покровительство своим единоверцам, а его дом притягивает католиков. Виконт был вынужден назвать имена нескольких католиков, служивших ему: это дворяне его свиты Роберт Гейдж, Уильям Денби, Кристофер Уитъю, Джон Уэбб и Николас Ригби. Обо всех было известно, что они — recusants. После некоторого нажима виконт «припомнил» еще несколько имен католиков более низкого звания — Генри Уотсона и его жены, своей бывшей кормилицы, и Джона Ардерна, лесничего. Наконец, к протоколу допроса прилагается длинный список всех слуг дома (более 100 имен): из них 9 человек — recusants (кроме упоминавшихся пятерых дворян среди них — паж Энтони ²³, Джордж Вудвард и чета Уильямсонов — Генри и Элизабет, не раз оказывавшиеся в списке recusants Сассекса) ²⁴. Все recusants были вынуждены дать обязательство покинуть свиту виконта ²⁵; правительство таким образом, видимо, пыталось воспрепятствовать превращению дома Монтегю в «рассадник мятежа». Прочие слуги либо не были уличены в recusancy, и виконт не выдал их, либо, следуя примеру сеньоров, практиковали «церковный папизм» (т. е. периодически появлялись в церкви — как, например, Джон Ардерн).

Первый виконт Монтегю всю свою жизнь был «церковным папистом» (что не мешало ему оставаться одним из признанных лидеров английских католиков). Что касается его внука, то документы, относящиеся к более позднему периоду, свидетельствуют, что виконт был «рекузантом» ²⁶. Однако фраза протокола о том, что виконт «не получал диспенсаций из Рима, разрешавших ему ходить в церковь» (т. е. присутствовать на англиканской литургии), может говорить о том, что поначалу виконт следовал примеру своего предшественника и, как глава семьи, предпочел практику «церковного папизма» (позволявшую домочадцам относительно свободно исповедовать католичество). [15]

Допрашивавших виконта интересовало также, есть ли в его доме католический капеллан (что противоречило законодательству и теоретически грозило обвинением в государственной измене). Отвечая на вопрос, виконт заявил, что «у него в доме нет капеллана и не бывает служб; однако он сам произносит свои молитвы на латыни, Утреню Св. Девы и Римский бревиарий» (т. е. текст мессы). Конечно, легко предположить, что виконт лукавил — ведь наличие капеллана в доме означало, что виконт виновен в преступлении — присутствии на мессе, что могло только отягчить его положение, хотя по ряду косвенных признаков можно сделать вывод, что виконт сказал правду.

Так, спустя некоторое время один из домочадцев виконта, Генри Ленман, склонился к обращению в католичество. Кто-то из слуг дома сумел просветить его относительно основ католической веры, но для дальнейших наставлений он был вынужден обратиться в другой католический дом по соседству ²⁷. Были и другие обстоятельства, делавшие отсутствие священника в доме Монтегю в 1590-е годы вероятным (об этом — ниже).

Материалы допроса виконта производят странное впечатление. Ему задают вопросы о recusants среди домочадцев и священнике в доме, т. е. о том, что правительство и так знало благодаря донесениям агентов (ими полны государственные бумаги), и, что вполне ожидаемо, не получают никакой новой информации. Почему же теперь все это вменяется ему в вину? Представляется, что сомнения в лояльности виконта были спровоцированы именно его поступком — крещением дочери, — в котором власти не без основания (как станет ясно из событий последующих лет) заподозрили первый шаг к recusancy, т. е. к государственной измене. Необходимо помнить также, что первая половина 1590-х годов была критическим периодом для английского правительства — в это время испанские войска находились в соседних Нидерландах и Франции и Елизавета не без основания опасалась новой Армады. Поэтому данный период отмечен наиболее жесткими (за все правление) мерами против католиков, ограничивавшими права дворян на свободу передвижения и ношения оружия ²⁸.

Естественно, возникает вопрос, почему в такой обстановке виконт пошел на риск, совершив обряд крещения, повлекший за собой арест и постоянный надзор? Что значил для него (и для его современников-католиков) «правильный» обряд крещения? [16]

Для многих католиков, даже не слишком искушенных в богословских тонкостях, англиканский обряд крещения был словно бы неполным, так как в нем отсутствовал обряд экзорцизма и ряд других церемоний (например, не всегда совершалось крестное знамение, символизирующее включение ребенка в общину христиан) ²⁹. Таким образом ребенок оставался словно бы не совсем христианином ³⁰.

Но если католическое крещение оказывалось столь важным, каким образом английские католики решали практические проблемы, возникавшие на их пути (ведь подобные действия явно противоречили законам страны)? Как, собственно, крестили детей в английских католических семьях? Вопрос далеко не праздный, и очевидных ответов на него применительно к XVI в. нет. Что касается XVII в. (точнее, второй его половины), то, опираясь на данные, приведенные в исследовании Джона Босси ³¹, можно сделать некоторые выводы: по крайней мере, дворянские семьи при молчаливом попустительстве властей и соседей организовывали крестины у себя в доме ³² (эта практика к концу XVII в. была характерна и для их соседей-протестантов) ³³, где обряд совершался семейным капелланом (католическим священником), а затем местный приходский священник (часто за взятку) вносил имя окрещенного младенца в приходский регистр.

Однако о подобной практике применительно к XVI в. ничего не известно, да и неудивительно: в этот период говорить о попустительстве властей вряд ли приходится. По всей видимости, католики должны были искать иные выходы из положения (кроме того, приведенный Босси материал касается только дворянских семей, оставляя за кадром судьбу католиков простого звания). [17]

Применительно к XVI в. можно представить себе несколько возможных вариантов развития событий. Во-первых, в 1560-70-е годы многие приходы еще оставались в руках священников-консерваторов, принявших протестантские новшества по крайней мере без энтузиазма. Известно довольно много случаев, когда такие священники порой, отслужив англиканскую литургию, служили потом в частных домах католические мессы (по желанию своих прихожан) ³⁴. Вполне возможно, что они могли по желанию прихожан и совершать крещение по католическому обряду.

Однако в последующие десятилетия правления Елизаветы ситуация значительно изменилась. В приходы пришло новое поколение священников — университетских выпускников, усвоивших протестантские идеи. Да и правительство стало куда строже следить за действиями подданных-католиков.

Часть католиков (или тех, кого именовали консерваторами) не имели другого выхода, кроме как крестить своих детей в приходской церкви. Следует отметить, что англиканский чин крещения справедливо вызывал многочисленные нарекания протестантов, так как в нем сохранялось множество следов католического прошлого (особенно в произносимых священником формулах). По-видимому, для кого-то из католиков англиканское крещение могло оказаться приемлемым. Да и католические священники не спешили безоговорочно осуждать эту практику: некоторые из них допускали, что если ребенок католической пары по стечению обстоятельств родился в доме протестантов (а такие ситуации возникали достаточно часто, ведь по традиции женщины, особенно дворянки, предпочитали рожать детей в доме своих родителей или близких родственников, где им оказывали помощь представительницы их рода, которые не всегда оказывались католичками) ³⁵, он мог быть крещен в церкви, т. е. по англиканскому обряду ³⁶.

Еще один вариант поведения католиков в подобной ситуации предоставляет текст руководства по моральной теологии, предназначавшийся специально для Англии (1580-е годы, Лувен). В нем речь шла о случае, когда ребенка крестил дома католический священник, а затем его крестили повторно в приходской церкви, [18] чтобы избежать осложнений с законом ³⁷. Католическое духовенство не вполне одобряло эту практику, но судя по тому, что она описана в руководстве, по которому учились будущие английские священники, она была достаточно распространенной.

Наконец, оставался еще один выход, доступный не только для дворян и людей состоятельных. И католики, и протестанты признавали крещение, совершенное мирянами (обычно повитухами или женщинами, помогавшими при родах) в случаях, когда ребенок рождался слишком слабым и мог умереть ³⁸. Если ребенок выживал, повитуха (а позднее — крестные) на пороге церкви объявляла о том, как и при каких обстоятельствах было совершено крещение, после чего священник благословлял дитя и вносил имя в приходский регистр ³⁹.

Конечно, на протяжении XVI-XVII вв. духовенство разных конфессий все чаще выступало против подобной практики, хотя исходя из разных оснований: если для протестантов кальвинистского толка (рассматривавших крещение не как обязательное условие для спасения души, но лишь как символический знак принадлежности к общине верующих) крещение, совершенное женщиной дома, противоречило принципу публичности таинств (которые должны были совершаться священником в церкви и в подобающее время — в воскресенье, после литургии), то для «арминиан» и других умеренных англикан (так же, как и для ряда католиков) величие таинства должно было подчеркиваться тем, что к его исполнению не допускаются миряне. Тем не менее официально практика крещения мирянами допускалась (и сошла на нет гораздо позже, в XVIII или даже XIX вв.). В Англии протестанты спорили между собой относительно того, является ли такое крещение «настоящим». Ряд богословов требовал, чтобы в тех случаях, когда ребенок выживал, его повторно крестили в церкви, однако это требование не соблюдалось повсеместно ⁴⁰.

Власти прекрасно осознавали опасность, исходившую от крещения, совершавшегося женщинами: невозможно было проконтролировать, находился ли ребенок «при смерти» в момент крещения и по какому именно обряду его крестили. Именно поэтому [19] каждая повивальная бабка должна была получить лицензию у епископа и принести присягу, что в случае необходимости будет совершать крещение по «правильному», официально признанному обряду. Но все ли повитухи оставались верными присяге? Многие повитухи вообще не приносили присяги, не будучи вынуждены к этому властями епархии (как, например, большинство повитух католических районов Сассекса в 1579 г.) ⁴¹. Кроме того, оставались еще женщины, присутствовавшие при родах и помогавшие повитухе, а иногда и действовавшие в ее отсутствие. Такие женщины не нуждались в лицензии (так как не зарабатывали денег), а следовательно, не приносили никакой присяги и были вольны в своих действиях. Примечательно, что именно так в свое время поступала леди Магдален Монтегю, бабка виконта. Из ее биографии, написанной в начале XVII в. ее бывшим капелланом Ричардом Смитом, явствует, что леди Монтегю почитала своим христианским долгом помочь женам своих арендаторов при родах ⁴², а в случае необходимости она сама крестила детей. Делала она это по совету своего духовника (предшественника Смита) Албана Лэнгдейла (поколение середины XVI в.), о чем говорится в показаниях ее внука ⁴³.

Какой именно практики придерживались в семье Монтегю (где крестили 10 детей), сказать трудно. Нет никаких свидетельств тому, что крещение кого-либо из Монтегю сопровождалось скандалом или судебным разбирательством. Считал ли первый виконт Монтегю приемлемым для себя крестить членов своей семьи в приходской церкви? Или же он, пользуясь своим влиянием в приходе, вынуждал священника вносить имена детей, предварительно окрещенных католическим капелланом, в приходский регистр? Или же всю заботу об этом брала на себя леди Монтегю (в распоряжении которой, естественно, всегда были и католические священники, и повитухи)? По всей видимости, в силу доверия властей