Почему первые князья Древней Руси были иноземцами?

Вопрос этот любопытен, как в частном плане (“неужели мы такие отсталые, что даже сами государства создать не могли?”), так и в общем (“насколько вообще закономерно присутствие иноплеменников в составе ранних государственных структур?”). Стоит, однако, обратиться к истории других народов Европы и Азии, как все встает на свои места. Болгарское царство, Франция, герцогство Нормандия, Бретань, Ломбардия, королевство Англия, Сульджукский султанат - вот далеко не полный перечень государств, чьи названия восходят к этнонимам завоевателей, которые встали во главе их (булгары, франки, норманны, лангобарды, бритты, англы, тюрки-сельджуки). Конечно, встречаются и, так сказать, обратные примеры. Вот что пишет Г.А. Хабургаев:

“Ономастика постоянно сталкивается с такими фактами, когда за областью устойчивых поселений какой-либо этнической группы со временем закрепляется имя этой группы, нередко переживающее ее. Современные области, носящие названия Мещера, Пруссия, Саксония, Тюрингия, Ломбардия (из Лангобардия), Бургундия, Нормандия и т.д. уже давным давно не населены мещерой, пруссами саксами, тюрингами, лангобардами, бургундами, норманнами. При этом новое население таких районов получая название области “отэтнонимического” происхождения, как правило не имеет отношения к ее прежним поселенцам: с_в_я_з_ь н_а_з_в_а_н_и_я т_а_к_о_й о_б_л_а_с_т_и и е_е с_о_в_р_е_м_е_н_н_о_г_о н_а_с_е_л_е_н_и_я с д_р_е_в_н_и_м_и э_т_н_о_н_и_м_а_м_и - ч_и_с_т_о и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_а_я, а н_е л_и_н_г_в_о-э_т_н_и_ч_е_с_к_а_я, и это должно учитываться при анализе летописной ономастики, относящейся к кругу связанных друг с другом этнических и географических наименований”.

Любопытно, однако, что и в тех, и в других случаях собственное название государства не соответствует его преобладающему этническому составу. Ну, да это к слову. Сейчас нас больше волнует проблема “иноязычных” правителей.

Привлечение материалов, связанных с историей тех или иных стран и народов, ясно показывает: иноземные правители ранних государственных объединений - скорее закономерность, нежели исключение. Во главе подавляющего большинства зарождавшихся военно-политических союзов стояли представители других этносов. Причем зачастую племенное имя “постороннего” правителя становилось названием самого молодого государства. И в этом ряду Древняя Русь не стоит особняком.

Чем, однако, была вызвана такая “любовь” молодых государств к правителям-иностранцам (кстати, пришедшим подчас из стран, не имевших своей государственности)?

Ответ на этот вопрос, судя по всему, кроется в некоторых особенностях социальной психологии. Необходимость призвания иноплеменника в качестве главы государства - насущная необходимость, возникающая прежде всего в условиях межплеменного общения, доросшего до осознания общих интересов. При решении сложных вопросов, затрагивавших интересы всего сообщества в целом, “вечевой” порядок был чреват серьезными межплеменными конфликтами. Многое зависело от того, представитель какого племени станет руководить “народным” собранием. При этом, чем больше становилось подобное объединение, чем большее число субъектов оно включало, тем взрывоопаснее была обстановка. В таких ситуациях, видимо, предпочитали обращаться за помощью к иноплеменникам, решения которых в меньшей степени определялись интересами того или другого племени, а следовательно, были в равной степени удобны (или неудобны) всем субъектам такого союза. Приглашенные правители играли роль своеобразного третейского судьи, снимая межэтническую напряженность в новом союзе. Тем самым они как бы защищали членов этого союза от самих себя, не давая им принимать решения, которые могли бы привести к непоправимым - для существования самого сообщества - последствиям. Как считает Х. Ловмяньский:

“правитель чужого происхождения в силу своей нейтральности скорее мог сгладить эти трения и потому был полезен для поддержания единства; судя по летописям, подобная ситуация сложилась на севере, где трения между словенами и соседними племенами были поводом для призвания чужеземцев”.

Другим путем формирования первых государственных институтов было прямое завоевание данной территории. Примером такого пути у восточных славян может служить легенда о братьях - строителях Киева. Даже если они были представителями полянской знати (а на мой взгляд, достаточных оснований для такого вывода нет), киевляне еще несколько десятков лет должны были платить дань Хазарскому каганату. Это неизбежно должно было как-то повлиять на властные структуры полян, приспособить их к требованиям хазарского государственного аппарата.

Впоследствии Киев был занят легендарными Аскольдом и Диром (согласно “Повести временных лет”, дружинниками Рюрика). И это завоевание Киева скандинавами не могло не отразиться на развитии, так сказать, полянского аппарата власти. Чуть позже власть в Киеве перешла к Олегу - регенту Игоря, малолетнего сына Рюрика.

По летописной легенде, Олег обманул Аскольда и Дира и убил их. Для обоснования своих претензий на власть Олег якобы ссылался на то, что Игорь - сын Рюрика. В этой легенде мы впервые сталкиваемся с признанием права передачи государственной власти по наследству. Если прежде источником власти было приглашение на правление или вооруженный захват, то теперь решающим фактором для признания власти легитимной стало происхождение нового правителя. Особенно интересно, что для киевлян (если, конечно, доверять летописцу) такой поворот проблемы передачи власти вряд ли был неожиданным. Причем вопрос: “свой” это в этническом плане претендент на княжеский престол или “чужой” даже не обсуждался.

Роль варягов в образовании государства у восточных славян.

В таком контексте проще решается и вопрос о роли “варяжского элемента” в ранней истории Древнерусского государства. Даже те специалисты, которых традиционно причисляют к ярым “норманистам” признают, что

“в процессе создания русского государства скандинавы выполнили функцию не основателей или завоевателей, а роль более скромную: одного из исторических факторов”.

В то же время В.И Сергеевич высказал и несколько иную точку зрения, согласно которой призвание варяжских конунгов

“имело решительные последствия для всей Руссой земли: оно положило начало особой породе людей, которые в силу своего происхождения от призванного князя считались способными к отправлению высшей судебной и правительственной деятельности”.

Правда, “особая порода людей” (надо думать древнерусские князья) этого, видимо, не знала и предпочитала до определенного времени возводить свою родословную к “автохтонному” Игорю Святославичу.

Чрезвычайно интересен вывод, к которому еще полвека назад пришел В.В. Мавродин.

“Анализ скандинавских вещественных памятников, обнаруженных в Восточной Европе и датируемых концом IX-X вв., приводит нас к выводу о том, что характер взаимоотношений норманнов со славянским и финским населением Восточной Европы того времени резко меняется по сравнению с началом и серединой IX в. И дело не только в том, что складывается другой великий торговый путь Восточной Европы, связывающий Север и Юг, Запад и Восток, путь “из варяг в греки”, более поздний в сношениях Западной Европы со странами Востока, нежели Волжский, датируемый серединой или началом второй половины IX в.

Меняется сама роль норманнов на Руси. Это уже не разбойники, ищущие славы и добычи, воины-насильники, купцы-грабители. Норманны на Руси конца IX-X вв. выступают в роли купцов,...так как теперь в Гардарик ездили не грабить,...а торговать. Торговать фибулами и мечами, в последнем случае в прямом и переносном смысле, когда варяг предлагал в качестве товара свой боевой “франкийский” меч, а в придачу к нему свою воинскую доблесть, свой опыт мирового воина-бродяги, свою ярость берсекера, свою преданность тому, кто больше платит.

В конце IX-X вв. норманны на Руси выступают в качестве “варягов”-купцов, торгующих с Востоком, Западом и Константинополем (Миклагард) и снабжающих товарами иноземного происхождения все страны Востока, Юга и Запада и прежде всего самую Гардарик. Они выступают в роли воинов-наемников - “варягов”... Отдельные скандинавские ярлы оказываются более удачливыми и ухитряются захватить в свои руки власть в некоторых городах Руси, как это произошло с варягами Рогволдом..., осевшим в Полоцке.., а быть может, и в Турове (варяг Туры по преданию), и в Пскове (где сидели, видимо, варяги, так как Ольга, родом псковитянка, носит скандинавское имя Helga), и в других местах.

Большая же часть норманнских викингов выступала в роли наемных воинов-дружинников русских племенных князьков или русского кагана, вместе с другими княжескими дружинниками или вместе же с другими княжескими “мужами”, выполняя различные поручения в качестве “гостей”-купцов и “слов” (послов) князя, как это отметили Бертинские анналы.

От былого грабительства варягов на Руси не осталось и следа, хотя они и не раз пытались захватить власть, и, пользуясь силой, утвердить на Руси свою династию, вернее, сделать своих конунгов правителями на Руси.

Но в данном случае речь шла уже не о “насилиях” находников-варягов “из-за моря”, совершающих грабительские налет..., а о попытках их использовать в своих целях нарождающуюся русскую государственность, одним из винтиков которой были они сами, норманнские наемные дружины. Речь шла уже об удачных или неудачных авантюрах инкорпорированных русской государственностью дружинных организаций варягов, находящихся на службе у русских князей и каганов, а не об установлении власти “заморских” варягов, пытающихся стать повелителями славянских и финских земель и превратить их в объект грабежа и эксплуатации.

Варяги еще играли некую, и подчас очень большую, иногда решающую роль, но уже в качестве одного из элементов древнерусского общества. Они были составным, и далеко не главным элементом тех классово-господствующих сил древнерусского общества, которые складывали и создавали русское государство. Они были, так сказать, “одними из”, а не единственными... В этой привычной им, социально родственной, среде норманны охотно и быстро растворялись. Женясь на русских, эти скандинавские воины бесповоротно садились на русскую почву и русифицировались часто уже во втором поколении.

Но пока древнерусская государственность была слаба, пока существовало собственно несколько крупных государственных политических образований, множество слабых племенных княжений и море родов и общин во главе со “старейшинами”, пока не было единой русской державы, до тех пор норманнские искатели славы и наживы на отдельных этапах становились силой, способной навязать древнерусскому обществу свою власть”.

Эти достаточно корректные выводы вызвали в свое время жесткую критику. По словам С.А. Покровского, В.В. Мавродин “ после долгих исканий очутился у разбитого корыта норманистской теории ”. Этот упрек справедлив постольку, поскольку справедливо “норманизмом” называть любое признание присутствия скандинавских князей, воинов и купцов в Восточной Европе. Однако, как уже указывалось, вопрос о роли “варяжского элемента” в ранней истории Древнерусского государства решался чаще всего в рамках собственно исторической науки. Между тем, практически к такому же, как и В.В. Мавродин, выводу за несколько лет до него пришел фактический глава официальной советской историографии Б.Д. Греков:

“Если быть очень осторожным и не доверять деталям, сообщаемым летописью, то все же можно сделать из известных нам фактов вывод о том, что варяжские викинги, - допустим, даже и призванные на помощь одной из борющихся сторон, - из приглашенных превратились в хозяев и частью истребили местных князей и местную знать, частью слились с местной знатью в один господствующий класс. Но сколачивание аляповатого по форме и огромного по территории Киевского государства началось с момента объединения земель вокруг Киева и, в частности, с включения Новгорода под власть князя, сделавшего Киев центром своих владений. Если верить летописной традиции, то именно северные князья заняли Киев, который с этого времени и делается “матерью городов русских”, центром Киевского государства”.

Эта же мысль была дословно повторена в четвертом издании “Киевской Руси” (М.-Л., 1944. С. 258-259). Однако уже в публикации 1979 г. то же место звучит совсем по-другому, а именно:

“Если быть очень осторожным и не доверять деталям, сообщаемым летописью, то все же можно сделать из дошедших до нас легендарных преданий гипотетический вывод о том, что варяжские викинги, допустим, были даже призваны на помощь одной из борющихся сторон в качестве вспомогательного отряда. Но ведь это совсем не говорит об образовании ими государства. Варяги, очутившиеся в мощной славянской среде, удивительно быстро ославянились, и русская общественно-политическая жизнь пошла своим чередом без признаков влияний извне.

В истории Руси Рюрик не делает никакой грани. Гранью, и весьма существенной, является объединение Новгорода и Киева, т.е. Славии и Кявии в одно большое государство”.

Как видим, за пять лет в научных представлениях могут произойти очень большие сдвиги, особенно, если для этого появилась подходящая политико-идеологическая основа... Нельзя забывать, что последнее прижизненное издание “Киевской Руси” вышло в самый разгар борьбы с безродным космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. Кстати в первом посмертном издании классического труда Б.Д. Грекова (М., 1953 г. С. 445) “призвание варяжских викингов” уже названо “ случайным явлением ”, а последняя из процитированных выше фраз завершается словами: “ без всякого участия варягов ”. Естественно, подобные “уточнения” были вызваны вовсе не изменением объема или содержания “ известных нам фактов ”. Напротив, они им противоречили. Тем не менее именно последние формулировки на несколько десятилетий вперед определили “магистральные пути” изучения “варяжского вопроса” в советской историографии. Завершенную форму “антинорманистские” построения получили в работах Б.А. Рыбакова, который писал:

"Историческая роль варягов на Руси была ничтожна. Появившись как "находники", пришельцы, привлеченные блеском богатой, уже далеко прославившейся Киевской Руси, они отдельными наездами грабили северные окраины, но к сердцу Руси смогли пробраться только однажды [захват Киева варяжским конунгом Олегом]. О культурной роли варягов нечего и говорит. Договор [с греками], заключенный от имени Олега и содержащий около десятка скандинавских имен олеговых бояр, написан не на шведском, а на славянском языке. Никакого отношения к созданию государства, к строительству городов, к прокладыванию торговых путей варяги не имели. Ни ускорить, ни существенно задержать исторический процесс на Руси они не могли".

Однако в советской исторической науке была и иная точка зрения. В последние годы она становится все более популярной. Ее развивал в ряде публикаций и выступлений В.Т. Пашуто. Отдавая должное “антинорманизму”, он в то же время отмечал:

“Источники сохранили нам немало свидетельств о выходцах из стран Северной Европы и их деятельности на Руси сперва в качестве враждебных “находников”, а затем как наемников – князей, воинов, купцов, дипломатов, сыгравших в общем положительную роль в строительстве славянской знатью огромного многоязычного Древнерусского государства”.

Уточнить роль выходцев из Скандинавии мы попытаемся в лекции о самом Древнерусском государстве.

Пока же подведем некоторые итоги:

1. В целом метаморфозы содержания слова русь можно представить следующим образом:

· первоначально скандинавов, которые приходили на гребных судах в северо-восточные земли, населенные славянами и финно-угорскими племенами, называли “гребцами (от скандинавского корня *robs-), возможно воспринимали это слово как своеобразный этноним;

· приходившие к славянам скандинавы были профессиональными воинами, поэтому их часто нанимали в княжескую дружину, и уже вскоре всю ее начали называть их именем – русь;

· одна из основных функций, которую выполняла дружина, был сбор дани, поэтому новое название дружины приобретало дополнительное содержание – “ сборщики дани ”;

· вместе с тем этот термин, уже получивший социальную окраску, продолжал использоваться в узком смысле для обозначения дружинников-скандинавов;

· наконец, имя варяжской руси было перенесено на восточных славян, землю, населенную ими, а затем и на формирующееся при участии все тех же скандинавов (князей и дружинников) восточно-славянское государство Киевскую Русь.

2. Вопрос о происхождении и первоначальном значении слова русь должен быть отделен от проблемы возникновения древнейшего известного нам восточнославянского (точнее, полиэтнического, с преобладанием славянского компонента) государства, получившего в источниках это название. Этническое происхождение первых русских князей не связано непосредственно ни с этимологией названия государсва Русь, ни с проблемой зарождения государственнвх институтов у восточных славян. В то же время следует отметить – как закономерность для ранних государственных объединениях – приглашение иноземцев на “роли” первых правителей.

3. Не исключено, что омофоничные или близко звучащие в древнерусских, греческих, скандинавских, готских, латино- и арабоязычных источниках топонимы и этнонимы с корнями ros -/ rus- могли иметь разное происхождение и лишь впоследствии были контаминированы. Это могло породить дополнительные трудности при изучении исходных значений таких терминов.

 

Томас С. Нунан

ЗАЧЕМ ВИКИНГИ В ПЕРВЫЙ РАЗ ПРИБЫЛИ В РОССИЮ**

За последние два столетия накопилась многотомная литера­тура по «норманнской проблеме», то есть по вопросу о том, какую роль играли викинги, или норманны, в образовании первого русского государства. При таком большом количестве работ по норманнской проблеме можно было бы подумать, что почти каж­дый аспект деятельности викингов в России уже очень подробно изу­чен. Однако есть один аспект этой проблемы, которым историки до сих пор пренебрегали, а именно: причины, по которым викинги впер­вые проникли во внутренние районы России. Если наибольшее вни­мание традиционно уделялось вопросам о том, когда викинги впер­вые появились в России, то причины этого интереса викингов к Рос­сии еще не были изучены с должной полнотой.

Важность вопроса о том, почему викинги в первый раз прибыли в Россию, можно осознать, сопоставив относительное богатство Англии и Франции с относительной бедностью Северной России в начале эпо­хи викингов, то есть около 800 г. С точки зрения викинга, Англия и Франция были идеальными землями для грабежа. Это были сравни­тельно богатые территории, где богатство зачастую было сконцентри­ровано в монастырских сокровищницах и процветающих городах. Бо­лее того, большое число этих монастырей и городов располагалось вдоль побережья Северного моря, на берегах Ла-Манша или по главным ре­кам, которые туда впадали. Таким образом, викинги-налетчики могли на своих парусных ладьях сравнительно легко устраивать внезапные

высадки в этих центрах богатств или неподалеку от них, довольно бы­стро освобождать аборигенов от «излишков» и затем убегать на своих ладьях назад в безопасные просторы моря или реки, прежде чем мест­ное население успевало развернуть действенное сопротивление [I].

Хотя у нас нет способа точно измерить достаток Западной Европы накануне эпохи викингов, мы можем получить некоторое представле­ние о ее богатствах из дискуссии по вопросу об объеме чеканки моне­ты в Англии того времени. Д.М.Меткалф, например, оценил объем производства серебряных пенсов («sceattas») при короле Уитреде Кен-тском (ок. 691-725 гг.) в 2,5 - 3 миллиона монет. Он также подсчитал, что в конце восьмого века, в правление Оффы, было отчеканено от 10 до 30 миллионов серебряных пенсов. Наконец, он подсчитал, что с 796 г. - года смерти Оффы - до 840 г. было отчеканено от 24 до 72 миллионов монет [2]. Эти подсчеты резко критиковал Ф.Гриерсон, ко­торый полагал, что данные, приведенные Д.М.Меткалфом, завыше­ны, а его методы анализа сомнительны [З]. В ответ на критику Д.М.Меткалф попытался усовершенствовать свою методологию и произвел новый подсчет монет Оффы, результаты которого состави­ли теперь от 6,7 до 27 миллионов пенсов, в то время как результаты нового подсчета производства монет между 796 и 840 гг. - от 20 до 95 миллионов монет [4].

Здесь мы не собираемся включаться в эту оживленную дискуссию, которая все еще продолжается. Для наших целей достаточно знать, что в конце концов это обсуждение вращается вокруг вопроса о том, сколько миллионов монет было отчеканено в Англии VIII и IX веков. Д.М.Меткалф склонен утверждать, что число монет составляло де­сятки миллионов, и использовать статистические методы анализа, чтобы примерно определить возможные численные пределы, а Ф.Гри­ерсон выступает за меньшее число миллионов и сомневается в том, что можно сделать достоверные подсчеты. В любом случае, очевидно, что в раннесредневековой Англии на протяжении жизни одного-двух поколений чеканились миллионы серебряных монет, хотя мы еще не можем дать более точной оценки. Связь между таким большим объе­мом чеканки монет и активностью викингов на Западе отметил Д.М.Меткалф. В конце VIII века Англия и Франция были достаточно богатыми странами; богатство было легкодоступно, поскольку его составляли предметы потребления и серебряные монеты, и, таким об­разом, оно представляло собой большое искушение для викингов [5].

Напротив, ситуация в России в это время была совершенно иной. Главные пути викингов вглубь России проходили по территории,ко­торая позже стала историческим ядром Новгородских земель. Из нескольких путей через эту северо-западную часть России наиболее важ­ный проходил от Финского залива через реку Неву в Ладожское озе­ро и затем на юг, вверх по течению реки Волхов до озера Ильмень [б]. Позднее при впадении Волхова в озеро Ильмень вырос город Новго­род. От озера Ильмень ряд речек и волоков обеспечивали доступ к верховьям Волги, Западной Двины и Днепра. Таким образом, нам следует спросить: что нашли бы викинги, отправься они в Ладожское озеро около 800 г.? Ожидали ли их там сокровища, сравнимые с бо­гатствами, доступными в Англии и Франции?

Во-первых, следует заметить, что окружение было не слишком го­степриимно. В то время территория Северной России была покрыта густыми лесами, в которых были бесчисленные болота и топи. Леса и болота населяли разнообразные насекомые, звери и пресмыкающие­ся. Эти районы можно было пересечь по рекам, но и тут путешествен­ников ждали разнообразные препятствия. На Волхове были угрожав­шие судам пороги, в то время как на волоках лодки надо было пере­таскивать через девственные леса, полные хищников. Землям Северо-Западной России не слишком-то подходит роль Цирцеи, завлекавшей викингов в Россию.

Вероятно, еще более существенными были малонаселенность этих земель и отсутствие больших богатств в Северо-Западной России. По­скольку археологические данные о различных поселениях в этом райо­не довольно неопределенны, в настоящее время мы можем с увереннос­тью говорить только об одном городе во всей Северо-Западной Рос­сии, существовавшем около 800 г. Этим городом была Старая Ладога, расположенная на левом берегу Волхова в 12 километрах от места его впадения в Ладожское озеро. Самые ранние слои Изборска, Пскова и других городищ могут относиться к началу IX или даже к VIII векам, но немногочисленные грубые остатки в этих слоях не позволяют уста­новить точную датировку [7]. Следовательно, единственным значитель­ным городом в Северо-Западной России, который, несомненно, суще­ствовал в начале эпохи викингов, была Старая Ладога.

Однако Старая Ладога не была расположена в глубине этого регио­на, откуда она могла бы как магнит притягивать викингов в Россию. Напротив, она находилась очень близко к Ладожскому озеру, на север­ной окраине этой территории. Викинги могли легко посещать Старую Ладогу и даже совершать набеги на нее, не находя никаких стимулов к тому, чтобы покинуть достаточно знакомые воды Ладожского озера и отважиться двинуться на юг через густые леса и многочисленные боло­та Северо-Западной России с ихопасностями. Если бы Старая Ладога была единственным притягательным местом для ранних викингов, они никогда бы не проникли во внутренние районы.

При почти полном отсутствии городов в Северо-Западной России в начале эпохи викингов важным источником потенциальных данных об уровне развития экономики становятся остатки погребений. Су­ществуют ли захоронения того периода в новгородских землях, и яв­лялись ли они возможным источником богатства, как древние скифс­кие курганы? К счастью для целей нашего исследования, в Северо-Западной России обнаружено большое количество и так называемых длинных погребальных насыпей (длинных курганов), и так называе­мых высоких могильных насыпей (сопок). Многие вопросы о захоро­нениях с трупосожжениями в этих насыпях остаются неразрешенны­ми [8]. Так, дискуссионными все еще являются точные датировки длин­ных курганов и сопок, так же как и язык или этническая принадлеж­ность людей, оставивших эти погребения. Предметом дискуссии оста­ется также хронологическое и территориальное соотношение между длинными курганами и сопками. Несмотря на эти и другие неясности в изучении длинных курганов и сопок, почти все ученые согласны с тем, что эти археологические памятники датируются временем до эпо­хи викингов и ее началом. Другими словами, они появились еще до начала эпохи викингов, и их продолжали возводить в тот период, когда викинги впервые проникли на территорию России. Таким образом, содержимое сопок и длинных курганов становится лучшим показате­лем богатств, имевшихся в наличии в Северо-Западной России в на­чале эпохи викингов.

Что же мы находим в сопках и длинных курганах? В.В.Седов со­ставил полную опись вещевого инвентаря, обнаруженного при рас­копках сопок [9]. Сразу можно выделить две особенности. Во-первых, более 70% раскопанных сопок не содержали никакого вещевого ин­вентаря, Многое из погребального инвентаря, если он вообще был, могло погибнуть во время обряда трупосожжения. Таким образом, по каким бы то ни было причинам большинство сопок вообще не имеют инвентаря. Во-вторых, вещевой инвентарь, сохранившийся примерно в 30% раскопанных сопок, был весьма точно охарактеризо­ван как «исключительно бедный» [10]. Как обычно, наиболее обиль­но в инвентаре была представлена керамика. Но вся она была изго­товлена вручную, без применения гончарного круга, из довольно гру­бого теста и не имела орнамента [II]. Так что глиняная посуда была Довольно примитивной. Среди других находок было несколько бусин из стекла, пасты и сердолика, несколько маленьких бронзовых или медных бляшек, один конский убор, немного украшений (одна подвеска, медные спиральки, бубенчик и т. п.), инструменты (7 ножей), несколько пряжек, один железный наконечник стрелы и немного дру­гих разнообразных предметов [12]. Короче говоря, в сопках нет при­знаков больших богатств и даже какого-либо намека на хотя бы уме­ренный достаток.

Та же картина относительной бедности вырисовывается из анали­за длинных курганов. Здесь, опять-таки В.В.Седовым, была составле­на новейшая полная опись вещевого инвентаря, обнаруженного при различных раскопках длинных курганов [13]. Керамика преобладает, но, так же как и в сопках, она состоит почти полностью из грубых лепных сосудов, часто без какой-либо орнаментики [14]. Среди дру­гих предметов инвентаря было некоторое количество украшений (стеклянные бусы, подвески, бляшки, браслеты и т.п.), немного предме­тов одежды (пряжки), несколько инструментов (ножи, шилья, рыболов­ные крючки, долото, серпы) и немного оружия (наконечники копий) [15]. Никаких свидетельств каких-либо реальных богатств в длинных кур­ганах не обнаруживается. Как заметил Г.С.Лебедев, находки в этих длинных курганах редки [16].

Так называемые круглые курганы с трупосожжениями часто объе­диняют в одну группу с длинными курганами из-за их географичес­кой, временной и типологической близости. Эти захоронения, как и другие, также не отражают какого-либо существенного богатства. Действительно, Г.С.Лебедев особо отметил «исключительную бед­ность этих памятников» [17]...

Разумеется, справедливость сделанного выше вывода о малочис­ленности и бедности находок в сопках и длинных курганах может быть поставлена под сомнение. Например, можно доказывать, что при об­ряде кремации в обоих типах могил погибло так много вещей, что на основании погребального инвентаря невозможно сделать репрезен­тативные заключения о степени богатства населения Северо-Запад­ной России [18]. Хотя у этой позиции есть свои возможные преимуще­ства, следует заметить, что сопки и длинные курганы раскапывают уже в течение 150 лет, и за все это время ни в тех, ни в других не было обнаружено никаких признаков богатств или настоящего изобилия. Если в этих могилах были захоронены значительные богатства, труд­но поверить в то, что все они были бесследно уничтожены. В общем, сопки и длинные курганы не являются идеальным индикатором тех богатств, которые можно было обнаружить в Новгородской земле накануне эпохи викингов. Но они являются лучшим из дошедших до нас свидетельств. И они ясно говорят о том, что Северо-Западная Рос­сия была довольно бедным регионом, население которого не владело сколько-нибудь большими богатствами. Следовательно, у нас нет дан­ных о том, что внутренние территории, лежащие к югу от реки Невы и Ладожского озера, могли предложить викингам богатства, сравнимые с теми, что были в Англии и Франции того времени. И все же, как мы знаем, несмотря на эту очевидную бедность, викинги отваживались продвигаться вглубь России.

Резкий контраст между легкодоступными богатствами Англии и Франции и относительной бедностью Северо-Западной России убе­дительно говорит о том, что обстоятельства, которые привлекали ви­кингов в такую страну, как Англия, существенно отличались от тех, которые привели викингов в Россию. В Англии большое количество легкодоступных богатств можно было найти в прибрежных и приле­гающих к большим рекам районах. В России такого богатства не было. Кроме Старой Ладоги, там не было настоящих городов с большой концентрацией богатств, и, разумеется, там не было монастырей с их накоплениями сокровищ. Если бы викинг посмотрел на юг от Старой Ладоги, он не увидел бы ни городов, ни богатства, а только очень негостеприимный ландшафт.

На самом деле, дома, в Скандинавии, можно было найти гораздо больше богатств, чем где-либо в Северо-Западной России. При рас­копках комплекса при Хельге, который расположен на подступах к озеру Меларен в Центральной Швеции и относится к довикингскому времени и ранней эпохе викингов, были обнаружены маленькая ста­туя Будды, которая датируется VI-VII веками и происходит, вероят­но, из Кашмира, коптская бронзовая чаша того же времени из Егип­та, бронзовый крест VIII века с посоха ирландского епископа и дру­гие предметы, завезенные из разных частей Европы [19]. А население Хельге, согласно одному недавнему исследованию, состояло в довикингскую и ранневикингскую эпоху, вероятно, не более чем из одной-двух семей хуторян на любом временном отрезке [20]. Более того, в Северо-Западной России нет ничего, что можно сравнить с находка­ми довикингского вендельского времени в Швеции. Как заметил не­давно Бйорн Амброзиани: «Шведский вендельский период... стал си­нонимом кладбищ с погребениями в ладьях, анималистических сти­лей в искусстве и богатства» [21]... Если викинги искали богатства, что они и делали, то они, несомненно, легче добились бы своей цели, грабя местные могилы у себя на родине, чем пускаясь в дебри Северо-Западной России с их весьма бедными кремационными захоронения­ми в разнообразных насыпях.

Чтобы понять странную притягательность, которую приобрели для викингов внутренние районы России, необходимо сфокусировать внимание на Старой Ладоге. Когда и почему впервые пришли скандина­вы в Старую Ладогу, и что побудило их оставить безопасность север­ного морского побережья ради дебрей внутренних территорий Рос­сии?

Чтобы ответить на эти вопросы, следует прежде всего заметить, что скандинавы вели довольно активную деятельность в Юго-Восточ­ной Прибалтике еще до начала эпохи викингов. Например, сканди­навские саги говорят нам о том, что Ингвар, «конунг Шведской Дер­жавы» (конец VI или начало VII вв.?) делал набеги на Восточные Стра­ны. Во время одного такого набега на Эстонию (Страну Эстов) Инг­вар был убит, а его отряд бежал [22]. Другой скандинавский источник относит место погребения Ингвара на остров Эзель/Сааремаа у севе­ро-западного побережья Эстонии [23]. В отместку сын Ингвара Энунд разорил большие территории Эстонии [24]. Позднее, сообщается нам, Ивар Видфадми (ок. 650 г. - ок. 700 г.?) распространил свою власть на всю Аустррики (восточные земли) [25]. Другая сага утверждает, что государство Ивара включало Курляндию (в современной Латвии), Эстляндию и всю Аустррики вплоть до Гардарики (Россия) [26]. Со­общалось также, что Ивар погиб на Карельском побережье во время атаки на Гардарики [27]. Наконец, Саксон Грамматик говорит нам о том, что курши, эсты и ливы принимали участие в знаменитой битве при Бравалле (ок. 750 г.?) [28]. Однако Саксон повествует о многих очень сомнительных стычках легендарных воинов с эстами, курша-ми, ливами, русскими и финнами [29]. Поэтому его свидетельствам не всегда можно вполне доверять. В любом случае, мы можем обобщить эти данные, сказав, что мифические и полуисторические скандинавс­кие герои часто посещали Восточную Прибалтику и даже земли, ле­жавшие дальше.

Некоторые ученые прежнего поколения принимали на веру эти рассказы саг о деятельности скандинавов в Восточной Прибалтике в

VII и VIII веках. Так, Т.Д.Кендрик заявлял, что в VII веке Курляндия находилась в даннической зависимости от Швеции, утверждая в то же время, что во второй половине этого века всей Восточной Прибал­тикой или ее частью должен был владеть Ивар Видфадми [30]. Геор­гий Вернадский полагал, что конунги Южной Швеции имели владе­ния в Курляндии в VII веке, и что Ливония и Эстония были в начале

VIII века частью королевства Ивара [31]. Наконец, Биргер Нерман сделал вывод о том, что «шведские» конунги являлись инициаторами Балтийской морской политики около 600 г., он видел в Иваре Вид­фадми и Харальде Хилдтионне, сыне дочери Ивара, правителей Вос­точной Прибалтики во второй половине VII и первой половине VIII веков [32]. По мнению этих ученых, саги дают достоверные сведения о деятельности скандинавов в Восточной Прибалтике до начала эпохи викингов.

Современные исследователи эпохи викингов смотрят на эти саги как на источники с большим скептицизмом, а некоторые полностью отвергают их историческую ценность. Так, Гвин Джонс считал боль­шинство рассказов об Иваре Видфадми вымыслом и помещал леген­дарное королевство Ивара в ту же категорию, к которой относят ко­роля Артура из хроник Гальфрида Монмаутского [33]. Г.Джонс дал такую характеристику суммированной выше информации о ранних скандинавских отношениях с Восточной Прибалтикой: «в лучшем случае... очень мало, в худшем -...совсем ничего» [34]. И совсем недав­но Питер Сойер резко оспорил ценность car и похожих на них сочине­ний как источников по эпохе викингов. Согласно П.Сойеру, эти ис­точники XII и XIII веков отражают реалии поствикингской эпохи и стремятся переписать более раннюю историю с целью узаконить и оправдать современные им взгляды и установки [35]. Таким образом, среди исследователей существует сильная склонность отвергать все или большую часть свидетельств саг о деятельности скандинавов в Вос­точной Прибалтике в эпоху до викингов.

На мой взгляд, можно отыскать «золотую середину» между некри­тическим доверием ко всем сведениям саг о деятельности скандинавов в Восточной Прибалтике в VII и VIII веках и склонностью клеймить все в этих сагах как выдумки. Среднее решение в данном