Кейс № 4. «Прикасаться к ранам»

 

Цель кейса: формирование у студентов профессионально-нравственных ценностей.

В качестве материала к кейсу предлагается отрывок из романа Бел Кауфман «Вверх по лестнице, ведущей вниз» (письмо учителя «Прикасаться к ранам»). В этом письме автор представляет читателям несколько отличающихся друг от друга учительских позиций о школе, учениках, воспитании. Каждая из этих позиций «питается» ценностями, ставшими для учителя основополагающими в жизни. Само название письма «Прикасаться к ранам» заставляет читателя задуматься над важным вопросом: «Имеет ли право, должен ли педагог прикасаться к ранам ребенка?». На подобные вопросы предлагает поразмышлять студентам.

 

Вопросы и задания для обсуждения:

1. Какими ценностями руководствуетсяМэри Льюис, высказывая свою точку зрения на случившееся несчастье с ученицей?

2. Какими ценностями руководствуется Генриетта, высказывая свою точку зрения на случившееся несчастье с ученицей?

3. Какими ценностями руководствуется Пол, высказывая свою точку зрения на случившееся несчастье с ученицей?

4. Какими ценностями руководствуется С. Баррет, высказывая свою точку зрения на случившееся несчастье с ученицей?

5. Имеет ли право и должен учитель прикасаться к душевным ранам воспитанника? (обоснуйте свое мнение).

 

Материал к кейсу

Прикасаться к ранам

Дорогая Эллен!

Умерла Эвелин Лазар. Та девочка, что просила меня встретиться с ней в день учительской конференции. Может быть, повидайся я с ней тогда, она была бы сегодня жива. Умерла она от заражения крови, пытаясь вызвать выкидыш с помощью вязальной спицы. У меня осталось только ее имя в классном журнале и указание вычеркнуть его. Навсегда.

Пол говорит: «Спасайся, кто может. Думай о себе. Незачем принимать все близко к сердцу».

Беа говорит: «Вы не бог. Винить себя нам можно только за плохое преподавание».

Генриетта говорит: «Если вам удалось отвлечь их от улицы и заинтересовать хотя бы ненадолго, вы заслужили свой заработок».

Сэди Финч говорит: «Сдайте до трех часов дня ключ от шкафчика и библиотечный формуляр Лазар Эвелин».

Элла Фрейд говорит: «Не зависящее от нас влияние окружающей среды часто вызывает эмоциональную неуравновешенность».

А Фрэнсис Игэн, школьная медсестра, на минуту отвлеклась от составления меню и сказала, что помочь здесь было ничем нельзя: «Эвелин часто попадало от отца, однажды она пришла в школу вся в синяках».

– И что же вы?

– Напоила ее чаем.

– Почему чаем? О господи!

–Почему? Потому что я все знаю, – сердито крикнула она, – знаю больше всех, что происходит за стенами школы: нищета, болезни, наркомания, вырождение. Но мне не положено даже делать перевязки. Вначале я требовала, стучала по столу, спорила до хрипоты… Никто не хотел слушать меня. И теперь я предлагаю детям чай. Хоть что-то.

– Но вы же медсестра, – сказала я.

Она показала мне распоряжение Совета по образованию, висящее у нее над столом: ШКОЛЬНАЯ МЕДИЦИНСКАЯ СЕСТРА НЕ ДОЛЖНА ПРИКАСАТЬСЯ К РАНАМ, ВЫДАВАТЬ ЛЕКАРСТВА, ВЫНИМАТЬ ИЗ ГЛАЗ ИНОРОДНЫЕ ТЕЛА.

Значит, никому из нас не дозволено прикасаться к ранам?

В чем же тогда ответственность учителя? С чего начинается и где кончается? Какая доля вины падает на нас?

По этому поводу завязалась дискуссия в учительской столовой.

Мэри Льюис шокировала моральная распущенность современной молодежи. «Нельзя ожидать, – сказала она, – чтобы и без того перегруженные учителя занялись еще и нравственной опекой своих учеников». Генриетта Пасторфилд ничего не имела против сексуальной свободы, если она проявляется открыто. Будь девочка в ее классе, такого бы не случилось; ее ученики доверяются ей, она говорит с ними на их языке. Фред Лумис изрек: «Стерилизация – вот ответ на вопрос. Стерилизовать их и выкинуть из школы». Беа Шехтер говорила о том, как тоскуют эти дети по любви. Пол Барринджер с ней не согласился: «Они не умеют обращаться с любовью, не знают, что это такое. Ироническая отстраненность – вот единственный способ не расстраиваться». «Но мы не можем отстраниться, если мы учителя, – сказала Беа. – И мы должны учить вопреки всему, что мешает нам учить в самом прямом смысле этого слова». «Чепуха, – сказал Лумис, – школа для ребят – чужой мир».

Так и сидели мы за белым столом с искусственной розой в пластмассовой вазе и надписью на стене, призывающей убирать после еды подносы. И каждый пробивал в зарослях джунглей свою тропинку. Вскоре в столовой остались только Мэри, Генриетта, Пол и я. Я снова попыталась заговорить, но Мэри оборвала меня:

– Я начинала так же, как вы, но обнаружила, что ничего из этого не выходит. Так что и вам лучше не пытаться. Проработаете столько, сколько я, доведете себя до ручки, но никто вам не скажет «спасибо». Чем больше делаешь, тем больше тебя нагружают. И так во всех школах, поверьте уж мне. У нас хоть есть Сэди Финч и пара помощников, но не больно-то они о нас заботятся. У меня нет классной доски, никак не починят батарею, а на меня навалили подготовительные занятия, внеклассное чтение, продленку. Я еще и советник при редакции «Фанфар». Приходится бегать с третьего на пятый этаж, это при моих-то больных венах. За двадцать три года я ни разу, ни на минуту не опоздала, всегда первой сдаю все отчеты – спросите у Финч, – и я никогда не жалуюсь. Я просто выполняю свою работу, хотя всем известно, что я классная наставница в самом худшем классе, и вся моя энергия уходит на то, чтобы как-то утихомирить ребят прежде, чем начать занятия.

– Если ученики ведут себя беспокойно, – сказала Генриетта, – я стараюсь шуткой вывести их из этого состояния. Не важно, сколько они выучат, важно, чтобы им хотелось ходить в школу; чтобы на них воздействовало обучение. И они знают, что могут говорить со мной о чем угодно – будь то секс или еще что-нибудь. Ребята чувствуют, что я своя. Пусть я и старая дева, но я еще не сдаюсь.

– Тут не до шуток, – сказала Мэри, – мы их слишком балуем. Они так к этому привыкли, что приходят ко мне в класс без малейшего представления о том, как надо учиться и что такое предложение. И могут ли они выучить иностранный язык, когда и своего-то не знают?

– Те, кто хочет, выучат, – ответила Генриетта, – возьмите Боба –лучший ученик в школе по английскому языку и литературе. Не сочинения, а мечта. Победитель конкурсов, красив, вежлив, радость класса. Мне не приходится обучать его грамматическому разбору предложений.

– Потому что это уже сделала я, – парировала Мэри. – Ваши новомодные штучки и превращение урока в игру и оставляют их неграмотными. Я им даю твердую основу, навыки. В моих классах они не отделываются шумными дискуссиями, обменом мнений и описанием своих ощущений. Какие могут быть у них мнения? Что они испытали в жизни? Что они знают? Они изучают то, что знаю я.

– Беда в том, – Пол улыбнулся своей очаровательной улыбкой, – что учитель должен быть одновременно актером, полицейским, ученым, тюремщиком, родителем, инспектором, рефери, другом, психиатром, учетчиком, руководителем и воспитателем, судьей и присяжным, властителем дум и составителем отчетов, а также великим магистром Классного журнала.

– Может быть, у вас и стихи есть об этом? – вежливо осведомилась Мэри.

– Конечно, – ответил Пол, становясь в позу. – Слушайте!

 

Нас можно рифмовать, объединяя

Психиатрию, технику, науку;

С улыбкой входишь в класс, сияя,

И ломкий мел к доске направит руку.

В нас аккуратность и образование,

Умны, тверды и не грубим с рожденья,

Вниманье к нам – в соседстве с пониманьем.

Такое наше в жизни положенье.

 

– Очень забавно, – сказала Мэри. –Наверно, у вас все время уходит на стихи, неудивительно, что вы никогда не приходите к первому уроку. Кто пробивает вашу карточку – Джилберт или Салливэн?

Но он сыграл свою роль, и, когда зазвенел звонок, все улыбались.

Бедная Эвелин Лазар – неоплаканная, невоспетая, ушедшая в небытие! Ее смерть преследует меня. Я все время думаю – если бы я услышала тот ее зов о помощи! Но нам не дано прикасаться к ранам…

Эвелин – единственная девушка, о которой мне что-то удалось узнать, потому что она оказалась в моем классе и потому что о ней случайно стало известно. А бесчисленное множество других, тех, кто, отсеявшись, исчезает или одиноко бьется во мраке? Пол считает, что я придаю этому слишком большое значение, что вполне вероятно, она хотела поговорить со мной всего лишь о перемене замка в шкафчике или о разрешении на пересдачу зачета. Но дело не в этом, дело вовсе не в этом.

Разве нам платят только за то, чтобы мы учили их разбору предложений, и поддерживали порядок, и задавали читать книги, которые есть в нашей библиотеке.

И все же вот Генриетта, со своим стародевичьим восторгом рассказывающая о своем лучшем ученике Бобе. Вот Пол, высмеивающий заимствованные из цветных кинофильмов мечты маленькой Алисы. Вот я, сражающаяся с Макхаби за душу Фероне. Я все еще стремлюсь пробиться к нему. Он все такой же наглый и настороженный, отказывается встретиться со мной после уроков, врывается в класс с зубочисткой во рту, руки в карманах, как будто бросает мне вызов. Что хочет он доказать? Наконец-то он согласился поговорить со мной: «А вы уверены, что вы этого хотите? Что ж, вам решать!» Но до того, как нам удалось встретиться, его исключили из школы на две недели за то, что он носил с собой финский нож. Понимаешь, временное исключение – это такая форма наказания, которая оставляет ребят вне всякого контроля на какой-то период, пусть болтаются по улицам и попадают в разные банды.

Когда я попыталась убедить Макхаби, что куда полезнее было бы дать Фероне возможность встретиться со мной, чем выкидывать его, Макхаби выдал мне на полную катушку:

– Когда вы поработаете в нашей системе столько, сколько я – (все они говорят это!), – вы поймете, что не взаимопонимание нужно им. Я их прекрасно знаю – в них нет ничего хорошего. Дисциплина – вот что им нужно. У них нет ее дома. Вот вы и должны показать им, кто здесь хозяин. Мы обязаны учить их, наказывая каждый раз, сто раз, так, чтобы они поняли, что к чему. Если мы этого не сделаем, они получат то, что заслужили, от полицейского, судьи или своего начальника, если им посчастливится найти работу. Они не отличают плохое от хорошего, они не отличают свою задницу от – извините, пожалуйста. Вы молоды, хороши собой, они говорят вам комплименты, а вы с радостью принимаете их, заводите для них пластинки, уговариваете писать пожелания в ящик для пожеланий, ведете с ними задушевные беседы. Что от этого толку? Конечно, мы должны добиваться их уважения, но только страх – наш помощник. Только это они понимают. Пусть и стоят по струнке, иначе сделают из нас котлету. Вы бывали когда-нибудь у них дома? Вы бывали в суде для малолетних преступников? Вы слышали, как они говорят о нас между собою? Это скверные дети. Их надо научить закону и порядку, и если не мы, то кто же научит их? Мы связаны с ними, и они связаны с нами, так пусть ведут себя как следует. Попробуйте-ка вы, люди с высокими идеями, руководить этой школой по-своему хотя бы один день, и у вас будет бунт в каждом классе. Говорю вам это, желая добра, – вам многому еще надо научиться.

Вероятно, надо.

На этой неделе мой урок собирается посетить Бестер. Он был так мил, что предупредил меня об этом. Собираюсь заняться придаточными предложениями или стихотворением Фроста.

Не думала, что это письмо получится таким длинным, но мне так муторно и беспокойно, а тебе я могу излить душу. Бывает, что я чувствую себя здесь совсем чужой. Может быть, мне стоило бы работать в Уиллоудэйле? Может быть, мне стоило бы вовсе отказаться от учительства? Или, может быть, мне бы стоило найти молодого человека, который говорил бы прозой, и осесть в своем гнездышке? Ты, по-видимому, нашла ответ на этот вопрос.

Но я не хочу сдаваться, не попытавшись чего-то добиться. Думаю, ученики заслуживают лучшего, чем то, что получают. Да и учителя тоже.

Попытаюсь пробиться к ним через родителей… (Бел Кауфман «Вверх по лестнице, ведущей вниз»).