Неспособность создавать новые метафоры

 

“Да, он [Шребер] писатель, конечно, но не поэт. Шребер не открывает нам новое измерение опыта”

Жак Лакан, Семинар III, стр. 105

Факт того, что сущность структуры языка не была усвоена психотическим субъектам, находит своё выражение в том, что психотики не способны создавать метафоры, что удаётся невротикам. Они, конечно-же, пользуются метафорами, посколько метафоры являтся частью любого естественного языка. Они вполне способны применять метафоры, произнесенные в их окружении, обнаруженные при чтении и тд. Но они остаются неспособны в сочинении новых метафор.

Похоже, что сама структура языка: существительное, глагол и объект, — не усваиваются идентичным образом. Поскольку такая структура позволяет нам заменить существительное, например, “утроба”, другим существительным, например, “театр”, или целой фразой, как например “театр менструальной активности”, чтобы создать метафору (определенный тип метафоры, известный как “метафора замещения”) ³⁴. Психотический дискурс странным образом лишен оригинальных метафор, различных поэтических приёмов, благодаря которым большинство людей создаёт новые значения. Благодаря подражанию психотик способен научиться говорить таким же образом, каким говорит большинство людей (Семинар III, стр. 333), хотя основополагающая структура языка так и остаётся не интегрированной.

Метафорическое использование языка недоступно психотикам, как утверждает Лакан, ввиду неудачи основополагающей метафоры — отцовской метафоры. Лакан говорит, что отцовская метафора обладает структурой метафоры (замещения), в которой верхнее понятие заменяет или упраздняет находящееся под чертой:

Или еще проще:

Отец (как имя, как существительное, как Нет!) отменяет (желающую или желанную) мать, нейтрализует её, замещает её, отец становится именем или же запретом вместо её. Отцовская метафора, определённая таким образом, находится в заметном родстве с комплексом кастрации, каким он описывался у Фрейда: ребёнок вынужден пожертвовать частью jouissance, определённым отношением к матери, ввиду исходящего от отца требования или же угрозы. Одним словом, это соответствует тому, что Фрейд называл “первичное вытеснение”, что мы могли бы назвать “первым вытеснением” ³⁵.

Предположим, что ребёнок был принят в мир его матери или его первого опекуна, что уже представляет из себя серьёзное допущение, так как в исключительных случаях детского аутизма мы видим, что некоторым детям не было предоставлено никакого места в мире их матери, что они изначально не были желанны, что удовлетворяются только их основные биологические потребности (и часто не их родителями, но безучасными платными опекунами), а их попытки к разговору и контакту с другими встречаются криками и шлепками ³⁶. Следующая диаграмма отражает ситуацию, в которой ребёнок занимает некоторое пространство в мире матери:

Диаграмма 1

В нуклеарной западной семье обычно отец препятствует экслюзивным отношениям ребёнка с матерью ³⁷. Часто отец воспринимается ребёнком как тот, кто в любое время дня и ночи запрещает или же останавливает его доступ к матери, то есть как тот, кто ограничивает тот род удовлетворения, которого ребёнок добился в отношениях с матерью. Например, отец может сказать: “Ты уже слишком взрослый для этого, только малышам нужна мамочка”.

Таким образом, отец очень прямолинейным образом выполняет функцию разделения, он действует подобно черте или барьеру между матерью и ребёнком, запрещая ребёнку быть ни более чем продолжением матери (смотрите диаграмму 2). Желание поддерживать эту тесную связь мать-ребёнок может присутствовать как у ребёнка, так и у матери, так и у них обоих (хотя желанием оно становится только после столкновения с препятствием), но в любом случае отец стремится отделить ребёнка от (обычного) первичного источника его удовлетворения. И, таким образом, его функция связана с запретом jouissance.

Диаграмма 2

Как мы уже упоминали, запрет приводит к возникновению желания: только столкнувшись с тем, что нечто мне запрещено, я понимаю, что желаю этого, что испытываю в нехватку в том, чего мне нельзя. Отцовский запрет создаёт желание определенных связанных с матерью наслаждений (контакта с её телом, её нежностью, теплом её объятий, звуком её голоса, её любящим взглядом, и тд), но это желание должно стать тайным, так как оно неприемлимо для отца, и потому должно быть забыто. Первое вытеснение, для ребёнка любого пола, включает в себя забвение собственного желания в отношении достижения удовлетворения с собственной матерью. Это вытеснение часто более сильно у мальчиков, чем у девочек, так как обычно отец прикладывает больше усилить для сепарации сына (как противника) от матери, тогда как дочери он позволяет поддерживать близкие отношения с матерью в течении более длительного периода. Тем не менее, ограничения того удовлетворения, которое позволено ребёнку в отношении его матери (или же которое позволено матери в отношении ребёнка) имеют место, и вытеснение происходит, что обычно находит в выражение в том, что ребёнок начинает считать объятия и внимание матери чем-то противным, непристойным, неуместным и тд, — что и является красноречивым свидетельством вытеснения. В моих схемах то, что вытесняется, находится под чертой:

Отцовская метаформа подразумевает также и еще один момент, о котором мы поговорим при обсуждении остальных структур ³⁸. Но я хочу подчеркнуть, что рассмотренный нами первый момент уже связывает слово со значением (как “материалом” нашей социально/лингвистически сконструированной реальности, то есть той реальности, которую мы все разделяем, так как говорим о ней). Как мы знаем, значение определяется уже по факту, и потому отношения ребёнка с его матерью обретают значение вследствии отцовского запрета, и мы может назвать его “первым значением”. Это значение устанавливает крепкую связь между строго произнесенным запретом и смутной тоской по близости (которая трансформируется в результате запрета в желание матери). Это первое фундаментальное значение приходит в бытие благодаря отцовской метафоре, буквально неверности моей тоски по собственной матери. Что бы я в последствии об этом не думал, например, что не стоит принимать этот отцовский запрет, так как он ничего не предложил взамен, не предоставил мне никакой замены для того удовлетворения, это первое значение, будучи однажды установленным, остаётся неискоренимым.

Всё остальное — открыто интерпретации, бери не хочу. Определенно, есть место также и непониманию, даже самого отцовского запрета чего-то в отношениях матери и ребёнка: “Связано это с тем, как она меня обнимает, или с тем, как я её обнимаю, или с тем, что мы так шумно себя ведём?”. Нет никакой необходимости в том, что бы ребёнок сразу понял, что речь идёт о прикосновениях и нежности определенного рода, что отец запрещает именно это. Если же предположить, что отец был достаточно успешен (или удачлив) в том, чтобы втолковать ребёнку, что именно запрещено, то можно говорить о установке связи между языком и значением (социально организованной реальностью), между означающим и означаемым, о связи, которую уже не разрушить.

Лакан называет это связывание слова со значнием “точкой стежка” (point de capiton, которую также порой называют “точкой крепления”). Точка стежка в словаре обойщика означает такую петлю, которая используется для надежного прикрепления пуговицы к ткани в набивке дивана или стула, когда пуговица и ткань связаны вместе не ввиду их прилегания к деревянному или металическому каркасу, но в отношении друг к другу. В данном случае нет никакого жесткого крепления, поскольку крепление полагает недвижимую твердь, к которой нечто присоединено. Но результатом отцовской метафоры является скорее специфичное значение определенных слов (диграмма 3) безотносительно к абсолютному референту (то есть без обращения к мифической абсолютной реальности по ту сторону реальности созданной или обтёсанной из реального посредством языка). Отцовская метафора создаёт основательное непоклебимое значение ³⁹.

Диаграмма 3

Когда позже всё что угодно сможет быть поставлено под сомнение, включая основания этого фундаментального значения, то сама возможность этого основывается на связывании этого первого стежка. Именно благодаря одной такой петле и усваивается структура языка. Без неё — всё развязывается. Рейчел Кордей говорил, пытаясь ухватить какое чувство себя на одном конце, что оно постоянно “развязывалось на другом конце”. Ткань её ощущения себя развязывалась, ввиду отсутствия этого важного стежка, из-за чего она постоянно “теряла нить” ⁴⁰.