Инстинктивная тревога в пувертатном периоде

Мы уже отмечали, что фазы человеческой жизни, характеризующиеся возрастанием либидо, чрезвычайно важны для аналитического исследования ид. Благодаря повышенному катексису желания, фантазии и инстинк­тивные процессы, которые в другие периоды остаются незамеченными или заключены в бессознательное, всплывают в сознании, преодолевая при необходимости препятствия, поставленные на их пути вытеснением, и становятся доступными для наблюдения, когда они про­кладывают себе путь к выходу.

Зашита, мотивированная страхом

Важно сосредоточить внимание на периодах воз­росшего либидо и на исследовании эго. Как мы видели, косвенным следствием усиления инстинктивных импуль­сов является удвоение усилий индивида по овладению инстинктами. Общие тенденции в эго, которые в перио­ды спокойствия инстинктивной жизни едва заметны, становятся яснее очерченными, и выраженные механиз­мы эго латентног-о периода или взрослой жизни могут оказаться настолько преувеличенными, что приводят к патологическим искажениям характера. Из различных установок, которые эго может принять по отношению к инстинктивной жизни, выделяются две. Акцентуируясь в пубертате, они поражают наблюдателя своей силой и объясняют некоторые из характерных особенностей это­го периода. Я имею в виду аскетизм и интеллектуаль­ность в подростковом возрасте.

Аскетизм в подростковом возрасте. Чередуясь с инстинктивными крайностями и вторжениями из ид, а также с другими явно противоречивыми установками, в подростковом возрасте иногда проявляется антагонизм по отношению к инстинктам. По интенсивности этот антагонизм далеко превосходит любое вытеснение, обыч­ное для нормальных условий или для более или менее тяжелых неврозов. По способу своего проявления и широте охвата он меньше сродни симптомам выражен­ного невротического расстройства, чем аскетизму рели­гиозного фанатика. При неврозе всегда существует связь между вытеснением инстинкта и природой или каче­ством вытесненного инстинкта. Так, истерики вытесня­ют генитальные импульсы, связанные с объектными желаниями эдипова комплекса, но более или менее ин­дифферентны или толерантны в своей установке по от­ношению к другим инстинктивным желаниям, напри­мер анальным или агрессивным импульсам. Навязчивые невротики вытесняют анально-садистские желания, ко­торые вследствие вытеснения становятся носителями их сексуальности, но терпимо относятся к оральному удов­летворению и к эксгибиционистским импульсам, кото­рые у них могут возникнуть до тех пор, пока они не связаны непосредственно с ядром их невроза. При ме-

Эго и механизмы зашиты

ланхолии вытесняются в основном оральные тенденции, а пациенты с фобией вытесняют импульсы, связанные с комплексом кастрации.

Ни в одном из этих случаев нет неразличающего отвержения инстинктов, и, анализируя их, мы всегда обнаруживаем определенную связь между содержанием вытесненного инстинкта и причинами, по которым че­ловек изгоняет его из сознания.

Другая картина предстает перед нами, когда, ана­лизируя подростков, мы исследуем отвержение ими ин­стинкта. Верно, что и здесь также исходная точка про­цесса отвержения может быть найдена в инстинктивных образованиях, подверженных особому торможению, на­пример в фантазиях об инцесте предпубертатного пери­ода или возросшей тенденции к онанизму, в которых эти желания находят свою разрядку. Но из этой точки процесс распространяется на всю жизнь.

Как я уже отмечала, подростки озабочены не столько удовлетворением или фрустрацией конкретных инстинктивных желаний, сколько удовлетворением ин­стинктов или фрустрацией как таковой. Молодые люди, проходящие через ту аскетическую фазу, которую я имею в виду, бегут словно бы от количества, а не от качества своих инстинктов. Они остерегаются наслаждения вооб­ще, и поэтому самой безопасной стратегией для них является встреча наиболее настоятельных желаний мак­симальным торможением. Каждый раз, когда инстинкт говорит <<эго хочу», эго отвечает: «Ты не должен», во многом на манер строгих родителей при раннем обуче­нии ребенка. Это подростковое недоверие к инстинктам имеет опасную тенденцию к распространению; оно мо­жет начаться с собственно инстинктивных желаний и распространиться на самые обычные физические потреб­ности. Все мы встречали молодых людей, сурово отвер­гающих любые импульсы с привкусом сексуальности, избегающих общества сверстников, отказывающихся принимать участие в увеселениях и, как истинные пу­ритане, не желающих иметь ничего общего с театром, музыкой и танцами. Мы можем понять, что есть связь между отказом от красивой и привлекательной одежды и торможением сексуальности. Но мы начинаем трево-

Зашита, мотивированная страхом

житься, если отказ начинает распространяться на без­вредные и необходимые вещи, как в случае, когда моло­дой человек отказывает себе в самой обычной защите от холода, умерщвляет свою плоть всеми возможными спо­собами и подвергает свое здоровье ненужному риску, не только отвергая конкретные виды орального наслажде­ния, но «из принципа» сокращая свой дневной рацион до минимума. Мы беспокоимся, когда вместо того, что­бы насладиться долгим ночным сном, этот юноша при­нуждает себя рано вставать, когда он неохотно смеется или улыбается или когда в крайних случаях он сдержи­вает дефекацию и мочеиспускание до последней возмож­ности на том лишь основании, что нельзя немедленно уступать всем своим физическим потребностям.

Этот тип отвержения инстинктов отличается от обычного вытеснения еще в одном отношении. При не­врозе мы привыкли видеть, что, когда удовлетворение конкретного инстинкта вытесняется, для него находит­ся некоторое замещение. При истерии это достигается обращением, то есть разрядкой сексуального возбужде­ния в других телесных зонах или процессах, которые становятся сексуализированными. При неврозах навяз­чивости имеется замещающее удовольствие на том уров­не, на котором осуществилось вытеснение, а при фоби­ях есть, по крайней мере, некоторый эпиносический¹ выигрыш. Или же заторможенные формы удовлетворе­ния заменяются на другие способы наслаждения при помощи процесса смещения и формирования реакции, поскольку мы знаем, что истинные невротические сим­птомы, такие, как истерические приступы, тики, на­вязчивые действия, привычка к мрачным размышлени­ям и т. д., представляют собой компромиссы, в которых инстинктивные требования ид удовлетворяются не ме­нее эффективно, чем требования эго и суперэго. Но в отвержении инстинкта, характерного для подростково­го возраста, не остается лазейки для такого замещаю­щего удовлетворения: механизм в этом случае, по всей

' Epinosic (синоним — advantage by illness) — использова­ние болезни как средства достижения тех или иных собственных целей.

Эго и механизмы зашиты

видимости, иной. Вместо образования компромисса (со­ответствующего невротическим симптомам) и обычных процессов смещения, регрессии и обращения против себя мы почти неизменно обнаруживаем поворот от аскетиз­ма к излишествам; невзирая на любые внешние ограни­чения, подросток внезапно погружается во все то, что он ранее тормозил. По причине своего антисоциального характера такие подростковые эксцессы сами по себе являются нежелательными; тем не менее с аналитичес­кой точки зрения они представляют собой временное выздоровление от аскетизма. Когда такого выздоровле­ния не происходит и эго каким-то необъяснимым обра­зом оказывается достаточно сильным для того, чтобы без всяких отклонений удержаться в своем отвержении инстинктов, в результате парализуется витальная ак­тивность человека — возникают своеобразные условия, которые следует рассматривать уже не как нормальное явление пубертата, а как психотическое расстройство.

Возникает вопрос: действительно ли оправдано различение между отверженном инстинктов в пуберта-те и обычными процессами вытеснения? Основой такого теоретического различения является то, что у подрост­ков процесс вытеснения начинается со страха перед ко­личеством инстинктов, а не перед качеством какого-то конкретного импульса и заканчивается не замещающим удовлетворением и образованием компромиссов, а рез­ким наложением или последовательной сменой отказа в удовлетворении инстинктов и инстинктивных эксцессов или, точнее говоря, их чередованием. При этом мы зна­ем, что при обычном невротическом вытеснении каче­ственный катексис вытесняемого инстинкта является важным фактором и что при неврозе навязчивости обыч­но возникает чередование торможения и послабления. Тем не менее у нас все еще сохраняется впечатление, что в случае подросткового аскетизма действует более примитивный и менее сложный механизм, чем при соб­ственно вытеснении; возможно, что первый из них пред­ставляет собой особый случай или, скорее, предваритель­ную фазу вытеснения.

В аналитических исследованиях неврозов уже давно показано, что человеческой природе свойственно от-

Зашита, мотивированная страхом

вержение некоторых инстинктов, в частности сексуаль­ных, независимо от индивидуального опыта. Эта пред­расположенность, по-видимому, обусловлена филогенети­ческой наследственностью, своеобразным накоплением, аккумулированным в результате актов вытеснения, прак­тиковавшихся многими поколениями и лишь продолжа­емых, а не заново инициируемых индивидами. Для опи­сания этого двойственного отношения человечества к сексуальной жизни — конституционного отвращения вкупе со страстным желанием — Блейлер ввел термин «амбивалентность».

Во время спокойных жизненных периодов исход­ная враждебность это по отношению к инстинкту — его страх перед силой инстинктов, как мы его назвали,— есть не более чем теоретическое понятие. Мы предпола­гаем, что основой неизменно остается инстинктивная тревога, но для наблюдателя она маскируется гораздо более заметными и выступающими явлениями, возни­кающими из объективной тревоги и тревоги сознания и являющимися результатом ударов, которым подвергал­ся индивид.

По-видимому, внезапное возрастание инстинктив­ной энергии в пубертате и в других жизненных перио­дах усиливает исходный антагонизм между эго и ин­стинктами до такой степени, что он становится активным защитным механизмом. Если это так, то аскетизм пу-бертатного периода можно рассматривать не как ряд качественно обусловленных деятельностей вытеснения, а просто как проявление врожденной враждебности меж­ду эго и инстинктами, которая неразборчива, первична и примитивна.

Интеллектуализация в пубертате. Мы пришли к выводу о том, что в периоды, характеризуемые возрас­танием либидо, общие установки эго могут развиваться в определенные способы защиты. Если это так, то этим можно объяснить и другие изменения, происходящие в эго в пубертате.

Мы знаем, что большинство изменений этого пе­риода происходит в инстинктивной и аффективной жиз­ни и что эго претерпевает вторичные изменения, когда

Эго и механизмы зашиты

оно непосредственно участвует в попытке овладеть ин­стинктами и аффектами. Но это ни в коем случае не исчерпывает возможностей изменения подростка. С воз­растанием инстинктивной энергии он в большей мере оказывается в их власти; это естественно и не требует дальнейшего объяснения. Подросток также становится более моральным и аскетичным, что объясняется конф­ликтом между эго и ид. Но кроме того, он становится более интеллектуальным, и его интеллектуальные инте­ресы углубляются. Вначале мы не видим, каким обра­зом это продвижение в интеллектуальном развитии связа­но с продвижением в развитии инстинктов и с усилением образований эго в их сопротивлении неистовым атакам, направленным против него.

В целом можно было бы ожидать, что натиск ин­стинкта или аффекта будет снижать интеллектуальную активность человека. Даже при нормальном состоянии влюбленности интеллектуальные возможности челове­ка снижаются и его рассудок становится менее надеж­ным, чем обычно. Чем более страстно его желание удов­летворить свои инстинктивные импульсы, тем меньше, как правило, он склонен использовать интеллект для их рассудочного исследования и подавления.

На первый взгляд кажется, что в подростковом возрасте все происходит наоборот. Резкий скачок в ин­теллектуальном развитии молодого человека не менее заметен и неожидан, чем его быстрое развитие в других направлениях. Мы знаем, как часто все интересы маль­чиков в латентном периоде сосредоточены на реальных вещах. Некоторые мальчики любят читать об открыти­ях и приключениях, изучать числа и пропорции или «проглатывать» описания странных животных и пред­метов, тогда как другие посвящают время механике, от ее простейших до наиболее сложных форм. Общим у этих двух типов является то, что объект, которым они инте­ресуются, должен быть не продуктом фантазии наподо­бие сказок и басен, доставлявших удовольствие в ран­нем детстве, а чем-то конкретным, что имеет реальное физическое существование. Когда начинается предпу-бертатный период, тенденция смены конкретных инте­ресов латентного периода абстрактными становится все

Зашита, мотивированная страхом

более выраженной. В частности, подростки того типа, который Бернфельд описывает как «затянувшийся пу-бертат», обладают ненасытным желанием думать об аб­страктных предметах, размышлять и говорить о них. Часто дружба в этом возрасте основана на желании вме­сте размышлять и обсуждать эти предметы. Диапазон таких абстрактных интересов и проблем, которые эти молодые люди пытаются разрешить, очень широк. Они обсуждают свободную любовь или замужество и семей­ную жизнь, свободное существование или приобретение профессии, скитания или оседлую жизнь, анализируют философские проблемы, такие, как религия или свобо­домыслие, различные политические теории, такие, как революция или подчинение власти, или саму дружбу во всех ее формах. Если, как это иногда бывает при анали­зе, мы получаем достоверное сообщение о беседах моло­дых людей или если — что делалось многими исследо­вателями пубертатного периода — мы изучаем дневники и наброски подростков, нас поражают не только широта и свободный размах их мысли, но также степень эмпа-тии и понимания, их явное превосходство над многими зрелыми мыслителями, а иногда даже мудрость, кото­рую они обнаруживают при рассмотрении самых слож­ных проблем.

Мы пересматриваем наше отношение, когда обра­щаемся от рассмотрения самих по себе интеллектуальных процессов подростка к рассмотрению того, как они впи­сываются в общую картину его жизни. Мы с удивлением обнаруживаем, что эти утонченные интеллектуальные до­стижения оказывают очень малое — или никакое — вли­яние на его реальное поведение. Эмпатия подростка, при­водящая к пониманию мыслительных процессов других людей, не мешает ему проявлять самое возмутительное безразличие к близким. Его возвышенный взгляд на лю­бовь и обязательства любящего соседствуют с неверностью и черствостью в многочисленных любовных историях. Тот факт, что его понимание и интерес к структуре обще­ства в подростковом возрасте далеко превосходят его же понимание и интерес в последующие годы, не помогает ему найти свое истинное место в социальной жизни, а многосторонность интересов не предохраняет его от со-

Эго и механизмы зашиты

средоточенности на одном-единственном предмете — собственной персоне.

Мы понимаем, особенно когда исследуем эти ин­теллектуальные интересы с помощью анализа, что в дан­ном случае мы имеем дело с чем-то весьма отличным от интеллектуальности в обычном смысле слова. Неверно было бы предполагать, что подросток размышляет о раз­личных ситуациях в любви или о выборе профессии для того, чтобы выработать правильную линию поведения, как это мог бы сделать взрослый или как мальчик в латентном периоде исследует устройство аппарата для того, чтобы суметь разобрать и снова собрать его. Под­ростковая интеллектуальность больше способствует меч­там. Даже честолюбивые фантазии предпубертатного периода не предназначены для перевода в реальность. Когда мальчик фантазирует о том, что он великий заво­еватель, он не чувствует никакой необходимости дока­зывать свою храбрость и выносливость в реальной жиз­ни. Точно так же он явно получает удовлетворение от самого процесса мышления в ходе рассуждений или об­суждений. Его поведение определяется другими факто­рами, и на него необязательно оказывают влияние ре­зультаты подобной интеллектуальной гимнастики.

Есть и еще один момент, поражающий нас, когда мы исследуем интеллектуальные процессы у подрост­ков. Более пристальное рассмотрение показывает, что интересующие их предметы усиливают конфликты меж­ду разными психическими образованиями. И опять про­блема заключается в том, как связать инстинктивную сторону человеческой природы с остальной жизнью, как выбрать между практической реализацией сексуальных импульсов и их отверженнием, между свободой и огра­ничением, между восстанием и подчинением власти. Как мы видели, аскетизм, с его запретом инстинктов, в целом не оправдывает надежд подростка. Поскольку опасность вездесуща, он должен выработать много спо­собов для того, чтобы преодолеть ее. Обдумывание ин­стинктивного конфликта — его интеллектуализация — кажется подходящим способом. При этом аскетическое бегство от инстинкта сменяется поворотом к нему. Но это осуществляется в.основном в мышлении и является

Зашита, мотивированная страхом

интеллектуальным процессом. Абстрактные интеллек­туальные обсуждения и размышления, которым преда­ются подростки,— это вовсе не попытки разрешить за­дачи, поставленные реальностью. Их мыслительная активность есть, скорее, показатель напряженной на­стороженности по отношению к инстинктивным процес­сам и перевод'того, что они воспринимают, в абстракт­ное мышление. Философия жизни, которую подростки создают,:— а она может заключаться в их требовании произвести революцию во внешнем мире — является на самом деле их реакцией на восприятие новых инстинк­тивных требований их собственного ид, грозящих ре­волюционизировать всю их жизнь. Идеалы дружбы и вечной преданности — это всего лишь отражение беспо­койства эго, обнаружившего исчезновение всех своих новых эмоциональных связей с объектами¹. Стремление к руководству и поддержке в часто безнадежной борьбе против своих собственных инстинктов может быть транс­формировано в бесхитростную аргументацию относитель­но неспособности человека к принятию независимых политических решений. Мы видим, таким образом, что инстинктивные процессы переводятся на язык интел­лекта. Но причина столь сильной сосредоточенности внимания на инстинктах заключается в том, что осуще­ствляется попытка овладеть ими на ином психическом уровне.

Вспомним, что в аналитической метапсихологии связь аффектов и инстинктивных процессов с вербаль­ными представлениями считается первым и наиболее важным шагом по направлению к овладению инстинк­тами, который должен быть осуществлен в развитии индивида. Мышление описывается в этих работах как «практическое действие, сопровождающееся перемеще­нием относительно небольших количеств катексиса при меньшей их разрядке» (S. Freud, 1911). Эта интеллек­туализация инстинктивной жизни, попытка овладеть ин-

' Я благодарна Маргит Дубовиц из Будапешта за указание на то, что тенденция подростков размышлять о смысле жизни и смерти отражает деструктивную активность в их собственных ду­шах.

Эго и механизмы зашиты

стинктивными процессами, связывая их с мыслями в сознании, представляет собой одно из наиболее общих, ранних и наиболее необходимых приобретений челове­ческого эго. Мы рассматриваем ее не как деятельность эго, а как его составную часть.

Может возникнуть впечатление, что явления, включенные нами в понятие «интеллектуализация в пу-бертате», попросту представляют собой преувеличение общей установки эго в особых условиях внезапного подъема либидо. Лишь возрастание количества либидо привлекает внимание к функции эго, которая в другое время выполняется незаметно и как бы походя. Если это так, то это означает, что усиление интеллектуальности в подростковом возрасте — а возможно, также и резкое возрастание интеллектуального понимания психических процессов, которое обычно характерно для приступов психического расстройства, — является просто частью привычного стремления эго к овладению инстинктами при помощи мышления.

Я полагаю, что теперь мы можем сделать вторич­ное открытие, к которому нас привели рассуждения в этом направлении. Если верно, что неизменным след­ствием возрастания либидозной заряженности является удвоение усилий эго по интеллектуальной проработке инстинктивных процессов, то это объясняет тот факт, что инстинктивная опасность делает человека умнее. В периоды спокойствия в инстинктивной жизни, когда опасности нет, индивид может позволить себе опреде­ленную степень глупости. В этом отношении инстинк­тивная тревога оказывает знакомое влияние объектив­ной тревоги. Объективная опасность и депривация побуждают человека к интеллектуальным подвигам и изобретательным попыткам разрешить свои трудности, тогда как объективная безопасность и изобилие делают его довольно глупым. Сосредоточение интеллекта на ин­стинктивных процессах представляет собой аналог бди­тельности человеческого эго перед лицом окружающих его объективных опасностей.

До сих пор спад интеллекта у маленького ребенка в начале латентного периода объяснялся иначе. В ран­нем детстве блестящие интеллектуальные достижения

Зашита, мотивированная страхом

детей связаны с исследованием ими тайн пола, а когда этот предмет становится табу, запрет и торможение рас­пространяются на другие области мышления. Не удиви­тельно, что с возобновлением сексуальности в предпу-бертатном периоде, то есть с распадом сексуального вытеснения раннего детства, интеллектуальные способ­ности оживают с, прежней силой.

Это — обычное объяснение, к которому мы можем теперь добавить еще одно. Возможно, в латентном пери­оде дети не только не осмеливаются погружаться в абст­рактное мышление, но и просто не имеют в этом нуж­ды. Детство и пубертатный период — это периоды инстинктивной опасности, и характеризующий их «ин­теллект», по меньшей мере, частично помогает челове­ку преодолевать эту опасность. При этом в латентном периоде и во взрослой жизни эго относительно сильно и может без ущерба для индивида ослабить его усилия по интеллектуализации инстинктивных процессов. В то же время не следует забывать, что эти умственные дости­жения, особенно в пубертатном периоде, при всей их замечательности и блеске остаются бесплодными. В од­ном отношении это верно даже для интеллектуальных достижений раннего детства, которыми мы-так восхи­щаемся и которые так высоко ценим. Не надо лишь за­бывать о том, что детские исследования сексуальности, которые психоанализ считает ярчайшим проявлением интеллектуальной активности ребенка, не приводят к знанию истинных явлений взрослой сексуальной жиз­ни. Как правило, их результатом является создание дет­ских сексуальных теорий, которые отражают не реаль­ность, а инстинктивные процессы, протекающие в психике ребенка.

Интеллектуальная работа, совершаемая эго в ла­тентном периоде и во взрослой жизни, несопоставимо более серьезна, надежна и, прежде всего, намного тес­нее связана с действием.

Любовь к объекту и идентификация в пубертат­ном периоде. Рассмотрим теперь, насколько аскетизм и интеллектуализация, характерные для пубертатного периода, соответствуют нашей схеме классификации

Эго и механизмы зашиты

защитных процессов в зависимости от тревоги и опас­ности. Сразу видно, что аскетизм и интеллектуализа­ция попадают в третий тип защиты. Опасность, угро­жающая эго, заключается в том, что оно может быть затоплено инстинктами; более всего оно опасается ко­личества инстинктов. Мы полагаем, что эта тревога воз­никает в ходе развития индивида очень рано. Хроноло­гически она принадлежит к тому периоду, в котором эго постепенно отделяется от недифференцированного ид. Защитные меры, к которым его заставляет прибе­гать страх перед силой инстинктов, направлены на под­держание этой дифференциации между эго и ид и на обеспечение стабильности вновь установившейся орга­низации эго — задача, которую ставит перед собой ас­кетизм, заключается в том, чтобы удерживать ид в оп­ределенных границах, попросту налагая запреты; цель интеллектуализации — теснее связать инстинктивные процессы с мыслительным содержанием и тем самым сделать их доступными для сознания и подверженны­ми контролю.

Когда при внезапном возрастании либидо инди­вид отступает на этот примитивный уровень страха перед силой инстинктов, покой инстинктивных процес­сов и процессов эго должен быть потревожен. Ниже я опишу две из наиболее важных особенностей пубертат-ного периода и покажу их связь с этим процессом рег­рессии эго.

Наиболее примечательные явления в жизни под­ростков в конечном счете связаны с их отношениями с объектом. Здесь особенно заметен конфликт между дву­мя противоположными тенденциями. Мы уже видели, что вытеснение, вызванное общей враждебностью по отношению к инстинктам, обычно выбирает для своих первых атак фантазии предпубертатного периода на тему инцеста. Подозрительность и аскетизм эго исходно на­правлены против фиксации субъекта на всех объектах любви его детства. Результатом этого, с одной стороны, является стремление молодого человека к изоляции;

начиная с этого времени он живет с членами своей се­мьи как с чужими людьми. Но врожденная враждеб­ность эго по отношению к инстинктам направлена не

Зашита, мотивированная страхом

только на его отношение к внешним объектам любви;

она направлена также и на его отношения с суперэго. В той мере, в какой суперэго в этом периоде все еще насы­щено исходящим от отношений с родителями либидо, оно само рассматривается как подозрительный инцест-ный объект и становится жертвой последствий аскетиз­ма. Это отчуждается также и от суперэго. Для молодых людей это частичное вытеснение суперэго, отчужденность от части его содержания является одной из величайших неприятностей подросткового периода. Основным следстви­ем разрыва отношений между эго и суперэго становится возрастание опасности, грозящей со стороны инстинктов. Индивид становится асоциальным. До возникновения этого нарушения тревога сознания и чувство вины, возникаю­щие вследствие отношения эго к суперэго, были наиболее сильными союзниками эго в его борьбе против инстинк­тов. В начале пубертатного периода часто заметны прехо­дящие попытки осуществить сверхнасыщенность всех содержаний суперэго. Возможно, этим объясняется так называемый «идеализм» подростков. Возникает следу­ющая ситуация: аскетизм, сам являющийся следствием возрастания опасности со стороны инстинктов, ведет к разрыву связи с суперэго и тем самым делает неэффек­тивными защитные меры, осуществляемые тревогой суперэго. В результате этого эго еще сильнее отбрасы­вается на уровень чистой инстинктивной тревоги и ха­рактерных для этого уровня примитивных защитных механизмов.

Самоизоляция и разрыв с объектами любви, одна­ко, не являются единственными тенденциями, возника­ющими в отношении подростков к объектам. Разнообраз­ные новые привязанности занимают место вытесненных фиксаций на детских объектах любви. Иногда индивиды привязываются к молодым людям своего возраста, и в этом случае связь приобретает форму страстной дружбы или влюбленности; иногда они привязываются к стар­шим, которых признают лидерами и которые явно явля­ются замещением покинутых родительских объектов. Эти отношения любви страстны и исключительны, но крат-ковременны. Людей выбирают как объекты и покидают безотносительно к их чувствам, а на их место выбирают

Эго и механизмы защиты

новых. Покинутые объекты быстро и прочно забывают­ся, но форма привязанности к ним сохраняется в мель­чайших деталях и обычно воспроизводится в отношении к новому объекту с точностью, похожей на навязчивость.

Помимо этой поразительной верности объекту люб­ви имеется еще одна особенность отношений с объектом в подростковом возрасте. Подросток стремится не столько обладать объектом в обычном физическом смысле сло­ва, сколько максимально уподобиться человеку, кото­рый в данный момент занимает в его привязанностях центральное место.

Непостоянство молодежи общеизвестно. Почерк, речь, прическу, одежду и самые разные привычки она меняет намного легче, чем в любой другой период жиз­ни. Часто одного взгляда на подростка достаточно, что­бы сказать, кто его старший друг, которым он восхища­ется. Но способность к изменению идет еще дальше. Со сменой одного образца на другой меняются жизненная философия, религиозные и политические взгляды, и, сколь бы часто они ни менялись, подростки всегда в равной мере твердо и страстно убеждены в правоте столь легко принятых ими взглядов. В этом отношении они напоминают тип пациентов, описанный Хелен Дойч в клинической работе по психологии взрослых как по­граничный между неврозом и психозом. Она называет их людьми типа «как если бы» («als ob» Typus), потому что в каждом новом отношении с объектом они живут так, как если бы они действительно проживали свою собственную жизнь и выражали свои собственные чув­ства, мнения и взгляды.

У девочки, которую я анализировала, механизм, лежащий в основе этих процессов трансформации, был особенно ясен. Несколько раз за один лишь год она пере­ходила от одной дружбы к другой, от девочек к мальчи­кам и от мальчиков к пожилой женщине. В каждом слу­чае она не просто становилась безразличной к покинутому объекту любви, но испытывала к нему выраженную и сильную неприязнь, граничащую с презрением, и чув­ствовала, что любая случайная или неизбежная встреча с ним почти невыносима. После большой аналитической работы мы обнаружили, что эти чувства по отношению к

Зашита, мотивированная страхом

бывшим друзьям вовсе не были ее собственными. Каж­дый раз, когда девочка меняла объект любви, она счита­ла себя обязанной подстраивать свое поведение и взгля­ды под поведение и взгляды своего нового друга во всем, связанном с ее внутренней и внешней жизнью. Она на­чинала переживать не свои собственные эмоции, а эмо­ции своего нынешнего друга. Неприязнь к людям, кото­рых она раньше любила, в действительности не была ее собственной. При помощи процесса эмпатии она разде­ляла чувства своего нового друга. Таким образом, она выражала ревность, которую, как она воображала, он чувствовал ко всем,, кого она раньше любила, или его (а не ее собственное) презрение к возможным соперникам.

Психологическая ситуация в подобных фазах пу-бертата может быть описана очень просто. Эта страст­ная и мимолетная фиксация любви вообще не является отношением к объекту в том смысле, в котором мы ис­пользуем этот термин, говоря о взрослых. Это иденти­фикация самого примитивного типа, такая, с какой мы встречаемся при исследовании развития в раннем дет­стве, еще до существования всякой объектной любви. Таким образом, непостоянство в пубертатном периоде означает не внутренние изменения в любви или убежде­ниях индивида, а, скорее, утрату личности вследствие изменений в идентификации.

Процесс, выявленный при анализе поведения пят­надцатилетней девочки, возможно, прольет некоторый свет на ту роль, которую играет эта склонность к иден­тификации. Моя пациентка была очень красивой, оча­ровательной девочкой и всегда играла заметную роль в своем окружении, но, несмотря на это, ее терзала неис­товая ревность к сестре, которая была еще ребенком. В пубертатном периоде пациентка утратила все свои пре­жние интересы и была охвачена единственным желани­ем — вызывать любовь и восхищение мальчиков и муж­чин, бывших ее друзьями. Она безумно влюбилась — на расстоянии — в мальчика, который был намного стар­ше ее и которого она иногда встречала на вечеринках и на танцах. В это время она написала мне письмо, в ко­тором выражала сомнения и тревоги в связи со своей влюбленностью.

Эго и механизмы зашиты

«Пожалуйста, скажите мне, — писала она, — как мне вести себя, когда я встречаю его. Быть ли мне серь­езной или веселой? Как я ему больше понравлюсь — если покажу, что умна, или если прикинусь глупой? Что Вы мне посоветуете — говорить все время о нем или говорить и о себе тоже?..» Когда пациентка в следую­щий раз встретилась со мной, я устно ответила н"а ее вопросы. Я сказала, что, по-видимому, нет необходимо­сти планировать свое поведение заранее. Разве она не сможет в нужный момент быть самой собой и вести себя в соответствии с тем, что она чувствует? Она ответила, что такой способ никогда не сработает, и произнесла длинную речь на тему о необходимости приспосабливать­ся к предпочтениям и желаниям других людей. Она ска­зала, что только так можно быть уверенной в том, что тебя полюбят, и, несмотря на то, что этот мальчик лю­бил ее, она просто не могла вести себя естественно.

Вскоре после этого пациентка описала фантазию, в которой нарисовала что-то вроде конца света. «Что будет, — спросила она, — если все умрут?» Она про­шлась по всем своим друзьям и отношениям и наконец вообразила, что осталась одна на всей Земле. Ее голос, выразительность интонаций и детали описания говори­ли о том, что эта фантазия была выполнением ее жела­ния. Она рассказывала с наслаждением, и фантазия не вызывала у нее никакого беспокойства.

Однако я напомнила девочке о ее страстном жела­нии быть любимой. Днем раньше одной лишь мысли о том, что один из друзей не любит ее, что она теряет его любовь, было достаточно, чтобы погрузить ее в отчая­ние. Но кто же будет любить ее, если она будет един­ственной уцелевшей из всего рода человеческого? Она спокойно отбросила мое напоминание о ее давешних печалях. «В этом случае я буду любить себя сама», — сказала она, словно освободившись наконец от всех сво­их тревог, и испустила глубокий вздох облегчения.

Это маленькое, сделанное на одной пациентке ана­литическое наблюдение указывает, как мне кажется, на нечто, весьма характерное для некоторых связей с объек­том в пубертатном периоде. Разрыв старых отношений, враждебность к инстинктам и аскетизм —все это отвле-

Зашита, мотивированная страхом

кает либидо от внешнего мира. Подростку грозит опас­ность сместить свое объектное либидо с окружающих людей на себя. Так же, как он регрессировал в своем эго, он может регрессировать и в своей либидозной жиз­ни от объектной любви к нарциссизму. Он избегает этой опасности судорожными усилиями, направленными на установление нового контакта с внешними объектами, даже если это может быть сделано только через его нар­циссизм, то есть при помощи ряда идентификаций. В соответствии с таким представлением эмоциональные связи с объектом в подростковом возрасте представляют собой стремление к выздоровлению — ив этом отноше­нии подростки также напоминают психотических боль­ных в тот момент, когда их состояние в очередной раз начинает меняться к худшему.

При описании пубертатного периода эго я столько раз сравнивала его характеристики с серьезным заболе­ванием, что (хотя это исследование и не претендует на полноту) мне, видимо, следует сказать несколько слов о нормальности и анормальности происходящих в этот период процессов.

Мы видели, что основой сравнения пубертатного периода с началом обострения психического заболева­ния является феномен, приписываемый нами количе­ственным изменениям катексиса. В обоих случаях по­вышенный либидозный катексис ид прибавляется к инстинктивной опасности, заставляя эго удваивать свои усилия для защиты любым возможным способом. В пси­хоанализе всегда понимали, что в человеческой жизни из-за этих количественных процессов каждый период возрастания либидо может стать началом невротическо­го или психотического заболевания.