Проект «Воззвания к народу», составленный М.П. Бестужевым-Рюминым.

1. Из «Записок» А.М.Муравьёва [1]

Мой журнал

После краткого и несчастливого царствования Павла вступление на трон России Александра было приветствовано единодушными и искренними восторженными возгласами. Никогда еще большие чаяния не возлагались у нас наследника власти. Спешили забыть безумное царствование. Все надеялись на ученика Ла-Гарпа и Муравьёва. (…) В начале своего царствования Александр был преисполнен великодушными решениями. Он положил конец ужасам, нелепым притеснениям предыдущего царствования. Он положил себе задачей заставить забыть вопиющие несправедливости своего отца. Слова его, как и его поступки, дышали добротой, желанием сделаться любимым. Рабство, власть безудержная были противны душе его, еще здравой (…). Александр писал 13 января 1813 года князю Чарторыйскому (Адаму): «По мере того как военные результаты будут развертываться, Вы увидите, до какой степени интересы вашей страны дороги для меня. Что же касается до форм [правления], то наиболее свободные - это те, которые я всегда предпочитаю». В своем воззвании к немцам, изданном в Варшаве 13 февраля 1813 г[ода], Александр заявил: «Если, по остатку малодушия, они [государи] будут настаивать на своей гибельной системе покорности, то нужно, чтобы глас народа излечил бы их и чтобы князья, которые ввергают в позор и несчастие своих подданных, были увлечены послед ними к мщению и славе». 27 марта 1818 года на открытии сейма в Варшаве он сказал представителям Польши: «Порядок, бывший в вашей стране, позволил немедленно установить тот, который я вам даровал, прилагая на практике принцип свободных учреждений, не перестававших быть предметом моих забот, и спасительное действие каковых я надеюсь с помощью божьей распространить на все области, провидением вверенные моим попечениям». Эти слова были восприняты с жадностью. Занятый всецело Европой, бросаясь с одного конгресса на другой, находясь вполне под влиянием Меттерниха, он отрекся от своих благородных и великодушных предположений.

Польша получила конституцию, а Россия в награду за свои героические усилия в 1812 году получила – военные поселения! Правда, глава государства в 1812 г. спокойно пребывал в С.-Петербурге. Я вспоминаю, как мой брат говорил по этому поводу Блудову, разыгрывавшему тогда роль отъявленного либерала: «Надо сознаться, что император – человек чрезвычайно храбрый, он не потерял в 1812 г. надежды, что Россия будет освобождена, так как это единственный, сколько мне известно, русский, который спокойно оставался тогда в С.-Петербурге». Он освободил крестьян Прибалтийских провинций и произнес по поводу этого освобождения депутатам от лифляндского дворянства следующие памятные слова: «Вы почувствовали, что одни только свободные начала могут быть основой счастью народов». А когда русские крепостные прибегали к защите от притеснений помещиков - военная экзекуция была ответом, который они получали.

Основатель Священного союза, он осудил себя, вопреки симпатиям русских, на глухоту к воплям отчаяния восточной церкви, на то, чтобы быть беспристрастным зрителем зверств, совершаемых мусульманским фанатизмом над нашими единоверцами. Предавшись мистицизму, говоря о религии по всякому поводу, он совершенно лишил собственности и свободы тех своих подданных, из которых он образовал военные поселения. Ужасные сцены имели место в Чугуеве, где отцы благословляли детей своих, решившихся пренебречь мучениями, и проклинали тех, кто падал духом при виде пыток. По восьмидесяти человек зараз гибли от жестоких наказаний шпицрутенами - дивизии пехоты явились туда, чтобы выполнить обязанности палача.

Забыв совсем свой долг перед Россией, Александр в конце своего царствования предоставил все отрасли управления страной известному Аракчееву, который сам был поглощен недостойной страстью. Этот наперсник, враждебный всякому прогрессу, подбирает подчиненных, достойных его. Цензура, с своей стороны, стала бессмысленной, ввозу книг из-за границы препятствовали всеми способами. Профессора наших университетов были преданы под инквизиторскую власть. Совершались неслыханные несправедливости. По простому доносу подлого шпиона заключали в крепость или ссылали в отдаленные гарнизоны и даже в Сибирь. Полковник Бок, поддерживавший, в течение долгого времени переписку с Александром, был заключен в Шлиссельбургскую крепость (где умер безумным) за то, что в одном письме напомнил, что царь отрекся от своих первоначальных настроений. (…) Арест офицеров старого Семеновского полка: полковника Ивана Вадковского, полковника Дмитрия Ермолаева, подполковника Николая Кашкарова и подполковника Льва Щербатова, которые содержались секретно в Витебске с 1821 по 1826 год. Все четверо были невиновны - виноваты были командующий бригадой великий князь Михаил и полковник Шварц. Бессилие законов, которые не были собраны и которых никто не мог знать, лихоимство, продажность чиновников - вот печальное зрелище, представляемое Россией.

Чтобы понравиться властелину, нужно быть иностранцем или носить иностранную фамилию. Наши генералы, оказавшие стране услуги в 1812 году, Раевский, Ермолов и прочие, были в пренебрежении или держались под подозрением.

Последние годы своей жизни Александр стал добычей безотчетной меланхолии: болезнь, которую бог иногда посылает земным владыкам, чтобы пригнести их скорбью, этим величественным уроком равенства.

Для поездки своей в Таганрог он приказал проложить дорого стоящую стране дорогу: она дала ему возможность миновать города.

Так кончилось царствование, относительно которого полагали, что оно предназначается составить счастье России.

Мемуары декабристов. Северное общество.

 

2. Из записок кн. С.П. Трубецкого [2]

По окончании Отечественной войны имя императора Александра гремело во всем просвещенном мире, народы и государи, пораженные его великодушием, предавали судьбу свою его воле. Россия гордилась им и ожидала от него новой для себя судьбы. Он объявил Манифестом благодарность свою войску и всем сословиям народа русского, вознесшего его на высочайшую степень славы; обещал, утвердив спокойствие всеобщим миром в Европе, заняться устройством внутреннего благоденствия вверенного провидением держав его пространного государства.

Некоторые молодые люди, бывшие за отечество и царя своего на поле чести, хотели быть верной дружиной вождя своего и на поприще мира. Они дали друг другу обещание словом и делом содействовать государю своему во всех начертаниях его для блага своего народа. Их было мало, но они уверены были, что круг их ежедневно будет увеличиваться, что другие, им подобные, не захотят ограничиться славою военных подвигов и пожелают оказать усердие свое и любовь к отечеству не одним исполнением возложенных службою обязанностей, но посвящением всех средств и способностей своих на содействие общему благу во всех его видах.

От поступающих в это маленькое общество требовалось: 1-е, строгое исполнение обязанностей по службе: 2-е, честное, благородное и безукоризненное поведение в частной жизни; 3-е, подкрепление словом всех мер и предположений- государя к общему благу; 4-е, разглашение похвальных дел и обсуждение злоупотребления лиц по их должностям. Действие общества должно было основываться на том рассуждений, что многие из правительственных лиц и частных людей будут восставать против некоторых намерений императора (как, например, было касательно свободы крестьян), и следовательно, как бы ни был слаб голос тех, которые стали- бы их оправдывать, но беспрерывное склонение в обществе разговора на известный предмет и оправдание его убедит многих, даст силу правительству привести в исполнение свое благое намерение. Сначала молодые люди ограничивались только разговорами между собою. Еще неизвестно было, что именно государь намерен был сделать, но в уверенности, что он искренно желает - устроить благо России, решено было дать форму обществу, и определить порядок действий, которыми намерены были поддерживать и подкреплять предположения государя. В феврале 1816 года Пестель, Никита Муравьев, и Сергей Шипов и Турецкой положили основание обществу [Союзу спасения]. (…)

Пестелю, Долгорукову и Трубецкому поручено было написать устав общества. (…) Он [Пестель] имел пристрастие к формам масонским и хотел, чтобы некоторые подобные были введены для торжественности. При первом общем заседании для прочтения и утверждения устава Пестель поселил в некоторых членах некоторую недоверчивость к себе; в прочитанном им вступлении он сказал, что Франция блаженствовала под управлением комитета общественной безопасности. (…)

Между тем император Александр приступил к исполнению двух своих мыслей: 1-е, был составлен проект для освобождения крестьян эстляндских, и явно начали говорить, что он намерен дать свободу всем крестьянам помещичьим; 2-е, другой проект, переданный графом Аракчеевым, был учреждение военных поселений из которого мы поняли слова благодарности манифеста императора по окончании войны с французами, в котором он в награду войску обещал оседлость. (…) Второй проект-учреждение военных поселений для всей армии, был такое дело, которого дальнейшие последствия могли укрываться и от, взоров самых проницательных мужей, опытнейших в государственном управлении. Ему было положено начало еще в 1811 году, поселением Елецкого полка в Могилевской губернии. Но в 1812 году поселение было разрушено вторжением неприятеля, и невозможно было из малого кратковременного опыта судить, в какой степени могло быть полезно или вредно это учреждение для государства. Гр. Аракчеев не уклонялся от исполнения возложенного на него поручения, но, однако, начал тем, что представил возражения и предлагал вместо военных -для солдат поселений сократить срок службы нижним чинам, определив вместо 25-летнего срока 8-летний. Государь был убежден в пользе своего предначертания, и исполнение начато. Оно встретило всем известное сопротивление в крестьянах тех селений, в которых положено ему начало. Жестокими мерами и некоторыми уступками преодолено было упорство крестьян. Долго члены общества собирали сведения об этом предмете, слушали о чем рассуждения, наводили на него речь и старались исследовать его во всех отношениях, прежде нежели решились составить о нем собственное мнение. Наконец остановились на том, что новое образование армии усилит ее, образует хороших солдат, приучив их с малолетства к исправлению воинской службы, доставит возможность содержать войско меньшим отягощением народа и уничтожить частые рекрутские наборы. но что, с другой стороны, оно образует в государстве в особую касту, которая не имея с народом почти ничего общего может сделаться орудием его угнетения, что эта каста, составляя собою силу, которой в государстве ничто противостоять не может, сама будет в повиновении безусловном нескольких лиц или одного хитрого честолюбца. Сверх того ненавистный начальник может быть причиною восстания вверенной ему части и какая возможность к усмирению озлоблённых, имеющих средства к отпору силы силою? Кто может поручиться, что небольшое даже неудовольствие не породит бунта, который, вспыхнув в одном полку, быстро распространится в целом округе поселения? И можно ли предвидеть, чем кончится таковое восстание многих полков вместе? Эти опасения подкреплены были восстанием, начавшимся в поселениях: Новгородском гренадерском, Бугском и Чугуевском уланском. Жестокие меры, употребленные против жителей мирных селений, из которых хотели сделать военных поселенцев, возбудили всеобщее негодование, исполнители гр.. Аракчеев и Витт сделались предметами всеобщего омерзения, и имя самого императора не осталось без нарекания. Трудно было поверить, что ему неизвестны оставались варварские действия этих двух человек, и это подавало выгодное мнение о его сердце и нраве. Государь выехал не прямо в Москву, но чрез западные губернии и Малороссию. Кажется, что цель этой поездки была приготовить мысли жителей этих губерний к свободе крестьян. Первое начало положено было уже в Эстляндии, за которой должны были следовать Курляндия и Лифляндия. Псковская губерния была присоединена к генерал-губернаторству маркиза Паулуччи и, и потому полагали, что освобождение русских крестьян начнется с этой губернии. В речи своей к малороссийским дворянам государь объявил о своем намерении, но в сердцах их не нашел сочувствия. Сопротивление изъявилось в ответных речах губернского предводителя полтавского Ширкова и черниговского. Это кажется поколебало твердость государя, ибо в Москве он удержался от выражения своей мысли касательно этого предмета. Должно думать, что он, однако же, желал искренно его исполнения, но между тем он хотел от дворянства единственно повиновения своей воле, а не содействия. Доказательством тому служит следующее: члены общества собрали подписку на освобождение крестьян. Из числа известных лиц подписали согласие свое и обещание исполнить на правилах, какие составлены будут-: гг. Кочубей и Строгонов, князь Меньшиков, г. Васильчиков. Последний, подписав, доложил о том государю, который изъявил свое неудовольствие и приказал уничтожить подписку. В следующем обстоятельстве еще более является нежелание его, чтобы дворянство содействовало ему. Может быть он не отвергнул бы личного содействия поодиночке, но решительно не хотел, чтобы оно обнаруживалось совокупным действием. В приезд в Вильну он приказал тамошнему генерал- губернатору Римскому-Корсакову приготовить дворянство вверенных ему губерний к принятию монаршей воли. Корсаков нашел в губернском предводителе дворянства графе Платере готового сотрудника. На выборах 1818 года граф Платер сообщил дворянам волю государя, и подготовленные им, они приняли ее с восторгом, ввели бывших при них лакеев и кучеров в залу собрания и с наполненными бокалами шампанского поздравили их с будущим освобождением. Корсаков был тогда в Москве, и государь, узнав о происшествии, в жестоких словах изъявил на него гнев свой за нескромное действие и за то, что он в такое время оставил губернию свою. Это было после сопротивления, оказанного государю в Малороссии; тогда же в Москве ходила рукопись харьковского помещика Каразина, восстававшего всех силою своего красноречия против свободы крестьян и сравнивавшего состояние имевших счастие быть под его игом с состоянием свободных, у которых не будет собственности и.которым можно сказать: «И та земля, в которую положат труп твой, не твоя!». В другой рукописи к[нязь] Ник.Гр.Вяземский, свояк графа Кочубея и предводитель калужского дворянства, требовал поместнических собраний. Член общества А. Н. Муравьев написал возражение на обе рукописи и, пропустив их по древней столице, представил список своего сочинения государю чрез кн. П.-М. Волконского. Его величество, прочтя, сказал: «Дурак! Не в свое дело вмешался!».

Такие действия государя казались обществу не согласующимися с тою любовию к народу и желанием устроить его благоденствие, которое оно в нём предполагало.

Сомнение, что он ищет больше своей личной славы, нежели блага подданных, уже вкралось в сердца членов общества сделавшимся им прежде известным откровенным разговором наедине государя с князем Лопухиным. Пред самым отъездом своим из Петербурга государь ему объявил что он непременно желает освободить крестьян от зависимости помещиков, и на представление князя о трудностях исполнения и сопротивлении, которое будет оказано дворянством, сказал: «Если дворяне будут противиться, я уеду со всей своей фамилией в Варшаву и оттуда пришлю указ». (…)

Члены общества, огорченные поступком государя и обманутые в своих надеждах, не могли, однако же, расстаться с мыслью, что действуя соединенными силами, они много могут сделать для пользы своего отечества. Число готовых содействовать ежедневно увеличивалось, оставалось ясно определить порядок действия и начала на которых он должен был быть основан. Пример прусского Тугендбунда доказал, что усилия людей, имеющих одинаковую цель, не остаются втуне. Дух кротости, любви к отечеству и благонамерения, которые одушевляли членов, должен был выразиться во всех их занятиях; самое неблагонамеренное разыскание не должно было найти в этом уставе ничего такого, что бы могло подать повод к обвинению членов в себялюбии или в действии опасном для спокойствия отечества

Мемуары декабристов. Северное общество.

 

3. Из воспоминаний Н.В. Басаргина [3]

(…) Здесь надобно заметить, что в то время политическое положение европейских государств много содействовало неудовольствию благомыслящей и неопытной молодежи и было причиною повсеместному почти образованию тайных политических обществ.

Исполинская борьба Европы с Наполеоном была окончена. Европейские государства, чтобы с успехом противостать его могуществу и его военному гению, должны были обратиться к инстинктам народным и если не обещать положительно, то по крайней мере породить в массе надежды на будущие улучшения в ее общественном быте. Император Александр, по заключении мира, в Париже, в Лондоне, на Венском конгрессе говорил и действовал согласно этим правилам и тем подал надежду в самой России на будущие преобразования в пользу народа.

Странным кажется теперь, что тогдашние главы правительств, действуя таким образом не предвидели, что многозначащие слова их найдут отголосок не только в людях мыслящих, но и в самой массе: что надежды, ими внушаемые, породят ожидания, требования и волнения. Не думаю, впрочем, чтобы, поступая таким образом, они умышленно хотели обмануть народ ложными обещаниями, а полагаю, что, не предвидя последствий, они воображали спокойно приступить к некоторым маловажным преобразованиям и уверяли себя, что народ. будет мирно выжидать то, что будет сделано для него, и удовольствуется незначительными уступками правительств. Конечно, это была важная с их стороны ошибка, за которую дорого должны были поплатиться отчасти и они сами, но гораздо более - управляемые.

Не вхожу в рассуждение, как и почему это случилось; но только вслед за окончанием борьбы с Наполеоном и в то время еще, когда главы правительств не переставали торжествовать благополучный для них исход ее и делить Европу, как свое достояние, народы начали изъявлять свои требования и волноваться, не видя скорого исполнения своих ожиданий. Это произвело совершенную реакцию в мыслях и поступках государей: они усмотрели свою ошибку (а может быть, и необходимую меру, вызванную обстоятельствами) и стали действовать противно тому, что прежде обещали и говорили. С своей стороны народы, убедясь, что нечего ожидать им от правительств, стали действовать сами; а умы нетерпеливые, которых всегда и везде найдется много, решились ускорить и подвинугь общественное Дело образованием и распространением тайных обществ. Во Франции, Германии, Италии учредились таковые под разными наименованиями: Карбонариев, Тугендбунда и т. д.

Россия не могла избегнуть влияния соседственных государств, и особенно в такое время, когда сношения с ними порождались самыми событиями, войною и дальнейшими ее последствиями. Многие молодые люди, возвратившиеся после кампании из-за границы, большею частью военные, покрытые еще дымом исполинских битв 1812-1814 гг., внесли с собою новые идеи, начали серьезно думать о положении России и прилагать к ней теории общественных учреждений, или существующих уже в других государствах, или изложенных в замечательных политических творениях тогдашнего времени[4].

Сначала, действуя в этом смысле, они основывались на намерениях самого покойного императора Александра; но потом, когда он изменил им и предался реакции, то решились образовать тайные общества и этим средством думали достигнуть своей цели (…)

Мемуары декабристов. Южное общество.

4. Из воспоминаний и писем М.И. Муравьёва-Апостола [5]

СЕМЕНОВСКАЯ ИСТОРИЯ 1820 ГОДА

1812, 1813 и 1814 гг. нас познакомили и сблизили с нашими солдатами. Все мы были проникнуты долгом службы. Добропорядочность солдат зависела от порядочности поведения офицеров и соответствовала им. Каждый из нас чувствовал свое собственное достоинство, поэтому умел уважать его в других. Служба отнюдь не страдала от добрых отношений, установившихся между солдатами и офицерами. Единодушие последних между собою, было беспримерное. В 1815 г. по нашем возвращении в С.-Петербург какая-то подписка, покровительствуемая графом Аракчеевым, была разослана по гвардейским полкам. Офицеры Семеновского полка как будто уговорились (не все они жили в казармах; по совести утверждаю, что уговору не было), не пожертвовали копейки в угоду всесильного временщика. Иван Дмитриевич Якушкин тогда же заметил, что это нам даром не пройдет.

С назначением генерал-майора Якова Алексеевича Потемкина нашим полковым начальником, доблестно служившего в прошедшую войну, любимого солдатами и уважаемого офицерами, человека доброй души и хорошего общества, наш полк еще более возвысился в нравственном отношении. Поэтому естественно, что телесные наказания (под которыми наши солдаты умирали в армии, как и в гвардии) после трехлетних заграничных походов были не только неизвестны, но и немыслимы в старом Семеновском полку, они были отменены по согласию всех ротных начальников и с разрешения Потемкина. Мыслимо ли было бить героев, отважно и единодушно защищавших свое отечество, несмотря на существовавшую крепостную зависимость, прославившихся за границей своею непоколебимою храбростью и великодушием.

Михаил Павлович, только что снявший с себя детскую куртку, был назначен начальником 1-й пешей гвардейской бригады. Доброе сердце великого князя, о котором так много ныне пишут, было возмущено, узнав, что мы своих солдат не бьем. Он всячески старался уловить Семеновский полк в какой-нибудь неисправности своими ночными наездами по караулам в Галерный порт и неожиданными приездами по дежурствам. Все это ни к чему не послужило. Везде и всегда он находил полный порядок и строгое исполнение службы. Это еще более бесило и восстановляло против ненавистного ему полка. Разумеется, великий князь не мог благоволить и к нашему генералу, с которым не имел ничего общего. Поэтому к нам начали придираться, отыскивая во что бы то ни стало, правдой или неправдой, если не беспорядка, то, по крайней мере каких-нибудь ошибок.

В 1817 г. флигель-адъютант Клейнмихель был назначен плац-майором. Его обязанность заключалась в записывании ошибок, сделанных во время учения, предшествовавшего разводу Александра I. Государь, как и его покойный отец, ставил себе в священную обязанность всегда присутствовать при разводе.

У нас тогда были шаги: Петербургские, Могилевские и Варшавские. Разница между ними состояла в более или менее шагов в минуту. Музыкант держал в руках хронометр и по нем считал шаги. Волосяные султаны в аршин длины были прикреплены к верхней наличной части кивера. Тогдашний мундир, пригонка амуниции, скатанная шинель, надетая через плечо, а сверх нее ранец; в этом положении требовалось от солдата, чтоб султаны во время учения при ходьбе, при ружейных приемах, не шевелились.

Генерал-адъютант, командир лейб-гвардии гренадерского полка Желтухин (известный своей жестокостью) довел свой полк до этого идеального совершенства. При поступлении рекрут в полк он говорил ротным командирам: «Вот вам три человека, сделайте из них одного ефрейтора».

Замечания Клейнмихеля о шевелившихся султанах являлись через день после каждого развода. Эти замечания выпали на наш полк после 1812 г., когда Александр I сбросил с себя личину благодушия, в которую облекался до того времени.

Прошу проверить на третий день, шевелились ли султаны или нет! «Слева в колонну стройся!» Потом деплояда и контрмарш.

Батальон выстроился во фронт. Клейнмихель заметил, что Николай Николаевич Толстой, приведя свой взвод на место, не выровнял его, не скомандовал «Глаза направо!» Узнав об этом замечании, Толстой направился в комендантскую канцелярию и сказал Клейнмихелю, что замечание его несправедливо, что он службу знает, и такой грубой ошибки не мог сделать. Клейнмихель упорствовал, не соглашаясь уничтожить свое ложное замечание. Тогда Толстой говорит ему: «После этого вы...» И замечание не явилось в приказе. С Хрущевым случилось то же самое. Он, по совету Толстого, ответил ему точно так же: «После этого вы» и проч. И этим тоже избавился от ложного обвинения.

Подобные ошибки, вызвавшие замечания Клейнмихеля, считались в то время за личное оскорбление царя.

В 1818 г. Леонтий Осипович Гурко однажды вел по Пречистенке из Хамовнических казарм наш батальон в манеж. Он нам заметил, что на нас сердятся за то, что у нас на учении солдат не бьют. За что же было их бить, когда они знают свое дело и старательно его исполняют?

Этот самый Гурко в начале войны 1812 г. сказал в обществе офицеров Семеновского полка: «Что до меня касается, мне решительно все равно, будет ли в России царствовать Наполеон I или Александр 1». Князь Александр Сергеевич Голицын, прозванный «рыжим», жестоко напал за это на Гурко. Люди, подобные Гурко, за честь свою не стоят, у них ее нет. Дерзкая польская выходка не имела последствий.

Когда полк пришел в манеж, людям, как водится, дали поправиться, затем учение началось, как всегда, ружейными приемами. Гурко заметил, что один солдат не скоро отвел руку от ружья, делая на караул, и приказал ему выйти пред батальоном, обнажить тесаки, спустить с провинившегося ремни от сумы и тесака.

Брат мой повысил шпагу, подошел к Гурко, сказал, что солдат, выведенный из фронта, числится в его роте, поведения беспримерного и никогда не был наказан. Гурко так потерялся, что стал объясняться с братом перед фронтом по-французски. И солдат не был наказан.

Когда ученье кончилось, солдатам дали отдохнуть, а офицеры собрались в кружок пред батальоном, тогда я взял и поцеловал руку брата, смутив его такою неожиданною с моей стороны выходкой.

В то время солдатская служба была не служба, а жестокое истязание. Между всеми гвардейскими полками Семеновский полк был единственным, выведшим телесные наказания.

Жестокость и грубость, заведенные Павлом, не искоренялись в царствование Александра I и высоко ценились. Примером может служить флигель-адъютант, любимец Александра и великих князей Николая и Михаила, начальник гвардейского гусарского полка В. В. Левашев.

Однажды в Царском Селе он приказывает вахмистру, чтоб на другой день его эскадрон был собран в манеж, затем Левашев уезжает в Петербург. Вахмистр передает его приказание эскадронному начальнику полковнику Злотвинскому. Последний говорит вахмистру, что завтра великий церковный праздник, и тоже отправляется в Петербург. Левашев, возвратившись на другой день в Царское Село, едет прямо в манеж и не застает там эскадрона. Приезжает к себе домой, он посылает за вахмистром и за палками; садясь обедать, приказывает его наказывать и кричит несколько раз: «Не слышу (палочных ударов)!». Когда он встал из-за стола, тогда вахмистра увезли в больницу, там старый заслуженный вахмистр вскоре скончался. Вся гвардия знала о поступке Левашева и о смерти вахмистра. Полковник Злотвинский вышел из полка вследствие сего убийства. Все это не помешало Левашеву по-прежнему быть любимцем, оставаться начальником гвардейских гусаров и пребывать в еще большей милости.

Николай Иванович Уткин (наш родственник), известный гравер, получив кафедру профессора, жил в здании Академии Художеств. Я шел к нему через Исаакиевский мост, видел, как солдат гренадерского полка перелез через перила носовой части плашкоута, снял с себя кивер, амуницию, перекрестился и бросился в Неву. Когда он все это снимал, я не понимал, что он делает. Мне не приходило в голову, что он обирается лишить себя жизни. Часто случалось, что солдаты убивали первого встречного, предпочитая каторгу солдатской жизни.

Нас преследовали за то, что мы не доводили людей до такой крайности. Михаил Павлович с Аракчеевым, наконец, добились замены Потемкина Шварцем (учеником Желтухина, перещеголявшим жестокостью своего наставника), представив Якова Алексеевича неспособным по излишнему мягкосердию командовать полком. После этого Александр, прежде благоволивший к Потемкину, совершенно к нему охладел.

Шварц начальствовал Калужским гренадерским полком. Известно было, что он приказывал солдатам снимать сапоги, когда бывал недоволен маршировкой, и заставлял их голыми йогами проходить церемониальным маршем по скошенной, засохшей пашне; кроме того, наказывал солдат нещадно и прославился в армии погостом его имени.

Шварц принялся за наш полк, но своему соображению. Узнав, что в нем уничтожены телесные наказания, сначала он к ним не прибегал, как было впоследствии; но недовольный учением, обращал одну шеренгу лицом к другой и заставлял солдат плевать в лицо друг другу; утроил учение; сверх того из всех 12 рот поочередно ежедневно требовал к себе по 10 человек и учил их для своего развлечения у себя в зале, разнообразя истязания: их заставляли неподвижно стоять по целым часам, ноги связывали в лубки, кололи вилками и пр. Кроме физических страданий и изнурения, он разорял их, не отпуская на работы. Между тем беспрестанная чистка стоила солдату денег, это отзывалось на их пище, и все в совокупности породило болезни и смертность. К довершению всего Шварц стал переводить красивых солдат без всяких других заслуг в гренадерские роты, а старых заслуженных гренадер без всякой вины перемещать в другие, и тем лишал их не только денег, но и заслуженных почестей.

Михаил Павлович был чрезвычайно доволен Шварцем, поощрял его ежедневными посещениями, дарил лошадей, карету и проч. Офицеры не подстрекали негодования солдат, но оно было всеобщее и само собой вырывалось наружу. Угнетенные ожидали облегчения своей участи, надеясь на инспекторский смотр. Но до корпусного начальника уже доходили слухи о неудовольствии солдат на Шварца. Слабоумный Васильчиков решился разом заглушить их ропот, отстранив жалобы собственным о них почином. Таким способом солдаты вынуждены были молчать, оцепенев от изумления. После смотра Васильчиков благодарил Шварца за опрятность, хорошее обхождение с подчиненными и отправился к нему завтракать.

Наша 1-я гренадерская рота, во всех отношениях образцовая, считалась главою полка. Она состояла из отборнейших старых заслуженных солдат, покрытых боевыми ранами, пользовавшихся привилегиями и лично известных Александру.

Эти почтенные ветераны после вечерней переклички через своего фельдфебеля просили своего ротного начальника капитана Николая Ивановича Кашкарова пожаловать в роту. Они объявили ему, что у них нет более ни сил, ни средств служить под начальством Шварца, поэтому просят принять их жалобу. Кашкаров уговаривал роту отложить жалобу до более благоприятного времени. Тогда они рассказали, что на последнем полковом смотру И. В. Васильчиков подъезжал к ним, говорил, что ему известно, что некоторые солдаты недовольны Шварцем, но если кто-нибудь из них на смотру выскажет на него неудовольствие, тот умрет под палками. И рота повторила просьбу дать немедленный ход жалобе, чтоб знали, что не некоторые солдаты недовольны Шварцем, а весь полк им недоволен и 1-я рота уполномочена жаловаться от всего полка.

Кашкаров донес о случившемся полковнику И. Ф. Вадковекому. Последний пробовал вразумить Шварца. Но тот сделал ему выговор за потачку солдатам и жаловался Михаилу Павловичу на солдат и офицеров своего полка, великий князь-дивизионному начальнику Паскевичу, а тот-корпусному Васильчикову.

В третьем часу того дня, как 1-я рота жаловалась, великий князь держал ее два часа на ногах, требуя выдачи бунтовщиков. Рота стояла, как вкопанная,- Михаил Павлович уехал домой, взбешенный неудачей.

На другой день вечером Васильчиков потребовал роту без амуниции к допросу в здание Главного штаба. Не доходя до ворот штаба, какой-то человек объявил, что в здании Главного штаба нет места, чтобы выстроить роту; тогда приказали роте идти в дворцовый манеж. Вступив в него, рота изумилась, что ворота с обеих сторон отворились и два взвода Павловского полка с заряженными ружьями вступили в манеж и взвели курки. Васильчиков отправил роту в Петропавловскую крепость.

Один конвойный Павловский солдат пробежал по коридорам семеновских казарм, крича, что 1-я рота уведена в крепость.

Все остальные 11 рот Семеновского полка вышли на площадь, находившуюся перед их лазаретом. Солдаты в оскорблений и тревоге клялись друг другу, что постоят за своих стариков или погибнут с ними. Они надеялись на поддержку государя, полагая, что он не должен дать в обиду любимый им полк, который при Павле был под его личным начальством.

Явились Михаил Павлович и Васильчиков, скомандовали выстроиться. Солдаты отвечали, что где головы нет, там ноги не действуют. Великий князь, не отличавшийся находчивостью, спросил солдат: что побуждает их так действовать? -«То что вы променяли нас на немцев,» -отвечал один из них.

Следственная комиссия старалась узнать, кто отвечал на вопрос Михаила Павловича. Трех солдат приводили в комиссию. На вопрос председателя «Кто отвечал великому князю?» один из них сказал: «Ваше превосходительство, позвольте вас спросить, кто из нас троих первый вступил в комнату?» Председатель указал на одного из солдат. «Ваше превосходительство! Я первый вступил в комнату. Вы не могли этого заметить днем, то ночью, когда темно, возможно ли в толпе разглядеть кого-нибудь в лицо, чтобы после узнать его?»

Не предвидя облегчения своим страданиям, семеновцы в ожесточении искали убить Шварца, но он спрятался в навозную, кучу.

Васильчиков окончательно допрашивал их, чего они хотят. «Отдайте нам наших стариков или посадите нас вместе с ними».

Ротам приказано идти в крепость. Вмиг солдаты построились побаталионно и в полной тишине пошли в крепость. Только на другой день жившие на улицах, по которым они проходили, узнали, что Семеновский полк заключен в крепость.

Мемуары декабристов. Южное общество.