О некоторых аспектах популярности «Гарри Поттера» - взгляд американского читателя второго рода.

О некоторых аспектах популярности «Гарри Поттера» - взгляд американского читателя второго рода.

Ю. Мачкасов

Поттеромания одолела страну, захватила ее давно и отпускать не собирается. Никакого сомнения в этом теперь быть не может. Статистика в данном случае не имеет с наглой ложью ничего общего – первые четыре тома саги проданы в таком количестве, что на каждых четверых англоговорящих американцев, независимо от возраста, приходится по книге.

Однако ответ на вопрос «почему», как мне кажется, ускользает от аналитиков, как злобно-въедливых, так и благодушно-доброжелательных. Особенности слога и стиля, раскрутка, психотехника, ведьмовство – все это неполно, неубедительно или маловероятно, хотя и находит свою аудиторию желающих упростить, объяснить и поверить.

Я попробую разобрать всего один, очень ограниченный аспект этой эпидемии. Если подходить к книге как к продукту, то важно только одно – чего ожидает от нее читатель, и насколько эти ожидания оправдываются. Здесь необходимо разделить две принципиально различные категории потребителей, а именно, детей и взрослых.

 

Итак, главным достижением Роулинг, которого у нее отнимать не решается никто, объявлена способность оторвать носы детей от экранов телевизоров, а руки – от пультов электронных игр. Изображению самозабвенно читающих «Поттера» детей посвящена та половина многочисленных cartoons, семейных карикатурных сериалов из воскресных газет (а все они этим летом прошлись по Хогвартской тематике), которая не изображает Гарри со шрамом на лбу в виде знака доллара. Попробуем понять, чего именно так не хватало поколению от пяти до пятнадцати. Но прежде полезно будет отметить, чего им хватало.

 

Рассмотрим следующую интересную цитату.

«Дети, которые в жизни не прочли не то чтобы книги, но даже и надгробной надписи неграмотного пирата, принялись переворачивать страницы разве что не языком, требуя еще и еще.

Библиотекари с ужасом для себя открыли, что фантастику не только выписывают тысячами и десятками тысяч, но и зачитывают, не возвращают обратно!

- Куда мы смотрели? – спросили тогда пробужденные поцелуем прекрасного принца учителя у библиотекарей, и наоборот. – Что же такое содержится в этих книгах, что делает их неотразимыми, как мороженое?» (перевод с английского мой – Ю.М.)

При замене слова «фантастика» на «Гарри Поттер» совпадение становится полным.

Рэй Брэдбери сказал это в 1980 году. В эссе под названием «Возрождение воображения» он, исследуя вопрос о роли и судьбе фантастической литературы в этой стране, пришел к выводу, что примерно 20-30 годами ранее в обучении детей произошла небольшая революция. Ее катализатором, двигателем были сами дети, изголодавшиеся на диете научных фактов, а результатом – привнесение сказочных и волшебных книг, часто через сопротивление бюрократов в отделах народного образования на всех уровнях, в библиотеки и школьные программы. Для Брэдбери не было никакого сомнения в том, что на момент написания им этих слов литературная политика не впала в период реакции – более того, скорее всего, такие изменения необратимы. И в самом деле. Простой поиск в каталоге окружной библиотечной системы выдал мне 239 книг, музыкальных кассет и видеопрограмм, названия которых были построено по принципу «Кто-то и волшебное что-то» - начиная от «Thomas and the magic railroad» (мультфильм, главный герой которого – Томас – является американской вариацией на тему Паровозика из Ромашкова) и до «Ben Franklin and the Magic Squares» (поскольку Франклин - лицо историческое, не берусь даже предположить, о чем говорится в этой книге).

Таким образом, понятно, что апеллировать к волшебству, насколько бы коряво это ни было сделано, уже некоторое время считается рецептом правильного подхода к рынку детской литературы – а значит, сам факт подобной апелляции никак не может служить ответом на наш вопрос. Маятник давно и прочно качнулся от энциклопедий и зубрежки «от сих до сих» к гипертрофированному недокучанию моралью строгой.

У американских детей нет недостатка не только в псевдомагической макулатуре, но и в серьезно, добротно написанных книгах и даже циклах книг. Более того, за какую деталь Поттеровской эпопеи ни взяться (в любой из ее частей – речь даже не о сюжете, так как все они следуют, в той или иной степени, одной формуле, «Гарри в опасности, взрослые ничего ему не говорят, квиддич, Гарри сердится и сует нос туда, куда ему велели его не совать, Гарри спасает мир») – для всего можно найти предшественника (напомню, что мы по-прежнему имеем дело с «Поттером» как с детской книгой). «Школьные годы Тома Брауна», с бесконечным регби на холоде и в грязи и пирушками после выигранных матчей, звучит местами просто как перевод Роулинг на английский столетней выдержки. Матильда (обладательница говорящей фамилии, Wormwood – как, впрочем, и ее учительница, Miss Honey, и мучительница, Miss Trunchbull) значительно раньше Гарри терпела чудовищно, неправдоподобно, карикатурно бессердечных взрослых, с которыми ей приходилось жить. Живые шахматы пришли из Кэрролла (а вместе с ними и родовое имя Почти Безголового Ника: Мюмзи – мюмзик – mimsy взято из стихотворения, которое объясняет Алисе Шалтай-Болтай). Яйцо феникса в камине любимой детской писательницы самой Роулинг Эдит Несбит («Феникс и ковёр») расщепилось на вылупляющегося дракона и золотую загадку, поющую под водой. А при упоминании имени Дианы Уинн Джонс ее поклонники и поклонницы неизменно принимаются громко причитать, напоминая, что идея совместить школьный формат и магию в одном флаконе, получив магическую школу, пришла этой писательнице ещё в 1988, в четырех книгах о Крестоманси.

 

Разумеется, все это – всего лишь примеры, и любой внимательный взрослый читатель, обремененный хотя бы беглым знакомством с достижениями мировой литературы, найдет их еще сорок сороков. Для целей нашей дискуссии можно даже принять, что весь Гарри Поттер, в том или ином виде, давно доступен и известен. И вот тут как раз находится то самое место этой статьи, где, подобно Данте, нырнувшему в последнем круге ада в дыру у центра земли, мы и перевернемся головой вверх, от детской сказочки к взрослому увлечению, не заметив этого. На роль Вергилия я приглашу Германа Гессе.

 

У него, помимо известных величественных трудов, есть ещё маленькое – буквально на пару страниц – и не очень заметное (я не видел нигде больше у него развития этой идеи) эссе, которое называется “О читателях книг”. Существуют, согласно изложенному в нём методу, всего три категории таковых. Одна в процессе чтения просто (хотя, быть может, и внимательно) следит за развитием сюжета и сопутствующих персонажей; другая, напротив, за этим развитием пытается разглядеть очертания самого писателя (в отличие от маски “лирического героя”) и его соответственный характер в контексте воздействия этого характера на содержание книги, с улыбкой любуется умело запрятанными и не менее умело вскрытыми приемами, заставляющими нас сопереживать вымыслу; третья же рассматривает читаемый текст как всего лишь отправную точку в плетении своего личного ассоциативного ряда. Естественно, ни один человек не остаётся, как правило, в пределах одного типа, даже в процессе чтения одной и той же книги. Такая вот лесенка мета-уровней, “периодическая таблица читателей”, остроумная и на первый взгляд исчерпывающая. Вполне естественно, что, порадовавшись удачному построению, умственный старикан немедленно делает ехидный вывод, что хотя читатель третьего рода и кажется нам наиболее продвинутым, на самом деле читать-то ему вовсе и неинтересно, потому что любая бумажка с буквами - в любом порядке, хоть и в алфавитном - для его целей годится одинаково.

 

Дети – читатели стихийные. Они наиболее из всех нас подвержены чтению первого рода. Единственное (и определяющее) отличие Саги о Поттере, в том виде, как она написана, от ее многочисленных предшественников и еще более многочисленных подражателей, состоит на мой взгляд именно в глубине культурного слоя, на котором она построена – и в доступности этого слоя. Роулинг – кукловод, играющий без ширмы, с удовольствием демонстрирующий всевозможные ниточки, идущие от ее пальцев к героям, сюжетам и обстоятельствам. Если, например, колдовские шахматы недостаточно возбуждают воображение, выталкивая читателя на азимут «Алисы» - что ж, у нас есть в запасе еще и невинный адрес на конверте зелеными чернилами, «Гарри Поттеру, Лачуга на Скале, Океан», то есть – «Леди Алисиной Правой Ноге, Коврик у Камина». Ребенок, ожидая получить очередную поделку, над которой хорошенько порастрясли мешочек со словами «волшебный» и «таинственный» – просто потому, что это модно - получает, по большей части об этом вовсе не подозревая, своего рода сад расходящихся отсылок.

 

Бывший ребенок, который, скажем, вместе с Гарри пережил врезающиеся в окровавленную кисть слова наказания, вздрогнет от жуткого узнавания, наткнувшись позже на тошнотворно техническое описание «бороны» из «Поселения осужденных».

 

(мы перевернулись и вылезаем с другой стороны)

 

Для взрослого же, по причине уже установленного существования Кафки, незнакомым ребенку страхом будут наполнены как раз соответствующие страницы «Ордена Феникса».

 

Мы – взрослые люди. Айсберг культуры, на котором Роулинг отстроила башни Хогвартса, под нами. Какой же нам-то смысл читать пусть грамотно составленную, но все же - компиляцию?

 

Редкий студент, изучая квантовую механику, дойдет до того раздела библиотеки, где хранятся подшивки “Physical Review” за десятые годы прошлого века со статьями Эйнштейна. Не то, что это было бы ему не полезно, напротив. Однако в его распоряжении имеются современные учебники, которые умело переставляют, сортируют, выстраивают и вообще делают более доступными – собственно, всё те же самые рассуждения и уравнения. Если мы беремся изучать феномен массового успеха, то надо отметить, что для простого, как дубль, американца Роулинг – это наше всё: Том Хьюз, К. С. Льюис, Толкиен и Кафка в переложении для нового времени, эпохи уже даже не фельетона, а дайджеста, пятисекундного обрывка в вечерних новостях.

 

Но смысла все же не было бы, если бы не глубина того слоя, в который можно врезаться, если бы все детективные находки были разбросаны лишь на поверхности – ограничившись, например, остроумными именами и парой очевидных цитат из классики. Книги Роулинг – неисчерпаемый источник удовольствия для желающих ненадолго записаться в читатели второго рода. Вернее даже так – приятно поймать себя на знающей ухмылке, встретив на первых же страницах образцового МакГаффина (такого, который, по рецепту Хичкока, добавляет в сюжет интересную деталь, чтобы немедленно и навсегда исчезнуть из повествования) или, совместив наконец в уме пароли в общую комнату Грифиндорцев, хлопнуть себя по лбу, читая где-нибудь о фигурах геомантии. Для каждого человека, каждого читателя вход за занавеску найдется в своем, особом месте, но он чаще найдется, чем нет. В крайнем случае, товарищи подскажут.

 

Более того, нам, закоренелым второразрядникам, невозможно порой бывает удержаться от следующего прыжка – в культурологическую, семиотическую пропасть с жутким воплем Тарзана, не выпуская из рук любовно сплетенную лиану собственных ассоциаций. Имела ли в виду Роулинг, выписывая породы драконов Великобритании, связать их с местными породами собак? Возможно. Означают ли рассыпанные по книгам годы «событий в истории магии», наподобие восстаний гоблинов – памятные даты в истории английской литературы? Неизвестно, и вряд ли будет известно, если, конечно, не задать Музе наших полуночных исследований прямой вопрос и поверить потом ее ответу. Но мне почему-то не захотелось при чтении и переводе «Философского Камня» позволять столь меркантильным соображениям встать на пути аккуратного подбора совпадений и догадок, которые (а вернее, сам процесс их нахождения) имели и имеют для многих самостоятельную, ни с чем не сравнимую ценность.

 

Меню ресторана «Отвращение» обещало бульон «Ужас» и пирожное «Уберите!», а подавалась при этом прекрасная пища по сходной цене. Несмотря на то, что в столь экстремальном виде эта достойная идея, скорее всего, не работает, «Гарри Поттер» все же предоставляет детям, под видом очередных волшебных приключений – приоткрытую дверь к радостям чтения вообще, которую Роулинг не пытается даже замаскировать как следует. Взрослым, ожидающим детскую книгу – приглашение к отстранению от знакомого материала, к шагу в сторону, наискосок, по неизвестно куда в эту пятницу ведущей лестнице, с вершины которой так удобно обозревать литературный пейзаж. И, наконец, умеющим находить удовольствие между страниц этимологического словаря и среди электронной пыли Интернета – их табличку с буквами алфавита, готовыми следовать за разыгравшимся воображением.

 

Позиция со всех сторон выигрышная.

 

 

Юрий Мачкасов закончил московскую 57-ю школу, получил образование физика-теоретика в МИФИ. С 1991 года проживает под Бостоном, работает старшим инженером программного обеспечения. Действительный член Американской Ассоциации Переводчиков с профессиональной аккредитацией.

Поттеромания как скорая эскапологическая [1] помощь

Образовательные технологии Хогвартса или Как стать волшебником?

	Надеждина Евгения Владимировна,
	Государственный университет –
	Высшая школа экономики

Одним из самых обсуждаемых в современном российском обществе вопросов остается вопрос реорганизации системы образования. В качестве модельных выступают американская и британская школы, потому и мы, отдавая дань актуальной теме, обратимся к образовательным технологиям одного из лучших учебных заведений Великобритании.

Достаточно устойчивый спрос на образование британского типа, считающегося одним из лучших в мире, определяет наличие информационного поля, позволяющего родителям выбрать для своего ребенка престижную школу, которая позволит ему получить качественное образование и успешно конкурировать на западном рынке труда. В сети Интернет легко отыскать специализированные сайты, посвященные специфике образования в Великобритании, где приводятся общие сведения об особенностях государственных и частных школ, требования к поступающим, координаты учебных заведений.

На одном из таких сайтов мы могли бы встретить и описание самой известной Школы волшебства и чародейства Хогвартс, занимающей лидирующие позиции в области магического образования.

По своей организации и структуре Хогвардс ничем не отличается от частных британских учебных заведений среднего звена. Ученики от 11 до 17 лет в течение учебного года проживают в школе, уезжая домой только на каникулы. В школе четыре факультета, программа обучения одинакова для всех и включает предметы естественно-научного цикла с ориентацией на практические занятия. Домашние задания выполняются самостоятельно. Учебный год делится на три триместра, разделяемые рождественскими, пасхальными и летними каникулами. В школе имеется богатая библиотека и условия для занятий спортом. Факультеты соревнуются между собой за право обладания кубком школы, который вручается в конце каждого учебного года победителю, набравшему наибольшее число баллов. Педагогический коллектив школы состоит из самых известных специалистов-предметников.

Преимущества такой организации учебного процесса очевидными: большая часть учебного времени посвящена практическому овладению будущей специальностью, что позволяет ученикам в повседневной жизни успешно решать самые сложные задачи (побороть тролля или свой собственный страх при помощи магических формул). Но возможно ли воспитать настоящего волшебника, поместив ребенка в атмосферу тотального дисциплинарного контроля, ограничив каждое его движение запретами? Стоило московскому правительству объявить о создании школ «полного дня», как еженедельный «Журнал» язвительно окрестил их «камерой хранения детей» и напомнил своим читателям о том, что концлагерь изобрел викторианец лорд Китченер, выпускник закрытой английской школы XIX века, вспомнивший свои чудесные школьные годы.

Один из создателей школы Хогвардс, где готовят будущих волшебников, стал Темным Лордом, и выпускники факультета Слизерин регулярно пополняют ряды его сторонников. Краеугольные камни обучения в Хогвартсе – железная дисциплина и беспрекословное подчинение, соблюдение системы многочисленных правил, которые произвольно устанавливаются преподавателями.

Стоило Гарри столкнуться с профессором Снейпом в школьном дворе, как он тут же получил 5 штрафных очков за то, что вынес книги из библиотеки. Рон Уиззли возмущен: «Он только что придумал это правило», но возражать преподавателю только себе дороже, назначение наказания не может быть опротестовано.

По прибытии в Хогвартс первокурсники попадают в мир магического, который полон не только приятными и полезными чудесами (самонаполняющиеся тарелки в столовой, домашнее привидение факультета), но таит в себе и опасности, порой смертельные. Никогда нельзя быть уверенным, что ты попадешь именно туда, куда тебе нужно, потому что лестницы вольны поворачивать куда угодно, а двери могут вовсе не открываться. У неофита в этом мире нет проводников и помощников, он должен самостоятельно выпутываться из ловушек, подстраиваемых ему школой. Любое действие в аудитории и вовне ее может повлечь санкции со стороны преподавателей в виде штрафных очков для факультета или общественно полезных работ (натирания табличек и прочих хозяйственных хлопот, которыми щедро одаряет студиозусов вездесущий благодаря своей кошке мистер Филч). Жизнь в Хогвартсе – это постоянная борьба с неприветливыми и капризными привидениями, портретами в рамах, растениями и животными во время практических занятий, незримо присутствующая смертельная опасность (вырвавшийся на свободу тролль, тайная комната, преступник, свободно разгуливающий по коридорам и спальням).

Да и сами занятия проходят в условиях, приближенных к боевым: волшебные растения или ядовиты, или наносят физические увечья, кабинет зельеварения располагается «в одной из подземных темниц», где «холодно, страшно»,повсюду стоят «стеклянные банки с заспиртованными животными».

Педагоги отнюдь не выглядят расположенными к своим ученикам, начиная с нелицеприятного внешнего вида (крючковатый нос профессора Снейпа, чьи черные глаза холодны и пусты, напоминают туннели, вечно поджатые губы МакГонагал – «казалось, она вовсе не умеет улыбаться») и заканчивая взаимоотношениями с учениками. Оба преподавателя, читающие основные дисциплины (зельеварение и трансфигурацию), одинаково неумолимы к нарушителям школьной дисциплины:

Умная, но строгая, она [МакГонагал] произнесла очень суровую речь, как только первокурсники в первый раз пришли на ее урок. «Любое нарушение дисциплины на моих уроках – и нарушитель выйдет из класса и больше сюда не вернется. Я вас предупредила»

…как и на уроках МакГонагал, здесь [на уроке Снейпа] никто не отваживался перешептываться и заниматься посторонними делами.

На уроках профессора Снейпа легко получить штрафные очки за «наглый ответ», за небрежное обращение с инвентарем, но он многому обещает научить тех, кто «хоть чем-то отличается от стада болванов, обычно приходящего на мои уроки»

Профессор МакГонагал – декан факультета Гриффиндор, но Гарри, Рон и Гермиона всякий раз ожидают гнева с ее стороны и не надеются на снисхождение (эпизод первого полета на метле: Гарри был уверен, что его отчислят, Гермиона, осуждая своих друзей за очередную выходку возмущена тем, что «нас всех могли убить или, что еще хуже, исключить из школы»[выделено мной – Е.Н.]).

Процесс обучения чрезвычайно труден даже для тех, кто родился и вырос среди волшебников: «занятия оказывались порой куда более непростыми, чем поиск той или иной комнаты. Как быстро выяснил Гарри, магия вовсе не сводилась к помахиванию волшебной палочкой и произнесению нескольких странных слов». Объем заучиваемой информации огромен, преподаватели постоянно подчеркивают особую важность своих предметов, относя их к искусству, овладеть которым дано далеко не каждому. Зельеварение, по словам профессора Снейпа, очень тонкий и точный предмет, важная составляющая магической науки, к которому «глупое махание волшебной палочкой не имеет к ней никакого отношения». На уроках трансфигурации профессора МакГонагал приходится заучивать наизусть«очень непонятные и очень запутанные предложения».

В таких непростых условиях происходит адаптация первокурсников. Будущий волшебник всегда и во всем должен полагаться на свои силы. Окончание первого курса не дает надежды на легкую школьную жизнь в дальнейшем.

Став второкурсниками, наши герои не стремятся облегчить жизнь младших, среди которых и младшая сестра Рона Джинни. Не вступают во взаимодействие между собой не только сокурсники с разных факультетов, но и ученики одного факультета разных курсов. Они словно разделены прозрачной перегородкой: видимы, как во время игры в квиддич, но не персонализированы как статисты массовки. Матчи по квидичу в Хогвартсе – это персональный бенефис Гарри, где все остальные ученики, как и в обыденной школьной жизни, сливаются в единодушную массу. Поначалу Гарри представляется им диковинкой, после блистательных спортивных побед он окружен ореолом всеобщего восхищения, также дружно осуждают и ненавидят его во второй книге, подозревая в причастности к Тайной комнате и исходящему из нее злу.

Во время каникул ученики Хогвардса ограничены в магической практике, и этот запрет также карается санкциями, но уже со стороны Министерства по злоупотреблениям магией. И здесь уже нарушитель вступает в конфликт с законом – во взрослом мире правила более суровы, здесь дерзкого ослушника ожидают не штрафные баллы, заключение в Азкабан, полный мрака и скорби, где никакие прежние достижения не позволят надеяться на снисхождение.

Профессиональная ориентация

Окончив школу, выпускник Хогвардса может посвятить себя чистой науке (изучению драконов или маглов) или начать административную карьеру в министерстве или департаменте. Очевидно, что и политика также открыта для профессиональных волшебников (нам известно, что отец Малфоя вхож в правительство). Однако можно ли говорить о тех, кто окончил Хогвардс как о настоящих волшебниках? Настоящими волшебниками называют погибших родителей Гарри Потера. Нам не известно, чем они занимались по окончании Хогвардса. Известно лишь, что они дерзнули противостоять Темному Лорду и погибли, защищая своего ребенка.

И вот теперь их сын становится учеником Школы волшебства и чародейства. Несмотря на постоянный шепоток за спиной: «Тот самый Гарри Поттер!», его постоянно терзают сомнения: а действительно ли он волшебник? Для Гермионы школа волшебства – это путь к повышению социального статуса (из маглы стать волшебницей), потому она штудирует огромное количество книг и прилежно учится. Рон Уизли принадлежит к миру чародеев по рождению, школа для него – единственная возможность превзойти своих братьев. Дарко Малфой свой статус пытается отстоять и утвердить, ведь несмотря на принадлежность к родовому клану волшебников, он учится средне и особыми талантами не блещет.

Проведенный нами анализ опыта школы Хогвартс позволяет утверждать: можно прилежно учиться и стать высокопрофессиональным магом. Можно быть магом по рождению, и диплом выпускника позволит тебе достичь высокого положения в магическом обществе. Волшебником же стать нельзя, им можно только БЫТЬ. Единственный волшебник в Хогвардсе – это Гарри Поттер, который не строит планов на будущее и для которого обучение в Хогвартсе – процесс самоидентификации и самоактуализации. Его не назовешь лентяем, но он и не злой отличник-зубрилка. Ему удается преодолеть все рогатки, расставляемые школьными лестницами, дверями и привидениями. Ему сопутствует покровительство МакГонагал, но одновременно он страдает от враждебной неприязни Снейпа. Во всех испытаниях рядом с ним Гермиона и Рон, но всегда наступает момент, когда их интеллект и интуиция оказываются беспомощными, и последним героем на рубеж борьбы с Темным Лордом всегда выходит Гарри Потер, «самый рассудительный и спокойный из всех».

И опыт его единичен, уникален и неповторим.

Светлана Еремеева (ИЕК)

 

Считается доказанным, что книга «Гарри Поттер» популярна. Я так не считаю. Она действительно популярна в англоязычных странах, и действительно, когда выходит новая книжка, люди ночью стоят в очереди, чтобы купить ее, но здесь я не видела ни одной очереди. Мне кажется, что во многом популярность, которая существует, навязана детям взрослыми и средствами массовой информации. То, что существует в Интернете – очень взрослое чтение, явно сделанное взрослыми. Даже когда текст делается для подростков, четко видно, что он сделан не самими подростками. Да, есть много детей, которым это нравится, но здесь нет всепобеждающей популярности. Собственно говоря, я и хотела поговорить о том, почему это происходит. И сделать это немного выходя из заданного здесь формата. Мой доклад – это своего рода рукоделие, плетение бисера. Посмотрим, что получилось. Я сделала попытку понять, куда уходит очарование текста, когда все слова вроде бы остаются на месте. Сначала я читала книгу Роулинг по-английски, причем в целях изучения английского языка. А потом решила попытаться почитать ее по-немецки. Меня поразило то, что зрительный образ, который встает при чтении перед глазами, совершенно иной. Стало интересно, чем это отличие обусловлено и откуда берется ощущение, что чего-то не хватает. Я попыталась наложить один текст на другой и посмотреть, что, оказывается, «выпадает». Меня не интересовало качество перевода – то, что внутри него. Меня интересовало то, что окажется за границами перевода – то, что ему, по сути, не принадлежит. Речь идет не об ошибках переводчика и не о предпочтениях в выборе эквивалента. Речь идет о бессознательных и минимальных сдвигах локальных смыслов, которые происходят не больше, чем в пределах предложения, и которые, очевидно, не меняют основного значения на уровне сюжета – в пределах главы, в пределах книги. Однако они могут связать круг адресаций и коннотаций, которые неизбежно влияют на читательское восприятие. Все переводы, в которыми я работала – официальные, конвенциональные, их издатели являются обладателями прав. Выбор фрагмента текста был произвольным – просто я начала читать первую главу четвертой книги, ей почти и закончила. Я мелочно отмечала те сдвиги, которые, казалось, обнаруживала – они зачастую были настолько мелкими, что когда я вырывала выписанную цитату из контекста, то уже не видела, что я здесь находила прежде. Понимая всю субъективность этого подхода, я бы оставила это в качестве индивидуального интеллектуального упражнения, однако мне пришла в голову мысль повторить то же самое с русским переводом. Я снова взяла конвенциональный перевод (еще раз повторяю: меня не интересует качество перевода, хотя я, конечно, «порадовалась» за нашего Гарри Поттера). И тут произошла интересная вещь: оказалось, что микроизменения концентрируются в тех же самых точках. То есть сдвиги смысла могли быть другими и не совпадать, однако они совпадали по месту. При том, что немецкий перевод – фантастически буквальный. Так переводят только немцы, да и то не всегда: они переводили каждое слово. Русский перевод очевидно более свободный. Каждое изменение было незначимым само по себе, но они создавали систематизацию и обнаруживали некоторую тенденциозность. Одна группа таких изменений касается описания пространства и времени. Первая глава четвертой книги экспозиционная, она начинается описанием дома Рэддлей. В английском тексте дом стоит как живой, плющ беспрепятственно распространяется по нему – то есть, описывается разнообразное движение и заполнение. «Дом стоит на холме, глядя сверху на деревню» - подчеркивается антропоморфность дома. В немецком варианте «плющ вьется вдоль стен», а «дом стоит на холме с видом на деревню», то есть дается описание холма, а не дома. В русском переводе «фасада почти не видно за буйно разросшимся плющом», то есть отсутствует движение, а дом просто «возвышается на холме над деревней»… Следующий абзац начинается рассказ о случившемся полвека назад странном приключении. Он начинается, как сказано в тексте, «на одном и том же месте» - так в английском и немецком вариантах. Под «местом» здесь имеется в виду как начало рассказа, так и место, где все это происходит. По-русски это звучит так: «начало, впрочем, всегда одинаково». То есть пространство реального действия упразднено. Описание пространства уже скрывает в себе отношение к нему. Изначально повествование не предвещает ни фантастического, ни чудесного. Оно находится пока в поле реальности и переход к фантастическому локализован: это момент попадания старого садовника Фрэнка в дом. По английски он «входит в пещерообразную кухню». По-немецки «дверь приводит его в большую сводчатую кухню». А по-русски – нейтрально: «он вступает в темное пространство кухни». И дальше, когда начинается распространение в пространстве чудесного, отклонения от оригинала встречаются все чаще. Расхождения во времени в этой главе заключаются в том, что в оригинале всегда подчеркивается именно движение, процесс – то есть там, как правило, составное глагольное сказуемое («он начал говорить», «он пытался сказать»). В немецком и русском переводах этого, как правило, нет. Следующая группа отклонений, которая привлекла мое внимание – это действие и место. В книге Роулинг действие идет по нарастающей, поэтому аффективные движения невозможны в этой логике в начале главы. Например, кухарка, которая прибегает в паб, чтобы сообщить о том, что Фрэнка арестовали, она в английском варианте всего лишь драматична. Переводчики здесь очень спешат. У немцев она размахивает руками – то есть вбегает с драматическими жестами. А на русском она уже просто врывается, еле переводя дух. Нарастание фантастического связано с движением. По отношению к этому тексту вполне работает определение фантастического, которое было дано Цветаном Тодоровым чуть ли не полвека назад: «фантастическое - это колебание, испытываемое человеком, которому знакомы лишь законы природы, когда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным». То есть, это постоянный переход от интерпретации событий как необычных (встречающихся не каждый день) к пониманию их как чудесного – того, чего не может быть. В тексте Роулинг – в первой главе – все происходящее описывается через Фрэнка, что приводит к постепенному вживанию в него. Внимание сосредоточено на обостренных органах чувств, которые живут своей жизнью: «его ноздри наполнились». Немецкие переводчики пишут: «гнилой запах ударил ему в нос» и ставят рационализацию на место чувственности – «он насторожил уши, для того, чтобы не пропустить…» и так далее. То же самое – в русском варианте. В оригинале есть описание некоторой протяженности, процесса, которое создается не только с помощью глаголов, но еще и с помощью нагнетания наречий, что часто опускается переводчиками. Вместо «он медленно продвигался ближе и ближе» - «он подкрался поближе». Это очень часто повторяемая модель, которая встречается и в немецком, и в русском языке. В русском переводе лишние глаголы движения и повторения вообще опущены - переводчики не стали переводить дословно, а попытались заменить. Это сокращение действий убивает ощущение преодоления сопротивления. Источник этого сопротивления понятен, но он в оригинале присутствует. Внимание с процесса переходит на результат. Одно из самых трудных для героя как для автора действия – это слуховое восприятие происходящего. Это объясняется вполне рационально - Фрэнк тугоух, что подчеркивает трудность этого действия. Все время подчеркивается усилие по прислушиванию. Здесь, надо сказать, русский перевод передает усилия, а немецкий ограничивается обозначением действия. Немцы, например, переводят вместо «чтобы лучше слышать» - «чтобы больше слышать». И такие вещи встречаются постоянно. Но с другой стороны, совершенно немотивированно вместо фразы «где это слыханно?» берется фраза «где это виданно?». То совершенно бессознательные вещи, которые происходят в некоем непонятном поле. И вот, Фрэнк прислушивается к разговору между Вольдемортом и Вормтэйлом. Речевые и звуковые характеристики, оттенки звучания голоса, особенно сокращены в русском переводе, в результате чего продапает, в значительной степени, аудиосреда. Сокращения могут быть количественными. Если в оригинале: «и голос второго собеседника изменился, он начал издавать звуки, каких Фрэнк никогда не слышал прежде», то в русском «он начал издавать звуки» посчитали лишним – и так все понятно: «голос второго собеседника изменился, таких звуков Фрэнк в жизни не слыхал». Но сокращения могут быть и качественными. Фрэнк слушает всем телом, повторяю, что он тугоух, и это принципиально для этой главы. Он слышит непонятные звуки позади себя - по оригиналу, «слышит движение за своей спиной» (когда стоит в коридоре и прислушивается). Немецкий вариант: «и тогда он услышал, как сзади него в темном коридоре что-то движется» - он слышит не движение, а некий объект. В русском варианте он «улавливает какое-то движение в темном коридоре позади себя». В этой главе у Роулинг происходит нагнетание страха. Однако в переводе происходит частичная потеря объектов страха Фрэнка. Это имеет принципиально значение, поскольку, по Цветану Тодорову, фантастические жанры предполагают интеграцию читателя и персонажа. Восприятие читателя вписано в текст с той же тщательностью, что и действия персонажа. Пространство страха в оригинале очень детализировано за счет телесности и многообразия звуков. Телесность, звуки, пространство – эти моменты форсируются у Роулинг. Тодоров приводит, за исключением волшебных сказок, все сверхъестественные истории – это страшные истории, которые заставляют нас задаться вопросом, не считается ли реальностью то, что мы считаем чистым вымыслом. И он спрашивает, где источник этих страхов – в читателе, авторе? У Роулинг страх – в звуке, который приналдежит двум мирам и связывает эти миры. Звуки всегда пугают, но и притягивают. Конец главы – смерть Фрэнка – написан в нарастающем звуке. Переходы членят предложения: у Роулинг предложение начинается чем-то зримым, и заканчивается усиливающимся звуком. Переводы по-другому рубят предложения, и эта композиция вся расжимается. У Роулинг: «он увидел существо, сидящее в кресле», а дальше со стуком падает палка и начинается крик. Дальше два действия, связанных со звуком - Фрэнк открывает рот и испускает крик. В следующем предложении – три действия, связанных со звуком: «он кричал так громко, что никогда не услышал тех слов, что сказало существо в кресле, поднимая волшебную палочку». Дальше – снова два действия: тело падает (звук присутствует внутри действия – звук падающего тела), и «он умер, еще не достигнув пола», то есть в звучащем звуке. Как определить те моменты, с которыми связаны сдвиги смыслов? Они локализуются одинаково в немецком и русском переводах. Слова, которыми переводится текст, даются предельно (в немецком варианте – беспредельно) точно. Изменения приходятся не те случаи, которые связаны с описаниями. То есть там, где перевод проходит через список образов, которые формируются в воображении читателя и переводчика. Со значительной долей условности в тексте можно выделить преимущественно аналитическую и чувственную части. Построение смыслов в первой происходит через понятие, во второй – через ощущение. Первая может конструироваться от частного к общему – из смысла отдельных слов складывается общий смысл. Вторая – от общего к частному. Общие пространственные и чувственные характер