Непереводимое: национальный образ воображаемого

(Немецкий и русский перевод)

Светлана Еремеева (ИЕК)

 

Считается доказанным, что книга «Гарри Поттер» популярна. Я так не считаю. Она действительно популярна в англоязычных странах, и действительно, когда выходит новая книжка, люди ночью стоят в очереди, чтобы купить ее, но здесь я не видела ни одной очереди. Мне кажется, что во многом популярность, которая существует, навязана детям взрослыми и средствами массовой информации. То, что существует в Интернете – очень взрослое чтение, явно сделанное взрослыми. Даже когда текст делается для подростков, четко видно, что он сделан не самими подростками. Да, есть много детей, которым это нравится, но здесь нет всепобеждающей популярности. Собственно говоря, я и хотела поговорить о том, почему это происходит. И сделать это немного выходя из заданного здесь формата. Мой доклад – это своего рода рукоделие, плетение бисера. Посмотрим, что получилось. Я сделала попытку понять, куда уходит очарование текста, когда все слова вроде бы остаются на месте. Сначала я читала книгу Роулинг по-английски, причем в целях изучения английского языка. А потом решила попытаться почитать ее по-немецки. Меня поразило то, что зрительный образ, который встает при чтении перед глазами, совершенно иной. Стало интересно, чем это отличие обусловлено и откуда берется ощущение, что чего-то не хватает. Я попыталась наложить один текст на другой и посмотреть, что, оказывается, «выпадает». Меня не интересовало качество перевода – то, что внутри него. Меня интересовало то, что окажется за границами перевода – то, что ему, по сути, не принадлежит. Речь идет не об ошибках переводчика и не о предпочтениях в выборе эквивалента. Речь идет о бессознательных и минимальных сдвигах локальных смыслов, которые происходят не больше, чем в пределах предложения, и которые, очевидно, не меняют основного значения на уровне сюжета – в пределах главы, в пределах книги. Однако они могут связать круг адресаций и коннотаций, которые неизбежно влияют на читательское восприятие. Все переводы, в которыми я работала – официальные, конвенциональные, их издатели являются обладателями прав. Выбор фрагмента текста был произвольным – просто я начала читать первую главу четвертой книги, ей почти и закончила. Я мелочно отмечала те сдвиги, которые, казалось, обнаруживала – они зачастую были настолько мелкими, что когда я вырывала выписанную цитату из контекста, то уже не видела, что я здесь находила прежде. Понимая всю субъективность этого подхода, я бы оставила это в качестве индивидуального интеллектуального упражнения, однако мне пришла в голову мысль повторить то же самое с русским переводом. Я снова взяла конвенциональный перевод (еще раз повторяю: меня не интересует качество перевода, хотя я, конечно, «порадовалась» за нашего Гарри Поттера). И тут произошла интересная вещь: оказалось, что микроизменения концентрируются в тех же самых точках. То есть сдвиги смысла могли быть другими и не совпадать, однако они совпадали по месту. При том, что немецкий перевод – фантастически буквальный. Так переводят только немцы, да и то не всегда: они переводили каждое слово. Русский перевод очевидно более свободный. Каждое изменение было незначимым само по себе, но они создавали систематизацию и обнаруживали некоторую тенденциозность. Одна группа таких изменений касается описания пространства и времени. Первая глава четвертой книги экспозиционная, она начинается описанием дома Рэддлей. В английском тексте дом стоит как живой, плющ беспрепятственно распространяется по нему – то есть, описывается разнообразное движение и заполнение. «Дом стоит на холме, глядя сверху на деревню» - подчеркивается антропоморфность дома. В немецком варианте «плющ вьется вдоль стен», а «дом стоит на холме с видом на деревню», то есть дается описание холма, а не дома. В русском переводе «фасада почти не видно за буйно разросшимся плющом», то есть отсутствует движение, а дом просто «возвышается на холме над деревней»… Следующий абзац начинается рассказ о случившемся полвека назад странном приключении. Он начинается, как сказано в тексте, «на одном и том же месте» - так в английском и немецком вариантах. Под «местом» здесь имеется в виду как начало рассказа, так и место, где все это происходит. По-русски это звучит так: «начало, впрочем, всегда одинаково». То есть пространство реального действия упразднено. Описание пространства уже скрывает в себе отношение к нему. Изначально повествование не предвещает ни фантастического, ни чудесного. Оно находится пока в поле реальности и переход к фантастическому локализован: это момент попадания старого садовника Фрэнка в дом. По английски он «входит в пещерообразную кухню». По-немецки «дверь приводит его в большую сводчатую кухню». А по-русски – нейтрально: «он вступает в темное пространство кухни». И дальше, когда начинается распространение в пространстве чудесного, отклонения от оригинала встречаются все чаще. Расхождения во времени в этой главе заключаются в том, что в оригинале всегда подчеркивается именно движение, процесс – то есть там, как правило, составное глагольное сказуемое («он начал говорить», «он пытался сказать»). В немецком и русском переводах этого, как правило, нет. Следующая группа отклонений, которая привлекла мое внимание – это действие и место. В книге Роулинг действие идет по нарастающей, поэтому аффективные движения невозможны в этой логике в начале главы. Например, кухарка, которая прибегает в паб, чтобы сообщить о том, что Фрэнка арестовали, она в английском варианте всего лишь драматична. Переводчики здесь очень спешат. У немцев она размахивает руками – то есть вбегает с драматическими жестами. А на русском она уже просто врывается, еле переводя дух. Нарастание фантастического связано с движением. По отношению к этому тексту вполне работает определение фантастического, которое было дано Цветаном Тодоровым чуть ли не полвека назад: «фантастическое - это колебание, испытываемое человеком, которому знакомы лишь законы природы, когда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным». То есть, это постоянный переход от интерпретации событий как необычных (встречающихся не каждый день) к пониманию их как чудесного – того, чего не может быть. В тексте Роулинг – в первой главе – все происходящее описывается через Фрэнка, что приводит к постепенному вживанию в него. Внимание сосредоточено на обостренных органах чувств, которые живут своей жизнью: «его ноздри наполнились». Немецкие переводчики пишут: «гнилой запах ударил ему в нос» и ставят рационализацию на место чувственности – «он насторожил уши, для того, чтобы не пропустить…» и так далее. То же самое – в русском варианте. В оригинале есть описание некоторой протяженности, процесса, которое создается не только с помощью глаголов, но еще и с помощью нагнетания наречий, что часто опускается переводчиками. Вместо «он медленно продвигался ближе и ближе» - «он подкрался поближе». Это очень часто повторяемая модель, которая встречается и в немецком, и в русском языке. В русском переводе лишние глаголы движения и повторения вообще опущены - переводчики не стали переводить дословно, а попытались заменить. Это сокращение действий убивает ощущение преодоления сопротивления. Источник этого сопротивления понятен, но он в оригинале присутствует. Внимание с процесса переходит на результат. Одно из самых трудных для героя как для автора действия – это слуховое восприятие происходящего. Это объясняется вполне рационально - Фрэнк тугоух, что подчеркивает трудность этого действия. Все время подчеркивается усилие по прислушиванию. Здесь, надо сказать, русский перевод передает усилия, а немецкий ограничивается обозначением действия. Немцы, например, переводят вместо «чтобы лучше слышать» - «чтобы больше слышать». И такие вещи встречаются постоянно. Но с другой стороны, совершенно немотивированно вместо фразы «где это слыханно?» берется фраза «где это виданно?». То совершенно бессознательные вещи, которые происходят в некоем непонятном поле. И вот, Фрэнк прислушивается к разговору между Вольдемортом и Вормтэйлом. Речевые и звуковые характеристики, оттенки звучания голоса, особенно сокращены в русском переводе, в результате чего продапает, в значительной степени, аудиосреда. Сокращения могут быть количественными. Если в оригинале: «и голос второго собеседника изменился, он начал издавать звуки, каких Фрэнк никогда не слышал прежде», то в русском «он начал издавать звуки» посчитали лишним – и так все понятно: «голос второго собеседника изменился, таких звуков Фрэнк в жизни не слыхал». Но сокращения могут быть и качественными. Фрэнк слушает всем телом, повторяю, что он тугоух, и это принципиально для этой главы. Он слышит непонятные звуки позади себя - по оригиналу, «слышит движение за своей спиной» (когда стоит в коридоре и прислушивается). Немецкий вариант: «и тогда он услышал, как сзади него в темном коридоре что-то движется» - он слышит не движение, а некий объект. В русском варианте он «улавливает какое-то движение в темном коридоре позади себя». В этой главе у Роулинг происходит нагнетание страха. Однако в переводе происходит частичная потеря объектов страха Фрэнка. Это имеет принципиально значение, поскольку, по Цветану Тодорову, фантастические жанры предполагают интеграцию читателя и персонажа. Восприятие читателя вписано в текст с той же тщательностью, что и действия персонажа. Пространство страха в оригинале очень детализировано за счет телесности и многообразия звуков. Телесность, звуки, пространство – эти моменты форсируются у Роулинг. Тодоров приводит, за исключением волшебных сказок, все сверхъестественные истории – это страшные истории, которые заставляют нас задаться вопросом, не считается ли реальностью то, что мы считаем чистым вымыслом. И он спрашивает, где источник этих страхов – в читателе, авторе? У Роулинг страх – в звуке, который приналдежит двум мирам и связывает эти миры. Звуки всегда пугают, но и притягивают. Конец главы – смерть Фрэнка – написан в нарастающем звуке. Переходы членят предложения: у Роулинг предложение начинается чем-то зримым, и заканчивается усиливающимся звуком. Переводы по-другому рубят предложения, и эта композиция вся расжимается. У Роулинг: «он увидел существо, сидящее в кресле», а дальше со стуком падает палка и начинается крик. Дальше два действия, связанных со звуком - Фрэнк открывает рот и испускает крик. В следующем предложении – три действия, связанных со звуком: «он кричал так громко, что никогда не услышал тех слов, что сказало существо в кресле, поднимая волшебную палочку». Дальше – снова два действия: тело падает (звук присутствует внутри действия – звук падающего тела), и «он умер, еще не достигнув пола», то есть в звучащем звуке. Как определить те моменты, с которыми связаны сдвиги смыслов? Они локализуются одинаково в немецком и русском переводах. Слова, которыми переводится текст, даются предельно (в немецком варианте – беспредельно) точно. Изменения приходятся не те случаи, которые связаны с описаниями. То есть там, где перевод проходит через список образов, которые формируются в воображении читателя и переводчика. Со значительной долей условности в тексте можно выделить преимущественно аналитическую и чувственную части. Построение смыслов в первой происходит через понятие, во второй – через ощущение. Первая может конструироваться от частного к общему – из смысла отдельных слов складывается общий смысл. Вторая – от общего к частному. Общие пространственные и чувственные характеристики определяют характер повествования. И вот они-то в разных переводах, в разных языках, в разных культурах, не совпадают. Жак Легофф в работе «Средневековый мир воображаемого» проводит различение воображаемого и представления. Представление означает преобразование внешней реальности в ментальные образы. Воображаемое он понимает как часть поля представления. Однако эта часть относится не к репродуктивной области, а к области изначально креативного, поэтического. Каждый народ видит и слышит мир особым образом. Вероятно есть такое представление, которое предшествует интеллектуальной работе и каким-то образом определяет ее. Переводчики работают на представление, оставляя мир воображаемого в стороне. Хотя именно он является принципиально важным для этой книги. Именно поэтому у нас может вызывать недоумение популярность этой книги в англоязычных странах. И благодаря особым проблемам сложности перевода «Гарри Поттера» существует проблема, когда не могут договориться, переводить или не переводить. Дело не в том, что переводят не так, а в том, что переводят не то (в этой книге). Как так получилось – не знаю. Может быть, эти вещи не поддаются переводу. Но с другой стороны, есть перевод Толкиена, выполненный Муравьевым, который передает эту концентрацию страха. Может быть, это непопадание в жанр: переводили action – перевели action. То есть существует предзнание того, что нужно переводить, которое оказывает влияние на перевод. Может быть, это непопадание во время. Текст в определенном смысле старомоден и сейчас так уже не переводят. Неслучайно так получилось, что в тексте работают положения книги Тодорова, а она написана на материале литературы пятидесятилетней давности. Вот что он пишет Penzoldt: «Для многих авторов сверхъестественное явилось всего лишь поводом для описания таких вещей, которые они никогда не осмелились бы упомянуть в реалистических терминах». Эта цитата сегодня актуальна, но полвека назад эти описываемые сцены были, скорее, футуристического характера, а сейчас они, напротив, принадлежат ушедшему времени. Таким образом, вопрос «непереводимое это или непереведенное?» - он остается открытым.Текст Роулинг интересней того текста, который можно прочитать по русски, во всяком случае – в официальном переводе.