Tea clouds (for sky decoration)

Keep away from fire

 

Под текстом по трафарету нарисованы черепа со скрещенными костями и перечеркнутые язычки пламени.

Но – поздно! Дунаев почти не знал английского и был к тому же огнем. Минуты не прошло, как он уже обнимался с этими баллонами, выедал ковер под ними, нежно лизал их гладкую обшивку.

– Ну, Володя, – послышался снова голос Избушки (а может быть, это был все же голос Поручика, ведь старик любил дружеский розыгрыш и резкую магическую шутку). – Помнишь, намекали тебе, что есть во мне Светлица сокровенная. Но тогда не время было тебе ее показывать. Сказывали тебе, вернешься с войны победителем, тут и Светлицу увидишь. Пришел срок. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СВЕТЛИЦУ, РОДНОЙ!

Раздался чудовищный взрыв. Дунаев встал внутри Избушки колоссальным столбом, пронзая ее насквозь. В этот момент он увидел вокруг себя совершенно незнакомую комнату, сотканную из незамутненного, совершенно ясного и совершенно мощного Света. Комната была не просто освещена, она состояла из Света, и все в ней являлось Светом – прямым, не ведающим преград, не знающим теней, переливов, темных пятен, оттенков. «ЯНТАРНАЯ КОМНАТА!» – грохнуло в сознании парторга, хотя никакого янтаря здесь не было и в помине – сплошной свет. В отличие от Солнца, которое показал Дунаеву страшный толстячок с пропеллером, этот Свет не ослеплял, не обжигал, не причинял никакого вреда. Хотя, вероятнее всего, если бы Дунаев пребывал в человеческом теле, это тело превратилось бы в пыль. Но, к счастью, Дунаев существовал в теле огня, и ему, как огню, было безудержно хорошо в Светлице. Показалось, что он впервые узнает, что такое НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ. До сего момента лишь прозябание осуществляло себя.

 

Свет! Йа; их вилль дизе глюк! Гиб мир фрайхайт!

 

Айседора Дункан, ты на красное платье взошла!

Как на лобную долю, на лобное красное место.

И ни ангелы неба, ни даже советская власть

Не спасут твою звездную честь, дорогая невеста!

 

Где Наташа, где Пьер, где Андрей, где старик Николя?!

Даже смысла нет звать, да и вряд ли помогут.

Растопырены все на рубиновых звездах Кремля.

И цветут тополя. И, как видно, иначе не могут.

 

Лишь долю секунды видел он Светлицу. Но и этой доли было достаточно, чтобы испытать такую Радость, которой не смог бы вместить в себя весь земной мир. В горько‑соленой Юдоли не слыхивали о такой Радости!

В следующий миг он поглотил Светлицу, встал во весь рост. С мелодичным звоном осыпалось во тьму Большое Стекло. Снова Взрыв! И еще один! Давай! Жми! Еще! Еще, ебаный в рот! Оранжевые личинки лопались в сияющем желудке огня, и каждый взрыв подбрасывал его выше в темные небеса.

Он объял всю громадную Избушку и стоял высоко над ней сияющим столбом. Вот это, блядь, апофеоз! Да, ТАКОГО величания ждал он в глубине души. И вот оно пришло! И уже не осталось даже микроскопической тени, которая замутняла бы Наслаждение! Это было то, что называется СВОБОДА! Раньше он не знал, что это значит.

Он видел всю Москву. И вся Москва смотрела на него.

Ярко, до боли осветилась бывшая Манежная площадь у ног огня, с колоссальным котлованом посередине, куда собирались погрузить стеклянный земной шар. Внутри шара планировали устроить великолепный аквариум, настолько просторный, чтобы поселить в нем серого кита с супругой. Котлован окружен был уже почти законченными золотыми снопами в красных лентах, дорожки в виде лучей тянулись к котловану от наполовину видного «солнца», построенного в виде огромной сцены для грандиозных концертов. Красная звезда, увенчивающая всю констелляцию, врезалась своим острым концом в гущу «леса», плотно стоящего там, где когда‑то тянулся пыльно‑желтый Манеж. Вокруг стройплощадки тревожно мотались черные нарядные флажки. Оранжевые рабочие, похожие на муравьев, разбегались во все стороны, заслоняя лица, словно преступники, которых пытаются сфотографировать со вспышкой.

Парторг видел темную Москву, ее сверкающие проспекты, овальный светящийся стадион вдали, где шел концерт, где все зрители встали со своих мест и смотрели на него, и расхристанные певцы и подтянутые певицы метались по сцене, продолжая петь, указывая на него пальцами, как будто все песни теперь стали только о нем.

Он видел, как люди стоят в окнах домов, за стеклами, отражающими его свет, и смотрят, не в силах оторвать взгляд, на самый великолепный пожар, случившийся со времен Наполеона.

 

И берсерк потный, и Пьеро усталый,

И очерк небоскреба сквозь герань.

И бисер алый. И небрежный почерк Аллы.

И гул вокзала сквозь святую брань.

 

Горят в депо церковные вагоны,

И жидким зеркалом убит еще один коттедж!

Совокуплений царственные стоны

Идут колоннами сквозь сумерки надежд.

 

Она пришла! Горят ее ланиты!

Три зеркала скукожились в огне,

Все берсерки и все Пьеро убиты,

И лишь цветы на праздничном столе

 

Все помнят ту Москву, ту, что еще стояла

Минуты две назад, и млела, и цвела,

Которую смело и разметало,

Когда она пришла! Когда она пришла!

 

Нет больше ни Москвы, ни Нюрнберга, ни штолен,

Ни шахматных ферзей, ни царственных столпов,

Ни золотых залуп, ни колоколен,

Ни терпких тайн, ни карточных долгов…

 

Ты ядерным потоком разделила,

Алмазной бритвой мир пересекла,

И те, кого ты только что убила,

Участливо глядят из‑под стекла.

 

Лишь мозг сухой, мозг тонко иссеченный

Уютно ерзает в музейном закутке…

И в глубине своей витринки сонной

Он что‑то там поет о северной сосне.

 

Дунаев вздымался все выше и выше, все ярче освещая Москву, бросая свой отсвет до самых далеких предместий, до заколоченных дач, до темных фабричных районов, до отдаленных парков, до затаившихся бандитских ресторанов, до железнодорожных станций, где сортируют товары, поступающие в Москву. Колоссальное Чайное облако стояло над ним, растекаясь в темном небе, сдержанно светясь, преломляя свет пламени. Постепенно это Чайное облако стало принимать форму необозримой короны, увенчивающей огненный столп Дунаева, поднимающийся над горящей Избушкой.

 

Глава 39. Покой

 

…Но есть покой и воля.

Пушкин

 

И Дунаев погрузился в Покой.

 

Глава 40. Молоко

 

Он пробудился. Сколько миллиардов лет прошло, он не знал.

Он не собирался пробуждаться. Напротив, он хотел и далее пребывать в Покое, который был ему давно уже обещан. Но что‑то вытолкнуло его.

Неузнающим взглядом он обвел комнату. Он лежал в кровати, рядом лежала молодая женщина, обратив вверх свое узкое спящее лицо. Они были накрыты тонким пледом. И первым ощущением, которое он испытал по пробуждении, стал холод. Женщина зябко повела голыми плечами! Видимо, ей тоже было холодно. Холодный воздух проникал сквозь открытое окно. На окне висела белая девичья блузка.

Другие предметы одежды – мужские и женские – были разбросаны по комнате. Светлый пыльник раскинулся в скромном кресле, из‑под него выглядывали смятые брюки,

Затем он услышал звук. Звук воздушной тревоги. Девушка открыла глаза. Дунаев узнал Синюю.

– Что тебе снилось? – спросил Дунаев, борясь с обморочным состоянием.

– Ничего, – ответила она. – Мне не снятся сны.

– Слышишь? Тревога. Надо, наверное, пойти в бомбоубежище, – сказал Дунаев. Своего языка он не чувствовал, отчего речь напоминала лепет. Ему казалось, он говорит беззвучно.

Она кивнула.

Они быстро оделись, вышли из квартиры. Он заметил, что она захватила с собой небольшой чемоданчик, скромно стоявший в прихожей под вешалкой. Одеваясь, она надела другую одежду, достав ее из шкафа. Теперь она напоминала молодую летчицу или полицейскую – синяя рубашка, синий пиджак, синяя юбка, синее пальто с металлическими пуговицами. Подавая ей пальто, Дунаев увилел у нее на спине маленький пистолет в черной кобуре.

– Не опасно? – спросил он. – Тебя арестуют.

Синяя ответила молчанием и улыбкой.

Коричневое платье осталось в кресле, белая блузка – на окне.

Они вышли из квартиры. Синяя аккуратно заперла ее медным ключом, опустив ключ в кармашек жакета. Спустились по лестнице, вышли на улицу. Мимо них пробежали люди, несущие детскую коляску. Потом пробежали еще гражданские. Немецкие солдаты группами перебегали от дома к дому, что‑то делая в домах.

Было время на грани между днем и вечером. Из серого неба, где за тонкими облаками слегка чувствовалось солнце, накрапывал дождь. К звуку воздушной сирены прибавился грохочущий звук канонады. Стреляли совсем близко. Затем послышалось тяжелое гудение приближающихся бомбардировщиков, от которого дрожал и вибрировал воздух. Два старика, один в пальто, другой в домашнем бархатном пиджаке, пробежали по направлению к бомбоубежищу, куда указывали белые стрелки. К удивлению Дунаева, Синяя повернула в обратную сторону и вошла в подворотню. Дунаев последовал за ней. Пройдя подворотню, они оказались на небольшой площади, с другой стороны дома, где происходило их свидание. Здесь квадратом стояли четыре небольших дерева и между ними виднелось нечто круглое, напоминающее шатер, накрытое брезентом. Синяя подошла, рванула какой‑то шнурок и сдернула брезент. Парторг увидел карусель. Все фигуры – лошадки, автомобильчики, слоны, жирафы – все было снято, и торчали только железные штыри. Оставалась лишь одна белая поцарапанная ножом скамеечка, на которой уместиться смог бы один человек.

Синяя достала из кармана ключ – не медный, а маленький, стальной. Она быстро подошла к техническому столбику возле карусели, отворила железную дверцу, повернула ключ в невидимой скважине. Карусель завращалась, медленно набирая скорость. Синяя вспрыгнула на нее и села на единственную скамейку. Дунаев различил немецкое ругательство, вырезанное ножом за ее спиной. Она аккуратно положила саквояж себе на колени, оправила юбку. Потом она исчезла из поля зрения и вскоре снова появилась. Проносясь мимо него, она подняла узкую белую ладонь и помахала ему. Затем сделала жест, требующий, чтобы он ушел. Карусель вращалась все быстрее.

Дунаев повернулся и пошел прочь. Проходя сквозь подворотню, он сквозь грохот канонады отчетливо услышал щелчок взводимого курка. Отчего‑то он ждал, что Синяя выстрелит ему в спину с вращающейся карусели. Не оборачиваясь, он вышел на улицу. И только через несколько минут услышал выстрел.

Обернувшись, он успел увидеть ее с поднятой вверх рукой, сжимающей пистолет. В ту же секунду тень самолета пронеслась по земле и домам. Затем раздался чудовищный удар, грохот, и все застлала плотная серая пыль.

Дунаева ударило и бросило. Но он остался, кажется, невредим. Поднявшись, побежал сквозь плотную взвесь пыли обратно, к подворотне. Но никакой подворотни уже не было. Стояла лишь половина дома, остальное стало щебнем и развалинами, а там, где была площадь с каруселью, теперь зияла огромная дымящаяся воронка. Только в быстро темнеющем небе догорала сигнальная ракета, выпущенная из пистолета.

Дунаев хотел бежать к воронке, но не смог – он увяз в горе щебня, путь ему преградили разбитые куски стен, тлеющие балки и куски балкона с железной решеткой. Дом, где он только что побывал, стоял вскрытый, словно взломанный сейф. Подняв взгляд, Дунаев узнал на четвертом этаже знакомые комнаты – они обнажились, как в кукольном дворце со снесенной стеной. Он узнал кабинет, от него осталась половина. На письменном столе, который слегка горел, больше не лежал пистолет. На уцелевшем раскрытом окне все так же белела легкая, воздушная блузка.

Обернувшись, он увидел такие же белые пятна на других окнах – белые простыни, белые мужские рубашки, белые передники пузырились на ветру, свешиваясь с подоконников, трепыхались на оконных рамах. Он не сразу понял, что это значит. А потом догадался – Поражение.

– Они сдаются. Сдаются, – пробормотал он.

Не разбирая дороги, он шел куда‑то по каким‑то улицам, перелезал через развалины. Кровь текла ему на лицо с макушки, которая оказалась разбита. И вдруг новый звук достиг его ушей.

Звук нарастал, доносясь откуда‑то со стороны. Сначала он казался каким‑то рассеянным шорохом, пробивающимся сквозь другие звуки войны, но постепенно набирал силы, шел волной, и становилось ясно, что это голоса множества бегущих и стреляющих на бегу людей, кричащих слово «Ура».

Это были голоса наступающих советских солдат! Дунаев вздрогнул, и сердце его замерло.

– Наши!

 

Дунаев вздымался все выше и выше, все ярче освещая Москву, бросая свой свет до самых далеких предместий, до фабричных районов, до заброшенных парков, до железнодорожных станций, где сортируют товары, прибывающие в Москву.

Его сияние проникало сквозь стены, и он видел, как в подземных бункерах, ставших танцевальными клубами, достигает пика экстаз танцующих. Он видел, как свиваются тела, как зубы прокусывают ухо, как бесплатно раздают светящиеся расчески, как в чилл‑аутах отбрасывают нимбы чешуйчатоглазые подростки. Он проникал в тумбочки и ночные столики, где лежали тайные любовные письма и пистолеты, он видел, как в подвале банка зреет ужас в бездонном сейфе, он слышал, как на черных мокрых улицах кричат от невыносимого счастья, как старики плачут с шепотом «Дождались!..», как в церквах разбрасывают цветы, как влюбленные играют в раскаленные стальные шахматы, как бандиты на своих балконах разряжают в воздух автоматы, как в зоопарке вытаращились вольеры и клетки, как отдают приказ о боевой готовности номер один всем видам войск, как бегут по платиновым коридорам парни в колючих скафандрах, как в угловом окошке Кремля стоит руководитель страны – высокий, крупный мужчина в белой рубашке с бокалом шампанского в руке. Ворот рубашки расстегнут, веселые узкие глаза смотрят на огонь, и заговорщицкая улыбка, кривая улыбка тотального понимания, тихо светится на широком лице. Вот он поднимает бокал, и в розовом шампанском вспыхивает отсвет пожара: «За Третье Тысячелетие, сынок!»

Оказывается, празднуют Новый год! Бьют двенадцать раз куранты Кремля, и с последним ударом весь город зажигается иллюминацией! Вспыхивают бесчисленными огнями все гигантские ели Леса. Освещаются изнутри розовым могучие ледяные фигуры Дедов Морозов и Снегурок, вспыхивает рубиновая подсветка под статуями Александровского сада, а из кремлевского купола вырывается тонкий пронзительный белый луч, который пишет в небе, на колышущейся чаше Чайного Облака:

 

С НОВЫМ ГОДОМ, НЕЛЛИ!

С НОВЫМ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕМ, ДОРОГАЯ ЛУ!

 

Руководитель страны усмехается, пригубливает шампанское. А вокруг – сотни тысяч ртов издают ликующий крик. Сотни тысяч рук тянутся друг к другу с бокалами. Выстреливают сотни тысяч шампанских бутылок, и течет пена, по рукам, по одеяниям, по всему…

Да здравствует Москва! Да здравствует Россия! Да здравствует все существующее и несуществующее! Будь счастливо, нечеловечество! Встань, великая страна! Опрокинь в себя бокал шампанского! И еще один! И еще! Нох! Нох айн мал!

И станцуй – так, чтобы зазвенели все народы и страны, чтобы засвистела земля, чтобы охнуло небо! Хуй с ней, с землей, пусть она проламывается под танцующими ногами! Хуй с ним, с небом, пусть закроет глаза, если не нравится! Танцуй, святая страна! И опрокинься в свои сны! Ты заслужила их, ты заслужила рай! Не бойся своих снов, Россия, не бойся ничего! Ты останешься собой и вдалеке от земли, и на острие космического белого луча будут визжать от счастья твои полевые цветы и травы твоих лужаек, и твои сосновые перелески, и ямы, и черные озера. И в глубине черных дыр ты сможешь воздвигнуть пьяные золотые купола своих храмов! И в лицо белому карлику сможешь ты лихо свистнуть и взять его на перо! И перед Великим Кромсающим Звездные Облака ты только подбоченишься и сплюнешь на красные сапоги! Тебе ничего уже не страшно! Живи, страна Счастья и Ужаса! Живи, разбрызгивая по дальним планетам отблески своих кошмаров, посылай в темные посмертные туннели стрелы упоения! Все поёбать! Все! Живи и упивайся своей ужасающей свободой!

Ликование праздничной орущей Москвы подбрасывало Дунаева, вонзая все глубже в утробу небес. Белой Вспышкой, вознесшейся над столицей, виден он был другим городам. Люди в этих городах падали на колени, и плакали от радости, и обнимались на улицах, и крестились на Вспышку. По всей стране катился ликующий стон, расходясь от столицы кругами: «Наконец‑то! Дождались! Дождались! Победа!»

Великолепное Чайное Облако стояло над Дунаевым, растекаясь в темном небе, сдержанно светясь, преломляя слепящий свет белого пламени. Облако имело форму колоссальной короны, увенчивающей огненный столб Дунаева.

Само небо венчало Дунаева, и его Корона жила и распространялась в небе своими растущими ободками, своими радужными лепестками, вплетающими в себя звезды и крошечные вертолеты…

Эх, пожары, пожары… Они застревают в памяти надолго.

Пожар, которым стал Дунаев, был строго централизован – монолитный огненный столб, в обхвате его окольцевал бы хоровод из ста пятидесяти пяти русских деревенских девушек. По краям огненного столба пламя отливало золотом, по нему пробегали синие и кроваво‑красные всполохи, но ближе к центру огонь становился платиновым, пропитывался благородной сединой, серебрился, а весь стержень огненного столба был бел, как пролившееся с небес молоко. Выше эта белизна словно бы вырывалась на волю и, похожая на растаявшее мороженое, расходилась по нижней части облака волокнистыми разводами. Всякий, кто снизу, с потрясенной земли, мог созерцать этот куколь пенной белизны, становился на веки вечные здоров, весел, молод. Сердца людей и животных превращались в цветущие лесные ландыши, насыщались свежестью. Так начиналась новая жизнь.

Свежесть…

Мне, тогда еще простому фронтовому корреспонденту, запомнились старушка и девочка, которые стояли на коленях на мягких грядках своего огородика, в черном горбатом подмосковном городке. Их лица, плачущие от счастья и смеющиеся…

Она стояли друг напротив друга, обнаженные, бабушка и внучка. Старуха держала в руках икону «Неопалимая купина», девочка сжимала в руках большое квадратное зеркало, отражавшее одновременно Вспышку и Икону. Они смотрели на Вспышку – далекую и величественную, стоящую над Москвой.

Вспышка по имени Дунаев. Однако заебало уже это имя – Дунаев! Буду называть его просто Ду. Ведь на немом языке это означает «Ты».

Ты вспыхнул, Ду! Я засветил тебя!

 

Внучка оставалась неизменной, сверкали голые узкие плечики, и все блаженнее смеялось личико в белом платочке.

А бабушка изменялась. Как гнилые нитки сползали с лица морщины. Кожа очищалась, крепла. Худело тело. Обвислая дряблая грудь быстро уменьшалась, принимая идеальную полудетскую форму, соски свежели и начинали светиться розовым светом, ноги быстро худели, и девственная плева затягивала влагалище, возвращая ему светлое детство. Вскоре уже не старуха и девочка, а две совершенно одинаковые девочки, обе лет одиннадцати на вид, стояли друг против друга, упершись голыми худыми коленками в рыхлую черную землю – обе в белых платочках, смеющиеся, одна по‑прежнему сжимающая икону, другая – зеркало.

Шпиль мит мир! Шпиль мит мир! Шпиль над миром! Алмазный шпиль! Айн шпиль! Шпиль!

 

А огородик вокруг них больше не мурлыкал, как домашний жирный кот. Он пел. Он пел о том, что пришло то, о чем мечтали издревле все живые огородики, и леса, и железнодорожные линии, и насыпи, и аэродромы, о чем пели, – запрокинувшись, диспетчеры. Одно лишь слово: «Наконец‑то!» Наконец‑то пришло освобождение, исцеление от омерзительной боли, от смерти, от старения. От болезней, от бесчисленных унижений, которым беспощадно подвергались живые существа во все века существования жизни. Наконец‑то! Давно бы так! Не вечно же говном давиться, не вечно мазать полозья чужим червям! С этого‑то и надо было начинать!

Я тогда сделал фотографию двух девочек с иконой и зеркалом в огородике. Щелкнул их между осиновых кольев заборчика. За эту фотографию я удостоился Алмазного Черепа на конкурсе журналистской фотографии в Плоешти.

 

Нижняя часть облака, видная сквозь разводы белизны, была темной, цвета заварки, она распространялась в небе огромной чашей – бортики чаши поднимались, постепенно светлели, светлели, как будто в чай лили витой дымящейся струйкой холодное молоко, и шли группы и массы пара, шли толпы паров, шли парами веселые разбитные облака, и бортики чаши медленно и величаво выворачивались вовне, как у гигантской кувшинки, и разделялись на колоссальные лепестки – светлые, светлеющие лепестки, по которым текло из центра во все концы миров белое молоко, возвращающее мирам молодость. Лотос. Великий, лучезарный Лотос простерся над мирами! Лотосовое молоко! Лотосовое молоко! Так я и назову эту книгу – «Молоко». Лучшего названия не придумаешь. Напишем без гласных, по старинным рецептам, одними согласными (чтобы все были согласны), скрыв от взглядов детей три «о». О‑о‑о, – это звучит как стон, как сладкий финальный стон любви. Это надо скрыть от детей! Напишем одними сухими: «МЛК». Титульный лист надписан. Пора сделать это. Потому что повествование течет к вершкам. Пушистая желтая лапка устала бить по черным и белым клавишам, на которых проступают острые буквы, пахнущие перцем и камнем. Но еще не конец. Еще не конец. И никогда не будет конца. Их глаубе: унзере вельт ист фрай.

Я здесь, читатель. Увидь меня, если ты можешь. Теперь уже можно. Я – желтый, пушистый. Как цыпленок. Но я не цыпленок. И не труп. У меня черные блестящие алмазные глазки. Одежды я не ношу, кроме беретки и шарфа, которым обматываю горло. У меня всегда немного болит горло. Я всегда слегка простужен. И мне приходится много говорить. Все ведь надо объяснить. На груди у меня висит большой черный фотоаппарат на кожаном, ремешке. Вообще‑то я – фотограф. Но вот решил стать писателем. Таков долг всякого корреспондента – писать и щелкать, щелкать и писать. Хорошо, что закончилась война! Не желаю больше иметь ничего общего с такими делами! Меня тошнит при одном упоминании о насилии. Довольно, говорю, заигрывать с яростью! Поигрались в мутное – и хватит! Хватит, повторяю, плескаться в жестокостях, как в жидком говне! Это и раньше было отвратительно, а теперь это вообще более невозможно!

Раньше я снимал со вспышкой. А теперь вспышка больше не нужна. Вот она – вспышка. Над нею, в сердцевине Чайного Облака, разверзается словно бы необозримых размеров воздушный амфитеатр, и в нем, словно семечки в подсолнухе, видны восседающие фигуры, лица… Святые. Нимбы. Бесчисленные нимбы встают за их головами как разноцветная чешуя. Красные, синие, золотые, серые, черные, белые. Есть и без нимбов.

 

Святой Лесного Ручья,

Святой Преклонивший Голову,

Святой Шепчущийся С Леопардом,

Святой Яшмовой Чернильницы,

Святой Живущий В Пересечении Нимбов Двух Других Святых,

Святой Удочек,

Святой Неизъяснимого Покоя,

Святой По Прозвищу «Одинокий Путь Изначальной Святости Неба»,

Святой Со Сверкающим Мечом,

Святой, Любящий Пить Настойку Из Горькой Тыквы,

Святая Отшельница Из Облачной Пещеры,

Святая Служанка Солнца,

Святой Исполнитель Песни Одной Струны,

Святой Дна,

Святой Изнутри Гор,

Святой Птиц Летящих В Южном Направлении,

Святой С Квадратным Нимбом,

Святой Установивший Равновесие Двух Небес,

Святой С Веером,

Святая Красавица,

Святой Попечитель Весеннего Ветерка,

Святая Бесконечной Радости,

Святая Незамутненного Веселья,

Святой Смех В Тени,

Святая Отраженного Солнца,

Святая С Письмом,

Святая Из Белой Комнаты,

Святой Начинающегося Вечера,

Святой С Золотой Точкой В Уголке Рта,

Святой Лодки,

Святая Шелкового Покрывала,

Святая Девочка В Жемчужном Ожерелье,

Святой Освещающий Своим Сиянием Горную Долину,

Святая Из Приграничного Городка,

Святая Девочка Мраморной Лестницы,

Святая Старуха Зеленой Ленты,

Святой Зерна,

Святая Потерянной Бусины,

Святой Достигший Совершенства Утренних Часов,

Святой Полного Знания Обо Всем,

Святой Совершенного Милосердия,

Святой «Сокровище В Сердце»,

Святой «Река Блаженства»,

Святая Молодых Деревьев,

Святая Забвения О Ненужном,

Святая Забвения О Беспокойстве,

Святая Забвения О Страданиях,

Святая Забвения О Достоинствах,

Святая Забвения О Богах,

Святая Забвения О Святости,

Святой Держащий Себя За Пятку,

Святая Потаенная Драгоценность,

Святой Яблочной Горы,

Святой Пылающий Забор,

Святой Рынка,

Святая Белого Тигра,

Святой Белого Медведя,

Святой Венгрии,

Святой Ненаписанного Письма,

Святой Неотправленного Письма,

Святой Искр,

Святая Искушенная В Остроумии,

Святая Изящного Наклона Головы,

Святой Броска Вперед,

Благородный Святой Молока,

Святой Упражняющийся В Метании Ножа,

Святая Святых Старцев,

Святой Неподвижного Полдня,

Святой Первой Любви,

Святой Второй Любви,

Святая Третьей Любви,

Святая Четвертой Любви,

Святой Пятой Любви,

Святые Супруги Шестой Любви,

Святые Супруги Седьмой Любви,

Святые Близнецы Восьмой Любви,

Святые Близнецы В Коронах,

Святые Близнецы С Синими Нимбами,

Святая Утоленной Жажды,

Святой Зеркала,

Святой Поднятой Ладони,

Святая Быстрой Повозки,

Святой Младенец В Белых Одеждах,

Святая Раскидистого Дерева,

Святой Сверкающего Лица,

Святая С Изящными Запястьями,

Святая Девушка Из Цветка,

Святой Отрок Листьев,

Святая С Красивой Походкой,

Святой Неисчерпаемой Мудрости,

Святой Снисходительности,

Святой Ответа,

Святой Поддерживающий Стремя,

Святой Жемчужины,

Святая Белых Пирогов,

Святой Неисчислимых Достоинств Льда,

Святая Снежинок,

Святая Снежных Холмов,

Святая Поезда,

Святая Англии,

Святая Второго Дыхания,

Святой Искупления,

Святой Осетра,

Святой Проницательности,

Святой Развевающегося Знамени,

Святая Домов,

Святой Севера,

Святая Девочка Окна,

Святой С Пронзенным Плечом,

Святой С Крыльями,

Девятикрылая Святая,

Восхищенная Святая Утреннего Обрыва Над Рекой,

Святая Волги,

Святая Оки,

Святая Темзы,

Святой Городской Окраины,

Святой Любви,

Святой Бескорыстного Великодушия,

Святой Триста Тридцати Трех Достоинств,

Святой Начала Весны,

Святой Наследник Святости,

Святой Устроитель Благополучия,

Святой Доброты Сердца,

Святой Доброты Разума,

Святой Всепоглощающей Доброты,

Святой Взрыва,

Святой Справедливости Алмаза,

Святой Невозвращения В Прошлое,

Святая Веселого Полета В Безоблачном небе,

Святой Стремительного Полета В Медленно Темнеющем Небе,

Святой Алмазного Топора,

Святой Предоставления Ночлега,

Святой Напитка Исцеляющего Сердце,

Святой Отрицания Лжи,

Святой Быстрого И Незаметного Движения Мечом,

Святой Нимба,

Святой Агаты,

Святой Топаза,

Святой Никогда Не Прекращающегося Полета В Беспредельном Небе,

Святой Окна,

Святой Ниши С Цветами,

Святой Примирения,

Святой Стреляющий Из Лука,

Святая Стреляющая Из Лука,

Святая В Очках,

Святая Сосен,

Святой Отдыха,

Святой Непринужденности,

Святой «Откровенное Облако»,

Святой Грушевых Деревьев,

Святой Своевременного Милосердия,

Святая Непринужденного Самопожертвования,

Святая Исцеляющего Танца,

Святой Чернильного Пятна На Руке,

Святая Пустой И Сияющей Памяти О Несотворенном,

Святой Попечитель Нерожденных Детей,

Святой Согласия,

Святой Правильного Решения Задачи об Алмазе,

Святой Правильного Решения Задачи О Воде,

Святой Искренности,

Трогательный Святой Медвежат,

Святой Современной Сдержанности,

Святой Утреннего Блика На Стене,

Святая Свежести Морского Ветра,

Святая Ландыша,

Святая Девочка С Мечом,

Святая Прохладной Рощи,

Святой Восполняющий Потери,

Святой Исцелитель Ран,

Святая Препоясанная Веревкой,

Святой Отразившийся В Золотистом Масле,

Святой Платиновой Чешуи,

Святой Детей,

Святая Утешительной Прохлады,

Святая Незаметного Центра Всего,

Святая Первого Поцелуя,

Святая Сна,

Святой Воспоминания Об Источнике,

Святой Притворяющийся Слепым,

Святой Утреннего Блика На Воде,

Святой Лунного Луча На Бумаге,

Святой Радуги,

Святая Двенадцати Безукоризненных Наслаждений,

Святая Девушка, Перепрыгнувшая Через Старика,

Святая Девочка Со Скромным Выражением Лица,

Святой Учитель Из Колодца,

Святой Учитель В Драгоценном Одеянии,

Святой Учитель Показывающий Луидор,

Святая Невидимого Цветка,

Святой Заоблачной Беседки,

Святой Янтаря И Пчел,

Святая Орденов,

Святая С Родинкой На Плече,

Усмехающийся Святой,

Дородная Святая С Отведенной Назад Рукой,

Святая Девочка С Надкусанной Губой,

Святой Девятой Любви,

Святая Девятой Любви,

Святые Супруги Девятой, Десятой И Одиннадцатой Любви,

Святая Одиннадцатой Любви,

Святой Исчезающий В Поддень,

Святой Чая,

Святой Стеклянный Старик,

Святой Игрок В Карты,

Святая Родственница Трех Святых,

Святой Сна Без Сновидений,

Святой Тонкого Тихого Смеха,

Святой Бескорыстного Участия,

Святой Отшельник По Прозвищу Друг Рыб,

Святой Вазы

 

Мохнатый тарантул взбирается вверх по неровностям вазы прекрасной!

Недолго осталось пушистым коленчатым лапкам трудиться:

Поднимется вскоре. И внутрь, в темноту, упадет.

 

Но тихо вздохнула прекрасная ваза,

Украдкой уменьшилась словно в размерах:

И тарантул, в узоре увязнув, пленен.

 

Теперь он лишь герб на поверхности вазы.

Надолго украсит ее и не сдвинется вновь.

И только когда разобьют эту вазу в осколки,

Тогда он, свободный, на правнуков яд расточит!

 

Святой Искреннего Молчания,

Святой Честное Небо,

Святой Остров Без Тайника,

Святой Весенняя Гроза,

Святой С Бесшумной Походкой,

Святой Белый Бык,

Святая С Обнаженной Грудью,

Святая В Венке,

Святая С Развевающимся Знаменем,

Святая Звезды,

Святая Большого Знамени,

Святая Малого Знамени,

Святой Большого Замени,

Святой Малого Знамени,

Святой Желтых Знамен,

Святой Синих Знамен,

Святой Красных Знамен,

Святой И Святая Белых Знамен,

Святой Черного Знамени,

Святой Черного Знамени С Серебряными Кистями,

Святой Белого И Черного Знамен,

Святой Знамени На Алмазной Игле,

Святая Первого Снега,

Святой Середины Зимы,

Святой Конца Зимы,

Святой Первых Ручьев,

Святой Скромной И Вечнодлящейся Молодости,

Святой Чистого Голоса,

Святой Исправления Имен,

Святой Аметиста,

Святой Без Имени,

Святая Без Имени,

Святой По Прозвищу «Над Океаном»,

Святой Яйца,

Святой Золотого Яйца,

Святой «Яйцо На Стене»,

Святая Орлов,

Святая Юной Луны,

Святая Тайного Смеха,

Святая Пронзительной Легкости,

Святой Позабывший Печаль,

Святая Никогда Не Знавшая Печали,

Древний Святой По Прозвищу «Ленивый Молодой Человек»,

Святой Из Амстердама,

Святая Девочка Падающая В Колодец,

Святой Истинного Учения Об Отсутствии,

Святой Постижения Восьми Драгоценностей Премудрости,

Святой Постижения Одиннадцати Сокровищ Премудрости,

Святой Сокровищ,

Святой По Прозвищу «Ангел»,

Святой Молчаливой Проповеди,

Святая Изображенная На Портрете,

Девочка Подводной Лодки,

Святой Отвергающий Несправедливость,

Святой Чья Мудрость Необременительна,

Святой С Взлохмаченной Головой,

Святой Питающийся Светом,

Святой Отрезвляющий Цветы,

Святой Зверюшек,

Святой По Прозвищу «Учитель Подспудного Совершенствования»,

Святой С Синим Лицом,

Святая Девушка Читающая Письмо,

Святой Источающий Мед Из Пор Своей Кожи,

Святой По Прозвищу «Линия В Небесах»,

Святой У Которого Изо Рта Идет Свет,

Святой У Которого Из Ушей Идет Свет,

Святая Возлежащая На Облаках,

Святой Который Держит Во Рту Лед,

Святой Одетый Как Джентльмен,

Святая Северного Полюса,

Святой Рукопожатия,

Святой Белый Конь,

Святая Девочка С Расколотым Блюдом В Руках,

Святой Великолепной Осени,

Святой Алмазного Топора,

Святой Снега,

Святая Снега,

Святой Южного Ветра,

Святой Спящий В Стеклянном Гробу,

Святая Дачи,

Святой Америки,

Святой Наклонившийся Над Водой,

Святой Очищения Света,

Святой Очищение Сердца,

Святой Лесной Тропы,

Святой В Цветных Одеждах Расшитых Сценами Из Его Жизни,

Святой Восседающий На Столбе,

Святой По Имени «Друг Всех Святых»,

Святой Смывающий Память О Скорби,

Святой Смывающий Память О Страдании,

Святой Уклоняющийся От Могущества,

Святой Уклоняющийся От Святости,

Святой Любящий Разгульную Жизнь,

Святой Грибного Дождя,

Святая Девочка В Белом Развевающемся Платье,

Святая Фонтана

 

Давно улыбкой белый кит

Не раздвигал морских громад.

И ты давно уже, мой свет,

Не посещала этот сад.

 

И лишь фонтан над белой кручей

Бросает в небо молоко.

Воспрянет и сольется с тучей,

И станет страшно и легко.

 

Святой Благородной Вечной Старости,

Святая Сосущая Лимон,

Святой Мальчик В Зимней Одежде,

Святая России,

Святой В Короне,

Святая В Национальном Костюме Расшитом Жемчугом,

Святая Исцеляющая Раны Несчастной Любви,

Святая Осторожного Пожатия Руки В Карете,

Святая Ракет,

Святая Фейерверков,

Святая Обнаженная Девочка Стоящая На Летящей Обезьяне,

Святая Парижа,

Святой Железный Дровосек,

Святая Соблюдающая Обет Молчания В Честь Молчащего Неба,

Святая Девочка На Лыжах,

Святая Засыпания,

Святая Пробуждения,

Святая Девочка На Коньках,

Святой Усмехающийся Дельфин (Отражающий Других Святых Своим Мокрым Телом),

Святой Медведь,

Святая Железных Дорог,

Святая Детского Секса,

Святая Ограда Летнего Кинотеатра,

Святой Озер,

Святая Горы,

Святой Хранитель Календаря,

Святой Хранитель Незнания О Будущем,

Святой Рычаг,

Святая Глядящая Вверх,

Святая Девочка С Медной Спицей В Руках,

Святая Смеющаяся Над Шуткой Двух Святых,

Святой Гигант Идущий Сквозь Лес,

Святой Не Ведающий Страха,

Святой Хохота,

Святой Не Устающий Блаженствовать,

Святой Ничем Не Омраченной Радости,

Святой Белый Барс,

Святая Пятнадцатой Любви,

Святая Шестнадцатой Любви,

Святая Сверкания Семнадцатой Любви,

Святой Недоступный Тревогам,

Святой Не Помышляющий О Юдоли,

Святой Бешеного Безудержного Веселья,

Святой Любящий Буйствовать Вместе С Друзьями,

Святой По Прозвищу «Заводь Невозмутимости»,

Святой Нерожденный Младенец Любящий Путешествовать,

Святой Нерожденный Любящий Собирать Коллекции,

Святой Нерожденный С Барометром,

Святой Нерожденный По Кличке «Пробуждение»,

Святой Отрицающий Существование Мира,

Святой И Святая Восемнадцатой Любви,

Святая С Чашкой Какао,

Святой В Шубе,

Святой Хорошо Рисующий Акварелью,

Святой Отбросивший Сомнения,

Святой Ясности И Покоя,

Святая Совершенной Нежности Ко Всему,

Святой Нерожденный Сострадающий Странникам,