Как же происходит лишение слабейших социальных групп права на речь в дискурсе власти. Некоторые спо-

собы мы уже видели. Это стратегия "вычеркивания" из социального текста и контекста. Как мы заметили, такое "вычеркивание" может происходить несколькими путями: 1) "забыванием упомянуть" слабейшую социальную группу, что проявляется как в языке, так и в речи (см. выше пример из области феминистской борьбы за переделывание современного английского языка), а также 2) с помощью силового "лишения слова" слабейшего в конкретных речевых ситуациях (от перебивания в споре, до тех пор, пока слабейший не умолкнет, до общественного осуждения, включая иронию и агрессивные речевые акты — сарказм, прямую издевку в средствах массовой информации и в тиражируемых ими высказываниях лидеров). Вспомним, к примеру, реплику депутата из Казахстана на одном из первых съездов Советов после перестройки ("Я, как женщина, заявляю...") и напомним, что эта реплика стала объектом массового осмеяния не только на том заседании, где была произнесена, но и впоследствии в течение нескольких лет служила поводом для насмешек и намеков в прессе и других средствах массовой информации.

3. СОЦИАЛЬНОЕ РАССЛОЕНИЕ ЯЗЫКА И ДИСКУРСА

Однако есть и третья система лингвистических средств, с помощью которой слабейший в социальной структуре, подавляемый властными субъектами, "теряет слово", "теряет речь". О ней нельзя не упомянуть, так как, хотя эта система рассматривается всегда в сфере социолингвистики, в ее структуре есть и отчетливые риторические компоненты.

Эта третья система социального подавления есть социальное расслоение языков и дискурсов. Логосфера общества перестает быть однородной, как, например, лого-сфера так называемых "простых" обществ — таковы в современном мире логосферы племен, населяющих Океанию, Австралию, логосферы племен Африки, индейцев Южной и Северной Америки и пр. "Простое" общество при племенной организации имеет простую, нерасчленен-ную логосферу: существует единый язык и дискурс, ко-

торым в равной мере пользуются все члены сообщества, равно доступный для всех. Впрочем, и племенные языки обнаруживают тенденцию к расслоению и обособлению тайных языков "для посвященных" — это всегда связано с расслоением социума. Язык дробится на варианты — варианты социальные.

Особенно очевидно это расслоение языков в современных "сложных" сообществах. Такова языковая ситуация в современных западных странах. Так, в США лингвисты говорят о существовании особого языка и дискурса "образованного белого среднего и высшего класса" в отличие от языка и дискурса черного населения, менее образованных слоев общества. Политический дискурс — дискурс власти, дискурс культуры, науки, искусства, образования — использует только один из вариантов общенационального языка — вариант, признанный в данной логосфере престижным. Этот вариант языка и дискурса усваивается в полной мере только на тех уровнях образования, которые доступны исключительно слоям общества, обладающим реальной властью, денежной и политической. Другие слои общества как бы отстраняются от этого социально престижного варианта языка, не овладевают социально престижной дискурсивной системой ("сильной дискурсивной системой", по Барту). Отсюда реальная возможность "вычеркнуть" социально низшие слои общества из "общественного диалога".

Чем же отличаются эти социальные варианты языка? Различия охватывают все уровни дискурсивной структуры — от произношения до уровня речемыслительной структуры.

Приведем примеры. Произносительные различия речи выпускников университетов Оксфорда, Кембриджа, некоторых наиболее престижных частных школ и колледжей в Англии (Винчестер и др.) и, например, носителя лондонского городского просторечия кокни таковы, что человек, изучавший английский в России, с трудом поймет, особенно в первые недели общения, что говорит носитель кокни. Это столь же трудно, как и научиться легко понимать носителя шотландского варианта современного английского языка — жителя деревушки в Шотландии, фермера. Но вовсе не только

 

произношение, но и словарь (лексико-фразеологичес-кий уровень), и построение фразы (синтаксический уровень), и риторический уровень — уровень дискурса — сильно различаются. Пример различий дискурсивного уровня мы уже приводили в одной из предыдущих лекций, говоря о различиях логической структуры повествования в речи школьников — носителей "черной" негритянской культуры и белого образованного населения США. К этим риторическим, дискурсивным различиям престижного и непрестижных вариантов относятся и выбор темы для обсуждения, и характер ее мыслительно-словесной (риторической) разработки, и особенности речевого поведения (например, то, какая модель риторического идеала принята — диалогическая или монологическая, агональная или гармонизирующая, онтологическая или релятивистская, а также степень эмоциональности речи, близость к собеседнику или аудитории в пространстве, характер взаимодействия с аудиторией или собеседником, жесты, мимика и пр.).

Обобщим то, что мы сказали о расслоении логосферы как способе предоставить властным социальным группам особый язык, исключающий из социально значимого дискурса слабейших, обратившись к работе этнолингвиста Фредерика Эриксона (Frederick Erikson, Michigan State University: "Rhetoric, Anecdote and Rhapsody: Coherence strategies in a Conversation among Black American adoles-cents"//Coherence in spoken and written discourse. Vol. XII. Ed. by D. Tannen. New Jersey, 1984).

Он пишет: "Речевая манера (style in the ways of speak-

jing)... служит маркером социального статуса (status identifier), точно так же, как стиль одежды, выбор марки

| автомобиля и другие аспекты социального представления себя, социальной презентации (self-presentation).

I Особенно важно это различие риторических стилей в сложных социумах, где необходимо идентифицировать новых

I знакомых как потенциальных союзников или противни-

I ков". И далее: "По оси престижа (along the prestige continuum) выявляется иерархия ценности речевых стилей. Престижные стили говорения и слушания рассматриваются как наиболее убедительные и достойные доверия...

 

Стили дискурса, свойственные низшим классам и этническим меньшинствам, т. е. те стратегии, которые используются в дискурсе представителями этих групп в целях убеждения, не обладают достаточной убедительной силой в речевых ситуациях", где традиционно в данном социуме употребляется престижный вариант языка.

Такие варианты общенационального языка называются социальными диалектами. Как мы заметили, произношение — вовсе не единственный уровень языка, который участвует в этом расслоении — социальном и лингвистическом. Просто произносительные различия наиболее очевидны для неспециалиста и доступны наблюдению любого носителя языка.

Итак, язык и речь, разделяясь на социальные варианты, предоставляют своим носителям богатые возможности для социальной консолидации, социального разделения и властной дискриминации.

Приведем еще пример. К. Лоренц в книге "Агрессия" называет социальное расслоение народа, возникающее на культурно-языковой почве, "образованием культурных псевдовидов". "Наименьший культурный псевдовид, который я могу себе представить — пишет он, — это содружество бывших учеников какой-нибудь школы, имеющей сложившиеся традиции, просто поразительно, как такая группа людей сохраняет свой характер псевдовида в течение долгих и долгих лет... Когда я встречаю человека с "аристократическим" носовым прононсом, — ученика бывшей Шотландской гимназии, —я невольно чувствую тягу к нему, я склонен ему доверять и веду себя с ним заметно любезней, чем с совершенно посторонним человеком".

Заметим в заключение этого обсуждения, что для современной русской логосферы образование социальных диалектов, расслоение языка и иерархизация социальных диалектов "по оси власти" не столь существенны, как, скажем, для логосфер современного Запада. Это было совершенно иначе на протяжении прошлого столетия, когда в качестве "социально престижного" языка использовался также и неродной язык — французский. Он и служил важным средством исключения

низших общественных слоев из дискурса власти, "вычеркивания" их из областей социально значимого дискурса. В период первых послереволюционных десятилетий невиданные социальные сдвиги сочетались с перемещениями масс народа и по социальной оси, и по всей территории России. Перемешивались и социальные, и территориальные диалекты, что и привело к исчезновению социальной стратификации логосферы, в этом аспекте приобретшей аморфный характер. Парадоксальным образом, этому способствовала и речь Сталина, для которого русский язык не был родным и речевая манера которого, естественно, сохраняла отчетливые признаки грузинской логосферы. Потом, начиная с периода властвования Н. С. Хрущева, а затем и на протяжении правления Л. И. Брежнева, речь власти приобретает в нашей стране явные диалектные южнорусские черты. Южнорусский диалект (носителями которого были и ключевые фигуры, и их окружение, пришедшее с ними в Москву, — многочисленные выходцы из южных областей России) продержался "у власти" вплоть до исчезновения с политической арены М. Горбачева. Во всяком случае, то, что речь высших представителей власти носила явные признаки речи диалектной (в территориальном смысле), а также изобиловала вместе с тем и признаками социально непрестижного диалекта (в иерархическом смысле), т. е. попросту содержала множество фактов нарушений норм современного русского литературного языка (вспомним: нАчать и углУбить перестройку призывал нас М. С. Горбачев), — все это никак не способствовало реальному социальному расслоению отечественной логосферы. Полностью парадоксальной стала социально-речевая ситуация сразу после Октябрьской революции, когда грамотная культурная речь воспринималась как "подозрительная" и прямо "враждебная", так как именно носители этой речи — аристократия и интеллигенция — воспринимались как первые социальные враги. Эта традиция враждебности к культурной речи продержалась десятилетия. В любой стране Запада ситуация прямо обратная.

91

Лекция 8

РЕЧЕВАЯ РОЛЬ И РЕЧЕВОЕ

ПОВЕДЕНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ЛИДЕРА

"МОНАРХИЧЕСКОГО" ТИПА

ДВА ТИПА СОЦИАЛЬНОГО ЛИДЕРА

Рассмотрим черты речевого поведения, характерные для "особи высокого ранга" — социального "доминанта". Наблюдения показывают, что есть значительные различия в речевом поведении "лидера, борющегося за власть" и "лидера, достигшего власти". В первом случае речь служит оружием борьбы за получение высокого или высшего статуса — орудием установления иерархии. Во втором случае речь используется для сохранения достигнутого status quo. "Лидер неосуществленный", "становящийся" проявляет себя в речи иначе, чем "лидер осуществившийся", "законченный". В чем же эти отличия?

Характеристика этих двух типов речевого поведения интересна для нас не только с чисто "человеческой" точки зрения. Она важна и для понимания особенностей "речи власти" вообще — власти "неперсонифицирован-ной", государственной. Власть стабильная использует иной язык и иную риторику, чем власть становящаяся. Цель политического дискурса первого типа — успокоить сообщество, создать впечатление стабильности. Цель политического дискурса второго типа — напротив, активизировать массы, создать впечатление наличной катастрофы или кризиса, требующих активных действий. Поэтому в дискурсе "стабильной власти" и в дискурсе "становящейся власти" одна и та же ситуация может быть описана, представлена совершенно по-разному. Аналогичны и различия в поведении и речи лидеров этих двух основных типов.