Применение элементов фототерапии

Весь быт в отбросах, Вся жизнь в помойке.

И нет вопросов, И нет устойки».

Я не предлагала создавать стихи, но они были сочинены. Членов моей группы вдохновили наиболее мрачные, пессимистичные из принесенных мною фотографий.

Еще один яркий пример — стихотворение по фотографии, запечатлевший брошенную игрушку-медведя на помойке за решеткой. Автор стихотворения — больной И. С. (38 лет):

«Здравствуйте, я мишка!

Жизнь моя — помойка, Бросили меня все, Но живу я бойко!

Здесь нашел друзей я, Мне не одиноко,

Хоть и обошлися Все со мною плохо».

Фотография, сделанная пациентом И. С.

И. С. сказал, что мог бы и далее продолжать сочинять стихотворение. Он попросил подарить ему эту фотографию, а впоследствии написал музыку, продолжил стихи и создал песню.

Еще несколько человек в конце занятия попросили оставить им выбранные фотографии. Можно предположить, что фотография помогла им в выявлении личностно значимого материала. После этого занятия члены моей группы выражали заинтересованность искусством фотографии.

Выбор объекта для фотографирования. Данное занятие проходило на улице. Я объяснила членам группы, как фотографировать с помощью моего фотоаппарата. Затем попросила их прогуляться по небольшому дворику больницы, внимательно осмотреть его.

Конечно, этот пейзаж известен многим членам группы уже несколько лет, но я предложила им попробовать взглянуть на него как будто первый раз. Давалось следующее задание: выбрать объект или вид, который вызывает положительные эмоции; выбрать объект или вид, который вызывает отрицательные эмоции; выбрать объект или вид, который вызывает эстетическое чувство, схожее с тем, которое может вызвать произведение искусства.

Члены моей группы гуляли по дворику больницы, осматривались. Когда кто-то говорил, что он уже выбрал объект для фотографирования, я давала ему фотоаппарат. На следующем занятии фотографии обсуждались. Сначала высказывался автор: насколько он удовлетворен результатом, получилось ли то, что он ожидал, или нет. Затем высказывались другие члены группы. Я обращала внимание на художественные характеристики фотографий, стараясь не высказывать оценок. Среди снимков было немало выразительных образов, вызывавших у больных яркую эмоциональную реакцию. Например, отрицательные эмоции вызывал стоматологический кабинет или другой член группы (мы затем обсуждали, какие именно качества этого человека послужили тому причиной). Пациент А.С. (22 года) в качестве объекта, вызывающего отрицательные эмоции, сфотографировал помойку. Положительные эмоции у него вызвал черный кот, живущий в отделении. Наиболее интересен его образ эстетического объекта. Он создал своеобразную инсталляцию. Во дворе больницы есть грядки, за которыми ухаживают сами пациенты. На момент нашего занятия одна из грядок была вскопана. Кроме того, на ней лежала бетонная плита с неровными краями, но почти прямоугольной формы, что придавало грядке сходство с могилой. А.С. обратил на это внимание. Он нашел две палки, соединил их наподобие креста и воткнул в грядку. Для завершения образа ему захотелось повесить на «крест» полиэтиленовый пакет, валявшийся рядом, около урны.

А.С. был сильно взволнован. Я спросила, зачем он повесил пакет. Он ответил: «Это осквернение, осквернение могилы... кощунство такое... кощунство». Он улыбался, был доволен и возбужден. Это занятие заинтересовало больных, они были увлечены выбором объекта фотографиро­

Фотография, сделанная пациентом А.С. вания и последующим его обсу-

ждением, поэтому мы немного выбились из регламента. Мы еще продолжали обсуждать инсталляцию А.С, когда другие пациенты нашего отделения уже вышли на прогулку. Они были заинтересованы. Что это за могила? Кто умер? Интересно, что замысел автора инсталляции был понят адекватно, однозначно. Заинтересовалась нашими занятиями и одна из медсестер. Она спросила, кто это похоронен. Один из пациентов, только что вышедший на прогулку, сумел быстро включиться в происходящее и остроумно заметил: «А это я своего клопа убил и похоронил». Медсестра в ответ промолчала.

Телесные ощущения. Эта арт-терапевтическая сессия также проходила во дворе больницы. Я предложила членам группы найти в пространстве двора место, где они чувствуют себя наиболее комфортно. Каждый нашел это место и показал его другим членам группы, объяснив, почему ему хорошо здесь, какие у него возникают мысли и чувства. Затем нужно было найти в пространстве больничного двора наиболее неприятное место. Оно также показывалось другим членам труппы и обсуждалось. Потом нужно было вернуться в свой «уютный уголок» и принять в нем наиболее комфортную для тела позу. Это также обсуждалось. Затем члены группы переходили в наиболее неприятное для них место двора и принимали самую неудобную для себя позу. За этим следовало обсуждение.

Следующей задачей, предлагаемой мною членам группы, было принять неудобную позу в неприятном месте и провести в таком положении три минуты, фиксируя все мысли, чувства и ассоциации, возникающие в этот период времени. После такого «испытания» предлагалось перейти в любимое место и принять самую удобную позу, снова в течение нескольких минут фиксируя свои мысли, чувства, образы и ассоциации.

Каждый член группы рассказывал о себе, затем другие делились с ним своими мыслями и чувствами по поводу его места и его позы. Таким образом пространство больничного двора, казалось бы, хорошо знакомое пациентам и изученное ими до мелочей, было заново освоено и осмыслено.

Во второй части этой арт-терапевтической сессии члены группы делились на пары и играли в игру «Слепой и поводырь». Одному из партнеров в паре завязывали глаза, а другой вел его по двору. Я давала поводырю задание: предоставить «слепому» как можно больше разных ощущений, чтобы он получил новый опыт, открыл для себя что-то необычное в этом, казалось бы, совершенно освоенном пространстве.

После завершения путешествия пациенты в паре менялись ролями: тот, кто был поводырем, становился теперь «слепым» и наоборот. В конце занятия следовало обсуждение. Какой новый опыт получил «слепой»? Было ли страшно? Появлялись ли неприятные ощущения? Что хотел «показать» «слепому» поводырь? Удалось ли это? Что легче — вести или быть ведомым? Что приятнее? Что интереснее? Появлялись ли у «слепых» в ходе их путешествия какие-либо ассоциации? Понимали ли они, где находятся? Что дало больший опыт — вести или быть ведомым?

В ходе занятия мною, с согласия членов группы, были сделаны фотографии. Они обсуждались на следующем занятии. В процессе обсуждения фотографий выявились три основных стратегии поведения «поводыря». Первая — невмешательство. «Слепого» фактически бросали на произвол судьбы. Его оставляли одного в пустом пространстве или сажали на скамейку. «Поводырь» не проявлял интереса к взаимодействию со своим подопечным.

Мы обсуждали причины и последствия такого поведения «поводыря». Чувствовал ли себя «слепой» брошенным или ему было комфортно, когда его никто не трогал? Были ли у «поводыря» угрызения совести или ему было все равно?

Вторая стратегия — предоставить приятные ощущения. «Поводырь» давал «слепому» ощупывать деревья, цветы, нюхать их. В его поведении проявлялась забота. Он следил, чтобы с его партнером ничего плохого не случилось. В процессе обсуждения выяснилось, что при такой стратегии поведения «поводырь» представлял себя на месте «слепого» и хотел, чтобы с ним обращались так же.

Третья стратегия в наибольшей степени отвечала моей инструкции: постараться предоставить «слепому» новые ощущения. Например, пациент А.С. поставил своего подопечного посередине двора, но сказал, что совсем близко от него находятся ворота. «Слепой» тщетно искал их, пройдя около трех метров. Затем А.С. устроил встречу своего «слепого» с другим «слепым». Они знакомились, ощупывая друг друга. А.С. также заставил ведомого им человека обжечься крапивой, зайти в угол, где обычно на прогулке больные справляли свою нужду, подтянуться на перекладине Фотография пациента А.Г. и встретиться с котом.

Пациент А.Г. подошел к дереву, стал его ощупывать, а на дереве оказался кот, который воспринял действия А.Г. как вторжение в свое «личное пространство». В результате А.Г. был поцарапан и сбросил с глаз повязку. Но в процессе обсуждения оказалось, что именно он получил наиболее ценный опыт. Конечно, можно считать, что это заявление А.Г. было его защитной реакцией. Но мне все-таки кажется, что путешествие вслепую в какой-то мере можно считать аллегорией нашего жизненного пути. Во всяком случае, данное упражнение произвело наибольшее впечатление на тех членов группы, чьи поводыри придерживались третьей из описанных мною стратегий.

Драматизация. Я предложила членам моей группы познакомиться с довольно большим количеством фотографий, сделанных мною в различных жанрах. Затем я попросила их выбрать несколько фотографий и сочинить какую-либо историю, к которой эти фотографии могли бы являться иллюстрациями. Историю можно было сочинить в любой форме, в любом жанре. Можно было записать ее или рассказать устно. Когда все были готовы, я предложила пациентам разложить выбранные фотографии по порядку и зачитать или рассказать сочиненную историю.

В ходе данного занятия особенно ярко проявилось различие между пациентами с диагнозом шизофрения и олигофренами. Пациенты, стра­

дающие шизофренией, сочинили истории, которые могли быть поняты неоднозначно — и на бытовом уровне, и как аллегория. Эти истории вызывали у каждого члена группы свои ассоциации. Рассказ же пациента с олигофренией был однозначным и демонстрировал преобладание у него конкретных потребностей. Свой рассказ этот пациент, Б.Р., назвал «Между волей и неволей». Он выбрал следующие фотографии: (1) корпус больницы, где размещается наше отделение, (2) берег Финского за­

лива, (3) половая тряпка на полу, (4) овощи на полу — картошка и лук, (5) плошка в духовке. Б.Р. пишет медленно, с трудом, поэтому он предпочел рассказать свою историю устно. Он рассказал, что представляет себе, как он выходит из больницы, потом едет на природу, отдохнуть. Потом приходит к себе домой (это отражение его фантазии, на самом деле жилья у него нет), моет пол, потому что ждет гостей. Он хочет отметить свой выход на свободу. Готовит еду, чистит овощи. Ставит овощи тушиться в духовку. Потом приходят гости, все веселятся. Желая сделать членам группы приятное, он сказал, что пригласил бы всех нас. Пациент И.С. с диагнозом параноидная шизофрения выбрал следующие фотографии: (1) Финский залив, (2) разбитая машина, (3) берег Финского залива, (4) петля на балконе современного дома, (5) табличка с надписью «Осторожно, скользкие ступени», (6) ступени лестницы.

Этот пациент назвал свою историю «Она осталась одна». Он написал следующее:

«Она осталась одна... Да, да, совершенно одна. Ее любимый человек в прошлом году разбился на автомобиле. Она любила приходить на те памятные места, где они частенько бывали вместе, в частности, это было побережье Финского залива. Воспоминания о том времени, когда они были вместе, глодали ее душу, больно ранили ее сердце. Она начала часто задумываться о смерти — она хотела к нему. Один раз она даже хотела повеситься, но веревка не выдержала и оборвалась. Она продолжала

думать о смерти. И вот однажды, когда она поднималась домой по лестнице, она даже не обратила внимания на табличку, прикрепленную к стене: "Осторожно, скользкие ступени!" Она поскользнулась, и ее мечта сбылась, придя сама собой».

После того, как СИ. прочел свою историю, он еще немного порассуждал о потустороннем мире, о том, что, быть может, умершие постоянно незримо находятся рядом с нами, что душа вечна. Он пояснил, что его история на самом деле не трагическая. Женщина добилась своей цели: «ее душа теперь вместе с любимым в лучшем мире». После того, как все члены группы рассказали свои истории, я предложила эти истории разыграть. Я сказала, что можно выступить режиссером, можно привлечь к исполнению других членов группы. Все предпочли действовать самостоятельно. Только олигофрен, почистив картошку, пригласил нас в свой «домик», который изображала небольшая деревянная беседка. Я заметила, что разыгрывание сцен вызвало у членов моей группы большое оживление. Они выполняли задание с увлечением, неформально. И.С. действительно падал на землю, изображая, как его героиня первый раз упала вместе с оборвавшейся петлей (даже петля была сделана из найденной во дворе веревочки), а второй раз — с лестницы. Затем его

движения напомнили полет. Таким образом, в процессе драматизации история была дополнена, доведена до логического завершения.

То же самое можно сказать и об истории еще одного больного, А.Г. Он выбрал пять фотографий с изображениями дворов и помоек. В своей истории он создал образ человека, который зашел с улицы во двор, а потом заблудился в лабиринте трущоб. Он смотрит вверх на небо в просвет между домами, но никак не может выбраться. Мне показалось, что этот рассказ является своеобразным символическим отражением жизненной ситуации А.Г. Он совершил убийство соседа-алкоголика, бросившегося на него с ножом, в целях самообороны. В результате попал в нашу больницу. Первоначально рассказ был не слишком эмоциональным, без особых подробностей. Он передавал чувство безысходности. Разыгрывая свою историю, А.Г. оживился. Он быстро перешел и драма тическую реальность. Его жесты изменились, стали точны. Это были уже не жесты обычного человека, а выверенные, точные движения участника пантомимического представления. Его история наполнилась жизненными деталями. Например, зайдя с улицы во двор, он заглянул в мусорный бачок, достал из него что-то, оценивающе взглянул, затем отбросил это. Достал еще один предмет и с довольной гримасой положил себе в карман. Другие члены группы были заинтересованы, внимательно следили за поворотами сюжета, смеялись именно там, где это было нужно. Хочется отметить, что обычно А.Г. не проявлял большой активности на наших занятиях, он делал лишь необходимое, не прилагая дополнительных усилий. Так он повел себя и в начале этого занятия. Он заявил, что ему лень записывать свою историю. А драматическое исполнение, видимо, увлекло его. Последней в его ряде была фотография с изображением лестницы, идущей вдоль почти голой стены дома. Разыгрывая финал своей истории, А.Г. стал подниматься по лестнице вверх, стучать в окна квартир, спрашивать, как выйти отсюда. Люди подсказали ему выход, и он освободился из плена своего зловещего лабиринта. Хочется отметить, что в ходе драматической импровизации А.Г. пошел на общение с людьми и получил от них помощь. Подъем по лестнице наверх тоже является символичным. Его можно рассматривать как путь к небу, к свету, к свободе. В данном случае этот путь привел к выходу из лабиринта. Сам А.Г. был доволен тем, что он сделал, и признал, что, действительно, иногда не стоит бояться обратиться к людям за помощью. Он признал, что его история изменилась и приобрела хороший финал. А.Г. сказал, что он «любит обезьянничать, но здесь, в больнице, линия его поведения — полуспячка, хотелось бы проснуться уже в другом месте».

А.С. выбрал три фотографии. Он сказал, что их вполне достаточно для выражения его замысла: (1) облака, (2) вид с балкона — почти весь кадр занимает небо, дома внизу, (3) вид опоры высоковольтной линии электропередач снизу. Он написал рассказ под названием «Облако»: «Голубое-голубое небо, в котором так свободно плывут облака. Под властью ветров они в своей свободе пролетают над нашей землей. Смотрят на все живое свысока. А если я заберусь высоко в небо, буду ли (слово "видеть" зачеркнуто — B.C.) как облака?» А.С. сначала заявил, что не будет разыгрывать сценку. Я ответила, что никого не заставляю. Все показали свои сценки, и я снова обратилась к А.С, побуждая его тоже попробовать. Он согласился. Сильно покраснев, возбужденно, он рассказывал и одновременно показывал. Вместо опоры ЛЭП залез на стол, посмотрел на всех членов группы сверху, потом спрыгнул. Мне показалось, что он был возбужден и доволен. Для него было важно не только само разыгрывание истории, но и преодоление смущения. Я думаю, что в результате этого занятия его самооценка повысилась. Теперь он может сказать себе: я сделал это, я не испугался.

В конце занятия следовало обсуждение. Что трудней — сочинять или показывать историю в драматической форме? Что интереснее? Что дало новый опыт? Какой момент своей истории произвел наибольшее впечатление? Что затронуло в историях и сценках других членов группы? Было ли что-то общее в историях и сценках разных членов группы? В чем своеобразие истории каждого участника? Что полезного для обыденной жизни, для самопознания члены группы извлекли из этого занятия?

Автопортрет в натуральную величину. Членам группы предлагалось разделиться на пары. Один ложился на пол, на большой кусок обоев, другой обводил его тело по контуру. Цвет контура выбирался тем, кого обводили. Затем люди в паре менялись ролями. Давалось задание: обратить внимание на свои чувства как в роли обводимого, так и в роли обводящего. Затем эти чувства обсуждались. Большинство членов группы, когда их обводили, испытывали некоторую тревогу. Два человека, обводя своих партнеров, пытались руководить ими — предлагали передвинуть, например, руку или ногу. Обводимые противились этому, и я тоже говорила, что каждый человек может расположиться так, как он хочет.

Следующим этапом этой арт-терапевтической сессии было вырезание и раскрашивание полученных при обведении фигур. Я говорила, что их можно раскрасить любым способом, но все члены группы выбрали реалистическую раскраску.

Они нарисовали черты лица, одежду. Предлагалось разместить своего alter ego в пространстве кабинета так, чтобы ему было комфортно. На завершающем этапе занятия каждый рассказывал о созданном им образе и фотографировался рядом с ним.

Следующее занятие было посвящено обсуждению получившихся фотографий. На предыдущей сессии каждый член группы был увлечен своей работой и не мог уделить достаточно внимания работам других. А по прошествии времени, немного отстранившись от своей работы и взглянув на нее со стороны, это уже можно было сделать. Кроме того, мы положили рядом все образы, созданные членами группы. Можно было легко сравнить их, найти сходство, а также увидеть своеобразие каждого человека.

Например, пациент Б.Р. создал образ сына цыганского барона, которому отец на свадьбу дарит дом. Жена у него не очень красивая, но работягдая. Он приходит домой, а там уже все сделано: полы вымыты, одежда выстирана, еда готова. Пациент с шизофренией Л.С. настойчиво спрашивал, любят ли они друг друга, но не получил на свой вопрос вразуми­

тельного ответа. Видимо, это было для Б.Р. не столь важно. Он нарисовал своему персонажу такой же красный пиджак, как у него самого. Всем членам группы было понятно, что Б.Р. сам хотел бы оказаться на месте сына цыганского барона (по национальности он наполовину цыган). Пациент СИ. был несколько возмущен: за какие такие заслуги ему дарить дом, он должен сам его заработать!

СИ. изобразил себя после концерта (он мечтает стать известным бардом). Он сидит на диване с цветами, подаренными поклонниками, и раздает автографы.

А.Г. внутри своего силуэта разместил египтянина-мага. Он может летать, растворяться в пространстве, обладает большой силой и свободой. Египтянин был повешен на доске, на стене терапевтического кабинета. Он ведь может летать — значит, ему не нужна опора. Сам А.Г. сел на столе перед своим образом. Нужно отметить, что он принял комфортную для себя позу — свободно свесив ноги. На четвертом занятии он демонстрировал эту позу как самую приятную для себя. Интересно также то, что он расположился перед своим образом, а не рядом с ним. Видимо, это свидетельствует о желании идентифицироваться с образом египетского мага. А.Г. хотел бы обладать такими же способностями — летать, перемещаться в пространстве. Он был доволен полученной фотографией. Контур бумажного образа, расположенного у него за спиной, как бы придавал ему силу: таким образом А.Г. «присваивал» себе качества созданного им персонажа.

Интересный образ создал А.С. Я заметила, что сначала он рисовал боксера в больших перчатках, потом рисунок стал меняться. Появилась детская одежда: короткие штанишки, белая майка, большая пуговица на пупке. Рассказывая о своем герое, А.С. представил его как вечного ребенка, который не хочет взрослеть, хочет все время играть. А лицо у него уже не детское. Я обратила внимание на боксерские перчатки, и А.С. признал, что сначала хотел создать сильный, агрессивный персонаж, но потом передумал. Лицо нарисованного человека было печальным. А.С. прикрепил его изолентой к стене за креслом. Казалось, кресло защищает его. На стене над образом была надпись: «Человек — единственное существо, которое может изменить самого себя и этот мир. Н. Энкельманн». Цитаты подбирались психиатром при оформлении кабинета. Я обратила внимание А.С. на эту надпись — не противоречит ли она его замыслу, надо ли фотографировать и ее? Оказалось, размещая свою работу,

А.С. не обратил внимания на надпись. Но теперь, прочитав ее, рассмеялся и заявил, что она даже придает его рисунку дополнительный смысл. На следующем занятии, получив фотографию, он опять продемонстрировал сильные эмоции — смех его казался неоднозначным, но он отказался его прокомментировать.

Работа пациента Л.С. изначально была задумана с юмором. Перед занятием он показывал мне фотографию своей любимой девушки, которую она прислала ему из соседней женской тюрьмы. Вырезав и раскрасив свой образ, как автопортрет, он решил задействовать в создаваемой им композиции эту фотографию. «Себя» он положил на диван, а фотографию любимой — себе на грудь. Л.С. сказал, что пошлет ей фотографию этой Фотография пациента Л.С.

композиции — ей будет приятно.

Впоследствии он, действительно, заказал два экземпляра фотографии — один для себя, другой для подруги. Когда обводили силуэт Л.С, он положил ногу на ногу, объясняя это тем, что сразу представил себя в отдыхающей позе. Свою композицию он дополнил надписями на двух листках бумаги: «Хорошие мужики где попало не валяются. Они валяются дома на диване». Затем Л.С. надел темные очки и захотел сфотографироваться, сидя в кресле «в головах» своего alter ego и держа эти надписи.

Все фотографии обсуждались в группе. Сначала высказывался автор. Что новое он теперь увидел в созданном образе? Повлияло ли на смысл образа его размещение в пространстве? Предлагалось сравнить себя и образ — попытаться увидеть сходство и различие. Что хотел сказать автор, размещая именно так свой образ в пространстве? Удалось ли ему адекватно воплотить свой замысел? Как воспринимают этот образ другие участники группы? Что нового узнал о себе автор в процессе обсуждения? Принимает ли он ассоциации других членов группы, или они неверны? Доволен ли автор созданным образом, если рассматривать и рисунок, и себя самого, и фотографию как единое целое?

Обсуждение

В ходе арт-терапевтических сессий в психиатрической больнице я несколько раз использовала фотографирование для фиксации работ, созданных членами моей группы, или их самих в костюмах и масках. Я обратила внимание на то, что больные любят фотографироваться. Это натолкнуло меня на мысль провести ряд сессий, включающих элементы фототерапии.

Стимулирующая функция фотографии (Копытин, 2003) была задействована мною в ходе занятия, во время которого члены моей группы выбирали на улице определенные объекты для фотосъемки. Кроме того, на этом занятии и при последующем рассмотрении готовых фотографий проявилась смыслообразующая функция (там же). В конечном итоге, любая фотография — это автопортрет фотографирующего. Она отражает его индивидуальность, его особое настроение. После того как объект выбран и сфотографирован, пациент смотрит на него уже по-другому. Привычный дворик больницы наполняется новыми, личностными смыслами.

Кроме того, теперь и без фотоаппарата больные стали обращать внимание на различные предметы и виды. Какие объекты особенно выразительны, какие волнуют меня, как бы они выглядели на фотографии?

Так проявляется фокусирующая, контейнирующая функция фотографии

(там же). М.Е. Бурно отмечал, что после его занятий, посвященных фотографии, пациенты со временем и без фотоаппарата в руках по привычке начинают смотреть вокруг по-своему, невольно ищут созвучное себе, например, в природе (Бурно, 1989). Я заметила, что у больных благодаря фотографированию развивается творческий взгляд на мир, способность к созданию ассоциаций. Рассматривая себя на фотографии, пациенты имеют возможность взглянуть на себя со стороны, изучить свое выражение лица, понять личностные особенности, а также выразить значимые для себя чувства. Так проявляется объективирующая и экспрессивно-катарсическая функция фотографии (там же). Одним из недостатков нашего отделения является то, что в нем есть только одно маленькое зеркало, висящее в коридоре. В определенные часы им пользуются для бритья и стрижки. Так что больные не имеют возможности рассматривать себя, когда хотят. Кроме того, в мужской культуре, да еще в данной больнице, не принято «любоваться» собой. Фотография же дает возможность делать это в социально приемлемой форме. Некоторые члены моей группы прямо говорили, что хотят посмотреть на себя повнимательней. Обладая достаточным количеством сделанных в ходе фототерапии фотографий, клиент может постичь комплексный характер своего «я» (Мартин, 2002).

Внимание к человеку, проявленное в момент его фотографирования, уже само по себе благоприятно сказывается на его самооценке. Фотографирование же на фоне созданной пациентом художественной продукции повышает ее субъективную ценность. Я заметила, что членам моей группы небезразлично, если я говорю, что оставляю себе их фотографии или фотографии их произведений. Они видят, что представляют собой нечто значимое для меня, создают что-то важное для моей работы.

В ходе наших занятий фотография стимулировала пациентов к созданию историй, разыгрыванию драматических импровизаций. Сложно представить себе, что без внешнего стимула они смогли бы решиться на такое. Фотография, созданная другим человеком (в данном случае — мною), усиливала у пациентов ощущение психологической защищенности. Фотография предоставляет материал для обсуждения моментов, пропущенных пациентом. В процессе выполнения упражнения «слепой и поводырь» «слепой» не мог видеть себя со стороны. Последующее обсуждение фотографий помогло «слепому» вспомнить ключевые моменты занятия, свои

чувства, позволило ему увидеть, как его поза и жесты становятся отражением его внутреннего состояния или, напротив, понять, что он пытается скрыть за фасадом наигранных движений. Так проявляется фокусирующая и объективирующая функция фотографии (там же).

Особенно значимым мне показалось шестое занятие, в ходе которого члены моей группы создавали свой портрет в натуральную величину, помещая его внутри вырезанного контура своего тела, а также следующее занятие, на котором обсуждались фотографии пациентов рядом со своим alter ego. На членов моей группы это занятие произвело большое впечатление. Один пациент два раза переделывал работу, видимо, ощущая ее значимость. Все попросили сделать для них такие фотографии. Один даже послал фотографию со своим бумажным двойником своим родственникам.

Все это позволяет заключить, что работа с фотографией как одна из форм арт-терапии может способствовать более успешной реабилитации пациентов, восстановлению и развитию многих «поврежденных» или «ослабленных» вследствие болезни и социальной изоляции психических функций. У некоторых больных применение фотографии сопровождалось очевидным психотерапевтическим и психопрофилактическим эффектом, что говорит о богатстве возможностей данной формы работы применительно к такой сложной группе психически больных, как индивиды, совершившие тяжкие преступления.

Литература

Бурно М.Е. Терапия творческим самовыражением. М.: Медицина, 1989.

Копытин А.И. Работа с психиатрическими пациентами на базе дневного стационара психоневрологического диспансера // Практикум по арт-терапии / Под ред. А.И. Копытина. СПб.: Питер, 2001.

Копытин А.И. Теория и практика арт-терапии. СПб.: Питер, 2002.

Копытин А.И. Тренинг по фототерапии. СПб.: Речь, 2003.

Льюис С. Арт-терапия как элемент общинной психиатрической реабилитации // Практикум по арт-терапии / Под ред. А.И. Копытина. СПб.: Питер, 2001.

Мартин Р. Наблюдение и рефлексия: возвращение взгляда, отреагирование воспоминаний и представление будущего посредством фотографии // Арт-терапия в эпоху постмодерна / Под ред. А.И. Копытина. СПб.: Речь-Семантика, 2002.

Сильвер Р., Копытин А.И. Рисуночный тест Сильвер: методическое пособие. СПб.: Иматон, 2002.

American Art Therapy Association Newsletter. 1998. 31. 4.

British Association of Art Therapists. Artists and Art Therapists: A Brief Description of Their Roles Within Hospitals, Clinics, Special Schools and The Community. London: ВAAT, 1989.

Е.Р. Ашастина

Работа с образом дома:

фотография в психотерапии женщин

Интерес к образу Дома и исследованию его терапевтических возможностей возник у меня давно. Я понимаю, что тема образа Дома, как и всякая глобальная проблема, крайне сложна для изучения. Так что данную статью я рассматриваю скорее как первый шаг в рассмотрении этой темы, нежели как полностью завершенное исследование. Однако даже первая попытка дает более чем достаточные основания считать образ Дома одним из наиболее ресурсных¹ образов.

Представляется достаточно очевидным, что обыденные значения понятия «дом» являются достаточно поверхностными производными от некоего глубинного, сущностного, может быть, даже архетипического смысла, который в толковых словарях никак не определен и который наиболее интересен для меня в связи с моими попытками найти истоки терапевтического потенциала, кроющегося в образе Дома.

Любопытную информацию можно, в частности, обнаружить в различных энциклопедиях и словарях символов, авторы которых, собственно говоря, и занимаются исследованием сущностных основ различных вещей и явлений. В «Энциклопедии символов, знаков, эмблем» (1999) в статье «Дом», написанной В. Куклевым и Д. Гайдуком, можно прочитать следующее:

Дом, как и город — чрезвычайно емкий космический символ. С одной стороны, дом строится как уменьшенная модель вселенной; с другой стороны, с «пятиоконным домом» или «семивратным градом» иногда сравнивают человеческое тело, обладающее пятью чувствами и семью отверстиями (с. 159).

Ресурсный — вызывающий положительные чувства, ободряющий, поддерживающий, помогающий справиться с житейскими трудностями.

Обращает на себя внимание ряд моментов. Во-первых, рассматривая образ Дома, мы сразу же попадаем в мир символов, то есть на иной уровень восприятия реальности. Во-вторых, согласно этому описанию, Дом предстает не обычным, а системным символом, поскольку одновременно содержит в себе выходы в макросистему «Космос» и микросистему «Тело». Любопытно, что аналогичная идея образа Дома лежит в основе современных экологических представлений. Далее читаем:

И дом, и двор, и город символизируют освоенное, покоренное, «одомашненное» пространство, где человек находится в безопасности. Это место, где мы родились и куда мы возвращаемся из любых странствий (там же, с. 159).

Здесь очень важна идея безопасности, которая затрагивает тему базовых человеческих потребностей. И сразу же встает вопрос: «А каждый ли дом обеспечивает эту безопасность?» Еще один важный момент — это понятие «места». От того, есть ли у человека свое собственное место в доме, во многом зависит, будет ли этот дом для него настоящим или только суррогатным домом.

На сложной символике дома построен тест «Дом — Дерево — Человек» (Романова, Потемкина, 1992) и определенные направления психотерапевтической работы, в частности, представленные в книге В. Стюарта «Работа с образами и символами в психологическом консультировании» (Стюарт, 2000). Далее:

...богатая символика дома обладает внутренним единством и непротиворечивостью. Дом — защищенное место, центр родовой вселенной, прирученный Космос. Но существуют и дома, которые не являются Домом; «ложность» этих домов подчеркивается различными эпитетами. Таковы «желтый дом» (иначе называемый «домом скорби»), «казенный дом» и, наконец, «вечный дом» из четырех досок — место упокоения и забвения (Энциклопедия... 1999, с. 160).

Тут мы подходим к теме, наиболее актуальной для психотерапии: к тому, что существуют дома ложные и суррогатные. И хотя здесь не рассматриваются основания и критерии, по которым дома можно определить как настоящие и ложные, сама постановка этой темы представляется весьма значимой.

Весьма любопытны иллюстрации, сопровождающие цитируемую статью, например, работа Джинни Рафнер «Самоуверенный дом»: «Разрушение домашнего космоса в современном искусстве» (там же, с. 159). В ней затрагивается тема разрушения внутреннего мира, что сразу же направляет нас в область психотерапии.

В «Энциклопедии символов» Е.Я. Шейниной в разделе «Жилище» читаем:

Жилище — место жизни человека, место, где он рождается, растет, обзаводится семьей и потомством, творит и уходит в мир предков. Из жилища человек отправляется активно действовать: добывать пищу, находить жену, осваивать мир, поэтому жилище связывалось с материнским началом. Это кров. Укрытие, место покоя и порядка. Жилище как центр человеческой вселенной осознается почти повсеместно. Но в зависимости от образа жизни и места на земном шаре оно имело большую или меньшую значимость для человека.

Дом как закрытое место символизировал женщину и был местом женщины (в отличие от поля — мужского, открытого пространства). Каждая часть в доме осмысливалась в понятиях человеческого микрокосма. Наиболее сакральным местом был центр дома. Им считался очаг, печь. Дом во многих культурах делился на мужскую и женскую половины. Как правило, левая половина была женской, что соответствует, по данным современной психологии, ее (женщины) психофизиологической чувственной доминанте (Шейнина, 2001, с. 208-209). К сожалению,

«Женщины сегодня редко имеют комнату только для себя одной; у немногих есть собственное, "свое" место в квартире. В некоторых домах есть гладильная или швейная комнаты размером с кладовую, да и то для того, чтобы женщина могла нормально обслуживать всю семью без ущерба для интерьера дома: кому понравится, если везде будут разбросаны, к примеру, лоскуты ткани или приготовленные для глажения рубашки? Женщины приучены рассматривать свою квартиру или дом как свой, тем самым отвечая за порядок, чистоту и уют, но это не имеет ничего общего с понятием персонального, личного пространства. Женщины вынуждены приспосабливаться ко всем членам семьи с их потребностями и интересами. Подруга может заглянуть на чашечку кофе, но она должна исчезнуть, как только появится муж. Книги можно читать, пока кто-нибудь не включит телевизор. С телефоном женщина должна уйти в коридор, чтобы не мешать никому своим длинным разговором» (Эрхардт, 2002, с. 154-155).

Об этом же пишет Кларисса Пинкола Эстес, когда утверждает, что каждой женщине нужно периодически уходить из своего реального дома для того, чтобы вернуться в дом своей души (Эстес, 2001).

Вместе с тем существуют публикации, в которых рассматривается целительная сила Дома и вся работа с человеческой психикой строится на этом основании: «Настоящий дом — это то место, которое подпитывает нас на каждом уровне... Дом, имеющий сердце, обнимает нас, когда мы входим в дверь. Мы почти ощущаем, как он обволакивает нас своей целительной силой» (Эдвардз, 2001,с. 300). «Очищая дом от хлама — продолжает Дж. Эдвардз — мы одновременно производим символическую чистку нашей психики» (там же, с. 304).

На этом же принципе построена психотерапия средой, применяемая в хосписах и описанная А.В. Гнездило