Хочется заметить что проблема западничества Россия сталкивается впервые не в XVIII веке, а чуть ли ни на заре своего появления.

Западники

Ломоносов

В одах Ломоносова создается образ идеального правителя, пекущегося о распространении просвещения, об успехах наук, об улучшении экономического положения и духовного роста своих подданных. Примером, достойным всяческого подражания для очередных российских венценосцев, Михаил Васильевич, естественно, избрал Петра I. В сознании передовых современников Ломоносова Петр I закрепился как царь-реформатор, обновитель России, а «дело Петрово» стало знаменем в борьбе за дальнейшее развитие страны.

Самого же Михаила Васильевича, кроме того, привлекали демократизм и энергичность правителя — этого «многотрудившегося российского Геркулеса»: «Он бог, он бог твой был, Россия», -и он настойчиво внушал и терпеливо разъяснял российским самодержцам необходимость продолжить и завершить начатые Петром преобразования.

Нередко случалось так, что оды Ломоносова, адресованные какому-либо «высокородному» лицу, в конечном счете превращались в славословие Петру. Правда, в рамках оды, носившей нередко официальный, а порой «должностной» характер, Михаилу Васильевичу было трудно показать полнокровный образ любимого героя, и Ломоносов прославляет личность и деятельность Петра в «надписях», в публицистическом жанре «похвального слова», в неоконченной героической поэме «Петр Великий». Достаточно полно, хотя и кратко, определены личные качества и заслуги правителя перед отечеством в «Надписи I к статуе Петра Великого»:

Се образ изваян премудрого героя,

Что, ради подданных лишив себя покоя,

Последний принял чин и царствуя служил,

Свои законы сам примером утвердил,

Рожденны к скипетру простер в работе руки,

Монаршу власть скрывал, чтоб нам открыть науки.

Неутомимый труженик, «строитель, плаватель, в морях герой», находившийся в народной гуще «между бесчисленным народа множеством», «приемлющий» «тую же пищу», что и его солдаты, всегда «в поте, в пыли, в дыму, в пламени» - таков Петр у Ломоносова. Все это достаточно убедительно подтверждает мысль о том, что «русское просветительство создало свой вариант идеального правителя — вместо философа на троне — работник, труженик на троне». К тому же не лишены основания и утверждения ряда исследователей, считавших, что в ломоносовском Петре нашла своеобразное преломление вера крестьянских масс в «доброго царя».

Михаил Васильевич идеализировал личность правителя: он ни разу не сказал о том, какими тяготами легли петровские реформы на плечи народа. Но надо полагать, что отношение Ломоносова к Петру I было искренним, иначе трудно объяснить появление таких проникнутых подлинной скорбью стихов, в которых описывалось горе «россов» после смерти правителя:

Земля казалася пуста;

Взглянуть на небо - не сияет,

Взглянуть на реки — не текут,

И гор высокость оседает;

Натуры всей пресекся труд.

Со временем Ломоносов все больше убеждался в том, что наследники Петра на русском престоле, которым он щедро давал наставления в своих одах под видом официальной похвалы, вовсе не спешили осуществлять его просветительскую программу. Свое истинное отношение к власть имущим Михаил Васильевич выразил еще в «Переложении псалма 145»:

Никто не уповай вовеки

На тщетну власть Князей земных:

Их тож родили человеки,

И нет спасения от них.

 

Из "ОДЫ НА ДЕНЬ ТЕЗОИМЕНИТСТВА ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЫСОЧЕСТВА ГОСУДАРЯ
ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ПЕТРА ФЕОДОРОВИЧА 1743 ГОДА"
О Петре:
"Воззри на труд и громку славу,
Что свет в Петре неложно чтит;
Нептун познал его державу,
С Минервой сильный Марс гласит:
«Он бог, он бог твой был, Россия,
Он члены взял в тебе плотския,
Сошед к тебе от горьних мест;
Он ныне в вечности сияет,
На внука весело взирает,
Среди героев, выше звезд».

О Петербурге:
"В Петровом свету страшном граде..."

О роли России:
"Фиссон шумит, Багдад пылает,
Там вопль и звуки в воздух бьют,
Ассирски стены огнь терзает,
И Тавр, и Кавказ в понт бегут.
Един трясет свирепым югом
И дальным веточных стран округом
Сильнейший гор, огня, ветров,
Отмститель храбр врагов сварливых,
Каратель стран, в союзе лживых,
Российский род и плод Петров".

Интересные стихи, между прочим. Сочинены всего-то 18 лет спустя после смерти Петра. И несут отпечаток того времени.
Петр - нечто вроде олимпийского божества, Петербург - страшный град, Россия как каратель предателей, явное ожидание событий от Востока.

Первыми сделали это в своих лекциях и печатных трудах профессора Московского университета С. М. Соловьев и К. Д. Кавелин. Они думали показать в русской исторической жизни органическое развитие тех начал, которые были даны первоначальным бытом нашего племени. Они полагали, что главным содержанием нашей исторической жизни была естественная смена одних форм жизни другими. Подметив порядок этой смены, они надеялись найти законы нашего исторического развития. По их мнению, государственный порядок окончательно установлен у нас деятельностью Петра Великого. Петр Великий своими реформами отвечал на требования национальной жизни, которая к его времени развилась уже до государственных форм бытия. Стало быть, деятельность Петра вытекла из исторической необходимости и была вполне национальна.

Так, в первый раз была установлена органическая связь преобразований Петра I с общим ходом русской истории. Нетрудно заметить, что эта связь – чисто логическая, лишенная пока фактического содержания. Непосредственного исторического преемства между Русью XVII в. и эпохой Петра в первых трудах Соловьева и Кавелина указано не было. Это преемство вообще долго не давалось нашему ученому сознанию.

Стараясь сыскать это непосредственное преемство, как сами Соловьев и Кавелин, так и их последователи историки-юристы, обращаясь к изучению допетровской эпохи, склонны были думать, что Россия в XVII в. дожила до государственного кризиса. "Древняя русская жизнь, – говорит Кавелин, – исчерпала себя вполне. Она развила все начала, которые в ней скрывались, все типы, в которых непосредственно воплощались эти начала. Она сделала все, что могла, и, окончив свое призвание, прекратилась". Петр вывел Россию из этого кризиса на новый путь. По мнению Соловьева, в XVII в. наше государство дошло до полной несостоятельности, нравственной, экономической и административной, и могло выйти на правильную дорогу только путем резкой реформы ("История", т. XIII). Эта реформа пришла с Петром I. Так судили о XVII в. и многие другие исследователи. В обществе распространился взгляд на Московскую Русь как на страну застоя, не имевшую сил для прогрессивного развития. Эта страна дожила до полного разложения, надо было крайнее усилие для ее спасения, и оно было сделано Петром. Таким образом, преобразования Петра представлялись естественной исторической необходимостью, они были тесно связаны с предыдущей эпохой, однако только с темными, отрицательными ее сторонами, только с кризисом старого строя.

Но такое понимание исторического преемства между старой Русью и реформой в последние десятилетия заменилось другим. Новую точку зрения внес в науку тот же Соловьев. Необходимо заметить, что его взгляды на реформу Петра I с самого начала его научной деятельности отличались некоторой двойственностью. В одной из ранних своих статей ("Взгляд на историю установления государственного порядка в России", 1851 г.), говоря о критическом положении Московского государства в XVII в., Соловьев не ограничивается только указанием на явление этого кризиса, но замечает, что государи XVII в. для удовлетворения новых нужд государства начали ряд преобразований. "В течение XVII в., – говорит он, – явно обозначились новые потребности государства, и призваны были те же средства для их удовлетворения, которые были употреблены в XVIII в. в так называемую эпоху преобразований". Таким образом Петр I не только получил от старого порядка одно сознание необходимости реформ, но имел предшественников в этом деле, действовал ранее намеченными путями. Словом, он решал старую, не им поставленную задачу, и решал ранее известным способом. Позднее Соловьев блистательно развил такой взгляд в своих "Чтениях о Петре Великом" в 1872 г. Здесь он прямо называет Петра I "сыном своего народа", выразителем народных стремлений. Бросая общий взгляд на весь ход нашей истории, он следит за тем, как естественно развивалось у наших предков сознание бессилия, как постепенно делались попытки исправить свое положение, как постоянно стремились лучшие люди к общению с Западом, как крепло в русском обществе сознание необходимости перемен. "Народ собрался в дорогу, – заканчивает он, – и ждал вождя"; этот вождь явился в лице Петра Великого.

Высказанный после долгого и пристального изучения фактов, этот взгляд Соловьева поражает и глубокой внутренней правдой, и мастерством изложения. Не один Соловьев в 60-х и 70-х годах думал так об историческом значении реформы (вспомним Погодина), но одному Соловьеву удалось так убедительно и сильно формулировать свой взгляд. Петр I – подражатель старого движения, знакомого Древней Руси. В его реформе и направление, и средства не новы – они даны предшествовавшей эпохой. Нова в его реформе только страшная энергия Петра, быстрота и резкость преобразовательного движения, беззаветная преданность идее, бескорыстное служение делу до самозабвения. Ново только то, что внес в реформу личный гений, личный характер Петра. Такая точка зрения дала теперь полное историческое содержание мысли об органической связи реформы Петра I с общим ходом русской жизни. Эта мысль, как я указал, явилась у нас чисто логическим путем, как априорный вывод из общего исторического созерцания некоторых ученых. В трудах Соловьева этот исторический вывод получил твердое основание; реформа Петра, так сказать, конкретно связалась с предыдущими эпохами.

Татищев

Василий Никитич Татищев, которого по праву считают выдающимся ученым-историком, «отцом русской историографии», был одним из «птенцов гнезда петрова». «Всё, что имею – чины, честь, имение и главное над всем – разум, единственно всё по милости Его Величества имею, ибо если бы он в чужие края меня не посылал, к делам знатным не употреблял, а милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить», – так он сам оценивал влияние на его жизнь императора Петра I.

 

Западники

Западники, направление русской антифеодальной общественной мысли 40-х годов XIX века, противостоящие славянофилам. В московский кружок западников входили А. И. Герцен, Т. Н. Грановский, Н. П. Огарев, В. П. Боткин, Н. Х. Кетчер, Е. Ф. Корш, К. Д. Кавелин и др. Тесную связь с кружком имел живший в Петербурге В. Г. Белинский. К западникам относился также С. И. Тургенев.

Термины "западники", "западничество" (иногда "европейцы"), так же как и "славянофильство", "славянофилы", родились в идейной полемике 40-х годов. Споры о том, идти ли России вслед за Западной Европой или искать "самобытный" путь, полемика о тех или иных особенностях русского национального характера, разногласия в оценке реформ Петра I и т.д. были лишь формой постановки более существенного вопроса - о будущих социальных преобразованиях России. Западники связывали их с усвоением исторических достижений стран Западной Европы, славянофилы отстаивали близкую течениям феодального социализма утопию, идеализируя порядки, существовавшие в допетровской России.

Существование западников как единого лагеря не отменяет, однако, того факта, что обращались они к разным сторонам западной действительности, защищали различные пути будущего преобразования России, выражали, в зависимости от принадлежности, интересы разных классов. Со второй половины 40-х годов расхождения затрагивали область эстетики (споры Белинского с Болоткиным), выражались в разном отношении к атеизму и материализму и особенно резко - в трактовке социально-политических проблем. Белинский, Герцен, Огарев хотели строить на развалах самодержавия социализм, умеренные западники мечтали о буржуазном царстве "правового порядка".

Вместе с тем на переломе европейской истории - революции 1848-1849 - в концепциях русского утопического социализма наблюдаются существенные сдвиги. Еще накануне революции Белинский относил осуществление социализма для России в отдаленное будущее, признав неминуемость этапа буржуазных преобразований. Герцен после краха революции в Европе приступил к разработке так называемого русского крестьянского социализма, отстаивая мысль о том, что Россия может миновать этап буржуазных преобразований благодаря развитию сохранившегося в стране общинного землевладения. Обращение Герцена к русской общине было, несомненно, стимулировано славянофильской концепцией.

Наметившиеся в сфере идейной борьбы 40-х годов тенденции к размежеванию демократизма, утопического социализма и либерализма окончательно оформились и закрепились к концу 50-х - началу 60-х годов в борьбе политических направлений, когда вопрос - каким путем идти России? - принял конкретные формы - как и кому освобождать крестьян? Революционные демократы стали на сторону крестьянства, либералы (как западники, так и славянофилы) - на сторону помещиков, во многом смыкаясь с представителями самодержавной России, приступившими к освобождению "сверху".

Таким образом, термины "западники" и "славянофилы" отражают некоторые реальные моменты истории идейной борьбы 40-х годов. Однако они не являются строго научными, содержательными категориями. Оставаясь на поверхности явлений, они не выявляют сути идейной борьбы 40-50-х годов, когда "... весь русский вопрос... заключался в вопросе о крепостном праве".

Оценка роли Петра

Как всё начиналось

Говоря о формировании русской нации, можно выделить два исторических момента, сыгравших наиболее существенную роль в этом процессе. Речь идет, во-первых, о принятии христианства в его византийской форме и, соответственно, построении культуры по греко-ближневосточному образцу и, во-вторых, о постепенном смещении акцентов в сторону западноевропейской модели цивилизации как эталона образа жизни и развития экономики, политики, культуры. Такое смещение акцентов, начавшееся еще в допетровскую эпоху, получило наибольший расцвет в период царствования Петра I и с теми или иными отклонениями продолжается вплоть до сегодняшнего дня.

Пётр I как первый западник

В 1670 году наиболее, возможно, светлый ум современной ему Европы Г. Лейбниц предсказал, что будущее России заключается в превращении ее в колонию Швеции. Многие в Западной Европе разделяли этот прогноз.

Удачей России в конечном счете оказалось то, что ее непосредственные западные соседи - переоцениваемые шведы и поляки - вступили в полосу государственного упадка, а немцы еще не поднялись. Но эти благоприятные обстоятельства были временными, и Россию неизбежно ждали, если она желала сохранить себя, суровые испытания. Именно в это время страну возглавил жестокий и гениальный вождь, имевший мудрость понять, что сохранение России зависит от способности восприятия западной технологии - военной и социальной. Запад к моменту восшествия на престол Петра еще не начал оказывать на Россию прямого воздействия. Франция, доминирующая на континенте, опиралась на трех слабеющих соседей России - Турцию, Польшу и Швецию. Западная энергия гасилась деревенеющими структурами этих стран.

Наблюдая за Москвой из Немецкой слободы, Петр уже видел превосходство Запада, и, видимо, здесь вызрело его непоколебимое желание "войти в Европу".

Каким же сложился русский характер к периоду, когда дорога на Запад приоткрылась, "окно в Европу" отворилось, и два мира встретили друг друга? Активизм Запада - и фатализм Востока, но там и здесь буйство стихийных сил, укрощенных вековой дисциплиной".

Ощущая свое отставание от Запада, власть в России стала (в той мере, в какой она ощущала свою ответственность) оппозицией по отношению к собственному народу. Даже в одежде, во вкусах, в гастрономии, в способах разрешения основных жизненных проблем русская элита, начиная с 1700 года, идет поперек вкусам и привычкам своего народа, "подгоняя" этот народ принять инородные идеалы, вкусы, обычаи, правы. Поразительно, но с тех пор правители на Руси делятся не на доморощенных (автохтонов) и западников, а на западников и ультразападников (таких как большевики, спешившие принести идеи Запада в каждый русский дом без исключения).

Самая сложная проблема русской истории заключается именно в этом. Своим талантом и трудом русские доказали, что они могут быть равными любой другой культуре в литературе и науке, в освоении континента и космоса. Но в русском народе так и не произошло расщепления массы на атомы, населения на граждан, коллективного подход на персональное самоуважение, мира на единомышленников, колхоза на хуторян, народа с общим сознанием на сообщество параллельно ищущих личностей. Такая потеря национального лица, такое изменение исконных начал - страшная вещь. О ней рыдали и казненные на Красной площади стрельцы, и печальные славянофилы, и еще более загнанные историей, евразийцы. Но трагедия оставалась, она с нами - и с теми, кто "не видит проблем": пройти сквозь пустыню потери прежней культуры, неизбежными последствиями чего является дезориентация, криминализация, стихийно-культурный бунт. Никто не может знать, согласится ли народ, во всей его глубине, заплатить такую цену.

Если цена будет непомерной, то модернизация должна будет в России снять с себя одежды вестернизации, и массовое производство должно быть налажено на основе восточноевропейского, а не западного стереотипа.

Это был (исторический) первый случай, когда потенциальная жертва Запада сознательно поставила перед собой цель овладения материальной техникой Европы ради самосохранения. (Потом по той же дороге пойдут Оттоманская империя, Япония и другие).

Резюме

Естественно, что столь бурная деятельность Петра не могла в последствии остаться незамеченной нарождающейся Русской философией (которая по сути дела и народилась вследствие его деятельности). Спор о его личности не стихает в России и до сих пор. При всем разнообразии оценок деятельности Петра, ключевая роль этой личности в диалоге Россия-Запад несомненна. Никто не отрицает значимости самой личности Петра, его наследственных и благоприобретенных черт. Но соответствие навязываемого им России идеала русскому национальному характеру вызывает большие разночтения. Поэтому вполне естественно, что западники и славянофилы оценивали его деятельность по-разному. И западники, и славянофилы признавали величие Петра, но первые делали акцент на том, что он обеспечил будущее России, вторые - на том, что он безобразно искорежил прошлое, нарушив основу здоровой эволюции. Основную проблему определил еще в восемнадцатом веке князь М.М. Щербатов: "Петр вывел Россию на уровень, который при менее эффективном руководстве она достигла бы лишь через одно или два столетия", т.е. он осуществил успешную модернизацию. "Но при этом была заплачена большая цена - нравы русского народа были изменены не в лучшую сторону".

Славянофилы

Славянофилы о Петре I

Славянофилы - в основном мыслители и публицисты (А.С. Хомяков, И.В. и П.В. Киреевские, И.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин) - идеализировали допетровскую Русь, настаивали на её самобытности, которую они усматривали в крестьянской общине, чуждой социальной вражды, и в православии. Эти черты, по их мнению, должны были обеспечить мирный путь общественных преобразований в стране. Россия должна была вернуться к Земским соборам, но без крепостного права.

Преобразования Петра оценивались ими критически. Славянофилы считали, что они отклонили Россию с естественного пути развития, хотя не изменили её внутренний строй и не уничтожили возможность возвращения на прежний путь, который отвечает духовному складу всех славянских народов. В конце концов они сошлись на формуле ''царю - власть, народу - мнение''. Исходя из этого, члены кружка выступали за созыв Земского собора, отмену крепостного права, но против конституции по западному образцу.

Заслугой славянофилов является то, что они не захотели больше разыгрывать унизительной роли, которую навязал России Петр. Они много и плодотворно поработали, чтобы понять идейные основы государственного и культурного творчества русского народа до Петра. Славянофилы поняли, что принципы на которых опирается европейская культура далеки от идеальных, что Петр I ошибся когда вообразил что подражание Европе -- гарантия здорового государственного и культурного строительства. Славянофилы говорили: "Русские -- не европейцы, они носители великой самобытной православной культуры, не менее великой, чем европейская, но в силу неблагоприятных условий исторического развития, не достигшей еще такой стадии развития какую достигла европейская культура".

Философско-историческая концепция славянофилов пропитана верой в особую историческую миссию России, которая призвана соединить противоположные начала жизни, явив миру образец высокой духовности и свободы. В их системе ценностей скорее Европе нужно было догонять Россию.

Несмотря на то, что Хомяков и Киреевский критически относились к Западной Европе, она оставалась для них сокровищницей духовных ценностей. В одной из своих поэм Хомяков говорит о Западной Европе как о «стране святых чудес». Особенно он любил Англию. Хомяков считал, что главное достоинство общественной и политической жизни этой страны заключается в правильном равновесии, которое поддерживается между либерализмом и консерватизмом. Консерваторы являются сторонниками органической силы национальной жизни, развивающейся на основе первоначальных источников, в то время как либералы -- сторонники личной, индивидуальной силы, аналитического, критического разума. Равновесие этих двух сил в Англии никогда еще не нарушалось, так как, по словам Хомякова, каждый либерал, будучи англичанином, вместе с тем является в какой-то мере консерватором. В Англии, как и в России, народ держится своей религии и берет под сомнение аналитическое мышление. Но протестантский скептицизм подрывает равновесие между органическими и аналитическими силами, что создает угрозу для будущего Англии. В России равновесие между такими силами было нарушено опрометчивыми реформами Петра Великого.

Русский народ, по мнению Аксакова, видит серьезную разницу между страной и государством. «Страна» в народном понимании означает общину, которая живет по внутреннему нравственному закону и предпочитает путь мира, следуя учению Христа. Только воинственные соседи вынудили в конце концов русский народ создать государство. Для этой цели русские призвали варягов и, отделив «страну» от государства, вверили политическую власть выборному монарху. Государство функционирует в соответствии с внешним законом: оно создает внешние правила поведения и извлекает пользу из принуждения. Преобладание внешней справедливости над внутренней характерно для Западной Европы, где государство возникло на основе завоеваний. В России, наоборот, государство образовалось на основе добровольного призвания варягов. С тех пор существует в России союз между «страной и государством». «Страна» обладает совещательным голосом, силой «общественного мнения», однако право на принятие окончательных решений принадлежит монарху (примером могут служить отношения между земским собором и царем в период Московского государства). Реформы Петра Великого нарушили этот идеальный порядок. Аксаков сначала превозносил Петра Великого как освободителя русских «от национальной ограниченности», но впоследствии возненавидел его реформы (см., например, поэму «Петру» в «Руси», 1881), хотя и продолжал оставаться противником национальной ограниченности. Аксаков считал, что русский народ выше всех других народов именно потому, что в нем больше всего развиты общечеловеческие принципы и «дух христианской гуманности». Западные народы страдают национальной исключительностью или ее противоположностью -- космополитизмом, т. е. отрицанием национального принципа; и то и другое ошибочно.

В.О. Ключевский также считает, что деятельность Петра приблизила Россию к формированию модуса вивенди в отношениях с лидирующим регионом: при помощи деспотических методов Петр стремился стимулировать в порабощенном обществе свободную и независимую деятельность. Н.М. Карамзин сделал исторический упрек Петру в том, что Россия обратилась к западному материализму, что народная религия стала государственной, казенной, что церковь оказалась подчиненной государству, что разрыв между правителями и управляемыми лишь увеличился, что Россия потеряла свое своеобразие (начиная с национальной одежды). Ведущий славянофил К. Аксаков, признавая Петра "величайшим из великих людей", полагал, что "несмотря на свой внешний блеск", дело Петра служит доказательством того, что огромное духовное зло может быть причинено величайшим гением, если он действовал в одиночку и отошел от традиций своего народа. По мнению Аксакова, следовало бороться против опасности доминирования внешних сил, но при этом не следовало имитировать внешние по отношению к России модели. Разрыв верхнего - прозападного слоя и нижнего, не имеющего никакого понятия о Западе, по мнению славянофилов, привел к взаимоотчуждению двух частей одного народа

Ни лишним бы было заметить слова О. Шпенглера, который, как известно, считал русскую культуру после Петра I «историческим псевдоморфозом», когда «чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот - ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания».

Первые славянофилы взяли на себя труд эксплицировать ту душу, которая все-таки была в этом народном теле, хотя и нельзя сказать, что результат их трудов был особенно утешительным с христианской точки зрения, ибо не удовлетворил даже их собственные надежды. Но, как справедливо писал Бердяев: «Славянофилы что-то почуяли в русской национальной душе, по-своему выразили впервые это русское самочувствие, и в этом их огромная заслуга. Но всякая попытка осуществления славянофильской идейной программы обнаруживала или ее утопичность и нежизненность, или ее совпадение с официальной политикой власти».

Петр I, согласно Константину Аксакову, совершил тяжкое насилие над Россией и превратил былое древнерусское царство в империю, где уже почти не осталось былых общинных основ жизни, где земство просто придавлено. Петр I создал бюрократическое государство, в которой личность подавляется так же, как и земля, община и все остальное. Надо заметить, что это отношение Константина Аксакова к Петру напоминает старообрядческое.

Западники о Петре I

Западники возвеличивали Петра I, который, как они говорили, «спас Россию». Деятельность Петра они рассматривали как первую фазу обновления страны (начало вхождения России во всемирную историю), вторая должна начаться проведением реформ сверху--они явятся альтернативой пути революционных потрясений. Профессора истории и права (С.М. Соловьев, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин) большое значение придавали роли государственной власти в истории России и стали основоположниками так называемой государственной школы в русской историографии(основывались на схеме Гегеля).

Мнение западников было во многом противоположно, но не во всём. Например Аксакову возражали, что Петровы реформы не были чужды России. С.Франк рекомендовал не отрицать значение одного периода российской истории путем превознесения другого: «Будучи последовательными, сторонники национальной самобытности России должны были бы отвергнуть не только Петра Великого, но и Владимира Святого, просветившего Россию рецепцией византийских христианских традиций; между тем, основным тезисом славянофилов было убеждение, что верования восточной православной, т.е. греческой церкви суть фундамент русского национального духа».

Герцен назвал Петра первым русским немцем. Безразлично относясь к английским свободам, он восхищался целесообразностью прусского порядка. Царю не нравился фривольный французский язык, он восторгался немецким и голландским. Он был первым и главным западником, верящим в возможность пересадки и органического закрепления общественных учреждений. Деревня всегда была для него символом косности. Он любил города, он любил Амстердам с его гаванью и духом открытых пространств. Это была прометеевская личность на чужеродной почве.

Возможно, самый талантливый из западников П. Чаадаев утверждал, что "Петр хотел цивилизовать Россию для того, чтобы дать нам представление о просвещении, он прикрепил нас к мантии цивилизации: мы схватились за мантию, но мы не коснулись самой цивилизации". И все же заслуга Петра, по мнению Чаадаева, заключается в том, что он освободил Россию от груза прежней истории, он, "придя к власти, нашел лишь чистый лист и... написал на нем: Европа и Запад". А это значит, что Россия получила шанс идти в будущее не сепаратно, а совместно с самым передовым регионом, получив шанс избежать судьбы стать его жертвой.

Как вспоминал М.И.Жихарев, Чаадаев «в простом разговоре... возражал «славянам»,... что ни «Петр Великий, никто другой, никогда не был в состоянии похитить у какого бы то ни было народа его личности, что на свете нет и быть не может столь сатанической индивидуальности, которая возмогла бы в кратковременный срок человеческой жизни украсть у целого народа его физиономию и характер и унести их под полою платья».

Конечно, Чаадаев, в определенном смысле сам являлся продолжателем дела Петра. Так его оценивали современники (например, Сазонов), потомки, да и он сам ощущал 20-30-е годы как закат петровской эпохи в русской культуре: «У нас здесь Пушкин. Он очень занят своим Петром Великим. Его книга придется как раз кстати, когда будет разрушено все дело Петра Великого: она явится надгробным словом ему».

Культурно-философские представления Чаадаева о России вне сомнения являются порождением петровской (имперской и просветительской) эпохи и основных принципов романтизма. Они включают концепцию расширяющегося пространства и модель времени, сфокусированную на будущем. Тот факт, что русская культура и по сию пору осознает себя в этой парадигме и постоянно порождает соответствующий тип личности, лишний раз свидетельствует о молодости российской цивилизации.

Будучи человеком религиозно одаренным и имея чувствительное сердце, Чаадаев вовсе не любил в такой мере, как ему постоянно приписывают, «души готической рассудочную пропасть», но и в теле собственной культуры он видел только замутненную инстинктами душу и временами совсем отказывал ей в животворящем духе. «Подлинные» западники уповали на «просвещенья дух» и верили в его грядущие успехи. Так, например, Белинский писал: «Русская поэзия, как и русская жизнь… до Петра Великого была только телом, но телом, полным избытка органической жизни, крепким, здоровым, могучим, великим, вполне способным, вполне достойным стать сосудом необъятной великой души, - но телом, лишенным этой души и только ожидающим, ищущим ее… Петр вдул в него душу живую - и замирает дух при мысли о необъятно великой судьбе, ожидающей народ Петра…».

Чаадаев же обнаруживает в русском народе «высокую мудрость», состоящую в отречении от своей мощи в пользу своих правителей. Чаадаев имел в виду не пассивную покорность произволу и безразличное подчинение игре стихий. Отсутствие осознанной воли и слабость целеполагания в русской культуре он как раз очень остро критиковал. Трактуя здесь способность подчиняться как позитивное свойство, он надеялся на повторение скачкообразного прогресса, осуществленного Петром I, подчеркивая способность русских к быстрому продвижению в ответ на вызов истории, «этому могучему порыву, который должен был перенести нас одним скачком туда, куда другие народы могли придти лишь путем неслыханных усилий и пройдя через страшные бедствия».

Так, по его убеждению, Россия ничего не имела против преобразований Петра Великого, к тому времени «она только о том и мечтала, чтобы войти в великую семью христианских народов; идея человека уже проникла во все поры ее существа и боролась в ней не без успеха с заржавевшей идеей почвы». В русской культуре историческое не совпадает с логическим. Это и подчеркивает в письмах к разным людям Чаадаев: «Мы не владеем силлогизмом Запада»; «орган причинности… остался без развития в нашем бедном мозгу». История России - не история идей. «Дело в том, что идея никогда не властвовала среди нас; мы никогда не были движимы великими верованиями, могучими убеждениями».

Резюме

Однако было бы ошибочным думать, что славянофилы относились к петровской реформе с отрицанием безусловным, всесторонним. Многое в ней они признавали необходимым. Но им претил дух автократорства, государственного абсолютизма, которым она была проникнута. После Петра русского самодержавия уже не существует. Земский тип государства сменяется типом полицейским. „Власть обставляется такими мерами политической предосторожности, как-будто русский монарх есть завоеватель или узурпатор". Чем дальше, тем все сильнее возрастал гнет государственной власти над народом, тем все более и более чуждыми становились русскому народу его императоры. „Вся земля русская, - утверждал А. С. Хомяков, - превратилась как бы в корабль, на котором слышатся лишь слова немецкой команды".

Вот к чему привел петровский переворот! С тех пор Государство стало систематически вторгаться во внутреннюю жизнь Земли, нарушать пределы своей компетенции. „И на этом внутреннем разладе, как дурная трава, выросла непомерная, бессовестная лесть, уверяющая во всеобщем благоденствии, обращающая почтение к царю в идолопоклонство, воздающая ему, как идолу, божескую честь".

Как мы видим западники и славянофилы абсолютно по-разному относились к деятельности Петра. Но что так же нетрудно заметить иногда западники думали как славянофилы и наоборот. Более того не у той не у другой стороны не было единого мнения как по поводу оценки деятельности Петра Великого, так и по другим вопросам. Что интересно даже одни и те же деятели в разное время имели несколько различное мнения (взять хотя бы Белинского, который так полностью и не сформировал своей философии), что в принципе свидетельствует о бурном развитии Русского общества. Но, тем не менее, суммарная ориентация и тех и других векторных полей была вышеописанной.

Карамзин о «Петре I

«Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России – виною Петра».

Ключевский о Петре I

«Петр почти не знал мира: весь свой век он воевал …»

«При первом взгляде на преобразовательную деятельность Петра она представляется лишенной всякого плана и последовательности».

«Перестройка шла по разным областям одновременно…, и только к концу… стала складываться в нечто цельное».

«Петр Великий и его реформы – наше привычное стереотипное выражение… Он просто делал то, что подсказывала ему минута, не затрудняя себя предварительными соображениями, …, и все, что он делал, он … считал своим текущим, очередным делом, а не реформой»

«… одно из основных правил финансовой политики Петра: требуй невозможного, чтобы получить наибольшее из возможного».

«В этой отрасли (реформы в управлении) своей деятельности Петр потерпел больше всего неудач, допустил немало