Глава IV. Как торговля городов содействовала росту благосостояния сельских местностей

 

Pост и богатство торговых и промышленных городов тремя разли чными путями содействовали увеличению благосостояния и культуры сельских местностей, в которых они находились.

Во-первых, представляя собою большой и готовый рынок для сырого продукта сельских местностей, они поощряли обработку земель и их дальнейшее улучшение. Этот положительный результат не ограни чивался даже странами, в которых они были расположены, а распространялся более или менее и на те страны, с которыми они поддерживали торговые сношения. Они служили рынком сбыта для некоторой доли их сырья или промышленных изделий и, следовательно, в известной степени поощряли промышленность и культуру их всех. Но их собственная страна ввиду ее близости извлекала наибольшую выгоду от этого рынка. Поскольку на ее сырье ложились меньшие издерж- ки по перевозке, торговцы могли платить за него производителям лучшую цену и все же доставлять его потребителям не дороже сырья более отдаленных стран.

Во-вторых, богатства, приобретавшиеся жителями городов, часто затрачивались на покупку имевшихся в продаже земель, из которых значительная часть нередко оставалась бы невозделанной. Купцы обычно проявляют стремление сделаться землевладельцами, и, став ими, они по общему правилу являются лучшими проводниками улучшений в сельском хозяйстве. Купец приучен затрачивать свои деньги главным образом на проекты, приносящие прибыль, тогда как коренной помещик привык расходовать их без пользы. Первый часто видит, как его деньги уходят от него и потом возвращаются к нему с прибылью, тогда как другой, раз расставшись с ними, очень редко ожидает снова увидеть их. Эти различные привычки, естественно, влияют на манеру и способ действий во всякого рода практических делах. Купец обычно бывает смелым предпринимателем, помещик — робким. Первый не боится вложить сразу значительный капитал в улучшение своей земли, если может ожидать от этого увеличение ее стоимости пропорционально произведенной затрате; второй, если он вообще обладает капиталом, что бывает отнюдь не всегда, редко решается затратить его таким образом. Если он вообще делает улучшения, то обычно не на капитал, а на те суммы, которые может сберечь из своего ежегодного дохода. Кому приходилось жить в торговом городе, находящемся в стране с низким уровнем сельского хозяйства, должен был часто наблюдать, насколько смелее и умнее были в этой области действия купцов, чем коренных помещиков. Помимо того, привычка к порядку, бережливости и вниманию, которую воспитывает в купце занятие торговлей, делает его гораздо более способным к осуществлению с прибылью и успехом любого проекта улучшений.

В-третьих, торговля и промышленность постепенно приводили к установлению порядка и нормального управления, а вместе с ними и к обеспечению свободы и безопасности личности в сельских местностях, жители которых до того времени жили в почти постоянном состоянии войны со своими соседями и в рабской зависимости от выше их стоящих. И хотя это меньше всего замечалось, все же было важнейшим из всех последствий развития торговли и промышленности. Юм* [* См. "Опыты" Юма, опыт о торговле], насколько мне известно, является единственным автором, который до сих пор обратил внимание на это обстоятельство.

В стране, в которой отсутствуют внешняя торговля и более усовершенствованные мануфактуры, крупный землевладелец, так как он не может обменять большую часть продукта своих земель, которая остается после покрытия расходов на содержание обрабатывающих землю людей, употребляет ее целиком на деревенское гостеприимство у себя в поместье. Если этого избытка хватает на содержание ста или тысячи человек, он может его использовать не иначе как на содержание ста или тысячи человек. Поэтому он бывает всегда окружен множеством клиентов и приближенных; не имея чем оплатить свое содержание и обязанные всем его щедрости, они должны повиноваться ему по той же причине, в силу которой солдаты повинуются государю, оплачивающему их. До развития торговли и промышленности в Европе гостеприимство богатых и власть имущих, начиная с государя и кончая незна чительным бароном, превышало все то, что ныне мы в состоянии себе представить. Зал Вестминстерского аббатства служил столовой для Вильгельма Рыжего, и часто он оказывался слишком мал, чтобы вместить всех его сотрапезников. Расточительность и щедрость Фомы Бекета усматривали в том, что он приказывал устилать в дурную погоду пол своего зала свежим сеном или камышом, чтобы рыцари и сквайры, для которых не хватало стульев, не запачкали своих парадных одежд, усаживаясь на пол для участия в обеде. Могущественный граф Варвик, как передают, содержал изо дня в день в своих многочисленных замках 30 тыс. человек; как ни преувеличено, возможно, это число, оно все же должно было быть очень велико, чтобы допускать такое преувеличение. Гостеприимство почти такого же рода практиковалось не так давно во многих частях Шотландии. Оно, по-видимому, присуще всем народам, у которых мало известны торговля и промышленность. Я видел, рассказывает доктор Покок* [* Pocock. Description of the East. I, 183], как один арабский вождь обедал на улицах города, куда он пришел для продажи своего скота, и приглашал всех проходящих, даже простых нищих, садиться около него и принять участие в его пиршестве.

Крестьяне во всех отношениях так же зависели от крупного землевладельца, как и его дворня и приближенные; даже те из них, которые не находились в состоянии крепостной зависимости, являлись свободными арендаторами, платящими ренту, которая не стояла ни в каком отношении к величине дохода, получаемого ими с земли. Крона, полкроны, овца, ягненок составляли несколько лет тому назад в Шотландии обычную арендную плату за участок, который обеспечивал существование целой семьи. В некоторых местах это сохранилось и до сего дня, причем на известную сумму денег там нельзя приобрести большее количество продуктов, чем в других местах. В стране, где избыточный продукт крупного поместья должен быть потреблен в самом поместье, владельцу часто выгоднее и удобнее, чтобы часть его потреблялась в некотором отдалении от его жилища, если только те, кто потребляет его, остаются столь же зависимы от него, как его свита и слуги. Это избавляет его от хлопот и затруднений, связанных с наличием слишком многочисленной свиты или слишком многочисленной семьи. Свободный арендатор, имеющий достаточно земли, чтобы содержать свою землю, при уплате почти только номинальной аренды столь же зависит от землевладельца, как и любой из его слуг или приближенных, и должен так же безоговорочно повиноваться ему. Такой землевладелец у себя дома кормит слуг и приближенных, а своих арендаторов кормит в их собственных домах. Те и другие существуют за счет его щедрости, и от его доброй воли зависит сохранение ими получаемого содержания.

На власти и влиянии, которыми неизбежно обладали при таком положении вещей крупные землевладельцы по отношению к своим арендаторам и приближенным, основывалось могущество баронов былых времен. Они неизбежно становились для всех тех, кто жил в их поместьях, судьями во время мира, военачальниками во время войны. Они могли поддерживать порядок и осуществлять законы в своих владениях, так как каждый из них мог обращать силу всех обитателей поместья против насилий или незаконных действий одного из них. Никто, кроме них, не имел власти делать это, даже, в частности, сам король. В те отдаленные времена король представлял собой почти не больше, чем крупнейшего землевладельца в своем государстве, которому в целях совместной защиты против общих врагов остальные крупные землевладельцы оказывали известное уважение. Взыскание небольшого долга в пределах владений какого-нибудь землевладельца, где все жители были вооружены и привыкли поддерживать друг друга, потребовало бы от короля, если бы он попытался сделать это своей властью, почти таких же усилий, как и подавление гражданской войны. Ввиду этого он был вынужден предоставить отправление правосудия в большей части своей страны тем, кто был в состоянии справиться с этим делом, а также в силу той же причины поручить командование сельской милицией тем, кому она была готова повиноваться.

Было бы ошибкой думать, будто эта территориальная юрисдикция возникла из феодального права. Не только высшая юрисдикция, гражданская и уголовная, но и право набирать войска, чеканить монету и даже издавать правила и законы для зависимого от них населения искони принадлежало в силу аллоидального права крупным землевладельцам за несколько столетий до того, как стало известно в Европе само понятие феодального права. Власть и юрисдикция саксонских лордов в Англии, по-видимому, были до завоевания столь же значительны, как и власть любого из норманнских лордов после него. Но феодальное право, как полагают, стало общепризнанным в Англии только после завоевания. Бесспорным фактом следует считать, что в порядке аллоидальном крупные землевладельцы Франции искони обладали весьма обширной властью и юрисдикцией задолго до введения в этой стране феодального права. Такая власть и юрисдикция, естественно, вырастали на почве вышеописанных отношений собственности и нравов. Не углубляясь в отдаленные времена французской или английской монархии, мы можем найти в гораздо более близкую нам эпо- ху много доказательств того, что подобные последствия всегда должны порождаться подобными причинами. Не прошло еще и 30 лет с тех пор, как м-р Кэмерон-оф-Лочиэль, помещик из Локбэра в Шотландии, не имея на то никаких законных полномочий, не будучи так называемым тогда лордом королевства или даже держателем земли непосредственно от короля, а будучи лишь вассалом герцога Аргайльского и не являясь даже мировым судьей, все же чинил уголовную расправу вплоть до смертной казни над подвластным ему населением. Как передают, он соблюдал при этом величайшую справедливость, хотя и не придерживался никаких судебных формальностей; и вполне возможно, что состояние этой части страны в то время вынуждало его присвоить себе эту власть, чтобы поддерживать общественное спокойствие и порядок. Этот помещик, рента которого ни разу не превысила пятисот фунтов в год, увлек за собою в 1745 г. в мятеж восемьсот человек из подчиненного ему населения.

Введение феодального права отнюдь не усилило власти крупных аллоидальных владельцев; оно скорее было попыткой ограничить ее. Оно установило правильную подчиненность, связанную с целым рядом служб и обязанностей, начиная с короля и кончая мельчайшим землевладельцем. Во время несовершеннолетия землевладельца доходы вместе с управлением его землями передавались стоявшему непосредственно над ним; таким образом, доходы и управление землями крупных землевладельцев попадали в руки короля, на которого возлагались содержание и воспитание малолетнего и который в качестве опекуна имел право, как признавалось, устраивать его брак при том условии, если последний соответствовал его положению. Но хотя это учреждение необходимо вело к усилению королевской власти и к ослаблению власти крупных землевладельцев, этого все же было недостаточно для того, чтобы установить порядок и хорошее управление среди сельского населения, потому что одновременно с этим не происходили в достаточной мере изменения в отношениях собственности и в нравах, которые порождали беспорядок. Власть правительства все еще оставалась слишком слабой наверху и слишком сильной внизу; чрезмерная сила низших членов являлась причиной слабости головы. После установления феодальной иерархии король оказывался столь же неспособным обуздывать произвол и насилия крупных владетелей, как и прежде. По-прежнему они продолжали вести по своему усмотрению почти непрерывные войны друг с другом, а очень часто и против короля; и деревня по-прежнему оставалась ареной насилий, грабежей и беспорядков.

Но то, чего никогда не могли бы сделать при всей своей принудительности феодальные учреждения, было постепенно осуществлено бесшумным и незаметным действием внешней торговли и мануфактур. Они стали постепенно снабжать крупных землевладельцев чем-то таким, на что они могли выменивать весь избыточный продукт своих земель и что они могли потреблять сами, не делясь со своими держателями или приближенными. Все для самих себя и ничего для других — таково во все времена было, по-видимому, неизменное правило властителей рода человеческого. И поэтому, как только они находят способ потреблять всю стоимость своих доходов, они утрачивают всякую готовность делиться ими с кем-либо другим. За пару бриллиантовых пряжек или за что-нибудь столь же суетное и бесполезное они платили такую цену, которая соответствовала стоимости содержания тысячи человек в течение года, а вместе с тем отказывались от того влияния и власти, которые это могло давать им. Зато бриллиантовые пряжки являлись целиком их достоянием, и ни одно другое человеческое существо не пользовалось ими, тогда как при прежнем способе расходования своих средств они должны были делиться ими по меньшей мере с тысячью человек. Для тех, кто решал, какой из этих способов предпо чтительнее, указанное различие имело решающее значение. Таким-то образом, ради удовлетворения самого ребяческого, низменного и нелепого тщеславия они постепенно отдали всю свою власть и влияние.

В стране, где не существует внешней торговли или мануфактур, производящих предметы роскоши, человек, имеющий годовой доход в десять тысяч фунтов, не может затрачивать свой доход иначе как имея на своем содержании приблизительно тысячу семейств, которые все по необходимости зависят тогда от него. При современном состоянии Европы человек, получающий доход в десять тысяч фунтов в год, может полностью расходовать его — и он обычно и расходует его таким образом, не имея на своем содержании непосредственно и двадцати человек или не имея в своем распоряжении более десяти слуг. Косвенно он, возможно, обеспечивает содержание не меньшего или даже большего количества людей, чем когда-либо мог это делать при прежнем способе расходования: хотя количество дорогостоящих изделий, на которые он обменивает весь свой доход, очень незначительно, количество рабочих, занятых в собирании и изготовлении их, должно быть по необходимости очень велико. Высокая цена этих изделий обусловливается по общему правилу уплачиваемой за их труд заработной платой и прибылями всех их непосредственных предпринимателей. Уплачивая эту цену, он косвенно оплачивает всю эту заработную плату и прибыли и таким образом косвенно участвует в содержании всех этих рабочих и их предпринимателей. Впрочем, он участвует в содержании каждого из них лишь весьма незначительной долей: десятой долей, может быть, в содержании очень немногих, сотой долей — многих и тысячной, даже десятитысячной, долей — в содержании остальных. Хотя он поэтому участвует в содержании их, они все более или менее независимы от него, потому что в общем могут просуществовать и без него.

Когда крупные землевладельцы затрачивают свои доходы на содержание своих держателей и приближенных, любой из них целиком дает содержание каждому из своих держателей и каждому из своих приближенных. Когда же они затрачивают их на содержание торговцев и ремесленников, они могут, взятые все вместе, содержать такое же или, принимая во внимание расточительность, присущую деревенскому гостеприимству, даже еще большее количество людей, чем прежде. Однако каждый из них, взятый в отдельности, часто вносит лишь очень небольшую долю на содержание отдельного человека из этого большого количества. Каждый торговец или ремесленник получает свои средства к существованию не от одного, а от сотни или тысячи различных потребителей. Поэтому, хотя он в некоторой степени обязан им всем, он не находится в абсолютной зависимости от каждого из них в отдельности.

Когда, таким образом, стали постепенно возрастать личные издержки крупных землевладельцев, не могла не сокращаться столь же постепенно численность их дворни и свиты, пока они под конец совсем не распустили их. Та же самая причина постепенно заставила их отпустить излишнюю часть своих держателей. Они увеличивали размеры ферм, и количество фермеров, несмотря на жалобы на обезлюдение, было сокращено до числа, необходимого для возделывания земли соответственно низкому уровню культуры и сельского хозяйства в ту пору. Благодаря удалению ненужных ртов и получению от фермера полной стоимости фермы землевладелец получал больший избыточный продукт, или, что то же самое, цену большего избыточного продукта, причем купцы и промышленники скоро предоставили ему возможность затрачивать его на свои личные потребности, как он это делал с остальной частью продукта. И так как те же причины продолжали действовать, он стремился повысить свои доходы сверх того, что могли дать при данном их состоянии его земли. Его арендаторы могли соглашаться на это только при том условии, что им будет обеспечено обладание их участками на определенное количество лет, в течение которых они смогут вернуть с прибылью все то, что затратят на дальнейшее улучшение земли. Тщеславная расточительность землевладельца побуждала его принимать это условие; так возникла долгосрочная аренда.

Свободный арендатор, уплачивающий полную стоимость земли, уже не находится в полной зависимости от землевладельца. Материальные выгоды, которые они получают друг от друга, взаимны и одинаковы, и такой арендатор не станет рисковать своей жизнью или имуществом на службе у своего землевладельца. Если же он имеет аренду на продолжительный срок, он вообще независим, и его землевладелец не должен ожидать от него даже самой ничтожной услуги сверх того, что определенно оговорено в арендном договоре или возлагается на него в силу общепринятого обычного права страны.

После того как арендаторы сделались таким образом независимыми, а дворня была распущена, крупные землевладельцы лишились возможности мешать регулярному отправлению юстиции или нарушать общественный мир в деревне. Продав свое право первородства не за чечевичную похлебку, как Исав в момент голода и нужды, а под влиянием излишеств изобилия, ради побрякушек и безделушек, пригодных скорее быть игрушками для детей, чем интересовать взрослых людей, они утратили всякое влияние и сравнялись с любым зажиточным мещанином или городским торговцем. В деревне, как и в городе, установилось нормальное управление, ибо никто уже не обладал достаточной силой, чтобы нарушать его.

Это, пожалуй, не имеет прямого отношения к нашей теме, но я не могу не отметить, что в торговых странах очень редко встречаются старинные фамилии, из поколения в поколение обладавшие крупными поместьями. Напротив, в местностях с малоразвитой торговлей, как, например, Уэльс или горная часть Шотландии, они очень многочисленны. Арабская история изобилует генеалогиями, а история, написанная одним татарским ханом и переведенная на несколько европейских языков, содержит почти только одни такие генеалогии; это доказывает, что старинные фамилии очень распространены среди этих народов. В странах, где богатый человек может расходовать свои доходы не иначе как имея на своем содержании столько людей, сколько возможно при данной величине дохода, он не рискует разориться, и щедрость его, по-видимому, редко бывает так безгранична, чтобы он пытался содержать больше людей, чем это ему по средствам. Но когда он имеет возможность расходовать на самого себя очень большой доход, он часто не знает границ своим затратам, потому что не знает границ своему тщеславию или своему эгоизму. Поэтому в торговых странах богатство вопреки строжайшим предписаниям закона, имеющим целью предотвратить его расточение, очень редко остается надолго в одной и той же семье. Напротив, это часто имеет место у примитивных народов без вмешательства каких бы то ни было предписаний закона, так как у скотоводческих народов, каковы татары и арабы, подобные предписания невозможны в силу того, что их имущество состоит из предметов потребления.

Таким образом, революция величайшей важности для общественного блага была совершена двумя различными классами людей, которые не имели ни малейшего намерения служить обществу. Удовлетворение самого смешного тщеславия — таков был единственный мотив крупных землевладельцев. Торговцы и ремесленники, гораздо менее смешные, действовали исключительно в своих собственных интересах и придерживались присущего им торгашеского правила зашибать копейку при всяком удобном случае. Ни те, ни другие не думали и не предвидели той великой революции, которую постепенно совершало безумие одних и трудолюбие других.

Таким-то образом торговля и промышленность городов явились в большей части Европы не следствием, а причиной подъема и развития деревни и сельского хозяйства.

Однако, поскольку такой порядок развития противоречит естественному ходу вещей, он неизбежно отличается медленностью и неустой чивостью. Сравните медленное развитие европейских стран, богатство которых в очень большой степени зависит от их торговли и мануфактур, с быстрым успехом наших североамериканских колоний, богатство которых основано исключительно на земледелии. В большей части Европы число жителей, как предполагают, удваивается не меньше чем в пятьсот лет. В некоторых из наших североамериканских колоний население удваивается, как это установлено, за 20 или 25 лет. В Европе закон первородства и неотчуждаемость владений всякого рода препятствуют разделу крупных имений и этим затрудняют возрастание числа мелких собственников. А между тем мелкий собственник, который знает каждый клочок своего маленького участка и относится к нему со всей привязанностью, естественно, внушаемой собственностью, в особенности мелкою собственностью, которому поэтому доставляет удовольствие не только обработка его, но и украшение, по общему правилу является наиболее трудолюбивым, наиболее сообразительным и достигающим наилучших результатов в сравнении со всеми другими, кто работает над улучшением земли. Кроме того, эти же ограничения держат вне рынка так много земли, что всегда налицо имеется больше капиталов, желающих купить ее, чем продажной земли, так что поступающая в продажу земля всегда продается по монопольной цене. Доход с земли никогда не оплачивает процентов на затраченную при покупке сумму и, сверх того, обременен расходами на ремонт и другими текущими издержками, которые не имеют места при отдаче денег на проценты. Покупка земли повсюду в Европе представляет собой самое невыгодное вложение небольшого капитала. В целях большей верности и сохранности человек скромного достатка, уходящий на покой от дел, нередко, правда, предпочитает вложить свой небольшой капитал в землю. Человек свободной профессии, доход которого получается из другого источника, часто предпо читает сохранить свои сбережения таким же образом. Но молодой человек, который, вместо того чтобы заняться торговлей или какой-нибудь свободной профессией, затратит свой капитал в две или три тысячи фунтов на покупку и обработку небольшого участка земли, может, конечно, рассчитывать на вполне счастливую и вполне независимую жизнь, но должен распрощаться навсегда со всякой надеждой приобрести крупное состояние или большую известность, кото- рые — при затрате своего капитала иным образом — он имел бы такие же шансы приобрести, как и всякий другой. Такой человек, хотя он и не может претендовать сделаться крупным собственником, часто не захочет снизойти до положения фермера. Поступление на рынок незна чительного количества земли и высокая цена ее затрудняют затрату на обработку и улучшение земли многих капиталов, которые при других условиях были бы затрачены на это дело. В Северной Америке, напротив того, 50 или 60 ф. часто признаются достаточным капиталом для того, чтобы завести плантацию. Приобретение и улучшение невозделанной земли представляют собой там наиболее выгодное применение как самых небольших, так и самых крупных капиталов и ведут самым прямым путем к богатству и известности, которые только можно приобрести в этой стране. Такую землю в Северной Америке можно получить почти задаром или по цене, которая значительно меньше стоимости ее естественного продукта, — вещь, невозможная в Европе или в любой стране, где вся земля давно перешла в частную собственность. Но если бы поместья делились поровну между всеми детьми после смерти владельца, оставляющего многочисленную семью, они по общему правилу, поступали бы в продажу. На рынок выносилось бы так много земли, что она уже не могла бы продаваться по монопольной цене. Доход с земли легче покрывал бы проценты с затраченного на ее покупку капитала, и мелкие капиталы могли бы затрачиваться на приобретение земли с не меньшей выгодой, чем при затрате их иным путем.

Англия ввиду естественного плодородия почвы, большей протяженности ее морского побережья в сравнении с общей поверхностью всей страны и наличия многих судоходных рек, прорезывающих ее и доставляющих преимущества водного транспорта некоторым наиболее отдаленным от моря частям ее, не меньше всякой иной крупной европейской страны предназначена самой природой быть средоточием заморской торговли, мануфактур, работающих на отдаленный рынок, и всех тех достижений и улучшений, которые обусловливаются этими последними. К тому же с начала правления Елизаветы английское законодательство проявляло особое внимание к интересам торговли и мануфактур, и действительно, не существует в Европе страны, не исклю чая даже Голландии, где закон, в общем, более благоприятствовал бы этому роду деятельности и труда. В силу этого торговля и мануфактуры непрерывно развивались на протяжении всего этого периода. Земледелие, без сомнения, тоже постепенно развивалось, но оно, по-видимому, медленно и несколько отставая следовало за более быстрым прогрессом торговли и мануфактур. Большая часть страны обрабатывалась, должно быть, еще до правления Елизаветы, но очень значительная часть ее до сих пор еще остается невозделанной, а еще большая часть ее возделывается гораздо хуже, чем это могло бы быть. Впрочем, законы Англии поощряют земледелие не только косвенно, покровительствуя торговле, но и непосредственно, различными мерами. За исключением неурожайных лет, вывоз хлеба не только свобо- ден, но и поощряется особой премией. В годы среднего урожая ввоз иностранного хлеба облагается пошлинами, по своим размерам имеющими запретительный характер. Ввоз живого скота, кроме как из Ирландии, воспрещен всегда, и только в последнее время он разрешен из Ирландии. Поэтому те, кто занимается обработкой земли, имеют монополию в отношении к своим согражданам на два главнейших из сельскохозяйственных продуктов, а именно на хлеб и мясо. Такое поощрение, хотя, в сущности, оно может быть вполне иллюзорно, как я попытаюсь в дальнейшем показать, достаточно доказывает, по крайней мере, намерение законодательства содействовать развитию земледелия. Но гораздо важнее всего этого то, что йомены в Англии пользуются столь прочным положением, независимостью и уважением, которые только может обеспечить им закон. Ввиду этого ни одна страна, где существует право первородства, где уплачивается десятина и где неотчуждаемость владения, хотя и противоречащая духу закона, в некоторых случаях допускается, не может поощрять сельское хозяйство больше, чем это имеет место в Англии. А между тем уровень его невысок. И каков был бы он, если бы закон не оказывал прямого поощрения сельскому хозяйству помимо того, которое косвенно получается благодаря развитию торговли, и оставил бы йоменов в том положении, в каком они находятся в большинстве других европейских стран? Прошло уже более двухсот лет со времени начала правления Елизаветы — период, который обычно требуется для развития человеческого благосостояния.

На Францию, по-видимому, приходилась значительная доля международной торговли приблизительно за столетие до того, как Англия получила значение в качестве торговой страны. Согласно сообщениям того времени флот Франции был значителен еще до экспедиции Карла VIII в Неаполь. Однако сельское хозяйство Франции, в общем, стоит на более низком уровне, чем в Англии. Ее законодательство никогда не оказывало такого же прямого поощрения земледелию.

Внешняя торговля Испании и Португалии с другими частями Европы, хотя она ведется главным образом на иностранных судах, весьма значительна. Торговля же со своими колониями ведется на их собственных судах и гораздо значительнее ввиду богатства и обширности колоний. Но эта торговля отнюдь не создала ни в одной из этих стран сколько-нибудь значительных мануфактур для продажи на отдаленных рынках, и большая часть их земель все еще остается невозделанной. Заморская торговля Португалии возникла гораздо раньше, чем в какой-либо иной большой стране Европы, исключая Италию.

Италия, как кажется, является единственной обширной страной в Европе, где земля была целиком возделана и подвергалась улучшению благодаря внешней торговле и мануфактурам, работающим на отдаленный рынок. До вторжения Карла VIII в Италию, по словам Гвиччи- ардини, земля возделывалась одинаково как в самых гористых и бесплодных частях страны, так и в самых равнинных и плодородных. Выгодное местоположение страны и большое число независимых государств, существовавших в то время в ней, немало содействовали, должно быть, такому широкому распространению земледелия. Впрочем, вполне возможно вопреки этому общему замечанию одного из самых рассудительных и осторожных современных историков, что земля в Италии того времени была обработана не лучше, чем в Англии в настоящее время.

Но капитал, приобретенный страной путем торговли и мануфактур, представляет собой очень ненадежное и сомнительное достояние, пока некоторая часть его не закреплена и не вложена в обработку и улучшение ее земель. Вполне правильно было отмечено, что купец необязательно должен быть гражданином какой-нибудь определенной страны. Для него в значительной мере безразлично, из какого пункта вести свою торговлю, и самое ничтожное неудовольствие может побудить его перенести из одной страны в другую свой капитал, а вместе с ним и всю ту промышленность, которую питает последний. Ни про одну часть этого капитала нельзя сказать, что она принадлежит какой-нибудь определенной стране, пока этот капитал не будет как бы рассеян по лицу этой страны в виде построек или в виде длительных земельных улучшений. Никаких следов не осталось в настоящее время от больших богатств, которыми обладала, как сообщают, большая часть ганзейских городов, если не считать упоминания о них в забытых историях XIII и XIV столетий. С точностью даже неизвестно, где были расположены какие-либо из них или к каким городам Европы относятся латинские названия, данные некоторым из них. Но хотя бедствия, пережитые Италией в конце XV и в начале XVI века, значительно уменьшили торговлю и мануфактуру городов Ломбардии и Тосканы, эти области все же продолжают оставаться в числе наиболее населенных и лучше всего обработанных областей Европы. Гражданские войны во Фландрии и последовавшее за ними владычество испанцев заставили переместиться обширную торговлю Антверпена, Гента и Брюгге. Тем не менее Фландрия по-прежнему остается одной из самых богатых и лучше всего возделываемых и наиболее населенных областей Европы. Потрясения, вызываемые войной, и политические революции легко иссушают источники того богатства, которое порождается одной только торговлей. Богатство, возникающее в результате более прочных улучшений в сельском хозяйстве, более устойчиво и может быть уничтожено только в результате таких резких потрясений, которые порождаются грабежами и опустошениями враждебных и варварских народов и продолжаются в течение одного или двух столетий подряд, как это было некоторое время до и после падения Римской империи в западных областях Европы.