Vi I. От классификации к процессу

Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

Библия, Евангелие от Иоанна, 1:1

Покажи мне.

Песня из «Моей прекрасной леди», музыкальной комедии по «Пигмалиону» Бернарда Шоу.

В Главе 3 читателю предлагалось рассмотреть множество разнообразных случаев, иллюстрирующих почти банальную мысль о том, что два описания лучше одного. Ряд этих примеров оканчивался описанием того, что я считаю объяснением. Я утверждал, что по крайней мере один тип объяснения состоит в том, что к описанию некоторого процесса или ряда явлений добавляется абстрактная тавтология, на которую можно отобразить это описание. Может быть, существуют объяснения и другого рода, а может быть, в конечном итоге все объяснения сводятся к чему-то вроде того, что я описал.

Конечно, в мозгу нет иных материальных объектов кроме его собственных сетей, переключателей и продуктов обмена, и все эти материальные вещи никогда не проникают в наши мысли. Мысль может быть о свиньях или о кокосовых орехах, но в мозгу нет ни свиней, ни кокосовых орехов; а в психике нет нейронов, есть только идеи свиней и кокосовых орехов. Поэтому между психикой и предметами, с которыми она оперирует, всегда существует определенная дополнительность. Процесс кодирования или представления, подставляющий вместо свиней или кокосовых орехов идеи этих объектов – это уже шаг, даже огромный прыжок в выделении логических типов. Имя – это не то, что называется этим именем, а идея свиньи – это не свинья.

Если даже мы считаем разумом более обширное объединение систем, распространяющееся за пределы человеческого тела и включающее в себя человека, его топор, дерево, которое он рубит, и зарубку на стволе дерева;[53] даже если это все вместе считать единой системой, удовлетворяющей критериям разума, изложенным в Главе 4, то и тогда в психике не будет ни дерева, ни человека, ни топора. Все эти «объекты» только представляются более обширному разуму в виде образов этих вещей и сообщений о них. Можно сказать, что они заявляют о себе или о своих свойствах.

Во всяком случае, мне представляется глубоко верным, что отношение, подобное предложенному мной отношению между тавтологией и предметом, требующим объяснения, справедливо во всей области нашего исследования. При первом же шаге от свиней и кокосовых орехов в мир кодированных представлений мыслящее существо попадает в область абстракций и, как я убежден, тавтологий. Конечно, можно вполне правильно определить объяснение, как «сопоставление тавтологии и описания». Но это только начало, и такое определение ограничило бы объяснение лишь человеческим видом. Конечно, можно было бы сказать, что собаки и кошки просто принимают мир таким, каков он есть, без всех этих умозаключений. Но нет. Сущность моего утверждения состоит в том, что процесс восприятия сам по себе уже является актом выделения логических типов. Каждый образ – это комплекс кодирования и отображения на многих уровнях. И, несомненно, у собак и кошек возникают зрительные образы. Когда они смотрят на вас, они, несомненно, видят «вас». Когда собаку кусает блоха, собака, несомненно, воспринимает образ «зуда», сосредоточенного «вот там».

Конечно, надо еще распространить это обобщение на биологическую эволюцию. Однако, прежде чем приняться за эту задачу, необходимо шире выяснить отношение между формой и процессом. При этом форму мы будем трактовать, как аналог того, что я называл тавтологией, а процесс – как аналог совокупности объясняемых явлений. Форма относится к процессу, как тавтология к описанию.

Эта дихотомия, возникающая в нашем научном мышлении (in our own scientific minds), когда мы «выглядываем» в мир явлений, имеется и в отношениях между теми самыми явлениями, которые мы хотим понять. Дихотомия существует по обе стороны изгороди, отделяющей нас от предметов наших рассуждений. Вещи-в-себе (Ding an sich), не поддающиеся прямому исследованию, находятся друг с другом в отношениях, подобных тем, что связывают нас с ними. Эти вещи (в том числе, даже живые) тоже не могут непосредственно воспринимать друг друга. Это чрезвычайно важный факт и необходимый первый постулат для какого бы то ни было понимания живого мира. Решающим является предположение, что идеи (в некотором очень широком смысле этого слова) обладают связностью и реальностью. Идеи – это то, что мы можем знать, и мы не можем знать ничего иного. «Истины» – это закономерности или «законы», связывающие идеи друг с другом. Эти истины – самое близкое из доступных нам приближений к окончательной истине.

Чтобы пояснить этот тезис, я начну с рассказа о том, как я занимался изучением одной из культур Новой Гвинеи.[54]

На мою работу в этой области большое влияние оказала полученная на Новой Гвинее копия рукописи Рут Бенедикт «Паттерны культуры», а также мое сотрудничество в этой области с Маргарет Мид и Рео Форчуном. Теоретические выводы из своих полевых работ Маргарет опубликовала под названием «Пол и темперамент в трех примитивных сообществах».[55] Читателя, интересующегося более подробным анализом истории этих теоретических идей, я отсылаю к моей книге «Нейвен», к книге «Пол и темперамент» Мид и, конечно, к основополагающей работе Бенедикт «Паттерны культуры».[56]

Бенедикт пыталась построить типологию культур, применяя к ним термины «аполлонийская», «дионисийская» и «параноидная». В «Поле и темпераменте» и в «Нейвене» основное внимание переносится с описания культурных конфигураций на некоторую попытку описания отдельных лиц, членов изучаемых культур. Мы и в этом случае воспользовались терминами, напоминающими термины Бенедикт. В самом деле, свои типологии она заимствовала из языка описания отдельных лиц. В «Нейвене» я посвятил целую главу попыткам применить старую классификацию личностей Кречмера, выделяющую «циклотимический»[57] и «шизотимический» темпераменты. Я трактовал эту типологию как абстрактную карту, с помощью которой я анализировал свои описания мужчин и женщин племени Иатмул.

Этот анализ и особенно факт различной типизации полов, чуждый идеям «Паттернов культуры», увели меня от вопросов типологии к вопросам, относящимся к процессу. Мне представилось естественным взглянуть на мои данные о культуре Иатмул, как на образец таких взаимодействий между мужчинами и женщинами, которые могли бы создать между ними дифференциацию этоса, лежащую в основе моей типологии личностей. Я хотел понять, как поведение мужчин поощряет и формирует поведение женщин, и наоборот.

Иначе говоря, я перешел от классификации или типологии к изучению процессов, порождающих выражаемые этой типологией различия.

Но следующий шаг состоял в переходе от процесса к типологии процесса. Я обозначил эти процессы общим термином шизмогенез и, навесив на них этот ярлык, я перешел к их классификации. Мне стало ясно, что можно выделить фундаментальную дихотомию. Процессы взаимодействия, способствующие шизмогенезу (т.е. сначала определяющие характеры индивидов, а затем создающие невыносимый стресс), оказалось возможным разделить на две больших класса: симметричные и дополнительные. Термин симметричные я применил ко всем формам взаимодействия, которые можно описать в терминах соревнования, соперничества, взаимного подражания, и т.д. (т.е. те, в которых определенное действие некоторого А стимулирует Б к выполнению подобного действия, что, в свою очередь, стимулирует А к дальнейшим таким же действиям. И так далее. Если А начинает хвастать, то это стимулирует хвастать Б, и наоборот).

Термин дополнительный я применил, напротив, к тем последовательностям взаимодействий, в которых действия А и Б отличаются друг от друга, но взаимно дополняют друг друга (как, например, доминирование-подчинение, демонстрация-наблюдение, зависимость-опека, и т.д.). Я заметил, что эти парные отношения тоже могут быть шизмогеническими (т.е. что зависимость может вызывать опеку, и наоборот).

Здесь я пришел к классификации или типологии, но не индивидов, а процессов, и было естественно, исходя из этой классификации, спросить, к чему может привести взаимодействие этих процессов. Что случится, если симметричное соперничество (которое само по себе производит симметричный шизмогенез чрезмерной конкуренции) совместится с дополнительной зависимостью-опекой?

 

Конечно, между этими процессами происходят удивительные взаимодействия. Оказалось, что симметричные и дополнительные взаимодействия отрицают друг друга (т.е. влияют на отношения взаимно обратным образом). Так что, когда дополнительный шизмогенез (например, доминирование-подчинение) заходит слишком далеко и становится неудобным, то возникшее напряжение облегчается небольшим соревнованием; и наоборот, когда слишком далеко заходит соревнование, то оно смягчается некоторой зависимостью.

Позднее, по названием концевой связки [58]я исследовал некоторые возможные перестановки комбинированных дополнительных тем. Оказалось, что отличие в предпосылках между культурами средних классов Англии и Америки, почти как в хореографии, связано с тем фактом, что наблюдение – это преимущественно сыновняя функция в Англии (т.е. она связана с зависимостью и подчинением) и преимущественно родительская функция в Америке (т.е. она связана с опекой и доминированием).

Обо всем этом уже раньше подробно говорилось. Но в данном случае важно отметить, что особенностью моих исследований было чередование классификации и описания процесса. Не планируя этого сознательно, я проделал путь вверх по лестнице, проходящей от описания к словарю типологии и наоборот. Но создание типологии индивидов вернуло меня к изучению процессов, формирующих такое поведение людей. Типы процессов я тоже расклассифицировал, в свою очередь, на типы, и дал им названия. Следующий шаг состоял в переходе от типологии процессов к изучению взаимодействий между классифицируемыми процессами. Эта зигзагообразная лестница между типологией с одной стороны и изучением процесса с другой приведена на Рисунке 10.

Теперь я утверждаю, что отношения, пронизывающие или заложенные в историю моего исследования, которую я только что рассказал (т.е. зигзагообразная последовательность шагов от формы к процессу и назад к форме), служат очень мощной парадигмой для отображения многих явлений, часть из которых мы уже упоминали.

Я утверждаю, что эта парадигма представляет нечто большее, чем личный рассказ о создании некоторой части теории, и что она появляется снова и снова во всех случаях, когда в организации некоторых явлений преобладает психический процесс, как мы его определили в Главе 4. Иначе говоря, когда мы извлекаем понятие логических типов из области абстрактной логики и начинаем отображать на иерархии этой парадигмы реальные биологические явления, мы тут же встречаемся с тем, что в мире психических и биологических систем иерархия представляет собой не просто список классов, классов классов и классов классов классов, а становится зигзагообразной лестницей диалектики между формой и процессом.

Далее, я предполагаю, что из этой парадигмы вытекает сама природа восприятия; что на основе аналогичной зигзагообразной парадигмы следует моделировать обучение; что в социальном мире отношение между любовью и супружеством или образованием и статусом непременно следует этой же парадигме; что в области эволюции эту зигзагообразную форму имеет отношение между соматическими и филогенетическими изменениями и отношение между случайностью и отбором. Я предполагаю, что на более абстрактном уровне подобные отношения существуют между видообразованием и изменчивостью, между непрерывностью и дискретностью, между числом и количеством.

Иначе говоря, я выдвигаю гипотезу, что отношение, довольно расплывчато описанное в моей истории изучения новогвинейской культуры, и есть в действительности то отношение, которое разрешает огромное число давних загадок и споров в области этики, образования и теории эволюции.

Я начну с различия, пониманием которого я обязан Хорсту Миттельштедту, указавшему, что адаптивный акт осуществляется одним из двух путей. [59] Предположим, что этот акт – выстрел в птицу. В первом случае стреляют из винтовки. Стрелок смотрит в прицел своей винтовки и замечает отклонение в направлении. Он исправляет это отклонение, возможно, создавая новое, которое он снова исправляет, пока направление его не удовлетворит. Тогда он нажимает на курок и стреляет.

Важно, что этот акт саморегулирования происходит внутри единого акта выстрела. Класс только что описанных методов усовершенствования актов адаптации Миттельштедт описывает термином обратная связь.

Теперь сравним это с другим случаем, когда человек стреляет по летящей птице из дробовика или стреляет из револьвера, держа его под столом и не имея возможности регулировать наводку. В таких случая, несомненно, происходит следующее: накапливаемая информация воспринимается органами чувств; на основе этой информации проводится расчет; и ружье стреляет в соответствии с (приблизительным) результатом этого расчета. Коррекцию направления невозможно осуществить внутри одного акта. Чтобы добиться улучшения, коррекцию необходимо проводить на большом классе действий. Чтобы овладеть искусством стрельбы из дробовика или револьвера из-под стола, нужно практиковаться снова и снова, стреляя по тарелочкам или по учебной мишени. Путем длительных тренировок человек должен так приспособить настройку своих нервов и мускулов, чтобы в критический момент «автоматически» получился оптимальный результат. Методы этого рода Миттельштедт называет калибровкой.

По-видимому, в этих случаях «калибровка» связана с обратной связью так же, как более высокий логический уровень связан с более низким. Это отношение проявляется в том факте, что саморегулирование при использовании дробовика возможна только на основе информации, полученной из опыта (т.е. из целого класса действий, выполненных в прошлом).

Конечно, с помощью тренировки можно научиться лучше стрелять и из винтовки. Но составные части действий, которые таким образом совершенствуются, будут теми же, что и при стрельбе из дробовика. При тренировке стрелок улучшит свою стойку, научится нажимать курок, не сбивая прицела, он также научится совмещать момент выстрела с моментом корректирования наводки, чтобы избежать излишней поправки, и т.д. Эти элементы стрельбы из винтовки зависят от обучения на практике и от той калибровки нервов, мускулов и дыхания, которая осуществляется на основе информации, извлеченной из класса выполненных в прошлом действий.

Однако, по отношению к прицеливанию разница между логическими типами определяется разницей между единичным событием и классом событий. По-видимому, то, что Миттельштедт назвал калибровкой, есть частный случай того, что я называю формой или классификацией, а его обратная связь аналогична моему процессу.

Следующий очевидный вопрос состоит в выяснении отношений между тремя дихотомиями: форма-процесс, калибровка-обратная связь, более высокий-более низкий логический тип. Не синонимы ли это? Я утверждаю, что форма-процесс и калибровка-обратная связь действительно взаимозаменяемы, но отношение между более высоким и более низким логическим типом сложнее. Из сказанного ранее ясно, что структура может определять процесс, и наоборот, процесс может определять структуру. Следовательно, должно существовать отношение между двумя уровнями структуры, опосредованное вмешательством описания процесса. Я думаю, что это и есть то, что аналогично в реальном мире абстрактному переходу Рассела от класса к классу классов.

Рассмотрим отношение между обратной связью и калибровкой на примере иерархической системы, действующей при контроле температуры в жилом доме, где находятся печь, термостат и жилец (см. рис. 11).

На самом нижнем уровне находится температура. Эта реальная температура в каждый момент (процесс) воздействует на термометр (что-то вроде органа чувств), соединенный со всей системой таким образом, что изменение температуры приводит к изгибанию двойной металлической пластинки, создавая или разрывая тем самым электрический контакт (переключатель, калибратор) и регулируя работу печи. Когда температура превышает некоторое значение, переключатель переводится в положение «выключено»; если же температура падает ниже некоторого значения, то переключатель переводится в положение «включено». Таким образом, температура в доме будет колебаться вокруг некоторого значения между двумя пороговыми точками. На этом уровне система представляет собой простую цепь автоматического регулирования, подобную той, какую я описал в Главе 4.

 

Однако, эта простая цепь с обратной связью управляется с помощью калибратора, расположенного в той же коробочке, что и термометр. На этой коробочке имеется рычажок, посредством которого хозяин дома может менять настройку или предпочтение термостата к другой температуре, вокруг которой будет колебаться температура в помещении. Обратите внимание, что в коробке имеются два калибровочных устройства: контроль состояния ВКЛ/ВЫКЛ и контроль температуры ВЫСОКАЯ/НИЗКАЯ, вокруг которой будет работать эта система. Если средняя температура была 18ºС, то хозяин может сказать: «Последнее время было слишком холодно». Он вынесет суждение на основе выборки из своего опыта и изменит настройку в соответствии с некоторой температурой, которая, может быть, покажется ему приятнее. Но и само предпочтение (калибровка обратной связи) управляется при помощи обратной связи, органы чувств которой расположены не на стене гостиной, а в коже человека.

Но и предпочтение человека (которое обычно называют его порогом) тоже в свою очередь управляется системой обратной связи. Человек может стать менее чувствительным к холоду вследствие неблагоприятных условий или закаливания; или он может стать более чувствительным после длительного пребывания в тропиках. Он может даже сказать себе: «Я становлюсь слишком изнеженным» и заняться тренировкой на свежем воздухе, что изменит его калибровку. Кроме того, человек может заняться специальной тренировкой или закаливанием на холоде вследствие изменения своего статуса. Он может стать монахом или солдатом и пройти калибровку в соответствии с определенным социальным положением.

Иначе говоря, обратная связь и калибровка, чередуясь друг с другом, составляют иерархическую последовательность. Обратите внимание, что с каждым циклом (от калибровки к калибровке или от обратной связи к обратной связи) область воздействия, к которой мы применяем наш анализ, расширяется. На самой простой, первой ступени зигзагообразной лестницы область воздействия ограничивается печкой, включенной или выключенной; на следующем уровне имеется дом, температура которого колеблется вокруг определенного значения. На следующем уровне устанавливаемое значение температуры может быть изменено, причем область воздействия включает в себя дом и человека в течение гораздо большего времени, когда человек занимается различной деятельностью вне дома.

С каждым зигзагом лестницы область воздействия расширяется. Иначе говоря, происходят изменения в логических типах информации, полученной с помощью органов чувств на каждом уровне.

Рассмотрим другой пример. Водитель едет со скоростью 70 миль в час (110 км/час), привлекая к себе внимание органа чувств (может быть, радара) полицейского. Предпочтение или порог реакции полицейского таковы, что он действует при любом отклонении вверх или вниз от фиксированного значения скорости более чем на 10 миль в час.

Предпочтение полицейского было установлено местным начальником полиции, который действовал саморегулируемым образом, с оглядкой на приказы (т.е. калибровку), приходящие из столицы штата.

Законодательное собрание штата действовало саморегулируемым образом, с оглядкой на мнение избирателей. Избиратели, в свою очередь, устанавливают калибровку в законодательстве, выбирая демократическую или республиканскую политику.

Здесь мы снова видим лестницу с чередованием калибровок и обратных связей, ведущую во все более обширные области воздействия, ко все более абстрактной информации и более широким решениям.

Заметим, что внутри системы полиции и органов правопорядка – а на самом деле, во всех иерархических структурах – крайне нежелателен прямой контакт между несоседними уровнями. Вся организация в целом не выиграла бы от прямой связи между водителем автомобиля и начальником полиции штата. Такая коммуникация плохо отразилась бы на морали полиции. Так же нежелательно для полицейского иметь непосредственный доступ к законодательным органам – это подрывало бы авторитет начальника полиции.

Нежелательно также перепрыгивать на два или более уровня иерархии вниз. Полицейский не должен непосредственно контролировать акселератор или тормоза автомобиля.

В результате любого такого скачка через уровни вниз или вверх, информация, подходящая для принятия решения на одном уровне, будет использоваться для принятия решения на другом уровне, что является обычной ошибкой в выделении логических типов.

В законодательной и административной системах такой скачок через логические уровни называется законом ex post facto*. В семьях аналогичные ошибки называются двойными связками. Барьер Вейсмана в генетике, делающий невозможным генетическое наследование приобретенных признаков, по-видимому, предотвращает подобные катастрофы в природе. Прямое воздействие соматического состояния на генетическую структуру могло бы разрушить иерархию организации внутри живого организма.

Когда мы сравниваем обучение стрельбе из винтовки с обучением стрельбе из дробовика, в абстрактной парадигме расселовской иерархии логических типов появляется еще одно осложнение. Обе операции включают в себя кибернетические, саморегулируемые последовательности. Но системное отличие между ними становится очевидным, как только эти последовательности рассматриваются как контексты обучения.

Случай с винтовкой сравнительно прост. Ошибка, которую необходимо исправить (т.е. информация, которую надо использовать) – это разница между линией прицела ствола и направлением на цель, которая обнаруживается при совмещении линии зрения с целью. Стрелок может проходить эту последовательность действий много раз – он обнаруживает ошибки, исправляет их, находит новые, исправляет и их тоже, обнаруживает нулевую или минимальную ошибку и стреляет.

Но обратите внимание, что стрелок не переносит (или не обязан переносить) в свои расчеты при втором выстреле информацию о том, что происходило при первом выстреле. Единственная необходимая информация – это отклонение в данный момент. У него нет необходимости менять самого себя.

Человек с дробовиком находится в совершенно ином положении. Для него прицеливание не отделено от выстрела, что могло бы помочь ему скорректировать свою линию прицела, прежде чем он нажмет на курок.[60] Прицеливание-и-стрельба (через дефис) представляет собой единый акт, успех или неудача которого – это информация, необходимая для следующего акта стрельбы. Необходимо совершенствовать всю операцию, поэтому предметом информации является вся операция в целом.

При следующем выстреле стрелок должен рассчитать свои действия, исходя из положения новой цели, а также информации о том, что он делал на прошлом цикле кибернетической цепи, а также информации о результате этих действий.

При третьем повторении этого цикла, при тренировке с другой целью, в идеале он должен был бы использовать информацию о различии между тем, что произошло на первом цикле и тем, что произошло на втором цикле. Он может воспользоваться этой информацией на несловесном, кинестетическом уровне, создав мышечный образ, означающий «это то, что ощущается при чрезмерной поправке».

Стрелок из винтовки просто проходит свою кибернетическую цепь каждый раз независимо от предыдущего; человек с дробовиком должен накапливать свои навыки, укладывая последовательные попытки, как матрешки, в контекст информации, извлеченной из всех связанных с этим предыдущих попыток.[61]

Из этой парадигмы следует, что когда идея «логических типов» переносится из абстрактной области, населенной математико-логическими философами, в беспокойный мир живых организмов, она принимает совсем другой вид. Вместо иерархии классов мы встречаемся с иерархией порядков рекурсии. *

Вопрос, который я задаю в этих случаях калибровки и обратной связи, касается необходимости дифференциации между этими двумя понятиями в реальном мире. Будут ли явления сами по себе содержать и характеризоваться подобной дихотомией организации в более длинных цепях описания домашнего термостата и обеспечения правопорядка? Или эта дихотомия – артефакт моего описания? Можно ли представить себе эти цепи без неотъемлемого от них чередования обратной связи и калибровки? Может быть, такое чередование является основным паттерном в строении мира адаптивного действия? Следует ли расширить характеристики разумного процесса (см. Главу 4) таким образом, чтобы в них вошли понятия калибровки и обратной связи?

Конечно, найдутся люди, предпочитающие верить, что мир преимущественно подразделяется калибровкой – это те типологи, которые, по выражению Эрнста Майра, никогда не смогут понять естественного отбора. Найдутся и такие люди, которые, напротив, видят только процесс или обратную связь.

Например, Гераклит, которому принадлежит знаменитое высказывание о том, что «никто не может дважды войти в одну и ту же реку», был бы восхищен созерцанием человека с дробовиком. Он мог бы справедливо сказать, что «никто не может дважды выстрелить из дробовика», так как при каждом выстреле это будет другой человек, иначе откалиброванный. Но позднее, вспомнив свой афоризм «все течет, все изменяется», может быть, Гераклит принялся бы отрицать самое существование калибровки как таковой. В конце концов, сущность калибровки – оставаться в покое. Момент покоя – это настройка вращающегося мира.

Я думаю, что ответ на этот вопрос зависит от наших представлений о природе времени (подобно тому, как расселовские парадоксы с абстракциями решаются введением в рассуждение времени; см. Главу 4).

Текущий процесс обучения стрельбе из дробовика неизбежно разрывен, поскольку информация о себе (т.е. информация, необходимая для калибровки) может быть получена только после момента выстрела. В самом деле, стрельба из дробовика так же относится прицеливанию, как курица относится к яйцу. Знаменитую шутку Сэмьюела Батлера о том, что курица – это средство, с помощью которого одно яйцо изготавливает другое, нужно поправить, сказав, что проверкой качества яйца, из которого вылупилась курица, является успешное воспитание ею потомства. Если фазан падает, то дробовик был хорошо нацелен, а человек был хорошо откалиброван.

При этом подходе процесс обучения стрельбе из дробовика неизбежно становится разрывным. Обучение может происходить только отдельными приращениями в последовательные моменты выстрелов.

Подобным же образом, система термостатического контроля температуры дома и система обеспечения правопорядка неизбежно должны быть разрывными по причинам, связанным со временем. Чтобы какое-нибудь событие зависело от некоторой характеристики многочисленной выборки из событий другого рода, для накопления этой выборки должно пройти время, и это время выделит зависящее от него событие, создав тем самым разрывность. Но, конечно, в мире чисто физической причинности таких «выборок» не будет. Выборки – это артефакты описания, порождения разума, придающие форму разумному процессу.

Мир чувств, организации и коммуникации непостижим без разрывности, без порога. Если органы чувств могут воспринимать только различия, и если нейроны могут либо испускать сигнал, либо нет, то порог становится неизбежным элементом в общем устройстве живого мира и разума.

Камера-обскура – это хорошо, но, как отчетливо объясняет Вильям Блейк, мудрецы видят контуры, и потому их рисуют.

VI I I. НУ И ЧТО ЖЕ?

Нельзя судить, что нужно. Жалкий нищий

Сверх нужного имеет что-нибудь.

Когда природу ограничить нужным,

Мы до скотов спустились бы.

Шекспир, Король Лир

Дочь: Ну и что же? Ты рассказал нам о нескольких основных предпосылках и великих стохастических системах. И из-за этого мы должны представить себе мир таким, как он есть? Но…

Отец: О, нет. Я рассказал тебе еще нечто об ограничениях представления. Поэтому ты должна знать, что мир нельзя представить себе таким, как он есть. (Да и зачем выделять это маленькое слово?)

Еще я рассказал тебе нечто о самоподтверждающей силе идей: о том, что мир отчасти становится – оказывается – таким, каким его представляют.

Дочь: Значит, это эволюция? Эти постоянные перемещения и перетасовки идей, с целью согласовать их все друг с другом? Но это невозможно.

Отец: Да, конечно. Все это движется и вращается вокруг истин. «Пять плюс семь всегда будет равно двенадцати». В мире идей, числа всегда будут отличаться от величин. Вероятно, люди будут продолжать использовать числительные в качестве имен и для величин, и для чисел. И их собственные плохие привычки по-прежнему будут вводить их в заблуждение. И так далее. Хотя, конечно, ты правильно представляешь себе эволюцию. А «естественный отбор» Дарвина – это еще один пример тавтологии или предпосылки: если нечто остается верным дольше, это значит, что оно остается верным дольше чего-то другого, что остается верным не так долго.

Дочь: Да, я знаю, что ты любишь повторять это выражение. Но останутся ли истины верными навсегда? И все ли то, что ты называешь истинами – тавтологии?

Отец: Подожди немного. Здесь содержатся по крайней мере три связанных друг с другом вопроса. Так вот.

Ответ на первый вопрос – нет. Наши представления об истинах, конечно, могут меняться.

Второе, останутся ли навсегда верными, независимо от наших мнений, истины, которые блаженный Августин назвал вечными. Этого я не могу знать.

Дочь: Но можешь ли ты знать, что все они тавтологии?

Отец: Конечно, нет. Но раз уж этот вопрос возник, я не могу не иметь по поводу него своего мнения.

Дочь: Ну и что, они тавтологии?

Отец: Они что?

Дочь: Тавтологии?

Отец: Понимаешь, я думаю, что Креатура, мир разумных процессов, одновременно тавтологичен и экологичен. Я хочу сказать, что это медленно самоисцеляющаяся тавтология. Предоставленный самому себе, любой большой кусок Креатуры будет стремиться к превращению в тавтологию, то есть, к внутренней согласованности идей и процессов. Но время от времени эта согласованность рвется; тавтология разрушается, как поверхность пруда от брошенного в него камня. Затем медленно, но сразу же тавтология начинает исцеляться. И это исцеление может быть беспощадным. В ходе этого процесса могут быть истреблены целые виды.

Дочь: Но, папа, ты мог бы вывести согласованность из идеи о том, что она всегда начинает исцеляться.

Отец: Иначе говоря, тавтология не разрушается; она только выталкивается на следующий уровень абстракции, превращается в следующий логический тип. Вот как.

Дочь: Но сколько всего существует таких уровней?

Отец: А этого я не могу знать. Я не могу знать, является ли это в конечном счете тавтологией, и сколько логических уровней в ней содержится. Я нахожусь внутри нее, и поэтому не могу знать ее внешних границ – если они у нее вообще есть.

Дочь: Мрачная картина. В чем смысл всего этого?

Отец: Не в этом дело. Если бы ты была влюблена, ты бы так не спрашивала.

Дочь: Ты хочешь сказать, что дело тут в любви?

Отец: Опять не в этом. Я только сказал «не в этом», но не ответил на твой вопрос. Это вопрос для западного промышленника или инженера. Вся эта книга – о неверности этого вопроса.

Дочь: В книге ты нигде этого не говорил.

Отец: Я не говорил и о миллионе других вещей. Но я отвечу на твой вопрос. Здесь миллион – бесчисленное множество – «смыслов», как ты их называешь.

Дочь: Но это все равно, что нет смысла, папа. Как на сфере, где нет выделенной точки*?

Отец: Что ж! Это неплохая метафора. Может быть, многомерная сфера.

Дочь: Гм. Самоисцеляющаяся тавтология и в то же время сфера, многомерная сфера.

Дочь: Ну и что же?

Отец: Но я же говорю тебе – нет никакого «что». Миллион смыслов или ни одного.

Дочь: Зачем тогда было писать эту книгу?

Отец: А это другое дело. Эта книга, наш с тобой разговор и так далее – лишь небольшие части бóльшей вселенной. Всеобщая самоисцеляющаяся тавтология не имеет «смыслов», которые можно было бы перечислить. Но если разбить ее на маленькие части, тогда другое дело. «Цель» появляется, когда вселенную расчленяют. Это то, что Пэйли называл «планом», а Дарвин «адаптацией».

Дочь: Просто следствие расчленения? Но зачем нужно расчленение? Вся эта книга – расчленение. Зачем это?

Отец: Да, частично это расчленение, а частично синтез. И я думаю, что под достаточно большим макро скопом ни одна идея не будет ложной, ни одна цель деструктивной, ни одно расчленение обманчивым.

Дочь: Ты сказал, что мы только делаем части из любого целого.

Отец: Нет, я сказал, что части полезны, когда мы хотим описать то или иное целое.

Дочь: Значит, ты хочешь их описать? Но когда ты это сделаешь, что дальше?

***

Отец: Хорошо, давай допустим, что мы живем, как я сказал, в самоисцеляющейся тавтологии, которая более или менее часто рвется – в той или иной степени. По-видимому, именно так обстоит дело в нашей ближайшей окрестности пространства-времени. Я думаю, что некоторые разрывы в тавтологической экологической системе в каком-то смысле даже хороши для нее. Ее способность к самоисцелению, может быть, нуждается в употреблении, чтобы, как сказал Теннисон, «хороший обычай не испортил мир».

Конечно, и у смерти есть эта положительная сторона. Как бы ни был хорош человек, он ужасно мешает, если живет слишком долго. Доску, где собирается вся информация, надо вытирать, и красивые буквы на ней надо превращать в беспорядочную меловую пыль.

Дочь: Но …

Отец: И так далее. Внутри большей, более длительной экологии есть подциклы жизни и смерти. Но что сказать о смерти большей системы? Нашей биосферы? Может быть, с точки зрения небес или Шивы это не имеет значения. Но это единственная биосфера, которую мы знаем.

Дочь: Но твоя книга – ее часть.

Отец: Конечно. Я понимаю, о чем ты говоришь, и ты, конечно, права. Ни олень, ни пума не нуждаются в оправдании своего существования, и моя книга, как часть биосферы, тоже в этом не нуждается. Даже если я во всем не прав!

Дочь: Но могут ли быть неправыми олень или пума?

Отец: Любой вид может зайти в эволюционный тупик, и я думаю, что это в некотором роде ошибка, если вид участвует в собственном истреблении. Человеческий вид, как мы все знаем, теперь может истребить себя в любой момент.

Дочь: Ну и что же? Зачем ты писал эту книгу?

Отец: Отчасти и из чувства гордости, из чувства, что если мы все спускаемся к морю подобно леммингам, то среди этих леммингов должен быть хотя бы один, который наблюдает и говорит: «Так я и говорил». Верить, что я мог бы остановить этот бег к океану, было бы еще более высокомерно, чем сказать: «Так я и говорил».

Дочь: По-моему, это вздор, папа. Ты мне вовсе не кажешься единственным умным леммингом, наблюдающим, как другие идут к самоуничтожению. Это не похоже на тебя, вот. Никто не станет покупать книжку сардонического лемминга.

Отец: Ну, нет. Конечно, приятно, когда книга продается, но подозреваю, что это всегда лишь приятная неожиданность. Во всяком случае, мы гов