Реакции переживаний и защитные мероприятия

В. Шпиль называет реакциями переживаний "психические реакции, которые вступают в момент, когда личность в ее развитии конфронтирует с ирритирующими обстоятель­ствами. Это в свою очередь происходит, когда к психи­ческим структурам предъявляются чрезмерные требования, т.е. когда личность не обладает достаточными силами, чтобы преодолеть влияние обстоятельств или эти обстоятельства отмечены экстремально отступающими от нормы условия­ми" (1967, 3). Реакции переживаний могут манифестиро­ваться различными проявлениями в поведении, искажением восприятия, состоянием страха, нарушением сна, соматичес­кими симптомами и другими явлениями. При всей внешней схожести с невротическими симптомами они отличаются друг от друга тем, что, во-первых, послужившее причиной и внушившее страх событие было пережито сознательно и остается в сознании и, во-вторых, пострадавший индивидуум нуждается во времени и поддержке внешними обстоятельствами, чтобы вновь вернуть себе душевное равно­весие. Время и необходимые условия дают возможность сознательно переработать событие без необходимости прибегать к "раскрывающей", т.е. делающей сознательными отраженные психические конфликты, психотерапии (7.4).

Такое определение реакций переживаний в качестве пред­положительно преходящего патологического явления совер­шенно точно совпадает с той ирритацией, которую мы ви­дели в качестве ("нормальных") душевных реакций на пере­живания развода (ср. гл. 1.2, 1.3, 2.1 и 2.2). Событие, которое вызывает у детей чувства гнева, вины и страха, воспри­нимается сознательно. Аффектации могут выражаться в многочисленных осложнениях поведения, соматических реакциях, но могут оставаться и незамеченными. Тем не менее, какими бы сильными ни были душевные реакции, душевная "структура" в этот момент, если и перегружена, однако не изменена. И ребенок принципиально в состоянии самостоятельно восстановить свое равновесие, не прибегая к той или иной реакции на развод (ср. гл. 2.2), а лишь при помощи внешних обстоятельств, т.е. благодаря тому, что мы назвали "первой помощью".

Конечно⁷⁰, обозначение "Восприятие и переработка пугающего события" не исключает, что в реакции переживаний и в их переработке принимают участие

⁷⁰ Текст, напечатанный мелким шрифтом в этой главе, читатель, не очень заинтересованный в психоаналитическом теоретическом образовании, может пропустить.

 

Экскурс

О ВЗАИМОСВЯЗИ МЕЖДУ ИНФАНТИЛЬНЫМ НЕВРОЗОМ И "ПСИХИЧЕСКИМ ЗДОРОВЬЕМ/БОЛЕЗНЬЮ" В ЗРЕЛОМ ВОЗРАСТЕ

Выше я говорил об огромном значении эдипова отрезка развития для будущей жизни детей. На этот период при­ходится важнейший поворот в развитии половой идентичности, обращении с "тройственными отношениями", и вытеснения этого периода оформляют то подсозна­тельное "помещение", из которого маленький ребенок со всеми своими конфликтами и страхами "соруководит" будущей жизнью растущего и в конце концов взрослого субъекта (ср. с. 170 и далее). Почему, однако, происходит это "выживание" раннего детства? Одно только вытес­нение не может дать фундаментального психоаналити­ческого познания. Но можно себе представить, что постепенное изменение детских объектоотношений, в ко­торых дети приобретают все больше автономии по от­ношению к родителям, уменьшает также давление обо­роны: если я стал независимым от моих родителей, то ос­лабляется также инициируемая страхами оборона! Итак, почему взрослый "невротик" боится своих инфантильных влечений и фантазий так, как если бы он все еще был маленьким, зависящим от любви и благосклонности родителей ребенком?

Для того, чтобы это понять, следует осветить два душев­ных феномена, которые психоанализ характеризует как "Сверх-Я" и перенесение. "Сверх-Я" является своего рода психической инстанцией или же наследством эдипова комплекса: при помощи эдиповой идентификации (см. с. 168 или по поводу идентификации в целом с. 57 и далее) ребенок разрешает не только комплекс соперничества, но также в известной степени принимает в себя объект эдиповой идентификации, делает этот объект частью своей персоны. Это касается определенных свойств характера, сексуальной идентичности, но также и ряда тех (реальных или фантазируемых) нормативных манер — ожиданий, наказов и запретов, угроз, — ответственных за упомяну­тые выше конфликты. Иначе говоря, ребенок усвоил часть своих родителей (вернее, их родительской репре­зентации). Поскольку процессы обороны являются подсознательными, то добрая часть "Сверх-Я" — а именно, его появление — является тоже подсознательной. Это значит, что индивидуум знает или чувствует, что он должен и чего нет, что он имеет представление о том, что хорошо и что плохо, о том, что разрешено и что за­прещено, испытывает страх (чувство вины, "нечистую со­весть"), когда нарушает моральные нормы, но он не знает, откуда все это берется, не знает, что он в себе (в своем "Сверх-Я") подсознательно оживляет родителей раннего детства.

С перенесением Фрейд впервые познакомился как с фе­номеном психоаналитической ситуации. Он убедился, что пациенты развивали по отношению к нему потребности, тоску, фантазии, чувства и опасения, которые происхо­дили из их детских объектоотношений (как когда-то по отношению к родителям, братьям и сестрам). Пациенты подсознательно переносили эти возбуждения или образ­цы объектоотношений на актуальное отношение к пси­хоаналитику или, иначе говоря, в перенесении пациент подсознательно делает аналитика отцом, матерью и т.д.*

Позднее этот, регулярно возникающий феномен, стал центральным аффектором терапии: перенесение возвращает вытесненное детство пациента в настоящее, в кабинет врача.

 

Вскоре Фрейду стало ясно, что перенесение хотя и явля­ется довольно сильным в психоаналитической ситуации, но здесь тем не менее речь идет о подсознательном процессе, который принимает участие почти во всех соци­альных отношениях. "Сверх-Я" и ход перенесения дают объяснение тому факту, что для взрослых различные жизненные ситуации и констелляции отношений подсоз­нательно становятся новыми "отложениями" переживаний и опыта раннего детства. Это могут быть также и чрезвычайно радостные "сцены" (Лоренцер), поскольку за­метная часть нашего благополучия в настоящее время затрагивает новое переживание счастливого момента детства. Но перенесение в состоянии активировать и зап­ретные побуждения, оценка и осуждение которых вос­принимаются единственно посредством родительских объектов (а именно, посредством "Сверх-Я"), так что упо­мянутому идивидууму не остается ничего более, как отра­зить активированный конфликт, что становится в один ряд с развитием невротических действий и поведения.

Но здесь вновь возникает один вопрос. Разве мы не ска­зали, что перенесение является повсеместно распростра­ненным феноменом? Также все дети проходят через кон­фликтные эдиповы ситуации, разрешают их (минимум частично) путем сексуальных вытеснений и иденти­фикаций и создают свое "Сверх-Я". Таким образом, каж­дый ребенок, даже при достаточно нерепрессивных и благоприятных обстоятельствах, в силу своих фантазий и проекций часто не в состоянии сознательно разрешить конфликты и вынужден их отражать. Да, известная мера обороны/побеждения влечений даже является условием для развития способности к работе и несексуальным социальным отношениям. Но если это и так, что меха­низмы обороны действуют патогенно, должны ли мы все стать от этого "невротиками"? Ответ должен звучать так: в известном смысле да! Модель конфликта (ср. экскурс с. 43 и далее) описывает, собственно, происхождение не только исключительно "классических" симптомов, а мо­жет быть, действительной вообще как общая модель пси­хической динамики. Вся наша душевная жизнь разви­вается на напряженном поле различно направленных стремлений и сил, причем, большая или меньшая часть возникающих конфликтов разрешается путем (подсоз­нательных) механизмов обороны. Но можно сказать и наоборот, что в каждом душевном побуждении, — будь то принуждающий импульс в "сотый" раз помыть руки, радость по поводу выдержанного экзамена или просто предложение, высказанное во время беседы, — также записаны подсознательные мотивы и, таким образом, все, что мы делаем или думаем, вплоть до выражения созна­тельных воли и мнения, является также симптомами: т.е. содержит функцию (искаженного) удовлетворения пре­досудительных стремлений. Граница между психической "болезнью" и "здоровьем", между "невротическим" и "не невротическим" строится таким образом не на прин­ципиально различных динамических соотношениях, а рассматривается прежде всего квантитативно (количественно): совершенно очевидно, что это зависит от того, в какой мере подсознательные детерминанты наших действий, мышления и ощущений оставляют открытыми, являются препятствием или делают вообще невозможной удовлетворительную реализацию жизненных целей и сознательное достижение душевного благополучия.

Итак, вопрос "душевного благополучия" или "невро­тического страдания" зависит не только от психического развития, т.е. достигнутого психодинамического соотно­шения, но также и от актуальных жизненных условий.

Между тем некоторым людям удается так организовать свою жизнь, что они в состоянии удовлетворительно "совладать" даже с массивными (и актуально действующими) душевными конфликтами. Естественно, ценой ог­раничения подвижности своих жизненных условий, о чем данные персоны могут и не знать. Фрау Эдит Д., например, была удачливой ассистенткой в университете, которая свою ненасыщенную эдипову тоску по рано умершему и идеализируемому отцу перенесла на уважаемого профессора, у которого работала. Она была счастливо замужем и ее жизнь проходила вполне удов­летворительно. В 35 лет по настоянию мужа (в основном, но не только) она решила родить ребенка. С тех пор все изменилось. Как показало аналитическое лечение, уход из университета и прежде всего, разлуку с профессором пережила она, — естественно, подсознательно — как но­вую инсценировку смерти отца. В результате ухудшились ее отношения не только с матерью, которой она в детстве приписывала вину за потерю отца, но она также начала переносить на мужа аспекты своих конфликтных отно­шений с отчимом. Она не могла спать, постоянно упре­кала мужа по любому поводу (подсознательно: он хотел занять место отца/профессора) и пренебрегала им. Ровно через год, после того как жена в третий раз покинула супружескую квартиру (как она еще ребенком не раз убегала из дому), муж, который не в состоянии был все это терпеть, развелся с нею. К тому же собственная дочь стала олицетворением ненавидимой (в детстве) младшей сестры (по матери), что женщина отражала чересчур заботливым отношением и постоянным страхом за ребенка.

Все люди переносят, итак, реинсценируют часть детства в своей настоящей жизни. Но перенесения Эдит Д. доминировали над ее настоящими отношениями. Рабочие отношения с профессором в той мере, в которой они позволяли себя для этого использовать, беспроблемно могли еще выдержать идеализированное отцовское перенесение. Отношения с мужем и отчимом, напротив, ис­ключали друг друга.

Если возникает желание оценки психического развития человека или его актуального статуса по психогигиени­ческим этапам его жизни, то недостаточно обращения только к "актуальному душевному благополучию". Во-первых, на что следует обратить внимание, так это на ве­роятность, с которой данный субъект переносит грозные и поэтому отраженные конфликты объектоотношений (из детства) на (важные) жизненные ситуации и, во-вторых, на вероятность того, что эти перенесения (итак, их подсознательная часть) будут настолько сильны, что тяжело нарушат реальные переживания и действия.

По психоаналитическому опыту, эта вероятность, од­нако тем больше, чем массивнее были, во-первых, страхи, развитые в ходе инфантильных конфликтов, во-вторых, она возрастает с количеством сфер жизни и пережива­ний, которые будут затронуты конфликтами следующих за ними мероприятий обороны. Оба варианта зависят от той помощи, которую могут оказать ребенку окружа­ющие, и — совершенно особенно — от возраста (разви­тия) ребенка. Это является также основанием того, что регрессии, образованные обороной, следующей за осо­бенно устрашающим послеразводным кризисом, должны рассматриваться как психогигиенически невыгодные по сравнению с частично более "зрелыми" и образованными в более выгодных, т.е. благоприятных внешних условиях формациями обороны, которые сформировались к моменту развода. Это можно сформулировать так: мера и драматизм психических конфликтов детства, в которых первые шесть лет жизни играют особенную роль, определяют меру и диспозицию будущих невротических страданий*.

Невротическое страдание, естественно, не означает понятия болезни. Люди, страдающие от невротических конфликтов, очень часто подводят свои симптомы под новообразовывающуюся, чаще всего нарцисстически мотиви­рованную оборону, чтобы не чувствовать себя больными или "виновными" в своем несчастье: симптоматические действия, чувства, желания, соматичес­кие страдания и т.п. рационализируются, т.е., на первый взгляд, имеют кажущееся благоразумное и "безобидное" обоснование; идеализируются и таким образом представляются ценными и целесообразными; просто отрицаются; проецируют вероятные причины на других персон и на другие отношения и т.д.

также подсознательные процессы⁷¹. Поскольку любой психический акт включается в душевную динамику конфликтов пострадавшего индивидуума, то реакция переживаний является результатом обороны по поводу отвергнутых желаний и фантазий, т.е. образованием компромисса, а не видом "автомати­ческого рефлекса на свершившееся событие. При всей "нормальности" спонтанных реакций развода невозможно найти двоих детей, которые с одинаковой тоской, одинаковой яростью и т.д. реагировали бы на (реальную или предполагаемую) потерю одного из родителей. Это заключается в том, что один ребенок, например, размером своего гнева отражает свою большую тоску и связанную с этим нарцисстическую обиду и в своей агрессивности, пусть даже с "негативным обозначением", но удерживает отношения, которые грозят потерей. А у другого ребенка особенно большое чувство вины может как раз скрыть гнев по отношению к одному или обоим родителям и т.д. Вместе с тем существует теоретическая близость между "реакциями переживаний" и той симптоматической ирритацией, которую Анна Фрейд описывает как преходящие нарушения развития (1962/1964, 1965). Здесь речь идет о новых или модифицированных образованиях компромисса, частично о результатах преходящих регрессий, которые выражаются путем актуализации конфликтов в ходе решительных изменений условий развития. В качестве таких типичных

⁷¹ Совершенно очевидно, "что при этом событии приходят в действие все те механизмы, которые также наблюдаются при реакциях и нарушениях развития личности" (Spiel, 1967, 4).

 

изменений А. Фрейд называет отделение от матери, рождение нового ребенка в семье, болезни или операции, начало посещения детского сада или школы, переход от (эдиповой) семьи в общество сверстников, шаг от игры к работе, новые или усилившиеся генитальные стремления перед и во время пубертата, внесемейные любовные отношения и др. (1962, 1956 и др.).

В свете изложенного выше момент сознательно воспринятого события, испугавшего ребенка, ставится на первый план в концепте "реакции переживания". Эта сознательная презентация события является, среди прочего, главным фактором, ответственным за феномен, поэтому симптомы, появившиеся в рамках реакций переживаний (или преходящих нарушений развития), могут оказаться преходящими, не заменяются другими и не оставляют каких бы то ни было патологических следов (или диспозиций), хотя эти симптомы (или аффекты, сопровождающие реакции переживания) сами по себе также подсознательно детерминированы. Они в первую очередь не понимаются как подсознательные попытки преодоления (отражения) актуального, возникшего в результате ирритирующего события конфликта, в качестве (частично модифицированной) манифестации старого конфликта, активированного событием. Они являются составными частями все еще острого конфликта, но не его решением. Или точнее: конфликт, вернее история обороны индивидуума, предлагает не только большую часть тех значений, которыми определяется совершившееся событие, но и репертуар аффектных реакции и стратегий преодоления. Однако, когда вступают эти аффекты и стратегия преодоления — итак, "симптомы" реакций переживания — актуальная ситуация остается конфликтной и неспокойной. Если окружающим удастся благодаря помощи и поддержке смягчить актуальную ситуацию в ее угрожающей опасности, и это будет означать для пострадавшего, т.е. для ребенка, пережившего развод, что его попытки разрешить конфликт оказались удачными, то большая часть детерминированных прежними конфликтами реакций ("симптомов") потеряет свое актуальное значение и исчезнет.

Наконец, надо обратить внимание на то, что часть симптоматики реакций переживания и(или) преходящих нарушений развития зависит от того, что Зигмунд Фрейд описал как актуальный невроз, чье происхождение в первую очередь надо искать не в инфантильных конфликтах, а в прямом перенесении актуально сдерживаемых либидинозных, но и агрессивных⁷² порывов на неврозные и соматические сенсации (страхи, раздражение, нарушения сна, снижение концентрации и т.д.). Но актуально невротические симптомы могут исчезнуть так же быстро, как появились, если жизненная ситуация в известной степени предложит удовлетворение. Тем не менее можно проанализировать ряд "актуально невротических" заболеваний, которые строятся при помощи новых моделей (структуромоделей, объектоотношений) на подсознательных конфлик­тах, описанных в ранней психоаналитической литературе. Во всяком

⁷² Laplanche/Pontalis, 1967,53. 204

случае основная возможность непосредственного перенесения неотведенного напряжения влечений в физические симптомы не является неоспоримо доказуемой.

Необходимые условия, призванные помочь детям, по­страдавшим в результате развода, должны быть созданы прежде всего родителями. И это важно не в последнюю очередь потому, что именно на них (родителей) направлены аффекты, чувства и угрожающие фантазии детей, в основе которых лежит их поведение или восприятие детьми этого поведения, и очень важно, окажутся ли конкретные опасения детей (реально или видимо) обоснованными. Это зависит от того, смогут ли родители довести до соз­нания ребенка, что при всех внешних изменениях жизнен­ных обстоятельств "мир в своей основе" не перевернулся. А эту основу составляют: уверенность в том, что любимые объекты остаются досягаемыми, что ребенок и дальше может любить и быть любимым, чувствовать себя уверен­ным и защищенным, может дальше жить с чувством, что он все еще такой, каким был, и может рассчитывать на радость и удовлетворение даже в изменившихся обстоя­тельствах. К этому присоединяется помощь как со стороны родителей, так и других персон, которым ребенок доверяет (членов семьи, педагогов, психотерапевта), а именно, предос­тавление возможностей и "помещений", которые позволяют ребенку выражать его внутреннее напряжение, помогают ему высказывать то, что его мучает или создает воз­можность символически выражать это также в игре. Это та помощь, которая поддерживает ребенка, утешает, откры­вает перед ним новые перспективы и предоставляет в его распоряжение своего рода "переходное помещение" (ср. Винникотт, Шефер), где ребенок может сталкиваться как с опасностями, так и с собственными деструктивными импульсами, но без опасения, что действительно что-то произойдет или ему будет нанесен ущерб. Наконец, надо постараться в это время как можно меньше отказывать ребенку, особенно в отношении постоянно активируемых, регрессивных желаний, таких, как: физическая близость, желание не оставаться одному, возможность контро­лировать мать, ненасытность, желание пачкаться, "эгоис­тическое" преследование своих собственных потребностей и т.п. Конечно, обычно получается так, что удовлетворение всех этих желаний по причине недостатка времени, "помещения" или из финансовых соображений не всегда возможно. Но в этом случае необходимый отказ должен затрагивать удовлетворение, но не само желание. То, что я при этом имею в виду, лучше всего проиллюстрировать таким примером. Одна мать жаловалась, что ее девятилетний сын Лукас вскоре после развода перестал убирать свои вещи и ежедневно настойчиво требовал новых игрушек, коми­ксов, моделей и т.д. Такое поведение постоянно вызывало гнев матери: "Он прекрасно знает, что мне нелегко, что я должна много работать и что нам необходимо экономить. Но ему это, видимо, все равно. А вечером я должна сидеть у его кровати, пока он не заснет. Вечно только я должна про­являть внимание. А если я этого не делаю, он раздражается и начинает меня ругать!" Неисполнение желаний Лукаса подобным образом приводило к агрессивным сценам, в которых мать постоянно настаивала на своем "нет", упрекала его, на что мальчик отвечал руганью и слезами. Эта мать отказывает ребенку не просто в удовлетворении его постоянных запросов, она не может ему простить, что он предъявляет к ней эти запросы. Может быть подсознательно она и замечает, что поведение Лукаса не только регрессивно, но вместе с тем и агрессивно, а он чувствует, что так может задеть мать и (или) требует — в виде материальных и социальных запросов — своего рода замены пережитой потери, a именно — отца. Если же мать была бы в состоянии понять душевную ситуацию сына, что называется, могла бы идентифицировать себя с его желаниями, она сумела бы по-иному реагировать и по-иному также сказать "нет"; она сожалела бы о невозможности удовлетворить его желания, она искала бы способ отвлечь ребенка и утешить его и была бы рада любой возможности исполнить желания ребенка, вместо того чтобы упрекать его при каждом удобном случае в эгоизме и отказывать ему в удовлетворении даже там, где нет в этом необходимости.

Если врач-консультант поможет матери проявить способ­ность в восприятии агрессивных чувств ребенка как прехо­дящих регрессий, она сумеет так обращаться с Лукасом, что он снова обретет душевное равновесие. Иначе отношения "мать — ребенок" придут к такому агрессивному обогаще­нию отношений (в аспекте "послеразводного кризиса"), что его психическая система окажется перегруженной. Затем возможно обострение душевных конфликтов, на которое уже нельзя будет не обратить внимания и тем более прео­долеть его сознательными методами, а провоцируемые стра­хи начнут изгоняться различными механизмами обороны. Таким образом, при стечении неблагоприятных внеш­них обстоятельств реакции переживания могут стать исход­ным пунктом и ядром (в узком смысле) невротического раз­вития.

7.2. Усиление "старых" симптомов

В дополненных теоретических замечаниях к реакциям переживаний (см. с. 195 и далее) я указывал на то, что эле­менты реакций переживаний, т.е. видимые симптомы, сос­тояния аффекта, изменения поведения сами по себе явля­ются подсознательными образованиями компромисса, кото­рые дедуктируются из ранних, уже преодоленных, но по причине развода вновь активированных конфликтов. Они исчезают, если актуальная ситуация теряет свою угрожаемость. Но может оказаться и по-другому, когда есть единственная возможность эти "старые", накопленные до раз­вода конфликты живущих внутри страхов отразить только при помощи образования невротических симптомов и фор­мирования определенных черт характера. Мы часто на­блюдали, что эти дети на известие о том, что родители разводятся, реагируют "просто" усилением (уже имеющейся) симптоматики⁷³; агрессивные дети становятся еще агрессивнее, подверженные фобиям выказывают еще боль­ше страха и усиливают или развивают свои стратегии избегания, недержание мочи проявляется еще чаще и т.д. Интересно, что родители этих детей часто рассказывают, что развод на их дочь или сына, кажется, не произвел большого впечатления. Но мы уже говорили подробно, что отсутствие признаков проявления разочарования, тоски, гнева, чувства вины и страха еще не говорит о том, что ребенок, действительно, не испытывает всех этих чувств (ср. гл. 1.2). При обследовании одной из групп детей, каза­лось бы, не реагирующих на развод, создалось впечатление, что здесь имеет место скрывание реакций переживаний — исходит ли это от родителей или от самих детей, — т.е. на место обычных реакций переживаний выступает усиление обычной старой симптоматики. И это происходит осо­бенно в тех случаях, когда между разводом и внедри­вшимися перед разводом конфликтами — прежде всего эдиповой фазы развития — наблюдается большая схожесть в отношении переживаний. Развод в данном случае является не столь новым самостоятельным пугающим событием, сколь в известной степени повторением уже пережитой и продолжающейся в подсознательном ситуации опас­ности. И дети реагируют тем, что усиливают свои при­вычные и "проверенные" механизмы борьбы со страхом.

⁷³ Я не дифференцирую в дальнейшем замененные симптомы и невротич­еские образования характера. К чаще всего встречающимся инфантильным невротическим образованиям ср., напр., с. 176 и далее.

 

Если это получается, то симптоматика усиливается или раз­вивается. Страхи, дополнительно вызванные разводом, бу­дут пойманы или связаны, чем ребенку — во всяком случае на определенное время — удается удержать свое (пусть даже невротическое) равновесие и избежать таким образом реак­тивно переживательных изменений своих чувств.

Здесь имеется в виду та группа детей, которая выдер­живает развод, действительно, без большой душевной ир­ритации. У окружающих, которые, можно сказать, уже привыкли к симптоматике детей, и она, возможно, не про­изводила на них особенного впечатления (ср. с. 178 и далее), создается мнение, что развод не повлиял на ребенка каким-нибудь особенным образом. Описанное повышение симпто­матики, о котором говорилось ранее, указывает на усиле­ние отражения страха. Чем массивнее оборона, тем меньше вероятность, что ранний травматический опыт может "коммуницировать" с позднейшими переживаниями, т.е. поло­жительный опыт зрелого "Я" ребенка может смягчить кош­мар прежних переживаний (минимум частично). Итак, раз­вод в определенной степени приводит к "фиксации" раннеинфантильных конфликтов или к их невротическому раз­решению. С психологически-педагогической или с психогигиенической точки зрения речь здесь идет в группе "уси­ление старых симптомов" о классе феноменов развода, ко­торые оцениваются как далеко невыгодные, но вместе с тем как очень живучие реакции переживаний. Для того, чтобы повлиять на долгосрочное воздействие развода у этих детей, недостаточно при помощи консультации или без оной соз­дать для ребенка благоприятные условия, фиксация старых невротических конфликтов может быть разрушена⁷⁴ только

⁷⁴ Это действительно, как минимум, для детей старше семи лет. У маленьких детей между тем тоже можно достигнуть психотерапевтических эффектов (в психоаналитическом смысле), но путем психоаналитической работы с родителями (ср. к этому: Datler, 1985; Figdor, 1989; Furman, 1957; Jacobs, 1949).

 

при помощи психоаналитической терапии. Несмотря на то, что в основном в тех случаях, когда психотерапия необ­ходима, рекомендуется начать лечение как можно скорее, для этой же группы детей было бы правильным, наоборот, подождать от двух месяцев до года из соображений, о ко­торых мы еще будем говорить (ср. с. 221).

Как уже упоминалось, здесь речь идет об общих направлениях для всех "классов" реакций на развод. Невозможно провести четкую границу между "реакциями переживаний" и "усилением симптоматики". На практике это выглядит так: не все реакции переживаний, создающие или сопровождающие симптомы, порождаемые среди прочего частично "старыми" конфликтами, могут быть уничтожены выгодным, освобождающим от страха стечением обстоятельств, напротив, определенный "остаток" фиксированных старых конфликтов остается. Вместе с тем ожидается, что вызванные разводом чувства и аффекты тех детей, которые реагируют "усилением симптоматики", окажутся втянутыми в усилившуюся невротическую оборону не полностью, а так, что можно будет наблюдать "остатки" реакций переживаний. Наконец, напомним, что граница между невротическим и неневротическим разрешением конфлик­тов также нечеткая, поэтому нелегко сразу решить, идет ли речь в реакциях ребенка на развод о "новом" симптоме или об "усилении" старого, имеем ли мы дело с преходящим отражением (реактивно переживательно) активированных "преодоленных" прошлых конфликтов или с простым обострением продолжения все еще невротического отражения старых конфликтов. Различение имеет, однако, не только теоретическое, но и практическое значение: ответ на вопрос, где именно на координате "реакции переживаний — усиление симптоматики" лежат реакции переживаний определенного ребенка - ближе к реакциям пере­живаний или ближе к усилению симптоматики, - ведет к совершенно раз­личным решениям относительно мер, к которым следует прибегнуть, чтобы по­мочь ребенку преодолеть переживание развода и предотвратить развитие боль­ших долгосрочных нарушающих развитие последствий.

7.3. Спонтанная травматизация

На примере Манфреда и Катарины (гл. 1.4) мы подробно рассмотрели симптоматику спонтанной травматизации. На первый взгляд, эти дети не очень отличаются от детей с осо­бенно острыми реакциями переживаний. И все же мы здесь имеем дело с другим психическим событием. Страхи, кото­рыми дети обычно реагируют на развод, это всегда страхи перед чем-то, а именно, перед совершенно конкретной опасностью: это страх, что они никогда больше не увидят папу, что они могут ранить или потерять маму, страх перед расплатой и так далее. Речь идет, таким образом, о страхах, которые сигнализируют опасность, на которую ребенок может ориентироваться и которую ребенок может еще предотвратить, и если сознательных стратегий оказывается недостаточно, он реагирует вытеснением влечений, образо­ванием реакций или внедрением механизмов обороны. И напротив, когда развод воспринимается ребенком как опас­ность, которая уже произошла, и эта опасность соединяется с его представлением о полной потере и собственной безза­щитности, в этом случае речь идет уже о травматическом срыве. В таких условиях приобретенная (невротическая или неневротическая) система обороны может придти к основа­тельному срыву. Можно сказать, реакции переживаний и подсознательные процессы обороны заняли место предтравматических и травматических срывов после катастро­фы. Травматические срывы также выражаются в страхе. Но это панический страх, страх перед своего рода затоплением возбуждением, которому "Я" ничего больше не может про­тивопоставить, экзистенциональный страх перед концом, которому ребенок, в своей беспомощности, не может боль­ше противостоять. По нашему опыту, вероятность столь драматического переживания развода родителей особенно велика, когда ребенок верит, что он может потерять или уже потерял свой первичный любовный объект. У маленьких детей это чаще всего мать. Но, как мы уже знаем, в силу компенсационного процесса триангулирования (ср. гл. 5.5) эта функция принадлежит также и отцу или системе "мать + отец", что вселяет в ребенка надежду на возможность жить увереннее и чувствовать себя защищенным.

Спонтанно травматизированные дети разводов временно живут в ирреальном, чудовищном мире. При этом сопровождающие симптомы не являются, как при реакциях пере­живаний, (частично модифицированными) образованиями компромиссов старых конфликтов. Аффекты, чувства и поведение больше соответствуют психотическим картинам состояния, т.е. являются реакциями на "внутренний мир", который в ходе срыва "Я" (и его способности обороны) по­терял контакт с "реальным" миром". И все же помощь, кото­рая так необходима детям, чтобы выйти из своего кошмар­ного мира, существенно отличается от той помощи, в кото­рой нуждается каждый "нормально" реагирующий ребенок после развода: пострадавшему ребенку реальность должна быть в известной степени "доказана", ему должны быть предъявлены доказательства в том, что он ошибся, что мир все еще стоит на месте, хорошая мать и хороший отец продолжают существовать, плохая мать и плохой отец их не поглотили, что собственное тело невредимо, что ра­дость и удовольствие все еще возможны. Это, может быть, и удастся при благоприятных обстоятельствах, прежде всего, если родители в состоянии освободить ребенка от поя­вившихся архаичных "разделенных" представлений и даже после развода, предоставить в его распоряжение (пусть уже измененную) триангулированную систему отноше­ний⁷⁵.

Часто встречающуюся форму непосредственных реакций на развод образует промежуточная позиция между реак­циями переживаний и травматизацией. В известной степени эти дети колеблются между чувством предстоящей опас­ности и чувством, что катастрофа уже произошла. В отно­шении этой "межгруппы" создается впечатление, что броса­ющийся в глаза характер поведения хотя и не следует из активированных конфликтов, как большинство реактивно пе-

⁷⁵ Исходя из того, что психическая диспозиция не полностью уничтожается ранней травматизацией.

 

реживательных симптомов, но и не является результатом травматического срыва. Скорее, кажется, что это поведение как раз служит отражению такого срыва, поскольку такие дети прибегают к мерам, имеющим первичной функцией доказывать самим себе, что мир все еще стоит на месте. Впечатляющий пример тому — "убегание" восьмилетней Ирис, которое так поразительно напоминает игру маленьких детей в прятки, но смысл которой не в том, чтобы хорошо спрятаться, а в том, чтобы тебя (как можно скорее) вновь на­шли. Это убегание-игра в прятки, которая приводила семью в смятение, девочка повторяла каждый раз в новых вариан­тах. Однажды она не пришла домой после школы, в другой раз она собрала свои вещи и сказала, что переезжает к отцу, который живет за двести километров от города, потом как-то после обеда она закрылась в своей комнате и не подавала никаких признаков присутствия. Конечно, такое поведение имеет сильные агрессивные компоненты. Но удовлетворе­ние, с которым Ирис после всех волнений и тревог, прежде всего со стороны матери, позволяла себя найти, говорит о том, что при этом симптоме речь идет о чем-то другом, а именно, каждый раз о новой инсценировке (и одновременно об отрицании) травматического представления о потере ма­тери. Если Ирис повезет всегда оказываться найденной, только потому, что ее мать не потеряет терпения и дальше будет ее "искать", то девочка сможет со временем получить уверенность в том, что она "не потеряна", и тогда для нее станет возможным отказ от симптома. Но часто такие об­разцы поведения приобретают хронический характер, осо­бенно если так называемая вторичная победа болезни, т.е. полный удовольствия симптом сам по себе, очень велика: удовольствие быть в центре забот и внимания окружающих или удовлетворение агрессивных импульсов, что случается особенно часто именно тогда, когда мать в критическое вре­мя после развода не в состоянии воспринимать гнев и упреки ребенка, как и его регрессивные потребности, без агрессии со своей стороны. Если подобный образец отношений ста­нет привычным, несмотря на то что это при благоприятных обстоятельствах смягчит кризисное обострение послеразводных отношений матери и ребенка и позволит избежать последующего срыва обороны, но те