письма одного королевства-20

мир когда-то был моложе, смешливей, злей, даже духи, проходя, оставляли след, было слово и весомей, и тяжелей, ярко падало монетою из ладони. вот сейчас - куда ни глянь на народ кругом, то ли люди, то ли тени: не чтут богов, все проносятся куда-то, бегом, бегом, торопливы, бестолковы и пустозвоны.

 

раньше, право - ты послушай, не буду врать - были реки как моря, океан - гора, мать-земля была прекрасна и не стара, острова резвились, как скакуны-погодки. была радуга мостом, и живым - мираж, небо было благосклонно к любым дарам, и когда в далекий путь уходил корабль, на борту был крысолов - да, на каждой лодке.

 

вот ты как-то говорил: крысоловы - зло, уводить чужих детишек - их ремесло... кто тебе таких-то в рот понасыпал слов? молодежь, ох, молодежь - не умней бочонка.

крысоловы не уводят, а держат крыс, силой флейты, на цепочке своей игры, флейта плачет, обещает и говорит, еле слышно шепчет, тянет, смеется звонко.

 

и покуда жив флейтист, крысы не уйдут. пусть пробоина в корме, пусть ветра грядут, в темноте кромешной, в сером толченом льду - крысы здесь, а значит, шанс остается людям. шторм бойцовым псом ярится: хватать! кусать! рвет отчаянно и мачты, и паруса, только крысы здесь, вы слышите, небеса? их удержит парень с флейтой и впалой грудью.

 

мир когда-то был моложе... а что теперь? все умеют только хныкаться и сопеть, каждый сам себе пострел и везде поспел, ох, мы были не такими... что брови морщишь? крысоловов больше века уж не видать, корабли без них уходят - как в никуда, и глотает их темнеющая вода, с каждым годом становясь солоней и горше.

 

ладно уж, беги гулять, угомон какой, не сидится, верно, тихо со стариком, все бы юным громкий говор и беспокой, верещат, кричат, уходят, приходят снова.

ты меня б послушал лучше, не буду врать... что глядишь? один лишь правнук - и тот дурак.

вот,возьми-ка лучше флейту, учись играть.

вдруг и выйдет что из бездаря из такого.

Письма одного королевства-21

c неба пышет гиблым жаром, жухнет сад, желтеет поле, и воды не допроситься от потресканной земли. это все Владыка Юга свой табун пустил на волю, погулять пустил на волю злых пустынных кобылиц. кобылицы вороные яркоглазы, огнегривы, их дыханье - мертвый ветер, и копыта их легки. ходят, ходят кобылицы по посевам, над обрывом, обжигают нашу пашню, реки сушат в ручейки.

 

у Алайи-пастушонка ноги быстры, руки ловки, раз тебе уже шестнадцать - так отваги на века! даст сестра еды в котомку, мать проводит добрым словом, отправляется Алайя Деву Севера искать. Дева Севера - царица снежных вихрей, узких фьордов, стад оленей в мерзлой тундре и обломков острых льдин, скакуны у юной Девы - белоснежны, дики, горды, на хвостах приносят грозы, бури, грады и дожди.

 

долго ль, коротко ль дорога вьется змеем, льется песней, дом остался за туманом, а тропинка далека. он нашел конюшню Девы, отпустил коней небесных, да повел их в наши земли, оседлавши вожака. злится Дева Ледяная над бесценною утратой, только кони разбежались - не согнать, не приручить, не поймать арканом гибким, не созвать домой обратно...

... тучи тянутся к деревне, гром рокочет и ворчит.

 

кобылицы, испугавшись, ускакали прочь в пустыню, дождь пролился на посевы, долгой засухе конец. а Алайя - что Алайя? путь ему неблизкий, длинный, кто свою седлает бурю - тот навеки связан с ней. говорят, на переломе летней ночи, в праздник пашни, он спускается на землю, ходит с нами, между нас. дверь конюшни этой ночью оставляют нараспашку - чтоб зайти сумел Алайя, накормить сумел коня.

 

кто отважен этой ночью - спит один в стогу у воза, что увидит - не расскажет, только руки чуть дрожат... ходят, ходят над рекою вихри, засухи и грозы - оседлай любую, парень, если сможешь удержать.

Письма одного королевства-22

когда-то вода и небо сливались в простор бескрайний,

ни дна, ни земли - лишь ветер, и легкость, и синева.

могучий вожак дельфинов любил королеву чаек,

и небо им было - танец, а море - одна кровать.

 

но мир разрастался шире, ломались его границы,

вода потянула книзу, тяжелой волной плеща,

а небо легчало пухом, и ввысь улетели птицы,

и скрыло дельфинов море под темной полой плаща.

 

навек разлучив влюбленных, границею горизонта

черту проведя меж ними, творец отвернул лицо.

причину никто не скажет, и глупо искать резона:

есть сказки с плохим началом, есть сказки с плохим концом.

 

что сказки? вот мир реальный: оливы, жара и козы,

бродячий художник Марко сидит, вытирая пот.

вот Марко рисует розу - в саду расцветает роза,

вот Марко корабль рисует - корабль заходит в порт.

 

ах, кабы ты был умнее - себе рисовал бы деньги,

костюм, башмаки, любовниц, хотя бы обед сытней.

но нет - корабли и розы, да прочие дребедени;

вот Марко рисует лошадь в полоску - видал во сне.

 

друзьям рисовал бы шпаги, а дамам - духи, браслеты,

но Марко рисует тучи - приходит с холмов гроза.

нет сказок с плохим финалом - и Марко уверен в этом,

есть лишь без финала вовсе: их кто-то не досказал.

 

пусть странник толпу голодных накормит краюшкой хлеба,

отшельник приручит барса, и манна прольет дождем.

а Марко рисует стаю крылатых дельфинов в небе,

и небо глядит в испуге, смеется, молчит...

и ждет.

 

К ***

Автор: Эли Бар-Яалом

Твой прадед выиграл ту войну. И дед мой - ту же войну.

Твой воевал за свою страну, и мой - за твою страну.

Но ты, победою окрылён (хоть годы с тех пор прошли),

решил, что раз ты теперь силён, то, значит, ты пуп Земли.

 

Ты - пуп, и надо вставать Земле при звуке твоих шагов,

и если грязь на твоём столе - то это козни врагов,

и ты - Добро, хотя и даёшь приют в своём доме Злу...

Ну да, твой прадед - герой. Но что ж? И мой не сидел в тылу.

 

Война не та, времена не те, и даже страна - не та.

Твой прадед жив ещё: в нищете. Над дедом моим - плита.

И Зло другое, людей губя, над миром раскрыло пасть...

И дай мне Бог не стрелять в тебя.

Но если стрелять - попасть.

 

Ненастоящие письма

 

Здравствуй. Вокруг меня ночь и декабрьская тишь. Без предисловий: меня призовут на войну. Мимо окна твоего я пройду - промолчишь, встанешь с постели, но не подкрадёшься к окну.

 

Слышишь - снежинки поют, как весной соловьи. Помнишь - два века назад мы чеканили шаг? Нет, ты забыл. C'est la vie, c'est la vie, c'est la vie. Что до меня - ну, понятно, что сам же дурак. Ты мой ребёнок, мой демон, мой солнечный бог. Каплей церковного воска печать на конверт. Знаешь, у нас уже многое было с тобой. Помнишь... а впрочем, не помни.

 

Но просто поверь.

 

Новые цели. И в стремя стремится нога. Пил до рассвета твоих "не люблю" мумиё, но буду верен отныне иным берегам.

 

Сердце моё. Ты - разбитое сердце моё.

 

2.

 

Здравствуй. Опять без прелюдий: наш лагерь в горах. Все собрались у костра, я опять часовой. Всё это было уже - в наших звёздных мирах. Но не с тобой. И, наверно, почти не со мной. Вспомни, как там над лесами гремела гроза! Вспомни, как слизывал слёзы с пылающих щёк!

 

Здесь ты - улыбка на фото - не смотришь в глаза. Ты, наклонившись ко мне, не попросишь: "Ещё". Не зачерпнёшь мне кувшин родниковой воды. Не закричишь: "Перечисли свои имена!"

 

Снег заметает тропинки - и чьи-то следы. Как хорошо, что которую ночь не до сна. Я представляю, как ты вызываешь такси (необходимость - ведь боги не ездят в метро).

 

Сердце моё, тишину за меня попроси. Нынче не больно, но, знаешь, бывает порой.

 

3.

 

Здравствуй, у нас тут бои, смерть за каждым углом (только углов никаких - всё деревья, холмы). Ты, что мои наваждения в металлолом сдал, ты ещё не забыл, что на свете есть мы? То есть - не вспомнил?

 

...Прости за неровность письма - ранен в плечо и карябаю левой рукой. Ты не боишься сойти там однажды с ума ради сомнительной радости - встречи со мной? Ты не желаешь, мой ангел в костюме шута, сделать ещё хоть один опрометчивый шаг? Что рассказала тебе обо мне пустота?

 

Вырваться хочет из пропасти чья-то душа. Крылья в чернилах - ну что же, присыпь их песком. Мой неудачник. Мой самый любимый палач.

 

Я пробираюсь к врагу - еле-еле, ползком. Сердце моё, хоть над цинковым гробом не плачь.

 

 

Ответ:

 

Боль моя, видно, сердце моё из стали.

Память и бред тревожить меня устали

и убежали, просто - совсем остали,

просто меня оставили одного.

 

Кровь моя запятнала платок, подушку.

Если бы знал чуть раньше - я б продал душу.

Да, ты ушёл домой, но меня-то душат

мысли о том, что ты просто вышел вон.

 

Радость моя, прости - осознал так поздно.

Сердце моё из стали, но в нём занозы.

Хоть бы одна зараза слизала слёзы...

Сколько ещё - теперь одному мне - бед?

 

Боль моя вся под чёрным дождём промокла.

На подоконник встану - любовь in loco.

Счастье моё, скажи, напиши на стёклах:

если я прыгну, я попаду к тебе?

 

(с) [J]Тара Дьюли[/J]

 

Долго я их у себя на винте держала. Раздиралась прям-таки между желанием показать, и жадностью. То, на что я запала, делится на две категории: то, чем хочется хвастаться; и то, что мое-мое-мое-никому-не-дам. А эти стихи как раз в обе категории и попали. У меня-то они, ясное дело, ассоциируются. И еще как. Но парня, с которым связаны ассоциации, почти никто не знает (про него пока только черновики), так что объяснять смысла нет. А стихи и сами по себе очень хороши. Если есть, что сказать автору, то отзывы можно отправлять умылом для [J]Тара Дьюли[/J] (там же, наверняка, можно попросить открыть дневник) или на емайл [e-mail]

 

* * *

У моей душонки скоро настанет рак, понимаешь, я очень болен, я очень плох.

Ну, конечно же - ты весь в белом, а я дурак, разумеется, ты прекрасен, я полный лох.

Только знаешь, на самом деле ведь всё не так, и такие высокие ставки пошли, что ох.

 

Я умею всего-то - плакать и подражать, у меня - по привычке - звёздочка под ребром.

А таких, как ты, в концлагерь пора сажать, только ты спокойно вхож теперь в каждый дом.

Я пришёл к тебе и замер в дверях, дрожа, ах, какая же безысходность и блажь кругом.

 

Разлюбил - всё лучше, чем "вовсе и не хотел", только ты говоришь второе, мой нервный друг.

Я, ты знаешь, до гроба верен, но есть предел - и есть шанс, что уже вообще не приду к одру.

А в твоей постели так много каких-то тел, что своё оттуда сам я сейчас сотру.

 

Ты умел когда-то с понтом стрелять в висок, научи меня, дай в руки мне пистолет.

Ты закажешь "кровавую мэри", я просто сок, но мы оба можем оставить на стойке след.

Говорят, мы похожи, милый - не дай-то Бог, мы такие разные - опера и балет.

 

...Ну, конечно же - ты был честен, я идиот. И я тут напрасно оды тебе пою.

Только даже если не долетает мой самолёт, ты читаешь с дисплея утром: "I still love you".

 

 

Вниз по спирали

А ты был таким - рвал миры на части, откликался только на "Устрани!", ты носил браслеты на всё запястье (из прочнейшей стали да цепь меж них). Ты любил корицу и пыль дороги, не имел врагов: "Все они мертвы". Я сдавался - тихо так, понемногу, а в конце концов я к тебе привык.

 

И пошли бессонные эти ночи, все бои без правил прошли без нас. Ты уже вообще ничего не хочешь, мол, в твоих руках я - и вот-те на. Мне неловко, веришь, но я скучаю, мне под утро чудится вой сирен. Ты целуешь в нос, подливаешь чаю, обнимаешь: "Холодно в ноябре". Я совсем не знаю, как быть, что делать, есть ли повод просто спустить курок...

 

Я стираю всё, что рвалось и пело, эх, какой теперь-то с былого прок. Мы не об убийствах молчим часами, просто в тишине хорошо вдвоём. В этом тонкостенном хрустальном храме бесконечной нежности мы умрём.

 

(с) [J]Тара Дьюли[/J]