Жена старика прожила в новой квартире девятнадцать лет, однако, по ее словам, Так и не смогла поверить до конца, что это — ее дом.

Антон Тихолоз.

Старик, посадивший лес.

В один из ослепительно сверкавших морозных зимних дней старик выбрался в баню. В тесной, крепко пахнущей дубовым листом парной клубился в солнечных лучах сырой и горячий пар. Старик, взобравшись по деревянным ступенькам, с наслаждением парился. В тесном моечном помещении, сев на теплую, жесткую каменную скамью, щедро намылился и прямо так, в мыльной пене, встал в очередь в душ.

Костя: Рядом высокий пухлотелый парень выливал на свое точно кипятком ошпаренное тело тазик за тазиком ледяной воды.

Задетый холодными брызгами, старик вздрагивал. Попав, наконец, в душ, сам не удержался, прикрутил кран, постоял под ставшим холодным потоком пару минут, после чего зашел в парную в третий раз.

В одном степном поволжском городе, солнечном, сухом и пыльном, тянущиеся вдоль берега реки лобастые, зияющие размытыми глинистыми оврагами холмы сжимают, словно тисками, старинный, кривоватый, двух-трехэтажный купеческий, поблескивающий там и сям главками церквей исторический центр, расступаются напротив полукруглой волжской излучины — город с трубами заводов, башнями многоэтажек и пытающимися быть прямыми проспектами устремляется в открывающееся степное пространство, как устремляется, закручиваясь, в горлышко воронки водоворот, в то время как на окраинах дома лезут на склоны, завоевывают подступы к холмам, пробираются по ущельям, бетонными мостами перекрывает овраги, по которым каждую весну шумят, несутся, бурлят и гласят во все концы мутные и холодные вешние воды.

Ниже по течению реки расположенная гряда холмов называется Алтынная гора, или в просторечии Алтынка. Задолго до основания города в конце шестнадцатого века мирно жила своей незаметной трудовой жизнью, выпасала на склонах золотоордынских лошадей, позже прятала по оврагам деревеньки, а в тридцатые годы века двадцатого, когда у реки заложили целый каскад заводов, стала застраиваться двух-трехэтажными, барачного типа домами, с мусоропроводами, изрисованными сажей стенами подъездов и воняющими испражнениями узенькими кабинами лифтов.

Вплоть до конца девяностых в одной из таких боком поставленных к крутому и голому склону горы девятиэтажек жил старик. Двухкомнатную “гостинку” в девятиэтажке старик получил, когда ему исполнилось пятьдесят, обе дочери выросли и были замужем. Старшая, с мужем уехавшая жить в Ставрополь, регулярно присылала открытки к праздникам. Младшая, по общему мнению намного симпатичнее лицом, поэтому балованная и родителями, и вниманием парней, выскочив замуж, быстро увяла, научилась лихо пить водку, опьянев, позволяла своим, часто случайным, собутыльникам делать с собой все, что тем хотелось.
Из неудачного замужества дочь возвратилась жить к родителям сначала в тесную барачную комнатушку, а потом в двухкомнатную квартиру на высоком восьмом этаже.

Жена старика прожила в новой квартире девятнадцать лет, однако, по ее словам, так и не смогла поверить до конца, что это — ее дом.

______________________________________________________

Как-то вернувшись из магазина с тяжелыми сумками, сказала, что есть не хочет, и прилегла. Старик сделал у телевизора, который смотрел, звук потише, а потом и вовсе выключил, отправился на кухню читать. Старики давно уже спали раздельно, на узких, стоявших у противоположных стен кроватях. Перед тем как лечь, старик снова подошел к жене, дышавшей во сне часто, коротко и неровно, сморщенное и бледное лицо было обращено к окну: старику показалось, что, несмотря на закрытые глаза, — с каким-то напряженным, заинтересованным вниманием. На цыпочках, чтобы не разбудить, он отошел к своей кровати, забрался под одеяло. Наутро жена едва внятно проговорила, что встать не сможет, потому что кружится голова. Позавтракав, старик вызвал из поликлиники дежурного врача, которая, пожав плечами, выписала два рецепта. Купленные стариком лекарства жена принимала пять дней. Послушно открывала глаза, когда муж подходил к постели, но не говорила ничего. Утром шестого дня старик нашел ее уже остывшей, с лицом, все так же повернутым к окну.

 

___________________________________________--

Дочь из Ставрополя, узнав о смерти матери, приехать смогла только на другой день после похорон.

Когда через два дня рано утром старик сажал ее на поезд, дочь вдруг сказала:

Дочь: Приезжал бы ты к нам в гости, а, отец? Дом у нас просторный. Ты ж ни разу у нас не был. И мать ни разу не была...

Старик: Поехать... А сад на кого я оставлю? Не смотри, что холод, — через неделю бороновать можно будет. Весной сама знаешь, как земля на горе сохнет. Оглянуться не успеешь, уже сажать пора: редиску, помидоры, перцы, капусту под пленку. Рассаду Люся знаешь какую вырастила...

Он умолк, почувствовав, как с чего-то защемило в груди.

Дочь: Да, с огородом мамка любила возиться.

Старик: Ну... Это, значит, теперь если осенью...

Дочь: Смотри. А то приезжай. Внуков понянчишь. Ты и Колю моего видел всего пару раз.

_________________________________________________

В первый же вечер после отъезда старшей дочери младшая, до сих пор выпивавшая украдкой, стукнув дверью холодильника, демонстративно выставила на кухонный стол пол-литровую бутылку водки.

— Ну, что, дедусь...

С тех пор как у старика появились внуки, младшая дочь упорно называла его дедом и, если была в хорошем настроении, ласково прибавляла: “Старенький ты мой”.

— Ну, что смотришь? Давай садись. Помянем мамку-то...

 

Усевшись на диванчик, он несколько минут рассматривал руки, характерно стариковские, с тонкой прозрачной кожей и четко проступившими синими нитями вен. Неожиданно отчетливо, словно вчера было, вспомнил, как двенадцатилетним подростком рассматривал руки бабушки, прикладывал к ним свои, пухлые, с гладкой кожей. Теперь его руки были в точности такие же. Вздохнув, старик потянулся за потрепанным, пожелтевшим журналом, что, заложенный на нужной странице, лежал на столике.

____________________________________________________________________-

Вчера вечером, открыв журнал наобум, он обнаружил биографическую статью о знаменитом климатологе Воейкове, которую и дочитывал теперь. В статье приводился пример одного францисканского монаха, который на голое каменистое плоскогорье близ Иерусалима тридцать лет изо дня в день возил на ослике черноземную землю, саженцы, в кувшинах воду. Теперь там роща ливанского кедра.

Перед тем как лечь спать, старик еще раз заглянул на кухню. Надрывался на плите выкипевший почти до дна чайник. Дочь спала, уткнувшись щекой в сложенные руки. В заботливо поставленной подальше от края на столе бутылке водки оставалось меньше трети.

_________________________________________________________________________

Высокий и крутой, стеной стоящий склон Алтынной горы старику каждый раз приходилось преодолевать по пути в сад.

Открыв калитку своей дачи, представил уже, как вечно перечащая ему в деле садоводства жена, объявившись на даче, будет требовать, чтобы он немедленно подвязал ветки, придется с ней спорить, объяснять, что сейчас по земле ходить нельзя: утонешь, как в болоте. Вспомнил, что жена умерла и больше перечить не будет, ощутил короткую, но острую душевную боль.

Негромко хрустнула за соседским забором сухая прошлогодняя ветка.

— Здорово, дедуль! Как живешь-то?

Старик обернулся, откашливаясь, словно спросонья. Соседка Алеся, в черных резиновых сапогах и густо-синей, сильно поношенной куртке, локти положила на разделяющий участки забор. Маленькая и тонкая, народившая двоих детей, Алеся голос имела неустоявшийся, мальчишечий.

Алеся: Люся как, сильно мучилась, болела?

Старик мгновение смотрел озадаченно, удивляясь, что сам как-то не задумался об этом.

Старик: Нет. Легко отошла.

Алеся: Ну, земля ей будет пухом. Ты-то как теперь? Сад свой бросать не собираешься?

Старик: Да зачем же бросать? Что я, больной или из ума выжил? Своих сил не хватит — вон, дочь всегда поможет.

Алеся: Смотри. А то бы мы купили участок. Два рядом — хорошо.

 

— Дедусь! Иди Наташку свою забирай. Лежит на перекрестке, переедет ее еще кто.

 

Шатающуюся, в пьяном беспамятстве что-то лепетавшую дочь старик уложил спать на единственную в садовом домике широкую двуспальную кровать, сам на ночь пристроился рядом.

На другой день вечером, вернувшись домой, старик в почтовом ящике нашел открытку.

— Эх, вот пишет! — поворачивая открытку в руках, сказал старик. — Да как же я теперь приеду? Самая работа в саду...

Однако наутро, увидев за окном все тот же серый сумрак, оделся почище, выискал в шкафу длинный, с массивной ручкой старомодный зонт, начистил ботинки защищающим от воды кремом и поехал на трамвае на вокзал покупать билет.

За Волгоградом дождливая сырость быстро кончилась, свежая полоска голубого неба обозначилась у горизонта. Степь за окном вагона на глазах желтела, трава, совсем недавно сочная и зеленая, здесь уже оказывалась выжженной солнцем.

— Что ж, дожди сюда не докатились, что ль?

“Эх, вот бы где лес посадить!— Как тот францисканский монах. Только тридцать лет поливать...”

________________________________________________________________________

В Ставрополе возле автовокзала старик, пробравшись через толпу, на оживленной улице спросил у прохожего, как проехать до девятой поликлиники. Дочь, не ждавшая всерьез приезда отца, от радости всплеснула руками. Ее муж, Колька, придя вечером с работы, предложил по пятьдесят грамм за встречу, но старик, поморщившись, отказался.

Старик: А у вас тут, я смотрю, зелено, трава кругом и деревца. А я вот ехал: после Волгограда вся степь стоит желтая, ни травинки зеленой, ни деревца. Уже сейчас, в конце мая...А здесь много дождей, наверное...В этом году залило нас. Третью неделю уж брызжет и брызжет с неба. Я потому и приехал — на даче с дорожки не сойдешь...

Дочь: Ну а у нас ничего. Вон солнышко светит.

У него радостно затрепетало в груди, когда, оставшись один, он осознал, что будет теперь делать. Торопливо и волнуясь, словно решился на что-то запретное, выбрал лопату — полегче и с черенком покороче

 

______________________________________

Обойдя опушку плотной, стеной стоящей лесополосы, старик приметил выпяченный пригорок рядом с круглой воронкообразной ямой, из которой когда-то был вынут строительный камень. Оставив на траве сумку с огурцами и аккуратно пристроив рядом банку с березовыми семенами, старик лопатой копнул землю: штык вошел на два пальца и уперся в твердое. Старик перевернул тонкий вырезанный слой дерна: из круглой лунки желтел камень и глина. Отмерив на глаз полтора метра, копнул снова, с сильно бьющимся сердцем отошел: две желтые лунки рядом на фоне зеленой травы выглядели убедительно. Тогда, взяв лопату поудобнее, он принялся делать лунку за лункой, усеивая пригорок точками, словно трафарет набрасывать на зеленый фон. Дойдя до противоположного края глубокой ямы, старик оставил лопату как ориентир, вернулся к банке с семенами. Невесомые березовые крылатки старик в лунки насыпал по щепотке, тут же прикрывал вынутым куском дерна. Старался сначала семена экономить, потом же, увидев, что на намеченный участок крылаток хватает и даже остается лишнее, щепотку захватывал все щедрее и щедрее. “Ничего, так куст гуще вырастет!”.

Он вынужден был подкопать еще несколько лунок, чтобы высыпать в них остатки березовых семян. Не помня себя от волнения, старик выпрямился. Синел внизу город, шли по тропинке к спуску дачники, но старику, закончившему на сегодня сажать лес, они были уже не страшны.

____________________________________________

Теперь старик каждый вечер, прежде чем пешком отправиться домой, брал в руки лопату, бережно поправлял туго набитые семенами карманы старого “дачного” пиджака. Это в саду, едва он брался за лопату, начинала ныть спина, руки-ноги сводило, точно судорогой: работать было трудно. Сажая же лес, старик вовсе не чувствовал усталости, напрочь забывал о времени — его ход обнаруживался только по тому, как опустошалась сумка с семенами. Видя, что бросать в землю больше нечего, он выпрямлял спину, оглядывал изрытое воронками плато: все больше и больше зеленевших между ними пригорков оказывалось усеянными частыми черными точками.

_________________________________________________________________________-

Дочь раз от разу, но все-таки появлялась на даче. Переодевшись в легкое, сильно потрепанное дачное платьице, с четверть часа ковырялась в земле, выдирала сорняки, небрежно, то и дело подрезая корни, окучивала перцы и баклажаны. Быстро уставала, ее серое, словно от въевшейся пыли, лицо покрывалось потом. Поминутно дочь поднимала голову, оглядываясь в сторону соседских дач, наконец заявляла решительно:

— Дед, я на минуточку! К Зинке сбегаю, посоветоваться надо...

Старик, с мотыгой в руках склонившийся к земле, обычно никак не реагировал: дочь, не глядя, уже шла к калитке. Проходило несколько часов, наступал вечер. Старик, отдыхая, какое-то время сидел перед домиком, щурился на грустно, по-осеннему блестевшее солнце, чувствовал, как хорошо, радостно болит уставшее от работы тело. Наконец, вздохнув, поднимался, запирал калитку. Проходя по поселку, внимательно оглядывал перекрестки и повороты. Дочь чаще всего находил уже валявшейся на земле — всегда почему-то в разных, часто в совершенно незнакомых проулках, куда старик прежде и не захаживал ни разу. Но иногда случалось, что заставал на ногах: дочь с невнятным лепетанием приставала к случайным прохожим, часто совсем еще незрелым подросткам, смотревшим на неопрятную алкоголичку одновременно с отвращением и похотливым любопытством.

Старику еще мать рассказывала, что молодые ветки деревьев козы любят больше, чем самую свежую сочную траву. Возле больших деревень, случается, целые леса засыхают, потому что козы подчистую съедают подрост.

— Не понимают, и жаловаться некому. Без леса самим же хуже будет!..

Еще через несколько дней, поднимаясь в гору, старик издали увидел вьющийся над склоном синий дымок и на этот раз сразу понял, в чем дело.

— Опять траву подожгли, сволочь какая-то...

— Погубят лес, вырасти не дадут! Сдуру вот так кто-нибудь подпалит...

Бессильный что-либо изменить, он прибавлял шагу. Перед глазами старика так и стояло: едва проклюнувшуюся древесную поросль в несколько минут уничтожает движущийся валик огня... Тем не менее ближе к вечеру, переделав дела по саду, он снова брал в руки лопату, отправлялся на склон. Возникающую в голове мысль, а не бессмысленна ли его работа, упрямо гнал прочь, чувствовал, что уже не может отказаться от идеи сажать лес.

__________________________________________________________________

Работая на плато, старик так забывался, что не видел, как мимо него привычными маршрутами топают дачники. Иногда, выпрямив уставшую спину, замечал маячащую на тропинке фигуру с ведром в руке и рюкзачком за плечами, смущался, скорее снова хватался за лопату. Сажая лес, старик чувствовал себя словно бы ширмой отгороженным от остального мира и не знал, что давно уже стал предметом соседских разговоров. Поэтому он удивился, когда однажды Алеся, соседка с мальчишечьим голосом, подойдя, спросила из-за забора:

Алеся: Дедусь! А что ты там на горе делаешь? Я как ни иду домой, смотрю, ты стоишь, лопатой в земле ковыряешь...

Старик: Лес сажаю, Там, на плато...

Алеся:Ле-ес? А не сухо сейчас...

Старик: Для семян-то? Это для саженцев сухо. А семена своей влаги дождутся: дождь будет или весной снег растает. Солнышко пригреет, они и пойдут в рост.

Через несколько дней, выйдя из проулка с лопатой и новой сумкой для семян, старик на повороте столкнулся с председателем кооператива.

— Лес сажать пошел? Молодец.

__________________________________________________

Добравшись до места на плато, где закончил посадки накануне, старик еще долго оглядывался на мирно зеленеющий дачный поселок, за заборами которого ему мерещились десятки пристально наблюдающих за ним враждебных глаз.

Теперь сажать лес он надевал старую ватную куртку, латанную во многих местах, зато с широкими поясными карманами: оба этих кармана старик до отказа набивал семенами. Пьянящей радости, как в первые дни посадки, он не ощущал больше. Однако несколько часов за однообразной работой прошли незаметно, и это тоже было удивительно.

На посадку леса, видимо, энергии тратилось меньше, чем даже на простую ходьбу пешком. Старик сильно, до пота согревался, пока шел в гору, но, вернувшись на тот же склон с лопатой, через четверть часа остывал, начинал мерзнуть, дрожать от самых незначительных порывов ветерка. Промокшая изнутри и теперь стынущая одежда, словно прислоненная к спине глыба льда, холодила тело. Старик тяжело, с надрывом дышал, продвигаясь от лунки к лунке, то и дело, сунув руку в карман, колол пальцы об острые концы кленовых семян-крылаток. Однажды, дойдя до самого низа амфитеатра, он остановился, чтобы полюбоваться на три прямые, словно колонны, ветлы, из-за которых казалось, что где-то поблизости должен быть пруд со стоячей водой. Решив продолжить работу, старик отступил на положенные полтора метра, копнул, сунул руку в карман — и вскрикнул от неожиданной боли. Вынул из кармана руку: одно из коричнево-желтых, словно отлитых из старого золота, семян-крылаток впилось глубоко под ноготь. Извлекши крылатку, старик пососал обиженно ноющий палец, под серой ногтевой пластинкой которого наметилась темная точка гематомы. Как все дальнозоркие старики, щурясь, чуть запрокинул голову, стал рассматривать причинивший ему боль предмет. Небольшая, длиной в половину стариковского мизинца, из года в год миллиардами тиражируемая расточительницей природой кленовая крылатка казалась творением ювелира-виртуоза. Форму ее лопасти, придающей в полете вращающий момент, словно бы рассчитывал профессор аэродинамики. Противоположный конец лопасти был острым, как иголка: принесенная ветром на новое место, крылатка должна была вонзиться в землю, зимуя, примяться снегом, а весной, разбуженная солнечным теплом и пропитавшаяся талой водой, начать прорастать. Старик осторожно, чтобы не уколоться снова, извлек из кармана горсть точно таких же ювелирно отточенных крылаток, присовокупил к ним ту, что рассматривал, наклонившись, сунул в лунку, заботливо присыпал землей.

 

_______________________________________________________________________________

Не усталость — скука накапливалась у старика с каждым днем. Снова потянулись над горой густые облака. Поскрипывая зубами под порывами ветра, старик смотрел на часы, потом с надеждой на небо — скорее бы оно начинало темнеть. Аня Удивлялся, вспоминая, какой бешеной радостью билось сердце, когда он в первый раз вышел на плато с лопатой и консервной банкой, полной березовых сережек. Аня Всякое новое дело сначала увлекает, несмотря на то что, по большому счету, ты еще не умеешь ничего. АлёшаСтарик вспомнил, как он в далекой юности впервые встал за фрезерный станок. Млея от восторга, сработал деталь. Однако мастер, подойдя, покачал головой: брак.

 

______________________________________________________

Старик снова сажал лес на плоском, изрытом кратерами пустыре на вершине горы.

Поглядывая на серое, в белесых прожилках пасмурное небо, старик думал, что природа тоже должна понимать: он доброе дело делает. Поэтому легко может с началом зимы оттянуть, весной хорошие дожди послать, чтобы семена проросли и укоренились.

Обсадив кленовником два широких кратера. Старик заприметил впереди ровную полянку, зеленевшую травой, словно ухоженный газон. Пробрался на нее, мимоходом споткнувшись о предательски торчащие в высокой, но мертвой траве концы стальной арматуры. Полянка, мокрая от сыплющего дождя, несколько возвышалась к своей середине, отмеченной торчащим квадратным столбиком, обойдя который, старик заметил на нем черную, матово отсвечивающую табличку, на которой ясно проступали буквы: “Комитет по геодезии и картографии СССР. Геодезический столб”. 1956 год. Старик подумал: а может, не надо здесь лес сажать? Вырастет — спрячет столб так, что не найдешь. Машинально приоперся на лопату, которая тут же легко, точно в песок, вошла в зеленеющий дерн. Старик не удержался, копнул, бросил семена. Потом еще и еще.

Мелкий, уныло сыпавший с обеда дождик на минуточку прекратился. Старик остановился, удивляясь, отчего это все вокруг заблистало, в зеленой изумрудной траве точно зажглись алмазы. Почувствовал, как необыкновенно потеплело у него на душе. Задрав голову, он до тех пор смотрел на ослепительно зажегшуюся щель в облаках, что красные, желтые и зеленые солнечные зайчики запрыгали в глазах. Как-то сразу стало смеркаться, когда солнце опять скрылось. Перестав видеть землю, старик вздохнул, жалея зря пропадающее рабочее настроение. Поправил полупустой рюкзак, потопал в город.

Серебрился над горой серпик молодого месяца, рядом, словно отколовшаяся от него крупинка, ярко сияла звезда. Прояснилось. Значит, завтра теплынь будет. От радости грудь старика стиснуло. Лес еще сажать и сажать...

_________________________________________________________

Наутро две косые полосы света лежали у кровати на полу. Наскоро позавтракав, старик нацепил рюкзак, вынул из угла лопату. Оказавшись на улице, не сразу понял, что в природе не так. Солнце светило ярко, ни дуновения ветерка, но дышать было трудно, к лицу и рукам без перчаток словно приложили крупнозернистую наждачную бумагу. Только увидев на сухом, точно летом в жару, асфальте черную с белой каемкой лужу, промерзшую намертво, до дна, старик понял: ударил мороз — не меньше десяти градусов, судя по тому, какие холодные, колкие мурашки бежали по спине и плечам. Но настроившемуся на посадку леса старику не хотелось возвращаться домой. “Заберусь на гору,— Там будет видно...”

__________________________

На горе остренький морозный ветерок так и пронизывал. Старик ежился, руки прямо в перчатках прятал в карманы, поднимал короткий воротник плохонькой куртки, чтобы не сквозило за шиворот. Подступив к оставленному вчера месту посадки, ткнул было лопатой в искрившуюся льдинками траву: железо звякнуло, словно попало по камню. У старика ком подкатил к горлу: что ж, кончились посадки?.. Болтался за плечами с вечера плотно набитый кленовыми семенами рюкзак. С досады старик ковырнул лопатой желтевший на траве булыжник, потом другой, носком сапога наподдал третий. Почему-то вспомнил стройплощадку, зеленевшую из груды кирпичных обломков кленовую поросль — и его осенила идея. Отодрав от травы еще несколько камней, старик придавил ими вынутую из кармана горсть семян. Выпрямившись, глянул на свою работу: пожалуй, так тоже можно...

 

______________________________________________________

Погода сразу же с утра стала портиться.

Проснувшись наутро поздно, старик выглянул в окно и увидел под голубым небом сияющую зимнюю сказку. Сразу за снегопадом ударил мороз градусов пятнадцать. Измучившийся в сумерках при пасмурном небе город теперь словно к празднику вымыли и заново побелили.

___________________________________________________

В один из ослепительно сверкавших морозных зимних дней старик выбрался в баню, размышляя про себя, что ж это такое — старость. По возрасту из старика уже давно песок должен бы сыпаться. Выйти во дворик перед домом нельзя, старухи на лавочке только и говорят: этот тогда-то умер, а этот — тогда-то. Все — ровесники старика, его знакомые, друзья. А он — парится наравне с молодыми. Вот, в одиночку сад перекопал, лесом засадил целый пустырь, расти будет. Жалко, увидеть этого не придется. Лесу, чтобы вырасти, лет двадцать нужно, а где взять еще двадцать лет жизни? Хотя... сейчас семьдесят, значит, через двадцать лет исполнится девяносто. Что ж, вполне достижимый человеческий возраст. Отец, живший в деревне, махоркой дымил как паровоз и самогон хлыстал, а дожил до восьмидесяти семи...

______________________________________________________

Вернувшись из бани, старик сказал собиравшейся на работу и потому более-менее трезвой дочери, что пойдет приляжет, попросил пока заварить покрепче чай. 5 Задремывая после бани, старик блаженствовал. 6 Ему снилось лето, белесое, усеянное мягкими облаками небо. 7 На изрытом кратерами пустыре возле дачного поселка растет молодой лес. 8 Трепещут листьями на ветру стройные, как свечки, клены. 9 Старик бродит между ними, прижимается щекой к теплым, нагретым солнцем стволам, бликами брызжет сквозь зеленую листву солнечный свет.

Сгоняв на тихоходной трясущейся машине до нового леса и обратно, начальница бросилась звонить в лесное управление. Прошла еще где-то неделя, и на плато со стороны города въехал темно-зеленый, похожий на военный уазик, из которого вылезли двое.

Приехавшие на экспертизу чиновники лесного управления весьма различались возрастом, ростом и чертами лица. Тот, что постарше, был пониже, его вытянутое и худое лицо прорезали рубленые морщины. У молодого на широкой и гладкой “будке” только начинали проступать красные, предвещающие цирроз печени пятна.

1) Да-а...— Смотрится красиво...

2) Семь-восемь лет,— Семенами высажено — густовато, правда. Через пару лет здесь джунгли будут...

1) Кто-то вручную постарался, —— Вот энергии-то у людей...

2) Слышь, Николаич, — Может, это мы сами, а?.. И потом действительно забыли вписать?..

1) Да не могли мы сами! Семь лет назад, помнишь, мы ж все деньги по коммерческим банкам раздали. Крутили, крутили, потом не знали, чем зарплату выплачивать...

И оба лесных чиновника засмеялись, словно вспомнили нечто хорошее.

2) Ну? Что теперь делать-то будем?

1) Что — ничего! Оформим лес как нашу работу — еще и премию получим. Ты только с трактористом поговори, чтоб помалкивал.

2) Само собой...

_______________________________________

И лес рос дальше. Молодой лесной чиновник не ошибся: прошло два года, и в посадках пришлось топором прорубать тропинки, обламывать изгибающие, перекрывающие проход ветки. В то же время хозяева участков возле нового леса год за годом стали собирать неплохие урожаи картошки, капусты — корнеплодов и вообще всего, что любит влагу.

— Эх, дедушка бы порадовался! — сказала как-то Алеся младшей своей дочери, высыпая на притоптанный пятачок земли возле домика очередное ведро только что выкопанной, крупной, черной от земли картошки — прежде она такую видела только на рынке. — Помнишь, дедушка у нас был, сосед? Тихий такой... Подойдешь: он или работает, или сидит чай пьет.
У него хороший сад был.

Алеся неохотно подходит теперь к забору, разделяющему участки. После смерти старика его сад купили люди беспокойные, шумные. Сломали старый деревянный, взялись на его месте возводить большой кирпичный дом. У них под деревьями и между грядок вечно зеленеет ненужная, сорная трава и сквозь звуки громко включенного радиоприемника то и дело слышится: “Эй! А где молоток?” — “Я откуда знаю, где молоток? Тебе нужен, ты его и ищи”.

 

Сверхзадача: Обретение Целостности окружающего мира.

Антон Тихолоз.

Старик, посадивший лес.

В один из ослепительно сверкавших морозных зимних дней старик выбрался в баню. В тесной, крепко пахнущей дубовым листом парной клубился в солнечных лучах сырой и горячий пар. Старик, взобравшись по деревянным ступенькам, с наслаждением парился. В тесном моечном помещении, сев на теплую, жесткую каменную скамью, щедро намылился и прямо так, в мыльной пене, встал в очередь в душ.

Костя: Рядом высокий пухлотелый парень выливал на свое точно кипятком ошпаренное тело тазик за тазиком ледяной воды.

Задетый холодными брызгами, старик вздрагивал. Попав, наконец, в душ, сам не удержался, прикрутил кран, постоял под ставшим холодным потоком пару минут, после чего зашел в парную в третий раз.

В одном степном поволжском городе, солнечном, сухом и пыльном, тянущиеся вдоль берега реки лобастые, зияющие размытыми глинистыми оврагами холмы сжимают, словно тисками, старинный, кривоватый, двух-трехэтажный купеческий, поблескивающий там и сям главками церквей исторический центр, расступаются напротив полукруглой волжской излучины — город с трубами заводов, башнями многоэтажек и пытающимися быть прямыми проспектами устремляется в открывающееся степное пространство, как устремляется, закручиваясь, в горлышко воронки водоворот, в то время как на окраинах дома лезут на склоны, завоевывают подступы к холмам, пробираются по ущельям, бетонными мостами перекрывает овраги, по которым каждую весну шумят, несутся, бурлят и гласят во все концы мутные и холодные вешние воды.

Ниже по течению реки расположенная гряда холмов называется Алтынная гора, или в просторечии Алтынка. Задолго до основания города в конце шестнадцатого века мирно жила своей незаметной трудовой жизнью, выпасала на склонах золотоордынских лошадей, позже прятала по оврагам деревеньки, а в тридцатые годы века двадцатого, когда у реки заложили целый каскад заводов, стала застраиваться двух-трехэтажными, барачного типа домами, с мусоропроводами, изрисованными сажей стенами подъездов и воняющими испражнениями узенькими кабинами лифтов.

Вплоть до конца девяностых в одной из таких боком поставленных к крутому и голому склону горы девятиэтажек жил старик. Двухкомнатную “гостинку” в девятиэтажке старик получил, когда ему исполнилось пятьдесят, обе дочери выросли и были замужем. Старшая, с мужем уехавшая жить в Ставрополь, регулярно присылала открытки к праздникам. Младшая, по общему мнению намного симпатичнее лицом, поэтому балованная и родителями, и вниманием парней, выскочив замуж, быстро увяла, научилась лихо пить водку, опьянев, позволяла своим, часто случайным, собутыльникам делать с собой все, что тем хотелось.
Из неудачного замужества дочь возвратилась жить к родителям сначала в тесную барачную комнатушку, а потом в двухкомнатную квартиру на высоком восьмом этаже.

Жена старика прожила в новой квартире девятнадцать лет, однако, по ее словам, так и не смогла поверить до конца, что это — ее дом.

______________________________________________________

Как-то вернувшись из магазина с тяжелыми сумками, сказала, что есть не хочет, и прилегла. Старик сделал у телевизора, который смотрел, звук потише, а потом и вовсе выключил, отправился на кухню читать. Старики давно уже спали раздельно, на узких, стоявших у противоположных стен кроватях. Перед тем как лечь, старик снова подошел к жене, дышавшей во сне часто, коротко и неровно, сморщенное и бледное лицо было обращено к окну: старику показалось, что, несмотря на закрытые глаза, — с каким-то напряженным, заинтересованным вниманием. На цыпочках, чтобы не разбудить, он отошел к своей кровати, забрался под одеяло. Наутро жена едва внятно проговорила, что встать не сможет, потому что кружится голова. Позавтракав, старик вызвал из поликлиники дежурного врача, которая, пожав плечами, выписала два рецепта. Купленные стариком лекарства жена принимала пять дней. Послушно открывала глаза, когда муж подходил к постели, но не говорила ничего. Утром шестого дня старик нашел ее уже остывшей, с лицом, все так же повернутым к окну.

 

___________________________________________--

Дочь из Ставрополя, узнав о смерти матери, приехать смогла только на другой день после похорон.

Когда через два дня рано утром старик сажал ее на поезд, дочь вдруг сказала:

Дочь: Приезжал бы ты к нам в гости, а, отец? Дом у нас просторный. Ты ж ни разу у нас не был. И мать ни разу не была...

Старик: Поехать... А сад на кого я оставлю? Не смотри, что холод, — через неделю бороновать можно будет. Весной сама знаешь, как земля на горе сохнет. Оглянуться не успеешь, уже сажать пора: редиску, помидоры, перцы, капусту под пленку. Рассаду Люся знаешь какую вырастила...