Любовь, смелость, современность

 

Однажды вечером, когда мы ужинали с Сибель в «Фойе», она подарила мне туалетную воду марки «Сплин», которую купила в Париже и флакон которой представлен в моем музее. Я совершенно не люблю духи, но следующим утром, лишь из любопытства, побрызгал немного на шею, и Фюсун в моих объятиях почувствовала этот запах.

– Тебе Сибель-ханым их подарила?

– Нет. Я сам купил.

– Чтобы нравиться Сибель-ханым?

– Нет, дорогая моя, чтобы нравиться тебе.

– Вы занимаетесь любовью с Сибель-ханым?

– Нет.

– Пожалуйста, не ври. – Влажное от пота лицо Фюсун погрустнело. – Я отнесусь к этому нормально. Ты ведь занимаешься с ней любовью, да? – Она пристально посмотрела мне в глаза, как мать, которая убеждает ребенка сказать правду.

– Нет.

– Поверь, ложью ты обидишь меня гораздо сильнее. Пожалуйста, признайся. Хорошо, а почему тогда между вами ничего нет?

– Мы с Сибель познакомились прошлым летом в Суадие, – начал рассказывать я, крепче обняв Фюсун. – Летом наш зимний дом в городе стоял пустой, и мы приезжали в Нишанташи. А осенью она уехала в Париж. Зимой я несколько раз наведывался к ней.

– На самолете?

– Да. В декабре Сибель окончила университет и вернулась из Франции, чтобы выйти за меня замуж, – продолжал я. – На этот раз мы встречались у нас на даче, в Суадие. Но зимой в доме бьтало так холодно, что никакого удовольствия мы не испытывали.

– В общем, вы решили сделать перерыв, пока не появится теплый дом.

– В начале марта, два месяца назад, мы опять поехали в Суадие. В доме было все так же холодно. Мы разожгли камин, и за несколько минут дом наполнился едким дымом, а мы поссорились. После этого Сибель еще простудилась и заболела. У неё поднялась температура, она неделю провела в постели. И мы решили больше не ездить туда.

– Кто из вас не захотел там бывать? – спросила Фюсун. – Она или ты? – Вместо нежного выражения – «пожалуйста, скажи правду» – в её глазах появилось мольба: «Пожалуйста, соври и не расстраивай меня», словно собственное любопытство причиняло ей боль.

– Думаю, что Сибель считает, что если до свадьбы мы будем реже заниматься любовью, то я стану больше ценить помолвку, свадьбу и даже её саму, – сказал я.

– Но ты говоришь, что у вас и раньше все было.

– Ты не понимаешь. Дело же не в первой близости.

– Да, не в первой, – согласилась Фюсун.

– Сибель показала, как она меня любит и как мне доверяет, – я вспомнил её слова: – Но мысль о том, чтобы заниматься любовью до замужества, ей неприятна... Я её понимаю. Она долго училась в Европе, но не такая смелая и современная, как ты...

Воцарилось долгое молчание. Так как я много лет размышлял над значением этой немоты, то теперь, надеюсь, понимаю её причины: я попытался сделать Фюсун комплимент, но у сказанного оказался и другой смысл. Получалось, что близость с Сибель до свадьбы я объяснял тем, что она любит меня и доверяет мне, а такой же поступок Фюсун – лишь её смелостью и современностью. А из этого следовал вывод, что слова о том, какая она «смелая и современная», в которых я буду раскаиваться потом многие годы, означали, что я не испытываю перед Фюсун особой ответственности за произошедшее, да и привязанности тоже. Раз уж она такая современная, сближение с мужчиной до свадьбы или отсутствие девственности в первую брачную ночь для неё не составляет проблемы... Совсем как у европейских женщин или у тех легендарных дам, что прогуливаются в одиночестве по улицам Стамбула... А ведь я просто хотел сказать ей приятное.

Размышляя над причиной молчания, хотя, конечно, ничего сразу тогда не осознав, я засмотрелся на медленно качавшиеся от ветра ветви деревьев в саду. Мы часто лежали, обнявшись, в кровати, разговаривали и смотрели в окно, на деревья, на соседние дома и на ворон, летавших с крыши на крышу.

– На самом деле никакая я не смелая и не современная, – тихо сказала Фюсун, нарушив безмолвие.

Я объяснил себе её слова тем, что слишком уж тяжела для неё тема и что ей просто неловко, поэтому и не придал им значения.

– Женщина может безумно любить мужчину много лет, но совершенно не быть близка с ним... – осторожно прибавила Фюсун.

– Конечно, – поспешно согласился я. Опять наступило молчание.

– То есть сейчас между вами ничего нет? А почему ты не приводил Сибель-ханым сюда?

– Нам в голову это не приходило, – я и сам удивился, почему мы с Сибель не догадались встречаться в квартире матери. – Раньше я здесь занимался, читал, общался с друзьями, слушал музыку. Почему-то вспомнил об этой квартире из-за тебя.

– Верю, что тебе и в самом деле такое раньше не приходило на ум, – заметила внимательная Фюсун, которую трудно было провести. – Но в остальном, что ты рассказываешь, чувствуется ложь. Это так? Я хочу, чтобы ты никогда мне не врал. Я даже не верю в то, что у вас сейчас ничего нет. Раз нет, поклянись в этом. Пожалуйста.

– Клянусь, что мы с Сибель сейчас не занимаемся любовью, – улыбнулся я, обнимая Фюсун.

– Ну, а когда вы собирались возобновить отношения? Летом, как только твои родители уедут в Суадие? Когда они уезжают? Скажи мне правду, и я больше никогда не буду ни о чем тебя спрашивать.

– Они уедут в Суадие после нашей помолвки, – пробормотал я смущенно.

– Ты мне сейчас хоть раз соврал?

– Нет.

– Подумай хорошенько.

Я сделал вид, что задумался. В это время Фюсун достала у меня из кармана водительские права и с любопытством вертела их в руках.

– Этхем-бей, – прочитала она. – У меня тоже есть молочное имя. Ладно. Ты подумал?

– Да, подумал. Я тебе ни разу не врал.

– Именно сейчас или в эти дни?

– Никогда... – сказал я. – Мы пока на той стадии, когда ложь не требуется.

– То есть?

Я пояснил, что наши отношения – не ради выгоды или общего дела, и, пусть мы скрываем их ото всех, друг к другу у нас искренние, чистые чувства и нам не нужно менять их на ложь.

– Уверена, ты мне соврал, – призналась Фюсун.

– Быстро же иссякло твое уважение ко мне!

– Признаться, я бы хотела, чтобы ты мне врал... Ведь обычно врут ради того, что больше всего на свете боятся потерять.

– Конечно, я вру ради тебя... Но тебе я не вру. Если хочешь, начну... Давай завтра опять встретимся. Хорошо?

– Хорошо! – согласилась Фюсун.

Я обнял её изо всех сил и вдохнул запах её кожи на шее. Всякий раз, когда я вдыхал этот запах – смесь ароматов морского воздуха и водорослей, жженого сахара и ванильного печенья, – меня наполняло чувство надежды и счастья, но часы, проведенные с Фюсун, ничего не меняли в ходе моей жизни. Наверное, так было потому, что это счастье и радость я воспринимал словно само собой разумеющееся.

И все же именно в те дни я впервые почувствовал появление в своей душе тех трещин и ран, от которых многие мужчины на всю жизнь обрекают себя на безнадежное, глубокое, черное одиночество. Отныне я каждый вечер перед сном доставал из холодильника бутылку ракы, наливал себе стаканчик и, глядя из окна на улицу, пил один. Окна моей спальни в квартире на верхнем этаже напротив мечети Тешвикие выходили на дома таких же семей, как наша, и с самого детства я любил сидеть у себя в темной комнате, смотреть на огни и испытывать от этого абсолютный покой.

Теми ночами, окунаясь в свечение ночного Нишанташи, я то и дело возвращался к мысли, что, если мне хочется вести ту прекрасную и счастливую жизнь со всеми привычными её радостями, которая у меня была, не нужно влюбляться в Фюсун. Я смутно понимал, что для этого должен не придавать большого значения её проблемам и историям, её миру. После уроков математики и любовных утех на разговоры у нас оставалось совсем немного времени, так что добиться задуманного не составило бы труда. Торопливо одевшись после очередного нежного любовного соития и выходя из квартиры, я иногда уверял себя, что Фюсун тоже проявляет усилие, чтобы не придавать большого значения отношениям со мной.

Мне кажется, чтобы понять происходившее со мной, надо учитывать, какое громадное удовольствие получали мы в те слишком счастливые, невероятно сладостные мгновения, осознать, какое счастье переживали мы оба. Конечно, движущей силой моей истории было стремление растянуть любовные минуты, а также зависимость от наслаждения. Всякий раз, когда я, пытаясь понять причину моей многолетней привязанности к Фюсун, вспоминал те бесподобные мгновения, уходившие шлейфом в вечность, вместо логических мыслей оживали прекрасные сцены проведенных вместе часов. Красавица Фюсун сидит у меня на коленях, и я ласкаю языком её большую левую грудь... Или же капли пота стекают с моего лба и подбородка на красивый затылок Фюсун, и я любуюсь её прекрасной спиной и ягодицами... Или то, как она, вскрикнув от сладостной истомы, на мгновение открывает глаза... Или выражение, которое появляется на её лице в самый приятный момент нашего соития...

Позднее я понял, что эти сцены не были причиной удовольствия и счастья, которое я испытывал, а лишь возбуждали мое сознание. Размышляя над тем, почему моя любовь к Фюсун столь сильна, я пытался воссоздать в воображении не только наши ласки, но и все, что нас окружало. Помню, как за окном на дерево взгромоздились две вороны, одна из них внезапно села на железную решетку балкона и уставилась на нас. Когда я был маленьким, к нам на перила усаживалась точно такая же ворона, и мама говорила мне: «Ну-ка, давай спи! А то ворона прилетела проверить, спишь ты или нет!» – и я испуганно прятался под оделяло. Фюсун рассказывала, что и к ней в детстве тоже прилетала ворона.

Иногда сама обстановка холодной и пыльной комнаты, иногда старые простыни и непритязательный вид наших бледных тел на них, иногда звуки извне – шум машин, грохот бесконечных стамбульских строек, крики уличных торговцев – возвращали нас к реальности, показывая, что наше любовное действо происходит не в мире грез. Бывало, мы слышали гудки парохода, доносившиеся до нас из Долмабахче или Бешикташа, и пытались угадать, что это за корабль. Но при каждой новой встрече мы предавались ласкам все искреннее и свободнее, и я понимал, что мое счастье вызвано не только таинством фантазий и весьма притягательным физическим процессом, но и любованием складочками, прыщиками, волосками, многочисленными родинками и всякими пятнышками на теле Фюсун.

Что меня привязывало к ней, кроме нашего безграничного и простодушного удовольствия от занятий любовью? И почему я мог быть таким искренним во время близости с ней? Родилась ли наша любовь из наслаждения и из постоянного к нему стремления или из чего-то другого, что подпитывало взаимное желание? В те счастливые дни, когда мы с Фюсун тайно встречались и предавались любви, я совершенно не задавался такими вопросами, а вел себя точно ребенок в кондитерской, который жадно ест купленные матерью сладости.