Диалоги, предназначенные для воспитания юных девиц

Маркиз де Сад

Философия в будуаре,

Или

Безнравственные учителя

 

Добрая мать предпишет чтение этой книжки своей дочери

 

 

Диалоги, предназначенные для воспитания юных девиц

РАСПУТНИКАМ

 

Сладострастники и сладострастницы всех возрастов и мастей, вам одним предназначен сей труд: впитайте его принципы – они, несомненно, распалят вас. Не верьте холодным скучным моралистам, усердно запугивающим вас страстями, – только с помощью чувств природа подталкивает человека к уготовленному ему пути. Доверьтесь восхитительному голосу страстей – и он непременно приведет вас к счастью.

Чувственные женщины, перед вами пример сластолюбицы Сент-Анж, неразрывно связавшей свою жизнь с божественными законами наслаждения; отриньте же, подобно ей, все, что им противоречит.

Юные девушки, истомившиеся в нелепых мучительных оковах добродетели и в не менее отвратительных цепях религиозных, – подражайте пылкой Эжени: с такой же стремительностью разрушайте, топчите ногами все пустые наставления, вдалбливаемые вам в голову ограниченными вашими родителями.

А для вас, любезные мои развратники, кто с молодых ногтей не признает иных препон, кроме собственных желаний, и иных законов, кроме причудливых своих капризов, – для вас образцом пусть служит циник Дольмансе. Желаете продвинуться в познаниях столь же далеко, как он, – прогуляйтесь вслед за ним по бесчисленным благоуханным аллеям сладострастия. Усвойте главные заповеди его школы: лишь расширяя сферу своих склонностей и фантазий и лишь жертвуя всем на свете наслаждению, злосчастное создание, известное под именем «человек», заброшенное, помимо воли, в безрадостный наш мир, взращивает розочки на терновнике жизни.

 

 

ПЕРВЫЙ ДИАЛОГ

 

 

Госпожа де Сент-Анж, Эжени.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Здравствуй, ненаглядная моя. Ты как будто почувствовала, читая в моем сердце, с каким нетерпением я ждала тебя.

ЭЖЕНИ. О! Милая, дорога казалась мне бесконечной, так мне не терпелось поскорее обнять тебя. За час до отъезда я еще опасалась, что все переменится. Матушка решительно воспротивилась нашей восхитительной затее. Она заявила, что девушке моих лет негоже выезжать одной. Но тут вмешался отец: позавчера он ей всыпал, и довольно грубо, так что теперь одного его сурового взгляда оказалось довольно, чтобы поставить госпожу де Мистиваль на место. В конце концов, она смирилась с тем, что отец разрешает мне ехать, и я тут же примчалась. Мне отпущено два дня. Послезавтра одна из твоих служанок должна привезти меня назад в твоей карете.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Как быстро пролетят эти два дня, мой ангелочек! За столь короткий срок я едва ли успею выразить все, что к тебе испытываю... К тому же есть о чем поговорить. За недолгие часы общения мне надлежит посвятить тебя в самые сокровенные таинства Венеры. Как тут уложиться в два дня!

ЭЖЕНИ. Ах, я останусь, пока всего не узнаю... Я пришла учиться и не выйду отсюда, пока не стану просвещенной.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ (целуя ее). О, любовь моя, нам предстоит еще столько сделать и столько сказать друг дружке! Кстати, не желаешь ли ты позавтракать, моя королева? Урок наш может затянуться.

ЭЖЕНИ. Дорогая наперсница, у меня только одно желание – слушать тебя. Я уже позавтракала в одном лье отсюда. И теперь спокойно продержусь до восьми часов вечера.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Тогда пройдем в мой будуар, там мы расположимся поуютней. Я уже предупредила слуг. Смею тебя уверить: нас никто не побеспокоит. (Они идут туда, обнявшись.)

 

 

ТРЕТИЙ ДИАЛОГ

 

 

Госпожа де Сент-Анж, Эжени, Дольмансе.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДИАЛОГ

 

 

Религия

 

Приготовьтесь внимать и размышлять – идеи я вам предложу воистину грандиозные; пусть не все они придутся вам по душе – что ж, с меня довольно заронить в вас даже малую их толику и оказать тем самым посильное содействие Просвещению. Не скрою: меня печалит нерасторопность, с коей мы продвигаемся к цели; беспокоюсь – как бы вновь нам не проиграть. Полагаете, мы приблизимся к идеалу после дарования подходящих законов? Полно фантазировать. Что есть закон, не подкрепленный верой? Нам нужен новый культ, приспособленный к характеру республиканца, культ, исключающий всякую возможность возврата к духовным ценностям Рима. Мы наконец осознали: вера должна опираться на существующую в обществе мораль, а вовсе не наоборот – нам необходима религия, способная не только оправдать сложившиеся нравы, но и усовершенствовать их, религия, беспрестанно возвышающая душу до вершин свободы – единственного достойного кумира современности. Призадумайтесь, возможно ли в наш век почитать какого-то раба времен императора Тита, какого-то жалкого комедианта из Иудеи, считая его религию пригодной для свободолюбивой воинственной нации в период духовного ее возрождения! Не пристало вам, сограждане, верить в такой бред. Французов, по-прежнему погруженных в мрачные топи христианства, подстерегают две опасности, с одной стороны, их одолеют священники – порочная грязная шайка, одержимая тщеславием, тиранством и деспотизмом, с другой – низменные пошлые догматы и мистерии бесчестной лживой религии; стоит ослабить горделивость республиканской души – на нее тотчас наденут ярмо, сброшенное ценой неимоверных усилий.

Будем бдительны – уже на заре своего возникновения религия эта служила действенным оружием в руках тиранов, так, одна из первых ее догм гласит: «Отдайте кесарю кесарево»; мы же сбросили кесаря с трона и не намерены вновь наделять его полномочиями. Дорогие соотечественники, не тешьте себя напрасными надеждами о превосходстве священников, присягнувших положению о церкви, перед священниками, не подчиняющимися закону о ее реорганизации; порочность, присущая сословию в целом, неискоренима. Не пройдет и десяти лет, как церковники позабудут свои клятвы о бескорыстии, прибегнув к суевериям и предрассудкам христианской веры, дабы вернуть утраченную власть над душами; они снова прикуют вас цепями к королям, ибо монархия служит им подспорьем, усиливая их могущество – из-под хрупкого республиканского здания будет выбита опора, и оно рухнет.

Обращаюсь к тем, кто способен держать в руках серп: нанесите решающий удар по древу суеверия; не ограничивайтесь подрезанием ветвей: рубите под корень заразный ствол; ни на миг не обольщайтесь – республиканская система, основанная на свободе и равенстве, задевает кровные интересы служителей алтарей Христа, никто из них искренне ее не примет, скорее напротив – не упустит шанса ее расшатать и при первой же возможности восстановить былое господство над умами. Какой священник, памятуя об утерянных привилегиях, не предпримет все от него зависящее, лишь бы возвратить себе некогда отнятые почтение и авторитет? Сколько слабых робких душ тотчас завлечет в рабство этот постриженный честолюбец! Неужели не ясно – прежние злоупотребления воспрянут с новой силой! Со времен зарождения христианской церкви, и до наших дней, роль священника ничуть не изменилась. Что лежит в основе всех достижений церковников? Льготы, предоставляемые духовному сословию. То есть, до тех пор, пока не наложен запрет на эту религию, проповедники ее вновь и вновь станут обращаться к испытанным средствам воздействия, неустанно добиваясь искомого результата.

Следует раз и навсегда покончить с тем, что грозит гибелью нашему детищу. Помните – плод наших трудов предназначен для потомков, дело нашей чести – не оставлять ни одного вредоносного зернышка для взращивания хаоса, из которого мы вырвались с таким трудом. Предрассудки мало-помалу рассеиваются, народ отрекается от католических небылиц; он сносит храмы и развенчивает идолов. Брак отныне рассматривается исключительно в качестве гражданского акта; разрушенные исповедальни используются как общественные помещения; так называемые «верные» покидают апостольские собрания, оставляя на съедение мышам слепленных из теста богов. Не останавливайтесь на полпути, французы: Европа, положа руку на повязку, закрывающую ей глаза, ждет, когда же вы наконец решитесь сорвать ее. Поторопитесь: не оставляйте святейшему Риму ни времени, ни сил обуздать ваш порыв и сохранить хотя бы немногих своих прозелитов. Беспощадно отсекайте его надменную, но уже дрожащую от страха голову. Не пройдет и нескольких месяцев – над развалинами кафедры Святого Петра вознесется деревце свободы, чьи раскидистые ветви заслонят презренных идолов христианства, бесстыдно воздвигнутых на костях Брута и Катона.

Французы, не устану повторять: Европа надеется, что вы освободите ее и от скипетра, и от кадила. Поймите: невозможно избавиться от пут королевской тирании, не разбив оков религиозных предрассудков. Обе тирании связаны одной цепью, и оставляя в живых одну из них, вы тотчас окажетесь во власти второй, недобитой. Не пристало республиканцу преклонять колени ни перед воображаемым верховным существом, ни перед наглым самозванцем; нет у него отныне иных божеств, кроме мужества и свободы. Едва в Риме начали проповедовать христианство, он утратил свое величие, неминуемо погибнет и Франция, если вовремя не прекратит почитать этот культ.

Достаточно изучить абсурдные догматы, зловещие таинства, чудовищные обряды и непримиримую мораль этой гнусной религии, чтобы стало очевидно, сколь неприемлема она для республиканца. Неужели вы и впрямь полагаете, что я стану дорожить мнением субъекта, припадающего к ногам никчемного служителя Иисуса? Совершенно исключено! Презренный этот тип будет вечно цепляться за близкие ему – именно в силу его ничтожности – зверства старого режима; кто добровольно смирился с глупостью и пошлостью вероисповедания, бездумно признанного большинством в качестве господствующего – не вправе диктовать мне законы и заниматься моим просвещением, ибо я презираю его, как раба суеверия и предрассудков.

Желая убедиться в справедливости данного утверждения, достаточно приглядеться к индивидам, которые по-прежнему верны неразумному культу наших отцов; нетрудно заметить, что большинство из них – непримиримые враги нынешней системы правления, принадлежащие к справедливо презираемой касте роялистов и аристократов. И это вполне естественно – раб коронованного разбойника пресмыкается у ног идола из хлебного мякиша, такой предмет поклонения как нельзя лучше соответствует низкой его душонке. Кто прислуживает королям, непременно почитает и богов! Но нам ли, французы, нам ли, дорогие единоземцы, смиренно ползать, влача ненавистные оковы? Лучше тысячу раз умереть, нежели снова попасть в кабалу! Раз мы так нуждаемся в некоем культе, изберем для подражания древних римлян, у них объектами веры становились великие деяния, большие страсти и прославленные герои. Такие кумиры возвышали душу, электризовали ее, приобщая простых смертных к добродетелям почитаемого божества. Поклонник Минервы стремился к благоразумию. В сердце того, кто припадал к стопам Марса, вселялось мужество. Все божества, избранные достойными сими людьми, преисполнены силы; искры их небесного пламени разносились по душам тех, кто воздавал им почести; человек той поры надеялся, что и сам однажды станет предметом чьего-то восхищения, и потому выбирал для подражания объекты истинно возвышенные. Полная тому противоположность – бессильные христианские божки. Что предлагает нелепая эта вера?[8]Пробудит ли в вас сколь-нибудь возвышенные идеи пошлый самозванец из Назарета? А может, внушит вам какие-то добродетели его грязная противная мамочка – бесстыжая Мария? Отыщется ли в христианском раю, сплошь забитом святыми, достаточно примеров величия, геройства и доблести? О неспособности жалкой этой религии порождать великие идеи явно свидетельствует малое число художников, сумевших воплотить ее атрибуты в созданных ими памятниках культуры; так, в Риме большинство украшений и орнаментов папского дворца выполнено по греко-римским, а не раннехристианским образцам; сколько простоит наш мир, столько продлится ни с чем не сравнимое влияние язычества на творчество великих мастеров.

Быть может, более возвышенными и величественными окажутся сюжеты чистого теизма? Быть может, принятие химеры иного рода зарядит наши души энергией, столь необходимой для взлелеивания и реализации на практике республиканских добродетелей? Распрощаемся и с этим обманчивым призраком – единственной системой, пригодной в нашу эпоху для людей здравомыслящих, является атеизм. На данном этапе познания становится ясно: движение присуще самой материи, и побудитель, передающий ее импульсы, не более чем иллюзия, ибо для сущности, подвижной по своей природе, двигатель совершенно бесполезен; пора осознать, сколь предусмотрительно изобрели себе такого бога первые законодатели, превратив его в удобное средство нашего закабаления; они закрепили за собой право высказываться от имени этого призрака и научились его устами поддерживать нелепые законы, призванные нас поработить. Ликург, Нума, Моисей, Иисус Христос, Магомет – словом, все великие плуты, деспотично завладевшие нашими умами, ловко приобщали ими же придуманные божества к осуществлению своих собственных непомерно честолюбивых замыслов: покорение целых народов происходило с санкции богов – к ним взывали, как правило, либо «весьма кстати», либо к собственной выгоде.

Равного презрения заслуживает как сам ни на что не годный бог, усердно проповедуемый самозванцами разных мастей, так и сопутствующие ему религиозные ухищрения; смешными этими игрушками не позабавить людей истинно свободных. Полная ликвидация религиозных культов на всей европейской территории – одно из важнейших для нас положений. Сломанных скипетров недостаточно; сотрем в порошок и идолов: от суеверия до роялизма один шаг.[9]Необходимость таких мер очевидна, ибо одна из первейших статей королевской власти – усиление господствующей религии как одной из политических основ. Трон снесен, теперь закрепим победу навсегда – без оглядки выбьем из-под него подпорки.

Сограждане, нет сомнений: религия в корне противоречит идее свободного общества; многие уже ощутили это на себе. Человек освобожденный не станет гнуть спину перед ипостасями христианства: непригодны для республиканца ни догматы его, ни обряды, ни таинства, ни мораль. Еще одно усилие – потрудитесь искоренить предрассудки, не давайте выжить ни одному из них, поскольку любой, оставшийся в живых, вытянет за собой остальные, и тогда, словно в колыбели, выпестуются все до единого. Довольно полагать религию полезной для рода человеческого. Примите хорошие законы – и вы прекрасно без нее обойдетесь. Тому, кто утверждает, что вера необходима народу в качестве развлечения и сдерживающего начала, спокойно ответим: в добрый час! Но в таком случае, извольте предложить вероучение, подобающее людям свободомыслящим. Вернемся к языческим божествам. С радостью преклоним колена перед Юпитером, Геркулесом или Палладой; но довольно с нас сказок о творце вселенной, которая приходит в движение сама по себе; довольно разговоров о Боге, не обладающем протяженностью и тем не менее заполняющем безграничное пространство, о Боге всемогущем, не способном исполнить ни одно из своих желаний, о всеблагом существе, постоянно доставляющем нам неприятности, о поборнике порядка, чье правление зиждется на полном беспорядке. Довольно с нас Бога, портящего природу, порождающего замешательство в умах и подталкивающего человека к совершению безобразий; нельзя наблюдать за таким Богом, не содрогаясь от возмущения – предадим Его забвению, из которого Его недавно чуть было не извлек бесчестный Робеспьер.[10]

Французы, пусть место недостойного этого призрака займут величественные образы, обеспечившие Риму мировое господство; с христианскими идолами мы расправимся так, как недавно расправились с мифами о наших королях. Мы уже научились водружать символы свободы на опорах, некогда служивших тирании; теперь нам по силам устанавливать статуи великих людей на пьедесталах, прежде занятых изваяниями шутов, почитаемых христианами.[11]Без опаски вводите атеизм в деревню. Думаете, крестьянам не дано понять, сколь необходимо избавиться от католического культа, противного истинным принципам свободы? Вспомните, как безучастно наблюдали они за разгромом алтарей и домов священников. Ах, поверьте, с не меньшей легкостью отрекутся они и от своего несуразного бога. В самых примечательных местах их поселений следует установить статуи Марса, Минервы, Свободы и ежегодно справлять там празднества; кто отличится наивысшими заслугами перед отечеством, будет жалован на этих празднествах гражданским венком. Прежде чем уединяться в роще, влюбленные посетят сельский храм, воздавая почести Венере, Гименею и Амуру. Постоянство в любви будет увенчано представительницами красоты – грациями. Чтобы удостоиться их венка, мало просто любить, его надо заслужить героизмом, талантами, человечностью, великодушием, проявлением гражданской доблести – вот какие титулы возложит юноша к ногам своей возлюбленной, титулы куда более ценные, нежели требуемые прежде – в угоду пустому тщеславию – знатность и богатство. Такое богослужение, по крайней мере, вызовет расцвет добродетелей, в отличие от христианства, которому мы столь малодушно поддались и которое порождает одни только преступления. Новый культ станет союзником свободы, чьими служителями мы себя считаем; придав ей новое дыхание, он поддержит и разожжет ее костер, в то время как теизм суть смертельный враг горячо почитаемой нами свободы. Пролилась ли хоть капелька крови, когда рушились языческие идолы в Восточной Римской империи? Отнюдь: в те времена переворот, вызревший благодаря оцепенению загнанного в рабство народа, произошел без малейших осложнений. Так стоит ли опасаться, что умозрительное сооружение философов окажется прочнее здания, выстроенного деспотами? Никому, кроме священников, не удержать в рабском поклонении химерическому богу тот самый народ, который вы так страшитесь просвещать; удалите священников от толпы – и завеса спадет естественным путем. Поверьте, народ гораздо мудрее, чем вы себе представляете, сумев высвободиться из оков тирании, он не замедлит избавиться и от суеверий. Вы боитесь простолюдина, с которого снимут эту узду? Что за неразумие! Ах, сограждане, неужели тот, кого не останавливает реальный меч правосудия, убоится неких духовных мук в аду? Да он привык над ними потешаться с детства! Теизм ваш не раз содействовал преступлениям, предотвратить же не сумел ни одного. Верно, страсти ослепляют нас, затуманивая наш взор, и мы представляем в ином свете таящиеся в них опасности, но возможно ли предполагать, что столь далекие от нас наказания, предвещенные вашим Богом, способны рассеять миражи, которые не в силах разрубить даже меч правосудия, постоянно висящий над страстями и их последствиями? Очевидно, что дополнительная узда, навязанная некоей божественной идеей, бесполезна, и более того, в иных случаях, даже опасна. Какую же службу она может нам сослужить? Какими мотивами должны мы руководствоваться, продолжая настаивать на идее о существовании Бога? Мне возразят, что мы еще не готовы укреплять нашу революцию столь решительным образом. Ах, дорогие соотечественники, путь, пройденный нами с 1789 года, гораздо труднее того, что нам предстоит проделать, – теперь не потребуется столь радикальной обработки общественного мнения, как в пору взятия Бастилии. Поверьте в мудрость и смелость народа, низвергнувшего с вершин почестей до подножия эшафота бесстыдного монарха: народ, сумевший за короткий срок перебороть столько предрассудков и разорвать столько пут, ради общего блага и ради процветания республики без труда пожертвует неким фантомом, еще более обманчивым, нежели призрак королевской власти.

Французы, нанеся первые удары по религии, не останавливайтесь на достигнутом. Продолжит ваше дело народное образование; не откладывайте до лучших времен эту работу – она должна стать предметом особых ваших забот; в основу народного просвещения следует заложить естественную мораль, отринутую образованием религиозным. Богословский вздор, утомляющий юные души ваших детей, замените на превосходно отлаженные принципы общественных отношений; вместо заучивания ненужных молитв, которые с успехом выветрятся из их голов, едва им стукнет шестнадцать лет, пусть усваивают свои общественные обязанности; научите их дорожить добродетелями, позабытыми ныне из-за засилья религиозных сказок, и объясните, что добродетели необходимы для их личного счастья; пусть почувствуют себя счастливыми оттого, что сделают других столь же благополучными, какими сами желали бы стать. Только не обосновывайте эти истины на химерах христианства, не повторяйте прошлых своих ошибок, ибо едва ученики ваши разберутся, насколько ничтожен фундамент разрушаемого здания, они рискуют превратиться в негодяев, хотя бы в знак протеста против того, что опрокинутая ими религия запрещала быть таковыми. Если же, напротив, внушать, что добродетель необходима исключительно оттого, что от нее зависит их счастье, они станут порядочными людьми из эгоизма – и надежной тому гарантией явится всеобщий и непреложный закон личной выгоды. Тщательно оберегайте народное образование от вмешательства церковников. Никогда не забывайте: нам надлежит воспитывать не жалких приспешников того или иного божества, а людей свободных. Пусть к непостижимым и возвышенным таинствам природы новичков приобщит философ; пусть докажет: познание Бога таит в себе опасность, ничуть не содействуя благополучию – люди не станут счастливее, признавая первопричиной того, что и так не вполне ясно, нечто еще более непонятное. Надо не просто внимать голосу природы, а – что еще важнее – научиться извлекать наслаждение, соблюдая ее законы, простые и мудрые, начертанные в душе каждого человека, – разгадку любого своего побуждения следует искать в собственном сердце. На вопрос о Создателе есть ответ: окружающий мир всегда останется тем, что есть, он не имеет ни начала, ни конца, бесполезны и тщетны усилия человека взойти к началу того, что он не в силах ни вообразить, ни объяснить. Нам не дано составить истинное представление о существе, не воздействующем ни на один из наших органов чувств.

Все наши мысли суть воспроизведение объектов, затрагивающих нас тем или иным образом. На чем же основаны представления о Боге, то есть идее, явно лишенной объекта? Подобное допущение, – продолжите вы поучать, – по неосуществимости сопоставимо со следствием без причины. Идея в отсутствие прототипа – всего лишь несбыточная мечта. Некоторые ученые, – добавите вы, – уверяют, что человек рождается с представлением о Боге, приобретя его в материнской утробе. Однако утверждение сие ложно, скажете вы: любой принцип основан на суждении, всякое суждение – следствие опыта, опыт, в свою очередь, достигается путем постоянных испытаний наших чувств; отсюда следует, что религиозные принципы, как явно ни с чем не соотносимые, врожденными не являются. Как же удалось убедить существо разумное, что главным в жизни ему следует считать нечто в высшей степени труднопонимаемое? Человека очень сильно запугивают – ведь в страхе утрачивается способность рассуждать; настоятельные рекомендации не доверять своему разуму приводят к тому, что взбудораженный мозг начинает во все верить, ничего не подвергая сомнению. Далее поясните своим ученикам, что две основные опоры любой религии – невежество и страх. Именно состояние неопределенности, испытываемое смертными перед лицом Всевышнего, является главной побудительной причиной их приверженности к религии. Человеку свойственно бояться темноты как в физическом, так и в духовном смысле; привычный страх постепенно перерастает в потребность чего-нибудь опасаться или на что-нибудь надеяться. Осветите полезность морали: побольше примеров – поменьше уроков, побольше доказательств – поменьше книг, так вы превратите своих учеников в достойных граждан, в храбрых воинов, в добропорядочных отцов и супругов, в людей, ратующих за свободу своей страны; идея рабства перестанет омрачать их дух, а религиозное благоговение – их таланты. Во всех душах воцарится истинный патриотизм, блистая во всей своей силе и чистоте; он станет господствующим чувством, и ни одна чужеродная идея не расхолодит его запала; труд ваш не пропадет, второе поколение, более уверенное в себе, закрепит ваши достижения, придав им статус всеобщего закона. А теперь задайте вопрос: что произойдет, если из страха или малодушия советы ваши будут оставлены без внимания и фундамент здания, подлежащего разрушению, будет сохранен? И отвечайте: на старом основании будут воздвигнуты прежние колоссы, с той лишь безжалостной разницей, что на сей раз они упрочат свои позиции, и ни вашему поколению, ни последующим уже не под силу будет свергнуть их с пьедестала.

Долой сомнения: любая религия – колыбель деспотизма; первыми на свете деспотами становились священники; первый римский царь Нума и первый римский император Август присоединили к своим званиям священный сан; Константин и Хлодвиг более походили на аббатов, нежели на властителей; Гелиогабал служил жрецом бога солнца. Деспотизм и религия неразлучны – во все эпохи и во все века; вознамерившись разрушить деспотизм, необходимо подорвать основы религии, поскольку законы одного из этих институтов неизбежно обусловливают законы другого. Тем не менее я вовсе не призываю к ссылкам и расправам; такого рода бесчинства глубоко чужды душе моей, я и в мыслях не оскверню себя ими ни на миг. Довольно убийств и изгнаний: ужасы эти к лицу только королям и берущим с них пример злодеям; желая вызвать отвращение к негодяям, негоже действовать их методами. К идолам применим силу, а для их служителей прибережем насмешки: язвительные замечания Юлиана для христианской религии гораздо вредоноснее всех зверств Нерона. Покончим же раз и навсегда с представлением о Боге и произведем жрецов в солдаты; кое с кем из священников так уже случилось; пусть теперь осваивают это весьма почетное для республиканца ремесло и прекращают разглагольствования о своем мифическом сверхсуществе и о презренной своей вере. Вынесем приговор святошам-шарлатанам: первый из них, кто заведет разговор о Боге и религии, будет осмеян, посрамлен и забросан грязью на всех перекрестках всех французских городов; провинившегося дважды ожидает пожизненное тюремное заключение. Цель ясна: искоренить из сердец и из памяти рода людского эти небезопасные детские игрушки; следует узаконить оскорбительные богохульства, разрешить свободное хождение атеистической литературы; объявить конкурс на лучшее произведение, способное просветить европейцев в этом важном предмете; и пусть внушительная награда, присуждаемая народом, достанется тому, кто все выскажет и все наглядно объяснит настолько убедительно, чтобы моим соотечественникам захотелось схватиться за косу и срезать под корень ненавистные их открытым сердцам призраки. Полгода – и с бесчестным Богом будет покончено навеки: он канет в небытие, а мы, избавившись от него, отнюдь не станем менее праведными, мы по-прежнему будем дорожить уважением окружающих и трепетать перед мечом правосудия; мы останемся людьми порядочными, осознающими, что истинный патриот, в отличие от королевского прислужника, не позволит распоряжаться своей жизнью каким-то заоблачным химерам; не легкомысленная надежда на лучший мир, не страх перед великими карами, превосходящими по жестокости бедствия, насылаемые природой, станут отныне руководить нашей душой – нет у республиканца другого вождя, кроме добродетели, и иного сдерживающего начала, кроме совести.

 

Нравы

 

После выявления непригодности теизма для республиканского образа правления представляется необходимым доказать еще большее его несоответствие французским нравам. Статья эта чрезвычайно важна, поскольку обоснованием готовящихся к изданию законов должны послужить именно нравы.

Вы, французы, – народ вполне просвещенный и понимаете: новый образ правления неизбежно приводит к изменению нравов; не пристало гражданину свободного государства вести себя, подобно рабу короля-деспота; полное несходство интересов, обязанностей, взаимоотношений – отсюда совершенно иное поведение в обществе. Множество заблуждений и проступков, считающихся в наши дни незначительными, при монархии расценивались как весьма серьезные – высокая требовательность королей объяснялась необходимостью обуздывать своих подданных, играя перед ними в респектабельность и недоступность; при республиканском же образе правления, не признающем ни государей, ни религии, некоторые преступления – известные, например, под названиями «цареубийство» и «святотатство» – просто исчезнут за ненадобностью. Поразмыслите, сограждане: вам предоставили свободу совести и свободу печати, теперь недалеко и до свободы действий; исключите то, что непосредственно расшатывает основы строя, и останется очень незначительное число наказуемых проступков; в обществе, основанном на принципах свободы и равенства, немного найдется действий, на самом деле заслуживающих звания преступных; взвесив и проанализировав все за и против, мы обнаружим, что предосудительным привыкли считать лишь то, что отвергается законом; природа же диктует нам попеременно поступки то порочные, то добродетельные, исходит она из нашего устройства или, выражаясь по-философски, в соответствии со своими собственными потребностями в пороке или добродетели, и внушения ее не дают четкого представления о том, что есть добро, а что зло. Для дальнейшего развития моих идей относительно столь важного предмета потребуется классификация различных человеческих поступков, которые до сегодняшнего дня принято было именовать преступными; итак, прикинем на глаз, как они соотносятся с истинными обязанностями республиканца.

Во все времена обязанности человека рассматривались в трех основных аспектах:

1. Обязанности, предписанные совестью в связи с верой в Верховное Существо.

2. Обязанности, вменяемые человеку по отношению к своим собратьям.

3. И наконец, обязанности человека перед самим собой.

Уверенность в том, что никакое божество не вмешивается в наши дела и что мы потребны природе ничуть не больше и не меньше, чем растения и животные, просто в качестве созданий, которым невозможно не существовать на земле, – так вот, эта уверенность разом сметает все обязанности первого рода – имеется в виду придуманная нами ответственность человека перед Всевышним; заодно исчезает само понятие о религиозных правонарушениях, известных под расплывчатыми и неопределенными названиями «нечестивость», «святотатство», «богохульство», «атеизм» и так далее, – словом, все, за что в Афинах столь несправедливо поплатился Алкивиад, а во Франции – несчастный Ла Барр. Воистину, верх странности – наблюдать, как люди, способные познать Бога и его требования, руководствуясь исключительно своим ограниченным умом, берутся выносить решение – удовлетворится или рассердится сей смехотворный фантом их воображения! Не взирайте безучастно на различного рода культы; свободно подвергайте осмеянию и глумлению любое вероисповедание. Лиц, собирающихся в каком бы то ни было храме и изображающих обращение ко Всевышнему, должно рассматривать как комедиантов на сцене, чью игру дозволено высмеять любому. Если оценивать религии иначе – придавать им важность или относиться к ним всерьез – они вновь завладеют умами, а от теологических дискуссий недалеко и до религиозных схваток;[12]предпочтение или поддержка той или иной религии приведет к нарушению принципа равенства, заложенного в основу нашего образа правления, и восстановленная теократия очень скоро перерастет в аристократию. Не устану повторять: довольно богов, французы, довольно с вас богов, если не хотите, чтобы пагубное их влияние вновь ввергло вас во все ужасы деспотизма; истребить кумиров можно, только смеясь; едва вы начнете раздражаться или придавать им значительность, они тотчас возродятся, вовлекая вас в опасную ловушку. Идолов опрокидывают не в гневе: их разбивают на мелкие куски, играючи, так ложная идея растворяется сама собой.

Теперь, надеюсь, с достаточной убедительностью доказано: не нужно издавать никаких законов, карающих за религиозные преступления, ибо оскорбивший химеру, не оскорбил никого; ни одна из религий не имеет преимуществ перед остальными, поэтому крайне неразумно наказывать того, кто поносит или презирает какое бы то ни было вероисповедание – такие действия неизбежно приведут к пристрастности, и тогда под угрозой окажется равенство – важнейшая из основ нового образа правления.

Перейдем к рассмотрению второго вида обязательств человека, а именно тех, что связывают его с другими людьми; здесь, конечно, потребуется обзор более широкий.

Положения христианской морали об отношении человека к своим собратьям весьма неопределенны и сплошь построены на софизмах; их следует признать совершенно неприемлемыми, ибо при формулировании принципов любого рода самым решительным образом необходимо воздерживаться от закладывания в их основы софизмов. Так, абсурдная религиозная мораль призывает возлюбить ближнего, как себя самого. Правило, на первый взгляд, сверхвозвышенное – если можно счесть красивой пустую фразу, насквозь пронизанную ложью. Любить себе подобных, как себя самого, – значит идти наперекор законам природы – единственной распорядительницы нашей жизнедеятельности; природа одарила нас способностью любить ближних, лишь как братьев своих и друзей, – кстати, наилучшие условия для сосуществования людей возникают именно в республиканском государстве, где ликвидация сословных различий неизбежно приводит к упрочению общественных связей.

Что ж, пускай гуманность, братство и благотворительность станут определяющими принципами наших обязанностей друг перед другом, исполним свой долг перед ближним – только строго индивидуально, дозируя степень рвения в соответствии с природной силой каждого, не осуждая, а тем более не наказывая тех, кто из-за холодности или желчности характера не находят в такого рода взаимоотношениях, при всей их трогательности, той душевной радости, которую испытывают от них люди иного склада; согласитесь, стремление предписать универсальные законы для всех – явный абсурд, по смехотворности сравнимый с желанием генерала натянуть на всех своих солдат форму, сшитую по единой мерке; требовать от неодинаковых людей подчинения одинаковым законам – вопиющая несправедливость: что пригодно для одного, совершенно недостижимо для другого.

Готов признать: невозможно создать столько законов, сколько существует людей, однако вполне возможно свести число законов до минимума, смягчив их настолько, чтобы им с легкостью подчинился любой человек, независимо от душевного склада. Еще настаиваю на том, что немногочисленные сии законы должно наилучшим образом приспособить ко всему многообразию человеческих характеров; разумному правителю надлежит наносить удары с большей или меньшей решительностью, применяя индивидуальный подход к провинившимся подданным. Очевидно, что существуют добродетели, практически неосуществимые для целого ряда людей, подобно тому, как иные лекарства несовместимы с тем или иным темпераментом больного. До чего же несправедливо карать мечом правосудия того, кто не способен исполнить требования закона! Не совершается ли при этом беззаконие, приравниваемое к преступному желанию заставить слепого различать цвета? Необходимость смягчения законов не подлежит сомнению, это относится, в частности, к безоговорочной отмене такого зверства, как смертная казнь, ибо закон, покушающийся на жизнь человека, неприменим, необоснован и недопустим. Сие вовсе не означает нерассмотрения бесконечного числа ситуаций – о них еще пойдет речь в дальнейшем, – когда, ничуть не оскорбляя природу (и я это докажу)