В Грозном русские бомбят русских

«Лимонка» № 128 октябрь 1999 г.

 

С 28-го сентября на территорию Ставропольского края начали поступать русские беженцы из подвергаемой бомбардировкам Чечни. По их свидетельствам, федеральная авиация ежедневно наносит бомбовые удары по г. Грозному (в частности Старопромысловскому району). От ударов страдают не только "стратегические" объекты нефтеперерабатывающей промышленности, но и жилые дома. В то же время, в Грозном до сих пор находится большое количество русских, не имеющих какой-либо возможности выехать из города. Также значительное количество русских находится в Наурском районе (только в ст. Мекенской до начала бомбардировок проживало около сотни русских семей).

В Ингушетию русским беженцам пробраться практически невозможно: чтобы попасть в Ингушетию из Наурского района надо пересечь всю Чечню, а перемещению русских в Ингушетию из Грозного, по некоторым утверждениям, препятствуют чеченские боевики. Горные дороги в Грузию и Дагестан для русских старух и женщин не проходимы. Следовательно остается собственно Россия, а именно уже принявший в 1995-96 гг. более 200 тысяч беженцев Ставропольский край. Но в там нет никаких условий для их приема и размещения. Нет ни подготовленного жилья, ни столовых, ни хотя бы палаточных городков. По утверждениям некоторых из беженцев, сотрудники расположенной в г. Ессентуки Миграционной службы отказываются проводить их регистрацию, ссылаясь на то, что "не получили указаний сверху". А начальник минводского поста миграционного контроля якобы вообще заявил, что "Минводы беженцев не принимают. Возвращайтесь туда откуда вас сюда направили".

В результате сложившегося положения несколько десятков русских беженцев не имеющих ни жилья, ни медицинской помощи, ни денег на питание вынуждены с 28 сентября 1999 года жить на железнодорожном вокзале г. Минеральные Воды. Большинство живущих на вокзале русских беженцев пожилые женщины и дети.

Практически каждому из них пришлось пережить угрозы чеченских бандитов, потерю близких, быть свидетелями издевательств и убийств.

Так у жительницы Грозного Марии Александровны Демора в 1996-1997 гг. были убиты сын, мать и двое племянников. У жительницы Наурской Татьяны Семеновой, летом этого года исчез (возможно был похищен) сын Сергей Викторович Гуляев 1980 года рождения. В июне Сергей выехал из Наурской в Подмосковье на заработки и должен был вернуться домой в конце августа, чтобы к 1-му сентября выехать в Моздок, где он учится на 3-м курсе техникума, но до настоящего времени его родственники не имеют никаких сведений о его местонахождения.

Беженцы утверждают, что после начала бомбардировок в пос. Чернокозово Наурского района чеченцы выпустили на свободу преступников из тюрьмы особого режима.

1 октября в этом поселке было совершено нападение на семью Алиновых - Анна Алинова зарезана, а ее муж Владимир тяжело ранен и помещен в больницу. Жив ли он в настоящее время неизвестно. Трое детей Анны и Владимира находятся на территории Ставропольского края (старшая дочь 19 лет предположительно учится в колледже в Георгиевске, двое других детей живут у родственников в Ипатовском районе). Беженцы из Наурского района, рассказавшие о нападении на Алиновых, утверждают, что Анну Алинову похоронили прямо во дворе ее дома.

С другой стороны в Грозном осталось крайне мало "мирных" чеченцев: все они благополучно перебрались в Ингушетию. Причем чеченские боевики вывезли в Ингушетию не только свои семьи, но и ценное имущество, а также перегнали большую часть скота.

Таким образом, в настоящее время на территории Чеченской республики, федеральная авиация наносит удары не только по "базам боевиков", но и по русским людям, которым просто некуда бежать. А на территории соседней Ингушетии семьи бандитов, воюющих против Российской армии, содержат на средства из российского бюджета.

В Чечне сейчас идет конкретное молотилово - федералы бомбят все подряд. Через Минводы уже прошло несколько тысяч русских беженцев. Они (беженцы) утверждают, что в Грозном и сейчас остается не меньше 15 тысяч русских. Но, обратите внимание, ни одна сука про это не вспоминает. Ни ОРТ, ни НТВ, ни ets... Зато постоянно показывают "беженцев" в Ингушетии. (Никакие они не беженцы, в Ингушетию ваххабиты и прочие чеченские бандиты вывозят свои семьи, шмотки, гонят скот. У них там родственники, и друзья. Русским в Ингушетию дороги нет: во-первых, дороги забиты чеченцами - идут целые караваны машин; во-вторых, чеченские боевики просто не пускают русских к ингушской границе; в-третьих, ингуши на блокпостах не очень-то пропускают русских - запросто могут продержать сутки-двое-трое; (такая же х..ня, кстати, творится на Братском блокпосту по дороге из Чечни на Моздок - русских беженцев сутками держат на границе Чечни, а потом возят на автобусах по всему Кавказу. Был случай (28 сентября) из Моздока людей повезли в Карачаево-Черкессию привезли туда, потом вернули (не выпуская из автобуса) обратно в Моздок, выгрузили и сказали: "Езжайте своим ходом в Минводы!" В России русских из Чечни никто не ждет - в Минводах на ЖД вокзале висит объявление, смысл которого можно свести к следующему: "Езжайте за свой счет в Саратов (!?)" В Наурском районе идут безумные бои: чечены херачат по федералам из чего только можно, а федералы в ответ долбят их штурмовой авиацией...

Короче говоря, кремлевские суки явно ведут "маленькую победоносную войну". Поэтому все молчат и, скорее всего, будут молчать о русских, оставшихся в Чечне, и беженцах, бегущих на Ставрополье. А количество погибших военных могут вообще засекретить.

В ночь с 5 на 6 октября, из Минеральных Вод в Саратов, отправилась первая группа русских беженцев из Чеченской республики в количестве около 40 человек.

Отправка группы стала возможной благодаря содействию председателя Минераловодской городской Думы Степана Липирова и минераловодского казачества.

Подавляющее большинство беженцев отправляющихся в Саратов женщины и дети. До отправки в Саратов все они прожили неделю (с 28 сентября по 5 октября) на железнодорожном вокзале города Минеральные Воды, не имеют возможности как-то устроиться на территории Ставропольского края и надежды вернуться к покинутым домам.

В Минеральные Воды продолжают прибывать беженцы из Чеченской республики. По их утверждениям, российская авиация наносит бомбовые удары не только по Грозному, но и по ряду других населенных пунктов. Особенно интенсивным бомбардировкам подвергается Наурский район. Так массированным бомбовым ударам подвергались станица Наурская, станица Мекенская, пос. Чернокозово. По утверждениям некоторых беженцев, к настоящему времени (6 октября) Мекенская и Чернокозово практически полностью разрушены.

4 октября в ст. Наурской состоялся митинг чеченского населения. Выступая на митинге, префект станицы заявил, что он не намерен сдавать Наурскую федеральным войскам. Чеченцы будут защищать станицу до последнего патрона, а русские смогут войти в нее только по трупам защитников станицы.

По утверждениям беженцев в конце прошлой недели чеченскими "властями" были выпущены на свободу заключенные из тюрьмы особого режима, расположенной неподалеку от пос. Чернокозово Наурского района. Выпущенные на свободу заключенные немедленно принялись грабить и убивать русских проживающих в Наурском районе.

Беженцы так же утверждают, что за последние 10 дней в Чечню прибыло большое количество иностранных боевиков. Дословно рассказы беженцев звучат так: "Появились какие-то в формах, которых мы никогда не видели. Не мосхадовские, не басаевские и не радуевские. Мы в Чечне всю войну провели и после войны никуда не уезжали - своих отличим. А тут и в платьицах, и в юбочках, и негры..." Вполне возможно что под "платьицами" и "юбочками" надо воспринимать арабов и афганцев, а под неграми суданских мусульман.

Справка. Наурский район Чечни до прихода к власти Джохара Дудаева был населен преимущественно русскими (прежде всего казаками). В течение последних 8 лет русское население Наурского района подверглось "выдавливанию" путем постоянных угроз и насилия со стороны чеченцев. Все 8 лет в районе практически ежедневно происходили и происходят нападения на русских жителей, грабежи, изнасилования и убийства. Название районного центра станица Наурская происходит от понятия "взятая на ура" - во время одного из многочисленных сражений между казаками и чеченцами в период покорения Кавказа русскими войсками (ХIХ век) только русское "ура!" дало казакам возможность взять станицу.

Александр Титков

 

 

Война становится привычной

«Лимонка» № 134 январь 2000 г.

 

Нас разбудил прапорщик – старший по лагерю. В морозном мартовском небе высоко над огромным военным "табором", над заиндевелыми стволами пушек, "набычившихся" в сторону еле различимых во тьме гор, над причудливыми сетями антенн, над трубами походных печек, тускло светил бледный фонарь луны – солнце мертвых. Было жутко и холодно.

На войне только жизнерадостный дурак да разве что "свежий" генерал не верит в мистику, не верит в приметы. Для остальных война – это еще и знамения, знаки, приметы. И, не сознаваясь в этом друг другу, стесняясь, каждый внимательно и нервно ведет свой отсчет знаков и символов.

Не сфотографируешь летчика перед полетом, не заставишь танкиста вернуться за забытой вещью.

Мы идем колонной. Колонна – громко сказано. Бэтээр, КамАЗ да ЗИЛ-"наливник". Вот и вся колонна. Полтора десятка бойцов да мы – слишком безоружные для солдат и вполне военные для чужого прицела. Но нам повезло. Мы проскочили без "сучка". Первый привал на развилке в горах. Под ногами густо рассыпана шелуха стреляных гильз.

Слушал радио. Дикторы то и дело что-то гундосят о необходимости перемирия. Странно. Вообще все перемирия, замирения видятся здесь совсем иначе, чем в Москве. Это там – для высоколобой, красиво одетой публики, для изнеженных дамочек, для "мерседесных" мужчин, эта война – шоу, в котором на сцену может вдруг выскочить конферансье и крикнуть: "Антракт".

Никакое перемирие сейчас невозможно. Война идет на том "молекулярном" уровне, на котором уже безразличен президент и премьер, на котором плевать на указы и приказы. Война идет на площади пять на пять километров. И на расстоянии ста метров до амбразуры чеченского гранатометчика, поджегшего танк, в котором были твои друзья. Поэтому пехотному комбату глубоко "до фонаря" Ельцин, Масхадов, дембель и орден, Москва и мир. Есть только одно желание: добить врага. Опрокинуть и гнать! Для поля боя нет середины. На нем есть только победители и побежденные, иного не дано. Есть наступающие и есть отступающие. Сегодня мы наступаем, сегодня мы давим "их". Нам не нужен ельцинский мир. Пусть он его себе забьет...

Впрочем, о мире никто особо и не вспоминает. Разве что как тема для насмешек и шуток. Ахнул залп "ураганов".

– "Миротворцы" полетели, – скалится ротный. Запылал дом – "трубку мира" закурили, – мрачно сплевывает артиллерист.

Мир будет когда-то потом.

На горизонте – высота. Обычная "номерная" высота.

– Видишь вершину? – спрашивает меня командир батареи.

– Ну?

– В прошлую войну мы стояли на ней, но со стороны Ведено. Дошли и остановились. Черномырдин Басаеву сначала свою ж... подставил, а потом нашу. Не добили их тогда, отошли. Теперь в тридорога берем эти же горы. Ну да ничего, возьмем!

– А перемирие?

– Комбат смотрит на меня как на больного.

А командиры артвзводов орут во всю силу легких:

– Цель номер четыре! Залпом!

И с протяжкой – паузой, для "дружности":

– О...гонь!

Все тонет в грохоте и в пыли.

– Забивай гильзы, мать твою! – срывается комбат к крайнему орудию. Под откос сползает сбитый на откате колесами ящик. Но, уже опережая комбата, какой-то сержант, воткнув в землю перед сползающими ящиками гильзы, яростно лупит их с размаху другой гильзой, вгоняя в землю для лучшей опоры пушки. Латунный звон гильз разносится над батареей как колокол. А комвзвода вновь орет, надрывая глотку:

– Цель номер шесть! Снаряд – на лоток!

 

С передовой подъезжает МТЛБ. С брони сгружают раненых и убитого. Все – экипаж подбитого танка. Сам он в полуторакилометрах впереди, еле видимый на склоне, разгорается и чадит черным копотным столбом. Наводчик тяжело стонет в бреду. Лицо его, выше губ, в пелене бинтов, на которых медленно расцветает алое пятно крови. Механик-водитель с раздробленной ногой меланхолично смотрит в землю. То ли в промедоловой "нирване", то ли в контузии. Убитый на носилках замотан в плащнакидку. Из-за склона горы вырывается "вертушка" – Ми-8 – и тут же начинает, не торопясь, пристраиваться на посадку, чем-то напоминая большую наседку.

– Кто такой? – кивает в сторону убитого авианаводчик.

– Не знаю, – отвечает лейтенант – старший на МТЛБ, – говорят, разведчик сидел в башне. Не наш...

Подходят еще солдаты. Распеленывают брезент. Лицо погибшего. Сине-черное от страшного взрыва внутри машины. Никто его не узнает. Отходят качая головами. Опять пеленают тело в брезент.

"Вертушка" касается земли и, пригибаясь от ветра, раненых начинают перетаскивать в вертолет. Последним на носилках несут "двухсотого" – так на военном сленге называют убитых.

Раненые – "трехсотые".

Закрываются двери и, взревев движками, вертушка отрывается от земли, с глубоким креном, "опрокидывается" в пропасть за дорогой, но тут же выравнивается и исчезает за скатом горы.

МТЛБ, привезший раненых, грузят ящики с боеприпасами. Патроны, снаряды, выстрелы к РПГ. Наконец, изрядно осевшая под грузом боевого железа, тяжело урча движком уходит за поворот на передовую.

Над окраиной аула жирно и густо стелется дым горящей "семьдесят двойки"...

На этой войне много легенд сложили о подвигах десантников, спецназовцев. И это правильно – "спецы" покрыли себя громкой славой. Но все же главный пахарь этой войны – пехотинец. Именно пехота отмеряла гусеницами своих БМП и танков весь долгий путь от Грозного до предгорий Кавказского хребта.

Обычный пехотинец с автоматом "калашникова" в руках, "мухой" за плечами и гранатами, в оттопыренных штопаных-перештопаных карманах брал Шали и Самашки, Аргун и Грозный, Первомайское и Бамут.

Он познал за эти месяцы и опьянение побед, и бессильную ярость неудач. Он терпел голод и холод, жрал конину, пил из луж. В двадцатый раз зашивал ползущую по швам, выходившую все мыслимые сроки "мабуту".

Пехотный офицер, не отличимый от своих солдат, в грязи, в поту, в мазуте и гари вел своих солдат на штурм опорных пунктов и сел, сбивал с горных вершин засады, стиснув зубы организовывал бой в окружении, вытащив один патрон из магазина и спрятав его в карман.

Чеченская война – это памятник нашему русскому солдату. герою. Пахарю, Мученику.

 

...Видимо, Лев Толстой что-то перемудрил, но на войне очень сложно оставаться Пьером Безуховым. Сторонним наблюдателем. Бесстрастным свидетелем. Уже через сутки в сознании прочно закрепляются два понятия: "мы" и "они". Мы – это русские. Армейцы, эмвэдэшники, штурмующие эти горы. "Они" – "чехи", "духи", "нохчи" – чеченцы, дерущиеся против нас. Бьет артиллерия – "наши работают". Прошелестела пуля над головой – "их" снайпер целил. Да и тебя самого уже вскоре видят "своим". А привыкнув к тебе, оценив крепость твоих нервов, послушав за стаканом чая или водки твои мысли, тянут за рукав: "Пошли, снимешь "душка" подстреленного". "Там оружие захватили – идем покажу".

Нет, Пьером Безуховым на войне быть невозможно. Разве что иностранец может быть здесь таковым. Впрочем, доморощенных "иностранцев" среди пишущих о Чечне хватает. По большей части те, кто любит говорить: "Эта страна" и имеет удивительную привилегию – за считанные часы находить и брать интервью у Дудаева...

 

В войсках этому генералу дали кличку "Шаман".

– Во, видишь, Шаман опять колдует... – уважительно говорит мне пожилой солдат-контрактник, показывая на вершину горы. Там еле видный сидит, склонившись над картой генерал...

Отсюда, с вершины, открывается странный, почти мистический вид. Подпирает горизонт седой от снегов Кавказский хребет, а у его подножия, между холмов, раскинулись кишлаки. Те самые, за которые мы деремся. И война разворачивается под нами, как в странном театре, приближенная к глазам артиллерийской оптикой. Перебегают солдаты, ведут огонь танки, горят дома. И в душе вдруг рождается странный холодок прикосновения к чему-то высокому, закрытому для человека.

Там, внизу в сплетении улочек, среди стен, заборов, садов, дерутся насмерть в крови, поту, ярости сотни людей, для которых мир сузился до прорези прицела, в который ловят движение врага. И им невдомек, что сверху за всеми ими наблюдает кто-то еще.

Я зачарованно долго слежу за боем, пораженный этой неповторимой возможностью вдруг увидеть войну со стороны, с высоты. С тех вершин, с которых разве что древние боги наблюдали за жизнью людей...

Шаманов – легенда нашей группировки. Солдаты его почитают как бога. И причин тому предостаточно. Он бережет людей. Воюет расчетливо, хладнокровно.

Генерал – бывший десантник. Лишь после академии он сменил эмблемы с парашютами на общевойсковые.

Чеченцы боятся одного его имени. Истерично докладывают о наших успехах, преувеличивая нас как по численности, так и по качеству. Почему-то величая все наши бригады "спецназовскими". Мы, впрочем, не в обиде. Греет, так сказать, самолюбие.

Штаб "Шамана" развернут на вершине горы, господствующей над местностью. Внизу – кишлак – его взяли три дня назад стремительным броском. Не ждали "духи" такой скорости от "Шамана". Откатываясь с перестрелками, они рассчитывали, что армейцы остановятся передохнуть, перегруппироваться. Ведь сколько уже пройдено. Коммуникации растянуты. Пополнений нет. Но генерал решил иначе. И буквально на плечах чеченцев ворвался на эту высоту. "Чехи" только-только окопы начали рыть, когда моторизированные группы сбили их с высот. Этот бросок был полной неожиданностью. И "духи" побежали, бросая в панике технику, вооружение, амуницию. Армейцы захватили крупный узел связи, склады с боеприпасами и амуницией.

Сейчас генерал управлял боем. Что-то чертил на карте. Размышлял. Наконец, подозвал комбригов.

– "Духи" закрепились вот здесь и здесь, указывает он точки на карте. – На обратных скатах вот той высотки у них минометы. С этой вершины они простреливают аул. Виктор Васильевич, – обращается он к одному из командиров, – силами штурмовой группы и разведчиков надо сбить их с этой высоты и закрепиться там. Оттуда и кишлак как на ладони, и минометы "духов" с обратных скатов собьете. Готовьте людей. В одиннадцать нанесут удар "Ураганы" – вот сюда и сюда. С одиннадцати тридцати до часу будет работать авиация. А потом уже ваша очередь...

После постановки задач вершина пустеет, и генерал садится на раскладной стульчик и надолго замирает, наблюдая за полем боя под ним.

Вздрогнула гора от грохота разрывов "Ураганов". Салютом расцвели в небе гроздья тепловых ловушек, отстрелянных штурмовиками. Ахнули разрывы бомб. Вся огромная военная система группировки пришла в движение согласно воле своего командующего.

– Сюда даже генерал Ермолов не дошел, – говорит вдруг генерал.

И в этих словах его то ли скрытая гордость от того, что он, русский генерал, доделывает сегодня то, что не успел, не мог полтора века назад другой русский генерал. А может быть, горечь от того, что спустя полтора века русскому солдату вновь приходится с оружием в руках усмирять эти горы, поливать их своею кровью. Кто знает...

 

...Штурмовая группа готовилась к выходу. Кто-то торопливо доковыривал ножом тушенку из банки, кто-то набивал пулеметную ленту. Кто-то дремал, положив голову на бронежилет. Молодые ребята. Пулеметчик в "бандане" – рокерской косынке. Снайпер – в перчатках с обрезанными пальцами. Гранатометчик светлый в очках, с наушниками плеера в ушах. Если бы не оружие, не амуниция, не эти горы – то один в один – молодежная "тусовка" где-нибудь в Москве или Ярославле. Но здесь война и мальчишки готовились к ней. Это штурмовая группа бригады. Те, кому приходится идти первыми, взламывать духовскую оборону, драться насмерть. Мальчишки? Бойцы!

– Подъем! Строиться! – буднично говорит командир. Сам он не намного старше своих солдат. Без знаков различия, так же увешенный оружием, он почти не отличим среди них, но слово его, чувствуется, здесь ценят. Группа скоро выстраивается в две шеренги.

– Шмотки не брать – их тылы заберут. Старшина проследит, – поясняет командир. Все "мухи" – на себя. Наверху дополучим "шмелей" и выдвигаемся к высоте 437.0, оттуда по гребню пойдем вон на ту высоту, – командир указывает шомполом на один из пологих хребтов внизу.

– Задача – взять высоту и закрепиться.

– Все ясно?

– Понятно, командир, – нестройно отзывается "братва".

– Тогда – по коням! На ле-во! Шагом марш!

И строй неторопливо зашагал к БМП, стоящим неподалеку. Рассаживались быстро, привычно. И через минуту боевые машины уже были похожими на какие-то средневековые пиратские челны. Разномастные сидения от автомобилей, подушки, бронежилеты, стволы, ящики с боеприпасами, тубусы одноразовых гранатометов. Все вроде бы вперемешку, в беспорядке, а на самом деле все на месте, все под рукой, все по-боевому...

На башне одной из БМП колонка от магнитофона.

Взревели движки. Лязгнули гусеницы. Командиру протянули руку и он легко вскочил на броню, сел на заботливо подсунутую ковровую подушку. Надел танковый шлем, прижал ларингофоны к горлу.

– Вперед!

Качнулись на месте и тут же рванулись, как пришпоренные лошади-БМП. А из колонки динамика донеслось, тая в воздухе:

– Комбат, батяня! Батяня, комбат! Ты сердце не прятал за спины ребят!..

капитан Владислав Шурыгин