О сохранении обряда предания суду присяжными заседателями

Отмена обряда предания суду через присяжных была бы шагом назад в деле политической свободы. Они составляют единственное независимое судебное учреждение в Англии; одни они могли бы сохранить независимое положение между правительством и частными лицами в эпохи больших политических или, если хотите, революционных волнений. Благотворное влияние их сказывается на каждой столичной или выездной сессии. Не один честный человек избежал позора и страданий публичного суда благодаря своевременному прекращению дела в стадии предания суду присяжными.

Но законодателю надлежало бы принять меры против злоупотребления властью этого учреждения в целях вымогательства или личной мести. Одно недавнее дело ярко выдвинуло вперед этот вопрос перед общественным мнением. Сотни людей скромного положения могли быть неправильно преданы суду, и никто никогда не подозревал бы о совершенной несправедливости. Но когда ошибки существующей системы затрагивают свободу человека, имеющего возможность пользоваться ею в более широких размерах, они привлекают к себе внимание общества.

Возьмите проступки, перечисленные в «акте о недобросовестном обвинении», этом законе, как бы нарочито созданном против спокойствия честных людей. После того как дело было рассмотрено компетентным судом при участии обеих сторон и прекращено в законном порядке, обвинитель переносит его в камеру предания суду; там, в отсутствие обвиняемого, представляет свои односторонние объяснения и добивается определения о предании его суду со всеми последующими терзаниями его жертвы. Это не что иное, как злостная травля; это — невозможная несправедливость. Мы любим спорт, но любим, чтобы игра велась добросовестно; мы не стреляем по сидящему зайцу.

Чтобы положить предел этим злоупотреблениям, стоит только установить, что всякое лицо, коему угрожает предание суду, может, если пожелает, требовать, чтобы предварительно были выслушаны его объяснения против обвинения; по крайней мере, чтобы частным лицам не было предоставлено право вносить дело в камеру предания суду за спиной их жертвы иначе как с разрешения полицейского судьи или какой-либо иной власти, подобной надзору государственного обвинителя. Особенно важно преградить эту возможность после того, как обе стороны дела уже подвергнуты оценке судебного места. Могут сказать, что после такого рассмотрения дела и обряд предания суду присяжными особого состава является лишним. Я не разделяю этого взгляда. Возможно, что при первоначальном разбирательстве были лжесвидетели, которые не решатся повторить свои ложные показания перед присяжными особого состава; возможно, что среди лиц, входящих в их состав, найдутся люди, которые сумеют опровергнуть непрочные предположения обвинителя, имея к тому средства, которых не было у полицейского судьи; возможно даже, что двадцать три человека окажутся разумнее одного или двух; они могут признать, что в деле нет оснований подвергать обвиняемого позорищу судебного следствия; и, мне кажется, мы можем положиться на правильность их суждения, так же как и на их добросовестность в этом отношении.

Как бы то ни было, мне представляется благоразумным исправить, а не уничтожать одну из главных гарантий нашей гражданской свободы.

Подумайте об этом, г-н стряпчий, кто бы вы ни были: виг, тори, консерватор или либерал, какой бы политической окраски ни были ваши перья; вот дело для честного человека. Во имя человеколюбия и правосудия, во имя здравого смысла уничтожьте и эту гарантию, если не можете уничтожить злоупотребление ею. Если бы люди знали закон так, как закон того требует, произвол, связанный с действующим порядком предания суду, скоро привел бы к террору над всеми честными и мирными людьми. Он может быть превращен в своего рода инквизицию, поощряющую злобу к доносам против честности и к терзанию неповинных людей на суде. Вот работа, г-н стряпчий, если не для политического деятеля, то для человека. При правильной постановке дела этот порядок мог бы быть охраной свободы. В том виде, как он у нас существует, нельзя придумать ничего более пригодного для ударов против нее в руках тех, кому это выгодно.

Сумеете ли вы найти столь же широкие способы улучшить недостатки нашего гражданского процесса, как те, которые существуют для удобства преступников?

Как бы желательно было ввести какое-нибудь ускоренное производство для гражданских тяжб! Как далеко до этого теперь! Гражданские дела должны лежать без движения, для того чтобы какой-нибудь тунеядец, объявивший войну закону и правам, мог быть судим со всеми изобретенными для него удобствами!

Таковы наши шаги на пути к судебным реформам!

Можно было бы одним коротким законом разметать все гражданские дела, разбираемые в Лондоне, по всему государству, но это было бы нежелательной для общества переменой. Первое требование правосудия заключается в доверии общества к суду; и лучшая гарантия правильного отправления правосудия состоит в том, чтобы суд творили лучшие люди по уму и по знаниям; если вы можете обеспечить участие таких людей в местных судах,— тем лучше; мы не можем требовать необыкновенных судей, а если бы и требовали, то не могли бы их найти. Но есть нечто, чего не могли бы дать и самые лучшие местные судьи, заседающие на значительном расстоянии друг от друга и не собирающиеся в коллегиальные заседания для обсуждения и пересмотра своих решений,— это единообразие. Ливерпуль и Бирмингем будут иметь одни и те же статуты, но разные законы.

 

ГЛАВА XVIII

Тактика

Указания, изложенные по различным вопросам в предыдущих главах этой книги, составляют отдельные части той великой системы, которая называется адвокатским искусством. В настоящей главе я намерен дать несколько кратких указаний о применении этой системы в целом ее объеме, ибо в этом именно, конечно, и заключается сила нашего искусства; сила, не поддающаяся измерению как в самой себе, так и по своим последствиям. Она может решать государственный спор или спор о дамской собачонке, судьбу целой династии или благополучие недобросовестного сборщика податей.

В каком виде представить дело суду — вот вопрос, от которого может и, вероятно, будет зависеть его исход. Изучая знаменитые процессы и в особенности речи лучших адвокатов, мы убедимся, что удачный исход дела во многом зависит от того, в каком виде оно было представлено судьям. Это особенно заметно в защитах Эрскина; его речи получают особую силу благодаря искусному распределению материала и порядку изложения.

Недостаточно уметь «вымотать» свидетеля или сказать интересную речь. Вы можете все-таки оказаться только звонкой погремушкой; и, когда перестанете звонить, перед присяжными ничего, кроме погремушки, не останется.

Возможно, что при всех способностях и всем умении вашем вы не могли извлечь нужных данных из показаний ваших свидетелей. Никакое воображение не в силах создать фактов. Вы можете убедиться к концу следствия, что дело стоит невыгодно для вас. Что же из этого? Надо ли отчаиваться? Никоим образом, если только вы усвоили некоторое умение в искусстве, которому служите. Хороший адвокат при плохих шансах часто оказывается сильнее плохого адвоката с хорошими шансами. Искусство заключается в умении приспособлять свой материал к поставленной себе задаче. Если вы сумеете сделать это так, чтобы в общем ваши данные казались верными, вы должны выиграть. Можно расположить факты так, что они будут казаться значительнее, чем они есть на самом деле, ибо все вещи вообще кажутся большими или малыми по сравнению. Неблагоприятные факты могут принять незначительный вид в силу контраста или, будучи отодвинуты в тень, могут стать совсем незаметными. Возможно, что вы усвоили известную прямоту в обращении к присяжным; что вы не позволяете себе таких доводов, которые могли бы им показаться «недоброкачественными», ваша привычка говорить без обиняков, «напрямик» подчиняет их; вы избегаете всего, что могло бы придать вашим словам вид остроумной игры с фактами, зная, что такое остроумие ценится на суде так же, как чудеса фокусника,— т. е. признается ловким обманом; вы не стараетесь затуманить дело непонятными выражениями, а предоставляете фактам говорить за себя; одним словом, вы говорите простыми словами перед простыми людьми, зная, что задача честной речи в том, чтобы быть понятной слушателями, и что чем легче им вас понимать, тем честнее вы им кажетесь.

Ни закон, ни природа человека не суть точные науки. Считая свидетелей по пальцам, можно сказать, что дважды один будет два, но в судебной арифметике дважды один может быть нуль; мало того, может оказаться единицей против вас.

И присяжные заседатели, взятые в целом, также представляют из себя величину, не поддающуюся точному и безошибочному исчислению. Возможно, что право на вашей стороне, но это еще не есть безусловное основание к тому, чтобы они признали его за вами. Факты могут быть заложены так глубоко, что верхние пласты совсем скрывают их присутствие от рядового наблюдателя. Ваша задача будет в том, чтобы цепью рассуждений и естественных выводов добраться до них через длинные судебные следствия.

Если бы присяжные представляли из себя машину, можно было вложить в нее факты с одного конца и вынуть их из другого в виде готового ответа; все было бы совершенно просто. К сожалению, решения присяжных не создаются этим путем. Прежде всего, надо представить ваши доказательства в правдоподобном виде, затем убедить присяжных, что факты представлены верно или что они могут принять их за верные. Это далеко не так просто, как кажется с первого взгляда. Здесь уже чувствуется первая трудность, если не почувствовалась уже немного ранее. Судья иногда делает попытку согласить стороны еще до судебного следствия. Он может предложить вам не возражать против удаления одного из присяжных или указать иной компромисс, не удовлетворяющий ни вас, ни вашего противника. В таких случаях надо руководиться собственным здравым умом. Вы знаете дело много лучше, чем судья, успевший только пробежать его. Никогда не поступайтесь принципом или интересами вашего доверителя хоть на полушку ради того, чтобы заслужить благоволение председателя, и, главное, помните, что, раз дошло до суда, лучший путь к миру — это бой.

Мне пришлось слышать слова одного необыкновенно проницательного и дальновидного судьи, обращенные к старшему адвокату: «М-р Джонс. По вашей вступительной речи я думал, что истец был вор; теперь вижу, что ответчик дурак; ему придется заплатить; стоит ли затягивать дело дальше?»

Иск был об убытках за противозаконное лишение свободы! Нужно ли говорить, что как первая, так т вторая догадка почтенного председателя оказались неверными. Если у вас нет шансов выиграть дело, вы, конечно, с готовностью пойдете на мировое соглашение; если шансы за вас, вы с безупречной любезностью отклоните всякие предложения.

Следует всегда помнить, что одна из самых трудных сторон адвокатского искусства состоит в умении распознавать побуждения человеческих поступков, а между тем эти побуждения в значительной степени являются руководителями адвоката. Если вам не удастся открыть их, вы будете работать в темноте, и если выиграете дело, то только благодаря какой-нибудь случайности.

Если бы мы могли заглянуть в душу каждого из двенадцати присяжных заседателей, мы, вероятно, нашли бы не менее двенадцати различных оснований их ответа. Этот заранее готов был верить одному свидетелю, тот — другому; третий не верил ответчику, потому что у него был «сомнительный вид»; четвертого подкупило обращение истца; пятый слыхал что-то не к чести одной из сторон,— и так далее, вплоть до двенадцатого, который подал голос «уже заодно со всеми», просто потому, что он очень приятный и любезный человек.

Многое может зависеть от утреннего завтрака или от пищеварения присяжного. У многих присяжных, наперекор всем данным дела, существует представление, что истец всегда должен получить что-нибудь с ответчика. Иные думают, что он должен быть прав, ибо иначе не стал бы возбуждать дело, так же, как подсудимый должен быть виновен, ибо иначе не стоял бы за решеткой.

В большинстве судебных процессов, если не во всех, существует какое-нибудь основное обстоятельство, от которого зависит решение дела.

Это основное обстоятельство надо найти прежде всего и отвести ему надлежащее место. Все доказательства и все факты должны быть подчинены ему. Иногда случается, что место главного обстоятельства занимает другое мнимо существенное обстоятельство. Нечего говорить, что такая ошибка бывает роковой для тех, кто не умеет уберечься от нее.

Возможно, что противник сумеет искусственно сузить предмет спора. Если вы поддадитесь этой уловке, вам будет очень трудно вернуться к первоначальному спору; это вернейший признак, что вы не усвоили азбучных правил судоговорения.

В глазах молодого гения это кажется столь невероятной ошибкой, что никто никогда не мог бы сделать ее. Не ошибается, однако, только тот адвокат, который ничего не делает. Вести судебные дела не так просто, как бить в барабан; если бы можно было рассказать все ошибки опытных адвокатов, то начинающий сказал бы, что опыт оставляет их очень несовершенными и что наше искусство скорее притупляет, чем развивает наши способности. Ошибки более всего сознаются теми, кто уже почти не делает их. Несомненно одно: совершенство недоступно для адвоката; все, что мы можем сделать,— это научиться немногому, отучившись от очень многого.

Оратор может идти разными путями во вступительной речи. Прямой путь ближе всего ведет к решению. Известный навык в риторике, необходимый для того, чтобы самая речь была приятна присяжным, и умение расположить доказательства так, чтобы все намеченные вами обстоятельства казались верными,— вот признаки искусного вступления.

Примут ли присяжные ваше толкование фактов или нет, это почти всецело зависит от вашего умения; чтобы достигнуть этого, надо согласовать между собой собранные доказательства и придать вашим толкованиям вид действительных фактов; художник сказал бы — это искусство мешать краски.

Представим себе молодого адвоката, достигшего великого успеха в умении добиваться ответов от свидетелей на свои вопросы. Такие молодые мастера далеко не редкость. От него, однако, не будет большой пользы, если он станет высыпать свои доказательства перед присяжными, как сор из тележки. Надо, чтобы доказательства являлись перед присяжными в таком порядке, чтобы вывод ясно складывался из фактов. Например: есть ли смысл в перекрестном допросе о добросовестности свидетеля, когда указанные им факты удостоверены людьми несомненно добросовестными? Вы можете быть и «жестоки», и «сильны» с ним сколько угодно,— присяжные скажут, что вы губите дело. Жестокость не есть сила, и сила редко бывает жестокой.

Правда, в заметках стряпчего сказано, что надо «вывернуть свидетеля наизнанку»; допустим, что это удалось вам; но кто дал вам право во имя сомнительной нравственности свидетеля ломать ноги истцу?

Это — плохая тактика. Чем больше «жестокой силы» будет в вашем допросе, тем больше окажется сумма убытков.

Предположим, однако, что, несмотря на молодость, наш адвокат разумный человек и не станет выворачивать свидетеля. Он попытается сделать что-нибудь более искусное.

Этот свидетель имеет особую ценность для нашего адвоката: за его правдивость поручилась противная сторона. Все, что вам удастся извлечь из него в опровержение показаний других свидетелей вашего противника, будет иметь огромное значение. В этом отношении указания на его сомнительную добросовестность могут вам пригодиться. Ваше обращение с ним входит в тактику судебного боя, и, смотря по тому, будете ли вы с ним обходительны или резки, вы сделаете его свидетелем за вас или против вас.

Есть один способ вести дело, который почти безошибочно ведет к проигрышу. Это — игривый способ. Адвокат, который, выражаясь грубо, ломает дурака, кончит тем, что оставит в дураках своего доверителя. Истцу мало проку от ваших шуток: ему не смех нужен, а возмещение понесенных убытков, а со стороны ответчика шутки — плохое возражение против фактов. Я часто слыхал, что можно вышутить дело на суде, но никогда не видал, чтобы кто-нибудь это сделал. Ни один судья не допустит этого, если только не ставит шутовство выше правосудия, и я никогда не встречал таких шутов и присяжных, которые были бы способны просмеять права тяжущегося человека. Правда, вы легко можете вышутить свое собственное дело, и если у вас нет шансов на успех, пожалуй, лучше провалить его со смехом, чем со слезой; но смех не должен быть причиной провала.

Этими указаниями я отнюдь не хочу умалить значение юмора, о силе которого говорил выше.

Заметим также, что серьезное отношение к делу не должно переходить в похоронное обращение. Умение заключается в том, чтобы найти непринужденную середину между указанными крайностями. Нет нужды держаться так, как будто вы шествуете под заглушенный барабанный бой траурного марша; присяжные любят быстрый ход и свежий воздух. Держите их в бодром настроении, если хотите получить изрядную сумму убытков. Помните, что они раздают не свои деньги, а чужие, и чем больше бодрости вы сумеете внушить им, тем щедрее они будут в своем решении; убытки иногда растут под влиянием некоторого обаяния адвоката над присяжными.

Не могу не сказать нескольких слов о том, что постоянно выглядывает из портфеля адвоката, как бы тщательно ни старался он его захлопнуть; это — слабый пункт вашего иска; что бы вы ни делали, вам не спрятать его. Если вы хотите, чтобы он принес вам как можно больше вреда, предоставьте вашему противнику извлечь его напоказ. Если хотите, чтобы он предстал перед присяжными в наиболее для вас благоприятном виде, укажите на него сами. Человек всегда относится с большей нежностью к своим, чем к чужим слабостям.

При умелом обращении слабый пункт может иногда быть обращен в преимущество. Насмешка противника над бедностью или несчастьем вашего доверителя послужит к его облегчению, нравственному и материальному. «Но,— скажет с негодованием иной юноша, по своей невинности еще не знающий ошибок,— кто же станет смеяться над такими вещами?»

Погодите, пока не увидите иска какого-нибудь бедняка к железной дороге; или человека, который много лет тому назад имел несчастье попасть под суд. Это ошибка, хуже которой быть не может, но это не значит, что ее не бывает. Это больше, чем ошибка; это самое подлинное издевательство; но существуют клиенты, которые и за это готовы платить деньги. Попытки вызвать предубеждение обыкновенно вызывают сочувствие. Ничто так не вредит речи или перекрестному допросу, как раздражительность.

Люди часто говорят: «Адвокатское искусство есть природный дар; его нельзя создать по заказу». Это верно; это во многих смыслах дар; все ваши способности суть дары природы. Средняя пригодность к ведению судебных дел есть дар, но умение вести их сообразно правилам искусства не есть дар. Это — плод тщательных наблюдений и работы над собой. Надо знать, на что «охотнее идут» присяжные; какой слог сильнее действует на них; какое обращение им любезнее, какие рассуждения всего для них доступнее. Если вы не величайший мастер перекрестного допроса в мире, из этого вовсе не следует, что вы должны задавать свидетелям опасные вопросы; если вы не величайший оратор, это не значит, что вы имеете право говорить не то, что надо, или просто заниматься пустословием. Горе клиенту, если его поверенный без нужды оскорбит чувство свидетеля! Если даже необходимость заставляет вас задать тягостный для свидетеля вопрос, присяжные будут смотреть на вас с неудовольствием; и если вы не сумеете смягчить содержание вопроса вашим обращением, они будут смотреть на вас, как на жестокого врача, находящего удовольствие в болезненной для больного операции, который, если бы пришлось, с такой же жестокостью обошелся бы и с каждым из них.

Но как быть с противником, который сам не щадит? Ответ простой. Отвечайте ему суровым молчанием. Не подражайте ему, чтобы не лишиться тех выгод, которые принесли вам его недостойные приемы. Пусть присяжные видят ваше терпение в тяжелом положении: они своевременно дадут награду вашей сдержанности перед судом.

Если же вы признаете разумным коснуться нападок противника, сделайте это так, чтобы затронуть не только негодование, но и сострадание присяжных; ни в каком случае не увлекайтесь желанием отомстить за своего клиента личными нападками на противника: вините во всем наставления, навязанные поверенному, а не его самого. Это прямая дорога к карману его доверителя.

Есть другое обстоятельство, заслуживающее внимания. Адвокаты часто затрудняются перед вопросом: следует ли вызывать свидетелей? Скажу прежде всего, что это вопрос, который поверенный должен решить сам. Стряпчий может только помешать ему в этом. Он должен только отметить, что могут показать свидетели. Вызов их зависит от адвоката. Не бойтесь обычных нареканий: «Отчего не спросили наших свидетелей?» Вопрос решается безошибочным критерием: «Безусловно ли необходимы их показания?» Если нет, никогда не следует жертвовать правом возражения. Есть и другое соображение: если даже они могут быть полезны, не будучи безусловно необходимы, могут ли они выдержать испытание перекрестного допроса? Они могут казаться превосходными на бумаге и, тем не менее, могут провалить вас на суде. Свои свидетели всегда представляют известную опасность, особенно если их больше, чем нужно.

В виде общего правила можно сказать, что показание их не имеет значения во всех тех случаях, когда можно спорить о том, нужно их вызывать или нет.

Но, если свидетели вызваны, может ли иметь значение порядок их допроса? — Несомненно, и значение большое. Вы можете проиграть дело по недостатку связи и последовательности в их показаниях. Одни и те же вещи имеют очень неодинаковый вид, когда расставлены в порядке и когда брошены в кучу.

Надо сделать все, что в ваших силах, чтобы произвести желательное впечатление. На сцене все мелочи бывают рассчитаны самым тщательным образом; если этого не сделано, характеры действующих лиц и эпизоды драмы получат лишь слабое изображение. Зрители будут разочарованы в своих ожиданиях; и если в дополнение к неудачному распределению эпизодов ваши актеры будут появляться на сцене без твердо намеченного порядка, я сомневаюсь, чтобы слушатели могли следить за ходом развития пьесы, как бы ни было на самом деле хорошо ее содержание.

Следует, конечно, вызывать свидетелей в таком порядке, в котором их показания должны произвести наибольшее впечатление на присяжных. Для этого надо разместить отдельные обстоятельства, хотя бы самые ничтожные, сообразуясь с общей задачей. От этого зависит все; в том, что входит в вашу работу, случаю не следует уступать ни единой частицы. Ваш труд может завершиться стройным зданием или создать бесформенную кучу, смотря по тому, сумеете ли вы привести в порядок или перемешаете установленные вами данные.

Можно также принять за правило, что в тех случаях, когда вашего клиента изобличают в какой-нибудь ошибке или высказывают против него такое предположение, которое нельзя не опровергнуть,— он не только должен быть допрошен раньше всех других свидетелей, но и его возражение против приписываемого ему поступка должно быть сделано им при самом начале его объяснений перед судом. Отсрочка будет казаться желанием уклониться от возражения, а такое желание — сознанием вины. То, что составляет главный пункт в вашем плане ведения дела, должно, по общему правилу, быть выдвинуто вперед главным действующим лицом. Основания этого требования понятны для всякого; впечатление, произведенное на присяжных с самого начала, будет сильнее и более прочно, ибо этим самым от него будет соответственно отдалено возражение противника.

Я уже говорил о том, как важно соблюдать последовательность во времени; не менее важна последовательность по значению обстоятельств. Установив основной факт в центре, следует представить свидетелей; их показания должны не только подтвердить этот факт, но и скрепить его так, чтобы данные дела, плотно примыкая одно к другому, взаимно поддерживали себя, как части искусно построенного свода, способного выдержать всякую тяжесть.

Цель ваша при представлении доказательств не ограничена подтверждением основной мысли; вы можете сделать еще нечто другое, если выступаете со стороны ответчика. Всмотревшись в доказательства, представленные другой стороной, вы можете расположить свои с таким расчетом, чтобы они не только были в контрасте с теми, но и казались бы более правдоподобными.

Все это, конечно, мелочи, но мелочи иногда имеют огромное значение в искусстве, а в суде их ценность бывает неисчислима.

Говоря о ценности свидетельских показаний, не следует забывать, что, если, выставляя ваших свидетелей после доказательств вашего противника, будь то истец или ответчик, вы начинаете с лучших и постепенно будете спускаться до самого худшего, ваши шансы будут уменьшаться в той же постепенности и в конце концов будет казаться, что исход дела находится в зависимости от оценки показаний ничтожнейшего из ваших свидетелей. Ваши доказательства, так сказать, сойдут на нет перед глазами присяжных, а вы будете только недоумевать, отчего они так качают головами.

Люди, мало знакомые с превратностями судебного заседания, думают, что председатель исправит все это. Это возможно, но тот, кто надеется, что председатель сделает за него его дело,— плохой адвокат. Ибо в сущности вещей председатель есть не что иное, как тринадцатый присяжный, и не властен утверждать или отвергать силу доказательств.

Показание свидетеля может быть очень сильным, хотя бы он утверждал только один факт, и очень слабым, хотя бы он утверждал их полсотни. Если вы измеряете ценность его объяснений по количеству сообщаемых им фактов, то можете с таким же успехом по его росту определить силу его показаний.

Если с вашей стороны будут один за другим являться плохие свидетели, присяжные придут к заключению, что ваши требования или возражения недостаточно обоснованы; это ослабит и более сильные показания других свидетелей; поэтому, если между вашими свидетелями есть и надежные и плохие, начинайте со слабейших. Последовательность времени или логический порядок могут заставить вас уклониться от этого соображения; но вообще следует всегда стараться, чтобы за слабым следовало сильное.

Предположим, что с обеих сторон выставлены свидетели приблизительно одинаковой ценности и нет необходимости соблюдать последовательность времени; есть ли основания к тому, чтобы один свидетель был спрошен раньше другого? Без сомнения. Не все в равной мере готовы выдержать перекрестный допрос. Если вы начали с одного из более слабых в этом отношении и он под влиянием волнения начинает заикаться и бормотать, вы уже оказали по крайней мере две плохие услуги своему клиенту: вы почти погубили его дело в глазах присяжных и вы дали столько бодрости вашему противнику, что он будет допрашивать следующих с удвоенной энергией; если, наоборот, вы начнете со свидетеля, умеющего выдержать перекрестный допрос, вы получите противоположные последствия. Как ни обидна бывает неудача в перекрестном допросе чужих свидетелей, еще обиднее неудача своих перед перекрестным допросом противника.

Еще соображение, которое не следует забывать. Рассказ, переданный по частям, несколькими свидетелями, убедительнее, чем тот же рассказ, повторенный каждым из них. Он будет казаться более правдивым и даже будет иметь вид безусловно верного; тогда как его повторение, особенно с передачей подробностей, часто придает ему вид лжи. Рассказ по частям имеет еще одно преимущество: он суживает площадь приложения перекрестного допроса.

В одной из предыдущих глав я уже говорил о борьбе против предвзятых мнений в среде присяжных; здесь будет нелишним сказать, что, если ваш противник пытается вызвать в них предубеждение, вам придется прибегнуть к некоторым особым манерам, чтобы противодействовать этой довольно обычной тактике. Вы не должны приносить своего клиента в жертву недобросовестным адвокатским приемам. Если ваш противник играет на слабостях присяжных, вы сделали бы ошибку, положившись всецело на силу их здравого рассудка.

Одно может затронуть их интересы, другое шевельнет в них сочувствие. Надо брать людей такими, какие они есть, особенно на скамье присяжных. Если при указанных условиях вы не станете считаться со свойственными им наклонностями и будете обращаться только к их разуму, вы окажетесь в положении простака, у которого вытащили часы, пока он смотрел на воздушный шар.

Случается слишком часто, что против вас в составе присяжных соединяются, хотя и в неравных силах, невежество, предубеждение и чувствительность. В победе над ними — величайшее искусство и величайшая заслуга адвоката.

Много говорят о «последнем слове» (здесь разумеются возражения поверенного в гражданском споре, а не объяснения подсудимого), но никто не станет спорить о том, как много оно значит в устах настоящего адвоката. В нем и созидательная, и разрушительная сила. Поле битвы свободно, противодействия нет. Оно может вырвать с корнем доводы противника, рассеять его доказательства, смести все, им созданное; но оно не может и дать последние законченные черты его картине. Все зависит от знания адвоката. В этом отношении знание еще важнее, чем талант; знание обнимает как самые доказательства, так и умение представить их в наиболее выгодной системе. Если за вами последнее слово — все: доказательства, доводы, предубеждения, симпатии, все в вашей власти; насмешка, укоры, убеждения готовы служить вам. При равенстве прочих условий нужно очень плохо знать адвокатское искусство и человеческую природу, чтобы не выиграть дела.

Это наводит меня на другой предмет, не лишенный значения в наше время, при проявившейся склонности к замене присяжных коронными судьями.

Пусть не удивится читатель, если я скажу, что коронный судья больше поддается предубеждениям, чем присяжные заседатели. Хотя милорд никогда не поверит в возможность подобной слабости с его стороны, он, однако, будет стараться выказать себя свободным от предубеждений, и в этом спасение адвоката. Предубеждения присяжных сглаживаются некоторого рода умственным трением; они могут даже вполне нейтрализовать друг друга. Всякое прямое нападение на предрассудок заранее обречено на неудачу. Предубеждение неуязвимо для логики; но это не значит, что в вопросах, решаемых на основании доказательств, было бы бесплодно обращаться к рассудку. Надо помнить, что судья проникнут высоким чувством чести и хочет казаться беспристрастным. В этом защита против тех слабостей, которым не чужды бывают и благороднейшие умы.

Остается, однако, вопрос: в каком виде представить ему дело? Нужны ли здесь другие приемы, чем перед присяжными?

Я отвечаю: безусловно, нет. Для судьи дважды два четыре, как и для присяжного. Если есть разница, то только тогда, когда присяжные определяют убытки по чувству и поддаются желанию быть щедрыми в ущерб справедливости. Надо говорить так, чтобы судья мог отчетливо видеть ваши факты, усвоить ваши соображения и согласиться с вашими выводами. В этом отношении задача легче перед ним, чем перед присяжными, потому что его ум, благодаря долгому опыту, изощрен в разборе доказательств и в оценке их значения для дела; от вас требуются ясность, сжатое изложение и расчет в распределении материала.

Заметим, что он скорее сумеет различить, представляете ли вы факт таким, каков он на самом деле, или придаете ему ложную окраску; присяжных легче провести в этом отношении. В чистом деле всегда следует держаться первого приема; второй с несомненностью покажет, что, хотя дело честное, вы не умеете честно вести его. Это плохой прием.

Поле рассуждений шире перед присяжными, чем перед судьей.

В первом случае вы ограничены только одним условием: вы не должны говорить о вещах, не имеющих отношения к делу; во втором — лучше сдерживать свои рассуждения в более строгих границах того, что требует неумолимая логика.

Присяжные представляют более тяжеловесное целое, чем судья,— и, чтобы привести их в движение, нужно большее усилие. Но, раз толчок получен и движение началось, они сметут многие незначительные препятствия, которые перед более критически настроенным умом потребовали бы объяснения.

Из этого следует, что как перед судьей, так и перед присяжными искусное распределение доказательств наряду с ясными выводами из простых рассуждений суть лучшие средства на пути к цели.

«Последнее слово» также имеет не менее значения перед судьей, чем перед присяжными. Милорд во многом, очень многом, остается таким же человеком, как и все; он не одарен ни способностью интуитивного прозрения во мраке, ни сверхъестественным откровением о данных дела. Бывает, что и для его разума оказываются нелишними услуги вашего рассудка.

Следует также сказать несколько слов о том, что называется le redicule (смешное). Это незаменимое средство против недобросовестных аргументов; оно действует с такой быстротой, что противник оказывается разбитым вдребезги, прежде чем успел сказать: была молния!

Умение сделать противника смешным не следует смешивать с поношением или бранью.

Чтобы позволить себе этого рода роскошь, надо быть очень уверенным в прочности своего дела. «Ругай чужого поверенного, когда нет своих доказательств» — это правило есть вернейший путь к тому, чтобы уничтожить свою репутацию как адвоката и отказаться от надежды когда-либо составить себе такую, которую стоило бы сохранить.

Когда оратор пышет пламенем, клиент заслуживает сожаления. Это паровоз, который пыхтит с шумом и с силой, но вращает только маховое колесо, не двигая поезда. Чтобы уметь изящно издеваться, надо обладать тонкой впечатлительностью к несообразностям и способностью сопоставлять их в смешном контрасте. Это создает юмор, а иногда вызывает и негодование и презрение к изображенному.

Образцом этого умения могут служить некоторые отрывки из речи лорда Лоборо по законопроекту Фокса о распространении противоправительственных произведений (Fox Libel Akt 1792г. См. I.Stevens, Hist. of the Crimin. Law, II, 298 и след. Слово Libel переведено здесь в том значении, которое соответствует частному случаю), предоставившему присяжным решение вопроса о составе преступления в делах этого рода. Судьи были против проекта, ограничившего в известной доле присвоенную им власть. Лорд Лоборо сказал: «В борьбе председателя и присяжных за право судить о составе преступления они забывают вопрос о вине или невиновности подсудимого, и присяжные легкомысленно выносят оправдательное решение, чтобы показать судье, что они сильнее его. Необходимо предоставить им право входить в обсуждение цели печатного произведения: иначе всякое свободное рассуждение о политических предметах и даже о текстах Св. Писания может быть подведено под понятие противоправительственного произведения... Неужели судьи должны сказать присяжным: "Вы должны признать подсудимого виновным, ибо доказано, что рассматриваемое произведение напечатано им, а когда мы будем объявлять приговор, вы узнаете, есть ли в его деянии состав преступления..."? Вы говорите, присяжные не в состоянии различить истинный характер произведения, признаваемого преступным, и этот вопрос должен быть предоставлен просвещенной оценке судей. В суде Old Bаilеy альдермен г. Лондона заседает в составе присутствия рядом с верховным судьей Королевства. Мало того, дела этого рода в графствах разбираются помощниками, сведущими только в борзовой охоте, без всякого участия настоящих судей. Одна нелепость влечет за собой другую; всем известно, что в числе присяжных особого состава, которых вы признаете непригодными, большая часть — те же судьи, и вы хотите отнять у них всякую власть на скамье присяжных, предоставляя им за судейским столом и решение о виновности, и приговор о наказании».