Изменчивость эго-идентичности, множественность душ и их фиксация в плодах

 

Если сравнить публикации Муди, Озес, Хампе и Сабом, посвящённые предсмертному опыту, можно отметить, что компоненты (движущие силы) эго и эго-сознания часто обладают странной изменчивостью. Во многих случаях человек, который столкнулся с опытом смерти и выжил, относит весь пережитый им опыт к эго, идентичному тому эго, которое функционирует на протяжении нашей повседневной жизни. Затем это эго сталкивается с «голосом» или «внутренним другом», который в юнгианской психологии интерпретируется как персонификация Самости. В некоторых случаях такое эго отчасти объединяется с бытием Самости. Муди приводит случай человека, который впервые встретился с опытом «бытия света» в глубокой коме, вызванной бронхиальной астмой: «Это был светящийся шар, очень похожий на глобус. Он был не очень большим, не больше двенадцати-пятнадцати дюймов в диаметре». [1] Рука, которая тянулась к нему, влекла его за собой, чтобы он плыл по воздуху наверх, а затем он двигался вместе со светом, который одновременно был здесь и там, в его палате. «Когда я присоединился к нему и сам стал духом, в некоторой степени мы стали одним целым. Конечно, в то же время мы были разделены. При этом у него был полный контроль над тем, что происходило и касалось меня». [2] Здесь описана тесная связь между эго и Самостью, но не абсолютное их слияние.

В другом сообщении повседневное эго настолько сильно изменено, что оно похоже на Самость:

Моё новое эго больше не было прежним и знакомым, а походило на его сублимацию (очищенную форму). В некоторой степени, оно казалось мне уже знакомым ранее, но погребённым под нагромождением страхов, надежд и желаний. Это эго не имело ничего общего с эго нашего мира. Это был дух, абсолютный, неизменный, неделимый и не поддающийся разрушению. Оно представляло собой нечто совершенно уникальное как отпечатки пальцев, но в то же время было частью бесконечного и хорошо упорядоченного целого. [5]

Здесь эго и Самость почти полностью объединены, но чувство эго остаётся частью большого целого, эго не отражает всю Самость целиком. В своих видениях на грани смерти Юнг описывает подобные изменения в своём повседневном эго:

У меня было чувство, будто бы всё исчезло – всё, чего я желал и к чему стремился, всё, о чём я мыслил. Вся фантасмагория земного существования была сброшена с меня очень болезненным процессом. Тем не менее, что-то осталось, и это ощущалось мной так, будто бы меня захватило всё, что я когда-либо испытал или сделал, всё, что успело произойти со мной. Я бы мог сказать: оно было со мной, и я был этим. Я был всем, из чего состояла моя личная история, и с огромной уверенностью я чувствовал: это то, что и есть я. «Я – концентрация того, что было и сделано».

Этот опыт дал мне чувство огромной внутренней нужды, нехватки чего-то, но в то же время я переживал внутреннюю полноту. Там не было больше ничего, чего я мог бы хотеть. Я присутствовал там в своей реальной форме, был тем, кем и являлся при жизни. Первое время там преобладало переживание уничтожения и лишения, но вдруг оно перестало иметь какое-либо значение. Всё, казалось, было уже в прошлом, уже свершившимся фактом, без возможности повернуть назад. Там уже не было сожаления о том, что нечто осталось в прошлом и было утрачено. Наоборот – у меня было то, чем я был, а это и было всем. [4]

Изменённое или «реальное» эго Юнга, у которого было «всё, чем оно являлось», напоминает идею Симона Волхва о «фруктовом (плодовом)» древе жизни, которое выживает во время разрушения. Это новое эго похоже на квинтэссенцию жизни, которая в то же время является концом жизни. Буддизм также учит, что наш опыт и наши действия превращаются в «зёрна», которые представляют собой «плоды наших деяний». Эти зёрна переносятся в загробное измерение. [5] У ранее цитированного мной Симона Волхва плоды мирового древа, которые могут пережить смерть, представляют собой образ Бога в человеческой душе или, выражаясь юнгианским языком, образ Самости. Бессмертный двойник в человеке также упоминается в персидской религии, как плод его веры на протяжении жизни. И, наконец, мотив фруктов или плодов также появляется в снах современных людей. Психотерапевт Лилиан Фрей ссылается ко сну, который иллюстрирует данный мотив. Это был случай умирающего восьмидесятилетнего мужчины, который сомневался по поводу продолжения жизни после смерти. Незадолго до смерти ему снилось следующее:

Одна ветвь старой и больной сливы принесла неожиданно много плодов. На краю этой ветви даже есть золотые сливы. Переполненный радостью, я показываю это чудо своей дочери и своему сыну. [6]

В алхимии философский камень часто описывается как плод солнечного и лунного древа или как финальное преображение жизни, которая была прожита и представлена самим древом. По всей видимости, в конечном итоге этот фрукт является образом коллективного бессознательного. Человеку, который выстрадал процесс великого делания в своей профессиональной жизни, незадолго до смерти снилось:

На восточном языке голос говорил мне: «Твоя работа и сознательно прожитая тобой жизнь спасла сотни людей твоего поколения и окажет влияние ещё на сотни поколений». [7]

Кажется, этот сон отвечает на вопрос, который беспокоит каждого рефлексирующего человека: «Почему особенно ценные и важные люди часто остаются незамеченными и недооценёнными обществом на протяжении всей своей жизни, в то время как бессердечных и пустоголовых людей хвалят почти все?». Согласно этому сну, существует невидимая компенсация. Страдание и боль, которые нередко переживаются такими людьми, часто считаются их собственной наградой, плодом их усилий, но только в загробном мире, как это подчёркивается в христианском учении. Однако разница в том, что во сне это образ не награды и не наказания, а чего-то более реального. Сознательно проживаемое страдание распространяет свой спасительный эффект на прошлое и будущее человечества, и этот эффект незримо исходит из коллективного бессознательного. Однако, понимание этого, безусловно, является высшим даром, который человек может получить от жизни. В связи с этим, Эдингер сообщает о впечатляющем сне человека, которому вскоре было суждено умереть:

Я поставил перед собой слишком сложную задачу. В лесу лежало массивное и тяжелое бревно, которое я должен был обтесать, отрубить от него круглый кусок, а затем вырезать из него некую конструкцию. Результат этой работы должен был быть сохранён любой ценой, т.к. он представлял собой нечто уникальное, что не должно быть утеряно. Также, я должен был сделать запись на магнитную ленту, которая детально описывала бы, что это такое и исчерпывающе представляла бы собой смысл этой работы. В конце концов, я должен был отнести саму вещь и магнитную ленту к ней в публичную библиотеку. Говорят, что только в библиотеке знают, как сохранить эту ленту в течение пяти лет. [8]

Эдингер интерпретирует этот сон и эту вещь как квинтэссенцию, цель и окончание физического существования. Эта квинтэссенция должна быть сохранена в качестве вклада в коллективную или трансперсональную библиотеку, т.е. своего рода «духовную казну». Удивительным образом этот сон напоминает идею «небесного сарая» Симона Волхва, в который необходимо принести плоды или фрукты.

Эти фрукты или плоды загробного мира часто описываются как философский камень, золотые фрукты, алмазное тело и т.д. Т.е. как нечто постоянное и завершённое, в то время как эго-сознание принадлежит жизни во времени и, скорее, воспринимается как поток определённых представлений. В сообщении Юнга от повседневного, обычного эго отпадают надежды, желания, страхи и т.д., т.е. оно лишается эмоционального отношения к будущему, и остаются только прошлое и настоящее. Эти желания и страхи, по всей видимости, уходят своими корнями в Б-сознание Гиди, которое тесно связано с телесной сферой.

Другой случай Муди описывает отношение «очищенного эго» к Самости («бытию света») следующим образом:

«Когда моё сердце перестало биться, я почувствовал себя так, будто бы я круглый мяч или маленький шарик, а я сам нахожусь внутри него. Я просто не могу это описать так, чтобы Вы поняли». [9] Это изображение особенно бросается в глаза, т.к. по всей видимости, оно описывает «правильное» («должное») отношение эго к самости, т.е. то, в котором эго является частью целого, но в то же время оно едино с этим целым. Именно отношения между эго и Самостью пытался построить Юнг в каждом анализанде, занимаясь глубинной психологией на протяжении всей жизни. [10] Отождествлённое с Самостью эго страдает инфляцией. Если же эго становится слишком далёким от самости, погружаясь в желания, надежды и опасения, оно теряет себя в мире. Приведённые выше примеры иллюстрируют необычные и даже парадоксальные отношения между очищенным эго и Самостью. Иногда происходит слияние эго и Самости, но в остальное время эго и Самость разделены, как если бы маленький шарик был включён в большой. До тех пор, пока эго не очищено, оно переживает себя как отделённое от Самости, очищенное эго же в значительной степени слито с Самостью. Однако осознание эго себя, которое необходимо для восприятия Самости, кажется непрерывным. Юнг говорил, что эго является неотъемлемой частью Самости, и оно может быть использовано как часть, заменяющая целое, когда в памяти откладываются значимые осознания. Но когда мы хотим сделать акцент на психической совокупности, лучше использовать термин «Самость». В нём не стоит вопрос противоречивого определения, но он отличается от стандартной позиции. [11]

Наиболее красиво образ отношений между эго и Самостью представлен в изложенном выше видении, которое описывает их как включение маленького шара в большой.

Но всё же при смерти что-то теряется. Вместе с угасанием аффектов, эмоций и желаний, исчезает также и то, что называют «человеческой теплотой». Иногда можно наблюдать умирающих людей, чьи реакции странным образом «далеки» или «отделены» от человеческих отношений так, будто бы они выключаются из них. [12] Таким образом, через очищение происходит угасание желаний и страхов эго. Это стало для меня очевидным в течение трёх недель после утраты отца. Он скоропостижно скончался, когда меня не было дома и, естественно, эта утрата тогда поглотила всё моё внимание. И мне приснился следующий сон:

Было около десяти часов вечера, на улице было темно. Я услышала звонок в дверь и заранее знала, что это пришёл мой отец. Я открыла дверь, там стоял он со своим чемоданом. Из Тибетской книги мёртвых я помнила, что людям, которые внезапно умерли, стоит сообщить об их смерти, но до того, как я успела произнести это, он улыбнулся и сказал мне: «Конечно, я знаю, что я уже мёртв, но могу ли я навестить тебя?». Я ответила: «Конечно, проходи. Как ты, чем ты занят? Ты счастлив?». Он сказал: «Разреши мне вспомнить, что вы, живые, называете словом «счастье». Да, если говорить на твоём языке, я счастлив. Я в Вене (в его родном городе, который он любил всю свою жизнь), и я учусь в музыкальной академии». Затем он зашёл в дом, мы поднялись по лестнице, и я захотела проводить его в ту комнату, где он раньше спал. Он ответил: «Нет, не нужно, теперь я только гость». Он положил свой чемодан и произнёс: «Живому и мёртвому не следует находиться вместе слишком долго. Лучше оставь меня сейчас одного. Спокойной ночи». И жестами он указал мне, что не следует обнимать его, нужно уйти. Я пошла в свою комнату, думая о том, что забыла выключить электрическую плиту, и есть опасность пожара. В тот момент я проснулась, покрытая потом и с чувством ужасного жара.

Юнг проинтерпретировал этот сон на внешнем уровне как сон о моём реальном отце. [13] Он сказал, что возвращение моего отца в любимый город означает «возвращение домой», как часто символически говорится о смерти. Мой отец был музыкантом, но никогда не совершенствовал этот дар; по-видимому, во сне он пытался нагнать то, что упустил в жизни. Но особенно важным было его странное замечание о том, что значит «быть счастливым». По-видимому, его представления о счастье сильно отличались от того, что он понимал под этим словом, будучи живым. Это напоминает мне одну из сказок Бретона, в которой живому наблюдателю кажется, будто Смерть бьёт его жену по щекам, в то время как она воспринимает удары Смерти как нежные поцелуи. По всей видимости, после смерти чувства настолько трансформируются, что их становится невозможно выражать языком живых.

Также, в этом сне следует отметить образ горячей печи и моё ощущение ужасного жара при пробуждении. Интерпретация Юнга состояла в том, что пребывание в холодном мире призраков приводит к сильному физическому ощущению жара, который выполняет функцию защиты от заражения холодом смерти. Более подробно он объясняет это в своём письме. [14] Человек, которому было адресовано это письмо, почувствовал призрачное присутствие своего брата, погибшего в результате несчастного случая в Западной Африке. И во сне они разговаривали друг с другом. Брат внезапно запрыгнул в озеро, когда сновидец наблюдал за муравейником. Затем контакт прервался. Сновидец отметил, что этот контакт был похож на телефонную связь, которая прерывается, когда электрический ток, бегущий по проводам, медленно угасает: он знает, что человек на том конце провода ещё здесь, но слышит его голос всё менее и менее отчётливо. Юнг ответил ему, что он действительно говорил со своим умершим братом.

Естественно, у нас нет никакого представления о вечном и внепространственном существовании, но психологически и эмпирически мы можем ощутить присутствие мёртвых или их появление в снах. Я отношусь к такому опыту очень серьёзно, поскольку многие вещи предстают в специфическом свете именно в сновидениях, где «психологические» структуры выступают просто как условия существования. Постоянное присутствие мёртвого тоже относительно, т.к. через несколько недель или месяцев связь тускнеет или прерывается вовсе, хотя позже спонтанные столкновения с умершим тоже возможны. Однако после этого периода нескольких недель или месяцев ощущение присутствия мёртвого в доме уже исчезает. Такая связь с мёртвыми таит в себе определённую опасность, т.к. она слишком сильно опутывает сознание живого человека и слишком глубоко погружает его в трансцендентный опыт бессознательного, в феномен диссоциации. Это нашло отражение в твоём сне о тропинке к озеру (бессознательному). В этот момент активизируется симпатическая нервная система, которая отвечает за глубинные уровни бессознательного, и опасное расщепление элементов психики представлено во сне в образе муравьёв.

Что касается контакта с твоим братом, я бы добавил, что это кажется возможным только до тех пор, пока сохраняется чувство присутствия мёртвого. Но с этим не нужно экспериментировать, т.к. оно грозит дезинтеграцией сознания. Чтобы сохранять себя в безопасности, необходимо довольствоваться этим спонтанным опытом. Если же экспериментировать с этим опытом, контакт может становиться всё более и более нелепым [15] или же может произойти опасная диссоциация сознания. Все признаки указывают здесь на то, что твоё общение с братом является подлинным опытом, который не может быть «психологизирован». Психологическим вторжением в этом опыте является только озеро и муравейник. Очевидно, оно касалось момента, когда крайне трудный с обеих сторон контакт между двумя формами существования больше не мог сохраняться.

Существуют некоторые наблюдения, которые показывают, что мёртвый может вплести себя в, так сказать, физиологию или симпатическую нервную систему живого человека. [16]

Образ перегретой печи из моего сна представляет собой психологическую защиту от такой возможности вторжения мёртвого. В любом случае следует подчеркнуть, что мир живых и мир мёртвых не должны соприкасаться слишком тесно, т.к. они в некоторой степени представляют друг для друга опасность. По всей видимости, эмоциональная сфера психики претерпевает особенно сильные изменения в загробном мире.

Вероятно, эго человека, находящегося в коме, теряет не только связь с грубой материей тела, но и с эмоциональной сферой аффектов, желаний и страхов. Юнг воспринимал это, прежде всего, как утрату чего-то важного. Другие люди, которые переживали подобный опыт, также отмечали в этом состоянии одиночество. Один из них замечал: «Это было чувство удивительного одиночества, полной изоляции. Я знал, что был совершенно один, в полном уединении». [17] Другой говорил:

«Всё это время я был один, как будто я был гостем или посетителем, прибывшим из другого места. Как будто все связи были оборваны. Там не было любви или чего-то ещё. Всё было довольно механистичным. На самом деле, я сам толком не могу это понять». [18]

Юнг точно так же упоминает странное ощущение угасания человеческой теплоты в загробном мире, где кажутся возможными только объективные отношения.

В целом, эмоциональные связи представляют для человека огромную значимость. Но они также содержат проекции, и очень важно сбросить их, чтобы соединиться с собой и объективной действительностью. Эмоциональные отношения – это отношения желаний, омрачённые принуждениями и ограничениями; нечто, что ожидается от другого человека и делает нас несвободными. Объективное познание скрыто за очарованием эмоциональных отношений; кажется, оно является их главной тайной. А подлинная конъюнкция возможна только через объективное познание. [19]

Неуверенность, которая возникает у переживших этот опыт людей насчет того, чем в нём является их эго и сознание, а также какова их способность к трансформации, имеет долгую историю. Большинство приближенных к природе народов верили, что у человека не одна, а несколько душ, которые отделяются от его тела после смерти, иногда полностью и окончательно. [20] То, что этнологи обычно называют душой, - это эго-душа или свободная душа. Она считается центром мышления, живёт в голове или в сердце и переживает смерть, продолжая существовать в загробном мире. [21] (В представленном мной материале этой душе соответствует отношение эго «к бытию света» Самости или очищенное эго.) Другая душа представляет собой «душу-образ», и она является своего рода зеркальной душой. По всей видимости, она также представляет Тень человека и активизируется во сне и видениях, т.е. в бессознательном состоянии. (Согласно верованиям некоторых народов, она находится за пределами индивидуума в течение его жизни, как куст или внешняя душа, объект или контейнер.) Эта душа также продолжает существовать после смерти как призрак. В контексте данной книги она соответствует египетской ba, которая обычно появляется после смерти.

Многочисленные племена, также приближенные к природе, упоминали ещё один тип души, «витальную душу» или «душу-дыхание». Это жизненная сила организма, она более материальна, чем «душа-образ». По мнению некоторых племён, она также продолжает своё существование после смерти, но в другом месте, часто упоминаемом как подземный мир. Согласно мнению других племён, она умирает вместе с телом. [22] Конечно, здесь нужно сохранять большую осторожность при использовании термина «душа». Он не связан с распространёнными в нашей культуре пониманиями этого слова. Относящиеся к этому слову образы также варьируют и интерферируют друг с другом. (Например, в Египте «свободная душа» в большей степени будет относиться к bа, тогда как теневая или зеркальная «душа-образ» будет соответствовать ka.) «Витальная душа» или «душа-дыхание» в нашем контексте соответствует Б-сознанию или маленькому человечку из видения шведского пациента. Несмотря на то, что многие народы верят в существование у человека четырёх, пяти или даже более (до тринадцати) душ [23], наиболее распространённым является выделение двух. Как правило, одна из них одухотворена и свободна (не вполне воплощена), а другая больше принадлежит физическому телу. Однако с точки зрения глубинной психологии, оба аспекта души являются двумя сторонами единой психической целостности, Самости. Эта целостность, божественный центр в человеке, имеет два аспекта, один из которых представляет исключительную и вечную духовность, а другой относится к физической материи тела. Чтобы искупить последнюю и соединить её с вечной частью души, согласно алхимикам, необходимы усилия человека. Только с их помощью можно достичь конечной целостности. С этой точки зрения, воскресение представляет собой именно такой союз двух аспектов Самости – брак со смертью. Алхимик тринадцатого века, Петрус Бонус описывал этот союз следующим образом:

В процессе конъюнкции тело полностью обретает духовную природу, как и душа. Душа и тело становятся одним, как будто одни воды смешиваются с другими, между ними исчезают различия. В вечности достигается неделимое единство души, тела и духа. [24]

Очень близкую параллель этой идеи двойственности, которая нуждается в преодолении, можно найти в даосской алхимии. В целом, китайцы полагали, что когда человек умирает, происходит первое разделение души на две части, в процессе которого телесная часть души (p'o) опускается вниз, а духовная (bun) - поднимается вверх. P'o (Б-сознание Гиди) растворяется, но не исчезает, а продолжает существовать как сила или готовность к новому превращению в «душу земли» или душу коллективного бессознательного, выражаясь психологическим языком. С другой стороны, в bun обретается духовное сознание. Однако без тела эта часть души отличается тенденцией к постепенному исчезновению, если человек не был сосредоточен на будущем в процессе его земной жизни и если он не создал вокруг себя тонкое тело, состоящее из его мыслей и поступков (вновь символизм плодов!). Это тонкое тело затем поддерживает и защищает от диссоциации bun. С другой стороны, тот, кто не построил для себя такое духовное тело, попадает в зависимость от культа предков среди живых родственников. Он ищет возможность продолжения существования через новое воплощение среди них.

Аналогичное расщепление Юнг наблюдал у людей, которые пережили опыт внезапного столкновения со смертью. В одном письме он комментирует странные изменения, которые произошли в умирающей пациентке. Казалось, эта женщина надолго задержалась в экстатическом состоянии:

Это возможно только тогда, когда душа отрывается от тела. Когда такое происходит, а пациент продолжает свою жизнь, практически с полной уверенностью можно ожидать некоторое ухудшение его характера, поскольку наиболее значимая часть его души уже покинула тело. [26] Такой опыт означает частичную смерть. Конечно, тяжелее всего это переживает окружение человека, если его личность хорошо известна, но вдруг она полностью теряется, и этот человек больше не может предъявить миру ничего, кроме упадка морального духа. Но в этом случае в теле продолжает жить именно низший человек, и его жизнь сводится исключительно к существованию тела. [27]

Замечание Юнга напоминает китайское описание разделения hun и p'o, которое происходит, когда человек умирает. Юнг продолжает:

С пожилыми или тяжело больными людьми часто случаются переживания состояния рассеянности или отсутствия включённости в происходящее. Они не могут объяснить это состояние, но, предположительно, здесь имеет место процесс отделения души от тела. Иногда этот процесс длится очень долго. Редко выпадает шанс понять, что именно происходит с человеком в такой момент, но мне кажется, что такое состояние может обладать собственным внутренним сознанием [28], которое настолько далеко от нашего приземлённого сознания, что практически невозможно передать его содержание, пользуясь привычными словами. Должен сказать, у меня имеется опыт столкновения с этим феноменом. Этот опыт позволил мне глубже понять, что означает смерть. [29]

Я также наблюдала подобные состояния психики у некоторых людей. В этих случаях часто присутствовало вторичное, поверхностное и обыденное сознание, которое, по всей видимости, не догадывалось о приближающейся смерти и даже строило мирские планы на будущее. Однако у этих людей время от времени прорывалось более глубокое и разумное сознание, по которому можно было заключить, что умирающий человек осведомлён о скором конце и готовится к нему. [30]

Это «более глубокое сознание», вероятно, принадлежит Самости, которая частично находится вне времени и пространства и, следовательно, это та часть человека, которая переживает смерть (сохраняется после смерти). [31] Китайское p'o, т.е. заключённая в теле жизненная сила содержит в себе нечто безличное. Это похоже на «комплексы», которые распространяются за пределы нашей индивидуальности.

В письме Юнг пишет: «Наша жизнь включает в себя не только нас самих. Наибольшая её часть питается из тех источников, которые скрыты для нас. Даже комплексы могут формироваться за века до рождения человека. Существует нечто, похожее на карму». [32] Древние китайцы выразили это осознание следующим образом: «Элементы телесной души или вегетативной p'o рассеиваются и готовы к новому существованию». [33] Они сливаются с «душой земли», из которой появились предки и вновь появятся потомки. «Однако избранные люди становятся духовными посредниками вместо того, чтобы бесследно исчезнуть в этом растворении». [34] И они больше не должны возвращаться.

Это те люди, которые с помощью медитации достигли энтелехии непрерывного «светового круга». Знаменитый даосский алхимический текст «Тайна золотого цветка» отражает такую внутреннюю работу. Очевидно сходство между западной алхимией и египетским культом мёртвых. Духовный опус необходим человеку для воскресения тела (в буддизме это называется достижением «алмазного тела»). И, прежде всего, мы должны вернуться к противопоставлению hun и p'o. Задачей даосского алхимического опуса или специальной медитации является подавление мыслей p'o, которые относятся к женскому принципу инь, и превращение их в мысли hun (ян). [35] Мысли «инь» особенно выделялись. Они обладают собственным источником сознания, который повёрнут к внешнему миру. Только после преобразования возможно их укоренение в гармоничном и творящем принципе вселенной, т.е. в Дао. Сознание, которое подверглось такой трансформации, также упоминается как «священный эмбрион». Это тело дхармы, форма наивысшей сознательности. [36]

P'o - это эго, которое всё ещё надеется, желает и переживает страх. Через эти чувства энергия ци утекает наружу. Оно также соответствует Б-сознанию Гиди или повседневному эго, которое ещё не очищено. Духовная работа состоит в трансформации этого эго во внутреннее, духовное сознание, которое станет «плодом», что сохранится после смерти тела, «кукурузным зерном». [37]

Соответственно, таким образом, выражаясь психологическим языком, «тело», которое переживёт смерть, будет состоять из всего коллективного бессознательного, привнесённого человеком в сознание в течение жизни. В нём теряется все, о чём думает, чем занято и что чувствует наше обыденное эго. День ото дня оно занято внешним миром и в конечном итоге теряется в нём. Но когда в нашу жизнь врывается нечто значимое, что вызывает очень сильные эмоции, нам даётся шанс, чтобы сделать это архетипическим (или духовным) содержанием нашего сознания. Таким образом, нечто бесконечное и вечное частично реализуется в нашей земной жизни. В буквальном смысле это означает, что в такие моменты оно становится реальным.

Таким образом, аффекты и эмоции, которые принадлежат к телесному аспекту души, не должны быть «подавлены» или «преодолены» (как советуют некоторые христианские учения). За внешними проявлениями желаний и намерений необходимо искать более глубинный смысл. Обычно внутренние эмоциональные конфликты не заканчиваются путём избегания борьбы, т.к. природа аффектов в том, чтобы соблазнять нас на импульсивные действия или удерживать нас в неких стабильных условиях внешнего мира. Концентрация на более глубинном смысле этих импульсов требует сознательного решения, конфронтации со своими собственными эмоциями. Такую борьбу отражает символ креста в христианской традиции или символ распятия. В нём отражён конфликт между захватывающими переживаниями и их духовным смыслом. Однако такой духовный смысл возникает только тогда, когда человек безоговорочно принимает наличие этого конфликта. Тогда возникает трансформация, которая приводит к единству противоположностей, и из этого единства, по-видимому, и появляется «тело славы», которое переживает смерть, или «философский камень» (в терминологии алхимиков).

 

Примечания:

1. Life after Life, p. 102.

2. Ibid., p. 104.

3. Hampe, Sterben ist dochganz anders, pp. 92f.

4. Memories, Dreams, Reflections, pp. 29of.

5. См. G. A. Gaskell, Dictionary of All Scriptures and Myths, p. 93; цитировано по: Fortier, Dreams and Preparation for Death, p. 157.

6. “ Sterbeerfahrungen psychologisch beleuchtet,” p. 34.

7. Ibid.

8. Ego and Archetype, p. 218.

9. Moody, op. cit., p. 49.

10. См. Jung, Mysterium Coniunctionis, par. 129.

11. Ibid., par. 133.

12. Также см. Jung, Memories, pp. 32 if.

13. См. выше, введение.

14. Letters, Vol. 1, pp. 256 -58.

15. Отсюда вытекает большинство наивных спиритических попыток связаться с призраками (примечания автора).

16. Jung, op. cit., pars. 257 - 258.

17. Moody, op. cit., p. 54.

18. Ibid.

19. Memories, pp. 296f.

20. См. J. Haekel, “ Religion,” p. 45.

21. См. W. Kucher, Jensettsvorstellungen bei den verschiedenen Volkem, p. 90.

22. Ibid., p. I I.

23. I. Paulson, “ Seelenvorstellungen und Totenglaube bei nordischen Volkem,” pp. 84ff.

24. Pretiosa margarita novella, p. 121.

25. Здесь и далее см. Richard Wilhelm, Weisheit des Ostens, pp. 25ff.

26. Выделено курсивом.

27. Jung, Letters, Vol. 1, pp. 436f.

28. Здесь Юнг ссылается на сознание Самости.

29. Jung, op. cit., p. 437.

30. По всей видимости, описанный Элдредом пациент в «Психодинамике процесса умирания» относится именно к такому случаю.

31. Также см. Jung, Letters, Vol. 1: «Это как если бы душа отделилась от тела, что иногда действительно происходит за несколько лет до смерти. Такое также бывает с идеально здоровыми людьми, которым предстоит умереть через какое-то время от острого заболевания или несчастного случая. Насколько мы знаем, у всех них отсоединение души происходит не одномоментно». (p. 438).

32. Ibid., p. 436.

33. Wilhelm, op. cit., p. 26.

34. Ibid., p. 30.

35. См. Mokusen Miyuki, Kreisen des Lichts, p. 200.

36. Ibid., p. 201, fn. 88.

37. Ibid., p. 204, fn. 86 (также его называют «пшенным зерном»).

 

Глава 9.