Тайна мертвого тела или гробница озириса

Мария Луиза Фон Франц

О снах и о смерти

Перевод: castalia.ru

Введение

В отличие от многих современных публикаций по теме смерти, данное исследование не затрагивает проблемы, возникающие во время терапии умирающих людей. Вместо этого, мы имеем дело с бессознательным человека, миром его инстинктов и снов, которые сообщают о факте предстоящей смерти. Как всем известно, мы не можем воздействовать на сны; они, так сказать, являются голосом природы внутри нас. Следовательно, они показывают нам то, как природа через сны готовит нас к смерти. Такой подход неизбежно поднимает вопрос относительно правильной интерпретации образов, через которые выражают себя сны. И так как нас будет интересовать универсальное человеческое строение, я специально использовала этнологический и алхимический материал для развития идей, в том числе и для того, чтобы рассмотреть сны в более общем контексте. Более того, алхимическая традиция содержит гораздо больше информации по проблеме смерти, чем мы можем найти в официальных религиозных традициях.

Поэтому данная работа основывается на четырех главных темах: (1) современные опыты, связанные со смертью и снами о смерти; (2) базовые концепции юнгианской психологии, которые относятся ко второй половине жизни и к смерти; (3) символизм смерти и воскрешения в западной алхимической традиции. Эти три темы для меня наиболее близки. Также кратко будут обсуждаться (4) определенные аспекты парапсихологических исследований.

Может возникнуть вопрос – конечно, не без весомой причины – нужно ли добавлять еще одну публикацию в поток литературы на тему смерти[1]. К сожалению, как бы то ни было, есть лишь несколько современных работ, которые принимали бы во внимание проявление снов из бессознательного, или хотя бы вскользь упоминали этот факт. Элизабет Кюблер-Росс[2], которая по большей части имеет дело с развитием личности перед лицом смерти, описывает, прежде всего, те процессы, которые проявляются внешне и могут быть озвучены. Происшествия, которые занимают место в глубинах бессознательного, тем не менее, исследуются сегодня все так же редко. Действительно, ‘Психэ и смерть’ Эдгара Херцога и ‘Ты умираешь, чтобы ты мог жить’ Ингеборга Кларуса имеют дело с темой смерти с точки зрения психологии К. Г. Юнга, но обе работы в основном фокусируются на процессе ‘умри и стань’ и как он проявляется в индивидуации, но не на снах индивидов, которые находятся близко к концу своей жизни. В качестве исключения, Барабара Ханна затрагивает эту тему в своем эссе ‘Регрессия или обновление в старшем возрасте’; и Эдвард Эдингер в ‘Эго и Архетипе’ описывает впечатляющую серию из двенадцати снов умирающего пациента, предоставляя их великолепную интерпретацию. Подмечается неизбежное родство образов из этих снов и образов, распространенных в алхимической традиции. Также нужно отметить ценную работу, проделанную Джейн Уилрайт в книге ‘Смерть женщины’, так как это издание описывает целый курс анализа умирающей молодой женщины.

Ссылки на сны также периодически появляются в книгах Марка Пелгрина ‘И время умереть’ и Милли Келли Фортьер ‘Сны и подготовка к смерти’, на которые я часто буду ссылаться. Более того, Дэвид Элдред в своей диссертации ‘Психодинамика процесса умирания’ собрал и великолепно проанализировал картины, нарисованные швейцарской женщиной, умирающей от рака. Почти все мотивы, обсуждаемые в моей работе, появляются в тех картинах, поэтому все выглядит так, будто в глубинах души существуют определенные базовые архетипические структуры, которые выдвигаются на первый план в процессе умирания. Я часто буду ссылаться на работу, принадлежащую Элдреду.

В некоторой степени я также сравню мотивы снов с кратковременными ‘околосмертными переживаниями’, так как эти переживания описываются в обширном потоке литературы на тему смерти. Тема предмета и его проявление могут не сильно отличаться от образного ряда околосмертных опытов, но сны в этом смысле являются более тонкими и изобилующими образами. По сравнению со снами, околосмертные переживания более схематичны и обусловлены культурой. Мне кажется, что индивиды в самом деле переживают в такие моменты нечто невыразимое, затем перерабатывая в образы, оформленные культурной средой. Сны же сами по себе более графичны и детализированны.

Анализ пожилых людей предоставляет богатейший материал для исследований символов, которые физически подготавливают сновидцев к приближающейся смерти. Действительно, Юнг подчеркивает, что бессознательное психэ обращает мало внимания на внезапный конец телесной жизни и ведет себя так, будто психическая жизнь индивида, то есть процесс индивидуации, просто продолжится дальше. В связи с этим, тем не менее, есть также сны, которые символически изображают конец телесной жизни и не вызывающее сомнений продолжение жизни психической. Бессознательное совершенно очевидно “верит” в жизнь после смерти.

Скептик, естественно, будет настаивать на том, что это сны об исполнении желания. В ответ можно сказать, что теория о том, что сны лишь отражают бессознательные желания, не соответствует общему опыту. Напротив, как показал Юнг, сны гораздо чаще изображают совершенно объективное психическое событие, не обусловленное желаниями эго. В случаях, когда сновидец пребывает в иллюзии по поводу своей приближающейся смерти или не осознает ее близость, сны могут отображать этот факт даже еще более грубо и беспощадно, как, например, в сновиденных мотивах, где часы останавливаются и не могут быть заведены вновь, или тема древа жизни, которое было срублено и лежит на земле.

Иногда смерть отображается еще менее двусмысленно. Мой коллега вел анализ женщины, чье тело было полностью поражено раком. В конце был заражен мозг, и поэтому большую часть времени она была без сознания. Тем не менее, он продолжал навещать ее, тихо сидя возле кровати. За 24 часа до того, как пациентка умерла, она внезапно открыла глаза и рассказала следующий сон:

Я стою рядом со своей кроватью в больничной палате и я чувствую себя сильной и здоровой. Солнечный свет льется через окно. Здесь доктор и он говорит, «Ну, мисс Х, вы неожиданно полностью исцелились. Вы можете одеваться и уйти из больницы» В этот момент я оборачиваюсь и вижу лежащим в постели – мое собственное мертвое тело!

Утешительное послание бессознательного – о том, что смерть это ‘исцеление’ и есть жизнь после смерти – очевидно, не может интерпретироваться как сон об исполнении желания, так как конец физического существования здесь также предсказывается, довольно прямо и ясно.

Далее в этом исследовании будут приводиться сны, в которых ясно изображается конец телесной жизни, но одновременно с этим содержатся утверждения – как в сне выше – которые указывают на последующую жизнь. В связи с этим, Юнг делает акцент на том, что для человека в возрасте крайне необходимым моментом является знакомство с возможностью смерти.

Перед ним ставится категоричный вопрос, и долг человека - ответить на него. К моменту непосредственного конца он уже должен иметь миф о смерти, так как рассудок не дает ему ничего кроме темной ямы, в которую он спускается. Миф же может вызвать в его воображении другие образы, помогающие и обогащающие картины жизни в стране мертвых. Если он в них верит, или приветствует их с некоторой долей доверия, он так же прав или не прав, как и тот, кто в них не верит. Но тогда как один из них отчаянно марширует в направлении ничто, тот, кто вложил свою веру в архетип, следует пути жизни и живет ровно до момента смерти. По правде говоря, оба остаются в неопределенности, но один живет против своих инстинктов, а другой живет с ними. [4]

В последующем материале я прокомментирую архетипические сны о смерти и дополню их символизмом египетских ритуалов смерти и соотносящимся с ними алхимическим символизмом – потому что в общей официальной христианской концепции о жизни после смерти преобладает невероятный пробел. Действительно, христианство говорит о бессмертии души и возрождении тела; но предполагается, что последнее произойдет в конце света через акт божьей милости, обновляющий старое тело. Это мистерия, в которую предполагается ‘верить’. Нет никаких указаний на то, ‘как’ должно возникнуть чудо.

В своем стремлении представить христианство как нечто новое и предпочтительное в сравнении с другими современными религиями, многие теологи[5] пытаются преувеличить конкретный исторический аспект, говоря не только о жизни Иисуса, но и о его возрождении. Они отрицают все связи с такими умирающими и возрождающимися богами античности как Аттис, Адонис, Осирис, и критикуют языческие религии за недостаток ясности, неопределенность и прочее. Фридрих Нетчер, например, делает акцент на размытость ближневосточных и египетских идей о жизни после смерти и обесценивает многие концепции Старого Завета, даже принижая их до простых фигур речи[6]. Результатом такого отношения становится великое обнищание символа. Небиблейские религии поздней античности определенно могут содержать размытость и бесспорные противоречия; тем не менее, их достоинством является выражение богатого мира, изображающего смерть, перерождение и послесмертную жизнь – архетипические образы, которые также вполне спонтанно воспроизводит душа современного человека. Более того, существует другое различие между такими спонтанными продуктами бессознательного и официальным христианским учением. В последнем, человек находится в совершенно пассивном состоянии, один на один с явлением перерождения; чистый акт божьей милости возвращает ему его тело. В алхимической традиции, с другой стороны, адепт через алхимическую работу, опус (который тоже, как считается, может быть успешно завершен только по божьей милости), создает свое собственное перерожденное тело на протяжении всей жизни. Предполагается, что некоторые восточные методы медитации также помогают в создании ‘алмазного тела’, которое живет и после физической смерти.

Сегодня, тем не менее, многие современные теологи обеих христианских конфессий отошли от конкретных воззрений ранних христианских времен. Для них воскрешение стало ‘постоянным ожиданием’; и так как линейное, историческое время останавливается со смертью, со Страшным Судом, это воскрешение может пониматься как нечто имеющее место сразу после смерти. [7] Или, как выражается Карл Ранер, после смерти человек становится ‘всекосмичным’ и переходит в онтологическую prima materia вселенной, где он встречается с Христом, как ‘Властелином Мира’.[8] С такой точки зрения, воскрешение больше не является воссозданием тела, но продленным существованием субъекта в духовном теле или в чем-то вроде ‘материи, обращенной вовнутрь’.[9] Такой процесс интериоризации материи или земного существования легко превращается в постулат. Напротив, древние алхимики снова и снова пытались эмпирически проникнуть в тайну жизни после смерти, создавая мифические символы, которые поразительно напоминают сны – спонтанные проявления бессознательного – современных людей.

Во введении к Психологии и Алхимии Юнг описывает как развитие мотивов в алхимической традиции компенсирует преимущественно одностороннее развитие духовной ориентации христианства:

«Алхимия скорее похожа на подводное течение христианства, которое было ведущим лишь на поверхности. Для этой поверхности она как сон для сознания, и так как сон компенсирует конфликты сознательного разума, так и алхимия стремится восполнить пробелы, оставленные христианским напряжением противоположностей... Исторический сдвиг в мировом сознании в сторону маскулинного компенсируется хтонической фемининностью бессознательного. В некоторых дохристианских религиях мужской принцип был уже дифференцирован в принцип отец-сын – это перемена, которая имела крайнюю важность для христианства. Будь бессознательное лишь дополнительным элементом, эта перемена в сознании сопровождалась бы появлением матери и дочери, необходимый материал для которых находится в мифе о Деметре и Персефоне. Но, как показывает алхимия, бессознательное предпочло развитие по аналогии с мифом о Кибеле и Аттисе, в форме prima materia и filius macrocosmi, доказывая тем, что оно не дополняет, но компенсирует.[10]»

Наша нынешняя неопределенность по поводу смерти это та сфера, где также протекает этот процесс компенсации; потому что христианство, с его принципиальным акцентом на духе, уделяло мало внимания дальнейшей участи мертвого тела и настаивало в своей догме на чуде, с помощью которого бог воссоздаст тело в конце света. Но, как мы увидим в материале, представленном в 1 главе, во многих культурах архаичный языческий человек интенсивно размышлял о значении тела и его разложении после смерти, предполагая, что существует «мистерия» внутри трупа, загадка, связанная с судьбой души после смерти. Алхимики также предполагали, что эта «мистерия» происходила внутри prima materia, или в «тонком теле», исследование которой их интересовало больше, чем ощутимая материя. Они полагали, что эликсир жизни и секрет бессмертия был неким образом сокрыт в «тонком теле», которое они пытались отфильтровать от осязаемых материальных субстанций.

Исследования Анри Корбена показали, что ситуация как в случае с христианством, преобладает и в исламе. Нищета идеи воскресения у суннитов компенсируется богатым символизмом некоторых шиитских мистиков, практически все из которых проявляют в себе связи с ранней греко-египетской алхимией и гностицизмом.

И так как сны умирающих людей часто содержат мотивы, которые особенно напоминают алхимические и мистические символы, и мне кажется важным принять их во внимание, так что перед нами могут предстать совершенно очевидные образы процесса умирания и жизни после смерти, спонтанные образы, которые еще не успели стать осознанно оформленными в догму.

Озабоченность алхимиков проблемой «тонкого тела» глубинно связана, как мы это увидим, с древнеегипетскими ритуалами мумификации и литургиями. Когда бы человек ни сталкивался с чем-то загадочным, неизвестным (например, с вопросом о происхождении Вселенной или тайне рождения), его бессознательное производит символические, мифические (а значит и архетипические) модели, которые проявляются проекциями в пустоте. Это же, конечно, касается и загадки смерти. Такие символы – и это и есть символы, потому что их нельзя понимать как конкретные факты – будут рассматриваться здесь далее.

В этой работе станет очевидно, что все символы, которые появляются в снах о смерти, также проявляются в процессе индивидуации, особенно, если он разворачивается во второй половине жизни. Как отметил Эдингер, этот процесс, если он не испытывается перед смертью осознанно, он может быть спровоцирован ‘давлением неминуемой смерти’[11]. «В принципе, сны об индивидуации в архетипическом символизме не отличаются от снов о смерти».

В своем превосходном эссе "Im Zeichen des grossen Uebergangs", (Под знаком Великого Перехода), Детлеф Инго Лауф также подчеркивал это сходство между символизмом индивидуации и мифических принципов жизни после смерти. Далее он показал, что одни и те же архетипы – базовые структуры психики, которые ведут к схожим символическим концепциям – работают снова и снова. Он особенно выделяет следующие структуры: отделение элементов по аналогии с созданием мифов, мотив великого перехода или путешествия с пересечением воды или моста с одним или двумя спутниками, возрождение мертвеца в душе-теле или вознесенном теле, взвешивание и суд души, возвращение в другую сферу существования, и наконец, (хотя и не в каждой системе), реинкарнация. Как мы увидим, можно найти и другие мотивы. Также мы увидим их появление в разной последовательности, хотя это и не играет большой роли.

В дополнение к трем вышеуказанным сферам исследований – глубинной психологии, снов и алхимического символизма – мы находим четвертую, которая, как и ожидалось, является проблематичной: мы должны ответить на вопрос, а именно, насколько серьезно стоит рассматривать спиритуализм, парапсихологические исследования и современную физику (поскольку последняя связана с глубинной психологией и парапсихологией). Для меня смесь реальности и фантазий в спиритуализме это сфера, где очень сложно отделить одно от другого. Часто эти данные могут разочаровывать, хотя я не сомневаюсь в подлинности некоторых парапсихологических феноменов. По этой причине я решила периодически обращаться к архетипическому символизму этого феномена[12], без обсуждения вопроса их ‘реальности’. Потому что единственное, что здесь можно сказать определенно, это то, что парапсихологические события следуют за определенными архетипическими моделями, которые могут интерпретироваться психологически. Тем не менее, я не могу заключить, действительно ли мертвые отвечают на спиритических сеансах, или это комплексы живых участников, или активировавшееся коллективное бессознательное (что, в любом случае, происходит часто).

Это правда, что Эмиль Маттисен в своей обширной работе «Das personliche Ueberleben des Todes» (Персональное переживание смерти), попытался разом опровергнуть все анимистические интерпретации парапсихологических феноменов (то есть, рассматривая духов как выделенных частей бессознательного или, как говорят на сегодняшнем языке, автономных комплексов участников сеанса). Современные знания о бессознательном, которыми мы обладаем, особенно о коллективном бессознательном, не существовали в дни Маттисена, поэтому часть его аргументов сегодня неприменима. Потому что сейчас мы знаем, что в бессознательном есть ‘знание’, которое Юнг назвал ‘абсолютным знанием’[13]. То есть, бессознательное может знать то, что мы не знаем осознанно, поэтому все утверждения о подлинности и доказательствах подлинности духов на сеансах спиритизма могут одинаково объясняться и как проявлением коллективного бессознательного участников, и как настоящее общение с мертвыми. Но это объяснение не влияет напрямую на материализацию таких явлений. Тем не менее, я ‘верю’ в то, что мертвые действительно время от времени появляются в парапсихологических явлениях, хотя и кажется мне сложнодоказуемым.

Схожая ситуация возникает при интерпретации снов, где мертвые предстают в качестве все еще живых людей. Я процитирую несколько таких снов в дальнейшем ходе исследования и проинтерпретирую их, как если бы они относились, на объективном уровне, к жизни после смерти для этого мертвого человека (не к жизни самого сновидца). У меня самой были некоторые сны, которые юнг интерпретировал именно таким образом, что порой было для меня очень удивительно. Он не давал никаких объяснений, почему на объективном уровне он понимал эти сны именно так; обычно такие сны он интерпретировал на субъективном уровне, то есть, как символы психического содержимого проявляют себя в самом сновидце. Одна женщина-аналитик как-то попросила меня изучить сны ее пациентки, молодой девушки, чей жених, пилот, погиб в авиакатастрофе. Пилот снился ей почти каждую ночь, поэтому аналитик и я трактовали основу сна как образ ее собственного анимуса, которого она проецировала на жениха. Казалось, будто бессознательное предлагает ей отказаться от этой проекции и, сделав это, постепенно исцелиться от ‘потери души’, страдающей после потери жениха – и освободиться от своей связи с мертвым. Но были еще шесть снов, которые я не могла рассматривать в том же ключе. Поэтому я сказала аналитику, что в тех снах, вероятно, проявлялся сам мертвец. Более рационально настроенная коллега была возмущена и потребовала консультации с Юнгом, представив ему всю серию снов. Ни минуты не сомневаясь, Юнг (который ничего не знал о моем выборе) отделил те же шесть снов, интерпретировав их на объективном уровне.

Мне кажется, что возможно ‘почувствовать’, используется ли во сне фигура мертвого человека как символ для внутренней реальности, или же он ‘действительно’ представляет мертвого. Тем не менее, это сложно – установить универсальный действенный критерий для этого ‘чувства’. В лучшем случае, можно сказать, что если интерпретация на субъективном уровне представляет собой мало или никакого смысла, даже если сон имеет особенно сильный нуминозный эффект, то тогда можно принимать во внимание интерпретацию на объективном уровне. Это все еще область, открытая для дальнейших исследований, потому что на эти вопросы с самого начала их существования можно было дать только гипотетические ответы.

В этой проблематичной четвертой сфере перед нами также стоит вопрос, существует ‘тонкое тело’ или нет, а также родственный ему вопрос – существует ли продолжительная связь между психикой и телом, объектом глубинной психологии и современной ядерной физикой, соответственно. Тем не менее, мне кажется, что к этим вопросам нужно вернуться лишь в конце этого исследования, какие бы уместные гипотезы у меня ни были на настоящий момент. Читатель, который не оценивает их всерьез, может оставить их в стороне. Для меня они важны, поскольку в последнем анализе они оказались созвучны идеям, важным в алхимической традиции, а именно – универсальной точке зрения, в которой психика и материя рассматриваются как одна реальность, и где смерть это лишь частичное разделение ‘материи’ и ‘психики’. По сути, таким образом, выходит, что смерть здесь выступает как психофизическая трансформация.

Наконец, нужно отметить, что многие люди начинают видеть сны о смерти, начиная со среднего возраста. Такие сны совсем не обязательно говорят о приближающейся смерти, но их скорее следует понимать как memento mori. Чаще всего они появляются, когда у эго присутствует чрезмерно юношеское отношение к жизни и, чтобы призвать сновидца к размышлению об этой части себя. Но в это исследование включены только сны, после которых вскоре наступила смерть.

Примечания

1. Я бы хотела сердечно поблагодарить моего молодого друга Эммануэля Ксиполитаса Кеннеди, который предоставил мне широкий обзор существующей литературы, с которым я бы не справилась без его помощи. Более того, он дал мне доступ к его неопубликованной диссертации, Archetypische Erfahrungen in der Nahe des Todes.

2. Death, the Final Stage of Growth. См. также Living with Death and Dying.

3. Это была ранняя, ошибочная интерпретация Фрейда, которую нельзя подтвердить после более пристального изучения.

4. Memories, Dreams, Reflections, с. 306.

5. Friedrich Notscher, Altorientalischer undalttestamentlicher Auferstehungsglaube,

6. Cf. ibid., p. 301.

7. Шопенгауэр уже написал, что именно здесь основы самого серьзного, важного, почитаемого и наиболее страшного смысла часа смерти (Parerga, I, 245). Это кризис в строжайшем смысле этого слова – Страшный Суд.

8. Zur Theologiedes Todes, p. 23, p.61.

9. Cf. G. Greshake and G. Lohfink, Naberwartung, Auferstebung, Unsterblichkeit,

10. C. G. Jung, Psychology and Alchemy, par. 26.

11. Ego and Archetype, p. 224.

12. As Aniela Jaffe does in Apparitions and Precognition.

13. The Structure and Dynamics of the Psyche, pars. 9 12, 923, 9 3 1, 948.

Глава 1

Глава 2.

Глава 3.

Высший брак со смертью

В алхимии пробуждение растений (руд) через орошение водой также понималось как бракосочетание. Текст Комариоса продолжается следующими словами:

10. Каждому благоразумному из вас я говорю: когда вы помещаете растения, элементы и руды (камни) в надёжное место, они действительно кажутся очень красивыми, но они некрасивы, когда подвергаются огню. (Позже), когда они вберут сияние огня, вы увидите разницу между их собственным и божественным сиянием, так как их собственная красота и природа будут преобразованы в божественные. Это происходит потому, что они (адепты) питают их (растения) огнём так же, как утроба матери питает быстро растущего эмбриона. Но когда подходит нужное время, эмбрион рождается. Наше священное искусство (искусство алхимии) протекает подобным образом. Постоянно вздымающиеся приливы волн погружают их (тела) в преисподнюю или в могилу, в которой они лежат. Но когда могила откроется, они выйдут из царства Аида, как ребёнок из чрева матери. Когда адепты смотрят на эту красоту, как любящая мать смотрит на своего ребёнка, они ищут способы, с помощью которых они могли бы питать этого ребёнка (труп) в своём искусстве, т.е. воду вместо молока. Когда искусство станет подобным рождению и развитию ребёнка, т.е. полностью реализуется, вы познаете скрытую за печатями тайну.

11. Теперь я хочу объяснить вам, где находятся растения и элементы. Я начну с притчи (ainigma также означает «загадка»): идите к самому высокому горному месту в лесу, и там вы найдёте камень. Возьмите из этого камня мужской элемент (arsenikon) и идеально отбелите его (до божественной формы). [1] Затем взгляните на среднюю часть горы, ниже места пребывания маскулинного. Там находится феминное, которое радостно соединится с ним. Одна природа должна возрадоваться другой; в противном случае они не станут единым. Спуститесь к Египетскому Морю, взяв с собой так называемый Нитрон, который происходит из источника или песка. Объедините их друг с другом, и их союз произведёт пёструю красоту; без этой красоты они не станут единым. Мужского должно быть столько же, сколько женского. Смотрите, как природа одаривает саму себя, и когда вы всё приведёте в гармонию, природа превзойдёт себя, и они возрадуются друг другу.

12. Смотрите, внимайте и понимайте; наблюдайте за свершающимся в единении жениха и невесты искусством. Наблюдайте за растениями и различиями между ними. Я говорю Вам: вы должны увидеть и понять, как из моря возникают облака, несущие благословенные воды. Эти воды затем питают землю, а из земли рождаются семена и цветы. Таким образом, наше облако поднимается из своей стихии и несёт в себе божественную воду, которая затем орошает растения и элементы. Для осуществления этого процесса не нужно ничего более.

13. Наблюдай парадоксальную мистерию, брат, великую тайну; отмечай, как очевидна истина. Отмечай и поливай свою землю. Будь осторожен, когда ты питаешь свои семена, и тогда ты сможешь сорвать самый прекрасный плод. Внимательно слушай и старайся понять всё, что я говорю тебе. Возьми из четырёх элементов наивысшее, красное мужское и самое низшее, светящееся белым женское. Они должны быть одного и того же размера, чтобы ты мог объединить их друг с другом. Как птица высиживает свои яйца с помощью тепла, так и ты должен согревать и вынашивать их, питая святой водой и солнечным теплом. Ты должен готовить их на мягком огне, в молоке девственных женщин и наблюдать за струящимся из них дымом. [2] Соедини их в обители Аида и направь снова вперёд, а затем погрузи в киликийский крокус на солнце или в хорошо прогретом месте. Готовь их на мягком огне, береги от дыма, осторожно погружай их в обитель Аида, пока их приготовление не стабилизируется, и они больше не смогут избегать огня. Затем извлеки их. Когда душа (психика) и дух (пневма) станут единым, собери их на серебряной поверхности (теле из серебра), и ты получишь золото, которого нет даже среди сокровищ царей. [3]

В этом отрывке фактически заключено описание воскресения. Но сначала мы должны более тщательно рассмотреть некоторые из указанных в нём мыслей. В разделе 13 мы можем найти нечто новое, а именно описание соединения верхнего и нижнего как жениха и невесты. Эта мысль здесь очерчена тонким намёком, однако в более поздних алхимических текстах ей уделяется всё больше и больше внимания. Она отражает объединение психических противоположностей, которое Юнг описал в своей объёмной работе «Mysterium Coniunctionis». Эта иерогамия (священный брак) является «свадьбой со смертью», также широко распространённой в качестве архетипического мотива.

У Юнга был опыт такой иерогамии в предсмертном состоянии, которое он описывает в своих мемуарах. Он пережил три инфаркта и закупорку лёгочных сосудов, но всё ещё находился на грани жизни и смерти:

Днём я обычно пребывал в депрессивном состоянии. Я чувствовал себя слабым и несчастным.... К вечеру я засыпал, и мой сон длился примерно до полуночи. Тогда я приходил в себя и лежал в кровати около часа в совершенно изменённом состоянии сознания. Оно было похоже на экстаз. Я чувствовал себя так, как будто я плавал в пространстве или находился в безопасной утробе Вселенной, в огромной пустоте, переполненный переживанием высочайшего счастья. …

Всё вокруг меня казалось чарующим. В это же время медсестра принесла мне подогретую еду, но тогда я готов был съесть любую. Долгое время мне казалось, что эта медсестра была намного более пожилой еврейской женщиной, чем на самом деле, и что она готовила для меня ритуальную пищу. Когда я смотрел на неё, мне казалось, что над её головой был голубой нимб. Мне представлялось, что я находился в Pardes Rimmonim (в гранатовом саду), где свершалась свадьба Тифарет и Малкут. [4] Или что я был рабби Симоном бен Йохай, свадьба которого праздновалась посмертно. Это был священный брак, который появился в каббалистической традиции. … Я точно не знал, какую роль играл в нём. С одной стороны, я был собой, с другой я был этой священной свадьбой. Моё блаженство походило на счастье этой свадьбы.

Постепенно гранатовый сад исчез. За ним следовало торжество брака Агнца в Иерусалиме. … Я переживал состояние невыразимой радости.

Этот образ тоже исчез, а за ним пришло последнее видение. Я прошёл сквозь широкую долину до начала цепи невысоких холмов. Долина заканчивалась классическим амфитеатром. Он великолепно смотрелся на фоне зелени ландшафта. В этом театре праздновалась иерогамия. На сцене танцевали мужчины и женщины, и на украшенном цветами ложе свершали свою священную свадьбу Гера и Зевс (всеобщий отец), как это было описано в Илиаде.

Это был потрясающий опыт. Ночь за ночью я погружался в чистое блаженство переживания «образов творения». Постепенно они смешивались и бледнели. Обычно видения длились около часа. Если бы не они, я бы просто погружался в состояние сна, а к моменту приближения утра думал бы о том, что вновь грядет очередное серое утро. [5]

Возвращение к повседневной жизни был чрезвычайно трудным и угнетающим для Юнга. Продолжение этого опыта описывается им в письме: «На протяжение всей моей болезни что-то хранило меня. Ноги не слушались меня, но у меня было чувство, будто бы я достиг прочной земли. В конечном итоге, всё, что вы делаете (если вы делаете это искренне), станет мостом к вашей целостности или судном, которое переправит вас сквозь тьму второго рождения, кажущееся погружением в смерть». [6]

Св. Фома Аквинский умер в таком же состоянии экстаза, в каком он был, когда толковал для монахов «Песнь Песней Соломона», самое красивое отражение иерогамии в западной традиции. Он должен был умереть на рассвете со словами «Venite, dilectifilii, egredimini in hortum». [7]

Возможно, алхимический трактат «Восходящая Аврора» своими корнями восходит к толкованию Фомы Аквинского «Песни Песней». В «Авроре» невеста говорит:

Я тянусь губами к своему возлюбленному, и он прижимает меня к себе» (см. «Песнь Песней», 1:2); мы становимся единым (см. Иоанн, 10:30), никто не разлучит нас друг с другом (см. Послание к Римлянам, 8:35-39). Никто, ни один человек, ибо наша любовь сильна, как смерть (см. «Песнь Песней» 8:06).

Жених отвечает:

О, моя прекрасная возлюбленная, как сладок твой голос! (см. «Песнь Песней», 2:14). Твой запах прекраснее всех пряных ароматов (см. «Песнь Песней», 4:10). О, как же прекрасно твоё лицо (см. там же, 4:11)! Твои груди слаще вина (4:10). Моя сестрица, моя супруга, твои глаза подобны озёрам Есевона. Твои волосы золотисты, щёки – цвета слоновой кости. Твой округлый живот подобен чаше (7:2), твои одежды белее снега, чище молока и розовее древней слоновой кости (см. «Плач Иеремии», 4:7). Всё твоё тело для меня самое восхитительное и желанное. Заходите же, дочери Иерусалима, чтобы узреть и рассказать о том, что вы видели; скажите, что можем мы сделать для нашей сестры, которая молода и ещё не имеет груди, в день её сватовства?(Песнь Песней 8:8-9)Я обращу на неё свою силу и приму её плоды, после чего её груди станут, как гроздья винограда (см. Песнь Песней 7:8). Приди, возлюбленная моя! Давай пойдём в твоё поле, давай жить в деревнях и ходить в утренний виноградник, наблюдая за тем, как проходят ночи и приближаются дни. (см. Послание к Римлянам 13:12) Давай наблюдать за тем, как цветёт твой виноградник, как твои цветы приносят плоды. Там ты будешь подносить свою грудь к моим губам, а я сохраню для тебя все свежие фрукты (см. Песнь Песней 7:11-13); … давай напьёмся дорогим вином, опьянимся благовониями и не упустим ни один цветок. … Давай всюду оставим знаки счастья, ибо наша доля (см. Мудрость Соломона 2:5) в том, чтобы жить в единстве любви, радости и веселье и делиться своим счастьем с другими (см. Псалтирь 132:1). [9]

В алхимическом понимании этот текст представляет собой описание завершения опуса или процесса индивидуации, т.е. достижения единства противоположностей психики, освобождения от эгоцентризма и экстатического вхождения в состояние духовной полноты.

Мотив бракосочетания появляется не только в таких экстатических переживаниях конца жизни, но и в снах, указывающих на скорую смерть. К примеру, одна пожилая пенсионерка писала мне о своём сне, где она получила извещение о своей помолвке или обручении. Она ответила на это извещение утвердительно, не зная, кто будет её женихом. Когда она проснулась, она была не в состоянии что-либо понять. Затем она снова заснула, и ей приснилось, что «она была в белом платье смерти и держала в руке красную розу. Далее она направилась к жениху с переполненным желанием и радостью сердцем». Проснувшись, она поняла, что, должно быть, её женихом был Иисус Христос, а целью этого сна было предупреждение бессознательного о приближающейся смерти.

Эдингер описывал следующий сон пациента, которому незадолго до смерти снился «танцующий травяной человек»:

Вокруг было темно, но в этой тьме было не поддающееся описанию свечение. Непонятным образом тьма светилась. В ней стояла красивая золотистая женщина с лицом почти как у Моны Лизы. Сейчас я понимаю, что свечение исходило от её ожерелья. Она выглядело очень элегантно: не огранённые камни бирюзы были обрамлены розоватым золотом. Этот образ был очень значим для меня. В нём словно было заключено неуловимое послание. [10]

Эдингер сравнивает этот образ Анимы с библейской фигурой Софии, которая воплощает собой совокупность вечных архетипических образов (драгоценных камней) и мудрость, через которую «Бог познаёт себя» (согласно идеям Средневековья). [11] Она представляет собой космическую духовную силу, которая, очевидно, в данном случае приходит к сновидцу как вестник смерти.

Несколько лет назад пятидесятидвухлетний женатый врач пришёл ко мне на анализ. Он был здоров физически и психически, однако его врачебная практика стала утомлять его, и он захотел обучиться психотерапии. Тем не менее, его первый сон в анализе неожиданно указал на нечто совершенно иное. (Мы рассматриваем первые сны в анализе, как значимые, потому как они часто определяют ход всего дальнейшего аналитического процесса). Этому врачу снилось следующее:

Он шёл на похороны какого-то безразличного ему человека. С большим количеством людей он участвовал в похоронной процессии. Процессия остановилась на маленькой площади города, где была зелёная лужайка. На лужайке был разведён костёр, в который затем был опущен гроб. Гроб подожгли. Сновидец наблюдал эту картину без особых чувств. Когда пламя поднялось, крышка гроба открылась и упала. Из гроба выскочила очень красивая обнажённая женщина, которая с объятиями направилась к сновидцу. Он тоже хотел обнять её и проснулся с чувством неописуемого блаженства. [12]

Этот сон напугал меня. Мне казалось, что его целью была подготовка сновидца к приближению смерти, в то время как тот ещё был молод и полон сил. Особенно зловеще для меня выглядело то чувство «неописуемого блаженства». После этого у врача вновь появились обычные сны, и анализ пошёл по своему обыкновенному руслу. После года аналитической работы по финансовым причинам сновидцу пришлось вернуться на родину, но он намеревался вновь продолжить обучающий анализ. Затем я неожиданно узнала о его смерти. Он подцепил достаточно серьёзный грипп, и умер от сердечного приступа в машине скорой помощи, которая везла его в больницу.

<