Среда, 31 октября, когда Эмиль раздобыл настоящую лошадь и смертельно напугал не только фру Петрель, Но и весь Виммербю.

Каждый год в последний день октября в Виммербю бывала ярмарка. И в этот день с утра до ночи в городке царило необычайное оживление. Все крестьяне из Леннеберги и других деревень округа съезжались сюда — кто продать быка, кто купить телку, кто поменять лошадь, а кто просто потолкаться в толпе — людей посмотреть и себя показать. Девицы искали себе женихов, молодые люди — невест, некоторые приезжали в Виммербю лишь для того, чтобы поесть конфет, поплясать, подраться, повеселиться. Одним словом, кто зачем.

Как-то раз мама Эмиля спросила Лину: может ли она перечислить все праздники в году?

— Конечно, — ответила Лина. — Рождество, Пасха и ярмарка в Виммербю!

Теперь-то ты понимаешь, почему 31 октября в Виммербю съезжалось так много народу?

Часов в пять утра, когда на дворе была еще темень, хоть глаз выколи, Альфред выкатил из сарая большую коляску, запряг лошадей, и все жители Катхульта отправились в путь. И папа, и мама, и Альфред, и Лина, и сестренка Ида, и сам Эмиль. Дома оставалась только Крюсе-Майя приглядеть за скотиной.

— Бедная Крюсе-Майя, тебе небось тоже хочется на ярмарку? — спросил ее Альфред. Он, как известно, был добрый малый.

— Вот еще! — возмутилась старуха. — Я пока с ума не сошла. Говорят, сегодня на землю упадет большая комета, а я хочу умереть у себя дома, в Леннеберге, а не Бог знает где!

Ты, наверно, и понятия не имеешь, что это за штука — комета? Да и я сама толком не знаю, но, кажется, это обломок бывшей звезды, который куда-то летит в космосе. Все жители Смоланда до ужаса боялись, что какая-нибудь заблудшая комета ни с того ни с сего врежется в нашу Землю, разобьет ее вдребезги и на этом кончится жизнь. Об этом было много всяких разговоров. Даже в местной газетенке писали, что, по полученным сведениям, комету ждут 31 октября.

— Надо же, чтоб эта комета прилетела как раз в день ярмарки в Виммербю! — с досадой сказала Лина. — Будем надеяться, что она заявится только к вечеру и мы успеем повеселиться и купить что надо!

Она счастливо улыбалась и все подталкивала локтем Альфреда, который сидел рядом с ней на заднем сиденье коляски. Видно, Лина много чего ждала от этого дня.

На переднем сиденье расположились мама Эмиля с сестренкой Идой на коленях и папа Эмиля с Эмилем на коленях. А теперь догадайся, кто держал вожжи? Ну конечно, Эмиль! Я забыла сказать, что правил Эмиль, как настоящий возница. Альфред, отличный конюх, научил его всем премудростям обхождения с лошадьми, и Эмиль оказался таким способным учеником, что быстро превзошел своего учителя.

И вот теперь Эмиль, сидя на коленях у папы, лихо правил парой запряженных в коляску коней, а править парой — дело не простое! Да, этот мальчик умел держать вожжи в руках!

Всю ночь напролет лил дождь. Густая мгла черной пеленой нависла над Леннебергой. Да что там над Леннебергой, над всем Смоландом! Небо над деревьями еще не посветлело, и лес темной сырой стеной стоял по обе стороны дороги, по которой они катили на ярмарку. Все обитатели Катхульта были в прекрасном настроении, и обе лошади, Маркус и Юлан, неслись такой размашистой рысью, что фонтаны брызг из-под колес вздымались выше головы сидевших в коляске.

Правда, Юлан была не очень-то рада поездке в Виммербю, она была стара и дряхла и охотнее всего стояла бы сейчас в конюшне на хуторе. Эмиль давно уже приставал к папе, чтобы тот купил нового коня, под стать Маркусу, и вот сегодня эта покупка могла состояться — ведь они ехали на ярмарку! Во всяком случае, Эмиль на это надеялся.

— Ты небось думаешь, что у нас денег куры не клюют, — сказал ему папа. — Нет, старушке Юлан придется еще поскрипеть годика два-три, никуда не денешься.

И старушка Юлан скрипела из последних сил. Она бойко трусила вниз по склону холма, и Эмиль, который очень любил старую клячу, запел, чтобы ее подбодрить, песенку, которая Юлан очень нравилась:

 

Тук-тук,

Тук-тук-тук!

Тут копыт раздался стук.

Мчатся кони, скачут кони,

И никто их не догонит!

 

Наконец они приехали в Виммербю. Было еще рано, и коляску удалось поставить совсем недалеко от сенного базара, где продавали всякую живность. Потом все разошлись по своим делам. Мама Эмиля, взяв за руку сестренку Иду, отправилась покупать новую синюю тетрадку, а заодно продать яйца и шерсть, которые она привезла с собой из дома. Лине тут же захотелось пойти с Альфредом в кондитерскую пить кофе, и, как Альфред ни сопротивлялся, она своего добилась. А Альфреду куда больше хотелось отправиться вместе с Эмилем и его папой на сенной базар.

Вот ты, наверно, ни разу не был на ярмарке в Виммербю и не знаешь, как выглядит в такой день сенной базар. А ведь это там продают и покупают коров и лошадей. Когда папа с Эмилем еще только подходили к сенному базару, им уже издали было видно, что торговля в полном разгаре. Эмиль так и рвался в самую гущу толпы, а папа не спеша двинулся за ним, хоть и не собирался ничего покупать. Он хотел только поглядеть, кто что продает, да, может, прицениться, если что приглянется.

— Не забудьте, — крикнула им вдогонку мама Эмиля, — ровно в полдень мы приглашены на обед к фру Петрель! Не забудьте!

Не прошло и пяти минут, как Эмиль увидел коня, от которого не мог оторвать глаз. Вот это был конь так конь! У Эмиля даже дух захватило и сердце забилось, как пойманная птичка. Каурая кобыла-трехлетка. Она стояла у коновязи и так ласково глядела на Эмиля, словно только о том и мечтала, чтобы он ее купил. И Эмиль захотел ее купить, так захотел, как еще не хотел ничего в жизни! Он оглянулся, ища глазами отца, чтобы схватить его за руку, начать просить, ныть, канючить — одним словом, найти способ уговорить его купить эту лошадь. Но вот невезенье! Отец как сквозь землю провалился. Он словно растворился в толпе крестьян, которые громко спорили, уговаривали друг друга, торговались и кричали, оглаживая лошадей и коров. А те топтались на месте, били копытами землю, ржали, мычали.

"Вот всегда так! — с горечью подумал Эмиль. — Какой смысл его брать с собой! Не успеешь отвернуться, как его и след простыл".

А времени ждать не было. Каурая красавица уже приглянулась одному солидному торговцу лошадьми из Молила.

— Сколько просишь? — спросил Эмиль у хозяина лошади, невзрачного мужичонки из Туны.

— Триста крон, — ответил тот.

У Эмиля даже заныло в животе, когда он услышал эту цену. Вырвать у папы триста крон — такая же безнадежная затея, как высечь их из скалы.

"Попытка — не пытка!" — подумал все же Эмиль. Ты ведь знаешь, какой он был упорный. Во всей Леннеберге, да что Леннеберге, во всем Смоланде второго такого не сыскать. И Эмиль, не мешкая, ринулся в самую толчею, надеясь найти отца. Он рыскал в толпе, вне себя от волнения, бросался то к одному крестьянину, то к другому, когда спина издали казалась ему похожей на спину отца. Но всякий раз он ошибался: на него удивленно глядели чужие люди.

Эмиль был в отчаянии. Но не подумай, пожалуйста, что он пал духом и сдался. Ничего подобного! Наоборот!

Посреди рыночной площади была врыта высоченная мачта с флагом. В один миг Эмиль взобрался на нее, под самый флаг, чтобы его все видели, и заорал во все горло:

— Эй, люди! Поглядите на меня! У меня пропал отец! Сверху Эмилю было видно, что его крик услышали — словно волна пробежала по толпе. Кто-то опрометью бросился к мачте, и, представь себе, это был не кто иной, как папа Эмиля.

Антон Свенсон стряхнул своего сына с верхушки мачты, как стряхивают яблоко с яблони, и вцепился пальцами ему в ухо.

— Куда ты подевался, негодник! — кричал он в ярости. — Куда ты меня тянешь?

Но Эмилю сейчас было не до ответов.

— Бежим! — тянул он за руку папу. — Там лошадь, которую ты обязательно должен увидеть… Бежим скорей!

Но когда папа Эмиля увидел наконец каурую кобылу, она оказалась уже проданной! Можешь себе представить, какой это был удар! Эмиль и его папа подбежали к каурой кобыле как раз в тот момент, когда торговец лошадьми из Молила, раскрыв бумажник, извлек оттуда три стокроновые бумажки и сунул их в заскорузлую ладонь крестьянина из Туны.

И вот тут Эмиль заплакал.

— Это смирная лошадь? — спросил торговец лошадьми.

— Еще бы не смирная, — ответил крестьянин из Туны, но при этом он как-то уж очень упорно отводил глаза в сторону, словно думал о чем-то другом.

— Судя по ее виду, она голодна, — сказал торговец лошадьми. — Надо бы задать ей корму перед дальней дорогой.

А Эмиль стоял неподалеку и так горько плакал, что папе стало его жалко.

— Брось, Эмиль, не плачь, — сказал он и решительно тряхнул головой. — Пошли отсюда. Я куплю тебе карамелек, и наплевать на все.

Он взял Эмиля за руку, повел его к рядам, где какие-то тетки продавали самодельные конфеты, и купил ему на целых десять эре длинных полосатых карамелек. Тут он повстречал знакомого крестьянина, разговорился с ним и про все забыл. А Эмиль, с глазами, полными слез, стоял рядом, сосал полосатую карамельку и думал о лошади. И вдруг он увидел Альфреда. Рядом с ним важно выступала Лина. Ну и несчастный же вид был у бедного Альфреда! И не удивительно! Шутка сказать, Лина семнадцать раз провела его мимо ювелирного магазина и всякий раз упрашивала купить ей колечко на помолвку.

— Если бы я не уперся как бык, она бы меня окрутила, — хвастался потом Альфред, очень довольный собой. А как он обрадовался, когда встретился с Эмилем, который тут же, с места в карьер, рассказал ему о прекрасной каурой кобыле! Они стояли вместе и вздыхали от горя, что этой лошади никогда не бывать в Катхульте. Потом Альфред купил у гончара, который продавал на ярмарке всякие фигурки, глиняную кукушку и подарил ее Эмилю.

— Это тебе от меня подарок, — сказал он, и у Эмиля немного отлегло от сердца.

— Пожалуйста, ты можешь дарить что хочешь и кому хочешь, — сухо сказала Лина. — Да, кстати, а где же комета? Разве ей не пора уже появиться?

Но никакой кометы не было и в помине. Часы на площади пробили двенадцать раз. Видно, еще не пришло ее время.

Альфред и Лина отправились проведать Маркуса и Юлан, а заодно и перекусить. Корзинка с едой, которую они привезли с собой из дому, стояла в коляске. По правде говоря, Эмиль охотнее всего пошел бы с ними, но он вспомнил, что должен быть с мамой и папой на обеде у фру Петрель.

Эмиль огляделся по сторонам, но папы не увидел. Хочешь верь, хочешь нет, но папа опять как сквозь землю провалился. Он словно растворился в разноцветной толпе крестьян, торговок сладостями, гончаров, пряничников, жестянщиков, продавцов воздушных шаров, карманных воришек и прочего рыночного люда.

— Ну что у него за привычка такая — вечно куда-то пропадать, — ворчал Эмиль. — Вот поеду в другой раз в город, оставлю его дома, пусть подумает, как себя вести.

Но на этот раз, оставшись один, Эмиль не растерялся. В Виммербю он уже не раз бывал, город, в общем-то, знал и представлял себе, где живет фру Петрель. Ее маленький, беленький домик с застекленной терраской стоял где-то неподалеку от Большой улицы.

"Я его быстро найду!" — подумал Эмиль. Фру Петрель была одной из самых важных дам в городе, и было не совсем ясно, как она снизошла до скромных жителей хутора Катхульта. Откровенно говоря, я не думаю, что она пригласила к себе на обед Свенсонов только потому, что мама Эмиля всегда приносила с собой в подарок фру Петрель прекрасную домашнюю колбасу.

Трудно себе представить, что фру Петрель была так уж охоча до колбасы, дело, скорее, заключалось в том, что всякий раз, когда Свенсоны устраивали в Катхульте деревенские пиры, они непременно приглашали к себе эту почтенную даму из города Виммербю, и уж там, на хуторе, она всласть наедалась и колбасы, и студня, и жареной телятины, и всяких других деревенских блюд.

"Но ведь неприлично всегда ездить к ним в гости, — рассуждала фру Петрель, — и никогда не звать их к себе.

Должна же быть справедливость! Поэтому она и выбрала ярмарочный день, когда все смоландские крестьяне приезжают в город, и пригласила семью Свенсонов к себе на обед к двенадцати часам дня. Она собиралась угостить их рыбным пудингом и черничным киселем. Сама же фру Петрель в одиннадцать часов с удовольствием съела изрядную порцию холодной телятины и большой кусок марципанового торта, так что рыбный пудинг ей уже есть не хотелось. Да и как бы это выглядело, если б хозяйка дома с прожорливостью накинулась на блюдо, которым угощала гостей. Нельзя же быть такой негостеприимной!

Папа Эмиля, мама Эмиля и сестренка Ида уже сидели за накрытым столом на террасе, а Эмиля всё не было.

— Ну что за мальчишка! Опять куда-то пропал. Его искать, что иголку в сене, — сказал папа Эмиля.

Мама Эмиля решила все же немедленно пойти на рыночную площадь искать Эмиля, хотя папа Эмиля уверял, что он прямо с ног сбился в поисках сына и все без толку. Но тут фру Петрель сказала:

— Кто хоть немного знает вашего Эмиля, тот может не сомневаться, что он сам найдет сюда дорогу.

И фру Петрель оказалась права. В эту минуту Эмиль как раз подошел к дому фру Петрель. Но тут произошла одна история, которая, как ты уже сообразил, его задержала.

Напротив дома фру Петрель стоял дом бургомистра. Это был очень красивый дом, окруженный фруктовым садом. И вот в этом саду между яблонями ходил на высоченных ходулях мальчик. Звали его Готтфрид, и был он сыном бургомистра. Готтфрид загляделся на Эмиля, потерял равновесие и тут же нырнул вниз головой в сиреневый куст. Если ты хоть раз в жизни ходил на ходулях, то тебе не надо объяснять, как важно при этом удерживать равновесие, потому что ходули — очень длинные жерди, к которым на большой высоте от земли прибиты дощечки для ног, — весьма неустойчивы.

Готтфрид тут же поднялся, высунул голову из куста и снова как зачарованный уставился на Эмиля. Когда случайно встречаются двое мальчишек, сделанных, как говорится, из одного теста, у них прямо глаза разгораются. Готтфрид и Эмиль глядели друг на друга и молча улыбались.

— Отличная кепочка, — сказал наконец Готтфрид. — Дашь поносить?

— Ага, — ответил Эмиль. — А ты дашь походить на ходулях?

Обмен пришелся обоим по душе.

— Только вряд ли ты сможешь на них ходить, — предупредил Готтфрид. — Это надо уметь!

— Что? — воскликнул Эмиль. — Сейчас увидишь!

Готтфрид и не думал, что Эмиль такой решительный. В мгновение ока он вскочил на ходули и, представь себе, побежал, ловко лавируя между деревьями.

О том, что он должен явиться на обед к фру Петрель, Эмиль совершенно забыл.

А на застекленной террасе ее дома родители Эмиля и сестренка Ида тем временем быстро расправились с рыбным пудингом. На столе появилась миска, до краев наполненная черничным киселем.

— Кушайте на здоровье, — сказала фру Петрель. — Я вижу, на аппетит вы пожаловаться не можете!

А сама она, как ты знаешь, была уже сыта и не только к пудингу, но и к киселю даже не притронулась. Зато болтала она без умолку. И, уж конечно, все об одном — о комете!

— Какой ужас! — сказала она. — Вот прилетит комета, и наша Земля погибнет.

— Да, кто знает, может, этот черничный кисель — последнее, что нам доведется съесть в этой жизни, — сказала мама. Тут папа Эмиля торопливо протянул свою тарелку.

— Пожалуйста, подлейте мне еще киселя, — попросил он фру Петрель. — На всякий случай, про запас.

Но прежде чем фру Петрель успела выполнить его просьбу, произошло нечто страшное. Раздался звон, потом крик, что-то огромное влетело через застекленную раму террасы и плюхнулось на стол. Весь пол был засыпан осколками, а стены забрызганы киселем.

— Комета! — не своим голосом завопила фру Петрель и, потеряв сознание, упала со стула.

Но это была не комета, а просто Эмиль, который, потеряв равновесие на ходулях, как пушечное ядро влетел на террасу головой вперед и угодил прямо в миску с киселем — брызги так и полетели во все стороны.

Ах, что тут началось! И не расскажешь! Мама Эмиля кричала, папа Эмиля стоял красный как рак, а сестренка Ида рыдала. Только фру Петрель сохраняла спокойствие — она ведь лежала на полу без сознания.

— Скорей на кухню за холодной водой! — скомандовал папа Эмиля. — Ей надо смочить лоб.

Мама со всех ног бросилась на кухню, а папа побежал за ней с криком, что нельзя терять ни секунды.

Тем временем Эмиль кое-как вытащил голову из миски — лицо его было все синее от киселя.

— Почему ты всегда так жадно ешь? — спросила сестренка Ида.

Эмиль не ответил на этот вопрос, он думал о другом.

— Готтфрид прав, — сказал он со вздохом. — На ходулях нельзя перепрыгнуть через забор. Я сам это доказал.

Но тут он увидел, что фру Петрель лежит на полу без сознания, и исполнился к ней жалости.

— Почему не несут воды! — возмутился он. — Нельзя терять ни минуты!

Недолго думая Эмиль схватил со стола миску и вылил весь оставшийся кисель фру Петрель на голову. И хочешь верь, хочешь нет, но это помогло!

— Ой! — воскликнула фру Петрель и вмиг встала на ноги.

Теперь всем ясно, что надо всегда варить побольше киселя на случай, если кто-нибудь упадет в обморок.

— Я ее уже вылечил, — гордо заявил Эмиль, когда его папа и мама с кувшином в руке вбежали на террасу. Но папа мрачно поглядел на Эмиля и сказал:

— Боюсь, еще кого-то придется полечить, как только мы вернемся домой. В сарае!

У фру Петрель кружилась голова, а лицо ее было синим от черничного киселя, как, впрочем, и лицо Эмиля. Мама Эмиля, со свойственной ей решительностью, быстро уложила фру Петрель на диван и, схватив первую попавшуюся щетку, взялась за дело.

— Тут необходимо убрать, — все твердила она, скребя щеткой сперва фру Петрель, потом Эмиля, а потом и пол террасы.

Вскоре от черничного киселя нигде не осталось и следа, разве что чуть-чуть в левом ухе Эмиля. Мама вымела осколки стекла, а папа сбегал за стекольщиком, и он тут же вставил новые стекла. Эмиль хотел было взяться ему помогать, но папа его и близко к стеклу не подпустил.

— Чтобы духа твоего тут не было! — заявил папа. — Исчезни и не появляйся, пока мы не поедем домой.

Эмиль ничего не имел против того, чтобы исчезнуть. Ему очень хотелось поближе познакомиться с Готтфридом. Но он был голоден. Ведь он целый день ничего не ел, не считая того глотка киселя, который ему пришлось проглотить, когда он угодил головой в миску.

— У вас в доме есть какая-нибудь еда? — спросил он Готтфрида, который все еще стоял у забора бургомистерского сада.

— Еще бы! — воскликнул Готтфрид. — Сегодня папе исполнилось 50 лет, и у нас будут гости. Целый день на кухне готовили.

— Отлично! — обрадовался Эмиль. — Я готов перепробовать все блюда, чтобы сказать, где недосол!

Готтфрид тут же отправился на кухню и вернулся с тарелкой, полной всяких вкусных вещей — тут была и колбаса, и биточки, и маленькие пирожки. Мальчики стояли друг против друга по обе стороны забора и уплетали все это с отменным аппетитом. Эмиль не мог нарадоваться на своего нового друга, он был наверху блаженства.

— А вечером у нас будет фейерверк, — сказал Готтфрид, дожевывая пирожок. — Да еще какой! Такого большого никогда и не бывало в Виммербю.

Эмилю за всю его жизнь еще ни разу не довелось повидать фейерверк — такого безумства никто не позволял себе в Леннеберге, — и ему стало очень грустно, что он не увидит гигантского фейерверка — ведь родители отправятся домой еще засветло.

Эмиль вздохнул. Нет, день ярмарки оказался для него весьма печальным. Лошади не купили, фейерверка он не увидит. Только одни огорчения, да еще дома его ожидает сарай. Удачно съездил, ничего не скажешь!

Эмиль мрачно попрощался с Готтфридом и отправился искать Альфреда, своего друга и утешителя в тяжелые минуты.

Но где теперь найдешь Альфреда? Везде полным-полно народу — тут и местные жители, и крестьяне, приехавшие на ярмарку. Разыскать в этой толчее Альфреда нелегко, но Эмиль, как ты знаешь, не из тех, кто сдается. Поэтому он упорно кружил по городку, правда не отказывая себе при этом в удовольствии иногда пошалить. Но эти шалости никогда не были описаны в синей тетради — ведь про них никто не знал, и мы не узнаем. Короче говоря, Альфреда он так и не нашел.

В октябре рано темнеет. Сгущались сумерки, и крестьяне, приехавшие на ярмарку, начали понемногу разъезжаться. Казалось бы, и жителям Виммербю пора было разойтись по домам. Ничуть не бывало. Все они явно хотели еще повеселиться: смеяться, кричать и гулять. Да оно и понятно! Ведь что это за день! День ярмарки, день рождения бургомистра, а может, вообще последний день жизни на Земле, если комета и в самом деле появится. Сам понимаешь, с каким увлечением жители Виммербю бродили в сумерках по улицам, ожидая, сами не зная чего — то ли праздника, то ли катастрофы. Люди и веселились, и боялись, они шумели и суетились больше обычного. Все высыпали на улицу, а в домах было тихо и пусто, там остались одни только кошки и кое-где еще, может, старушки с маленькими детьми на руках.

Если тебе доводилось болтаться без дела в таком вот маленьком городишке, как Виммербю, да еще в день ярмарки, ты знаешь, как весело бродить по узким, мощенным булыжником улочкам и глядеть в окна домишек на бабушек, внуков и кошек, а то и прокрадываться через приоткрытые ворота в чужие темные дворы, где крестьяне оставляли на день свои телеги и теперь, перед тем как запрягать и ехать домой, пьют впопыхах пиво прямо из бутылок.

Эмилю очень нравилось так вот шататься. Он быстро забыл про свое дурное настроение, да и знал, что рано или поздно все равно найдет Альфреда. Конечно, он продолжал его искать, но сперва нашел при этом вовсе не его…

Шагая по темному переулочку, он услышал, что в одном из дворов, окруженных высоким забором, происходит что-то невообразимое: оттуда доносились истошные крики и ржание лошади. Эмиль тут же юркнул в ворота, чтобы поглядеть, что там делается. И то, что он увидел, странным образом вселило в него надежду: во дворе была кузница, и в отсвете пламени он узнал "свою" лошадь. Да-да, ту самую трехлетнюю каурую лошадку, которая утром так ему полюбилась. Вокруг нее толпились парни, и все они кричали и ругались. А знаешь, почему они сердились? Потому что лошадка никак не давала себя подковать. Как только кузнец пытался поднять ей ногу, она начинала так рьяно ржать и лягаться, что парни, взявшиеся помочь, тут же отскакивали в сторону. Кузнец в растерянности чесал затылок.

— Много лошадей подковал я на своем веку, — сказал он, — но такой еще не встречал.

Может, ты не знаешь, кто такой кузнец? Это человек, который подковывает лошадей, потому что лошадям, как и тебе, нужны ботинки, не то они повредят себе копыта, начнут спотыкаться и хромать. Но у них, конечно, не такие ботинки, как у тебя, а особым образом изогнутые железки, которые кузнец прибивает им прямо к копытам. Эти гнутые железки называются подковами. Вспомни, может, ты когда-нибудь и видал подкову?

Но каурая лошадка явно решила, что подковы ей ни к чему. Пока никто не касался ее задней ноги, она стояла тихо и смирно, но как только кузнец подходил к ней и дотрагивался до нее, она снова начинала лягаться. И хотя ее старались удержать с полдюжины крепких ребят, она мгновенно освобождала ногу, а все в страхе разлетались в разные стороны.

Торговец, купивший эту лошадь, злился все больше и больше.

— Сейчас сам сделаю! — крикнул он в гневе и схватил ее своими огромными ручищами за заднюю ногу, но она так брыкнулась, что он тут же очутился в лохани с дождевой водой.

— Вот так и будет, — сказал один из парней. — Поверьте, эту лошадь подковать не удастся. У нас в Туне уже раз двадцать пробовали, но ничего не получилось.

Тут торговец понял, что его надули, и разозлился пуще прежнего.

— Пусть эту лошадь берет кто хочет! — закричал он. — Глаза б мои на нее не глядели!

И кто же тут объявился? Ну конечно, Эмиль.

— Я могу ее взять, — сказал он.

Торговец только расхохотался в ответ:

— Ты, карапуз?

Он ведь и не думал отдавать лошадь, а сказал это так, в сердцах, но раз столько народу слышало его слова, ему теперь надо было достойно выйти из положения. Поэтому он заявил:

— Что ж, получишь лошадь, если будешь ее держать, пока мы ее подкуем.

И все расхохотались над этой шуткой — ведь они сами пробовали ее удержать и убедились, что эту лошадь подковать невозможно.

Но не думай, что Эмиль был дурачком. Он ведь очень много знал про лошадей, и когда каурая лошадка ржала и брыкалась, едва к ней прикасались, Эмиль подумал: "Она ведет себя точь-в-точь как Лина, когда ей щекотно".

Так оно и было, но никто, кроме Эмиля, этого не понял. Лошадь эта просто не выносила щекотки. Поэтому стоило до нее дотронуться, как она брыкалась и ржала. Ведь и Лина прыгала и хохотала до упаду, едва к ней прикасались… Ну, сам знаешь, что значит бояться щекотки!

Эмиль смело подошел к лошади и обхватил ее морду своими маленькими, но сильными руками.

— Послушай-ка, — сказал он, — я хочу тебя подковать, а ты не брыкайся. Обещаю тебе, что не будет щекотно.

И знаешь, что Эмиль сделал? Он ловким движением взял лошадь за копыто и приподнял ее заднюю ногу. А лошадь стояла как ни в чем не бывало, только голову повернула, словно хотела поглядеть, что это он собрался делать с ее ногой.

Я тебе объясню, в чем тут штука: копыто у лошади так же нечувствительно к щекотке, как у тебя, скажем, ногти, а потому, сам понимаешь, брыкаться и ржать ей было незачем.

— Будь добр, — сказал Эмиль, обращаясь к кузнецу, — подкуй ее, я держу.

Все так и ахнули. А Эмиль, словно не замечая всеобщего восхищения, помог кузнецу подковать все четыре ноги.

Когда с этим было покончено, торговец помрачнел. Он помнил, что обещал, но не собирался выполнять своего обещания. Он достал бумажник, вынул из него бумажку в пять крон и протянул ее Эмилю.

— Этого хватит? — спросил он. Но тут стоящие вокруг крестьяне возмутились, они считали, что от своего слова нельзя отказываться.

— Так ты не отделаешься, и не надейся! — кричали они. — Отдай мальчишке лошадь, ты же обещал!

Торговец решил, что лучше уступить. Он был богат, все это знали, и не сдержать своего слова на глазах у людей ему было стыдно.

— Ладно, не обеднею я из-за этих трехсот крон, — сказал он и махнул рукой. — Бери эту злосчастную лошадь, и чтоб духа твоего тут не было!

Представляешь, как обрадовался Эмиль! Он вскочил на свою лошадь и выехал за ворота с важным видом, будто генерал. Все его поздравляли, а кузнец сказал:

— Вот какие дела случаются на ярмарке в Виммербю!

Эмиль скакал верхом, сияя от счастья и гордости, и люди расступались, а на Большой улице, где было больше всего народу, он встретил Альфреда.

Альфред, увидев Эмиля, застыл на месте, он глазам своим не поверил.

— Что это? — воскликнул он. — Чья эта лошадь?

— Моя, — скромно сказал Эмиль. — Ее зовут Лукас, и она так же боится щекотки, как Лина.

Тут к Альфреду подбежала Лина и схватила его за руку.

— Нам надо ехать, — сказала она. — Хозяин уже запрягает.

Да, веселью настал конец, всем обитателям хутора Катхульт пора было возвращаться домой. Но Эмиль обязательно хотел показать Готтфриду свою лошадь.

— Скажи папе, что я вернусь через пять минут! — крикнул он и повернул лошадь. Громко цокая копытами, она поскакала в сторону бургомистерского сада.

Октябрьская темень окутала дом и сад бургомистра, но все окна были ярко освещены, и оттуда доносились смех и голоса. Праздник был в полном разгаре.

Готтфрид играл в саду. Званые вечера он не любил — куда интереснее ходить на ходулях. Но когда он увидел Эмиля верхом на лошади, он опять упал в сиреневый куст.

— Чья это лошадь? — спросил он, тут же высунув голову из куста.

— Моя, — ответил Эмиль. — Это моя лошадь.

Сперва Готтфрид никак не мог в это поверить, но, когда в конце концов понял, что это правда, он прямо обезумел.

Разве он не просил у папы лошади? Ведь каждый день с утра до вечера просил, и всякий раз папа ему отвечал: "Ты еще слишком мал. Ни у одного мальчика твоего возраста нет своей лошади!"

Оказывается, это ложь, ложь! Вот папа увидит Эмиля и сам в этом убедится! Если, конечно, у него есть глаза и если он согласится выйти из дому, чтобы поглядеть.

А он, как назло, сидит сейчас за столом и пирует, сидит среди дураков, которым только и дела что есть, пить да произносить речи.

— Нет, я не смогу вытащить его из-за стола, — мрачно сказал Готтфрид, и глаза его наполнились слезами.

Эмилю стало жаль Готтфрида — его друг готов был расплакаться. Что ж, раз бургомистр не может выйти посмотреть на лошадь, лошадь сама придет к бургомистру. Это проще простого — подняться по ступенькам крыльца, войти в дверь, миновать прихожую и очутиться в столовой.

Если тебе довелось когда-нибудь побывать на пиру, на котором вдруг появляется лошадь, то ты знаешь, что гости в таких случаях так и ахают, будто они никогда в жизни не видели лошади.

Так повели себя гости и на пиру у бургомистра. Но больше всех был поражен сам бургомистр. Он так и подпрыгнул от неожиданности и подавился куском мяса. Поэтому он ничего не ответил, когда Готтфрид крикнул:

— Ну что, теперь убедился? А еще говорил, что ни у одного мальчика на свете нет своей лошади!

Но, оправившись от первого шока, гости очень обрадовались, что на пир пришла лошадь. Да оно и понятно — ведь лошади такие чудные животные. Все так и норовили погладить Лукаса. А Эмиль сидел у него на спине и счастливо улыбался. Пусть все гладят его лошадь, он не против.

Но тут из-за стола встал старый майор — ему захотелось показать, что он большой знаток лошадей. Он решил ущипнуть Лукаса за заднюю ногу — он ведь не знал, что Лукас боится щекотки!

Бургомистру удалось наконец кое-как справиться с мясом, и он уже собирался что-то ответить Готтфриду, но как раз в это мгновение майор ущипнул Лукаса. Копыта мелькнули в воздухе и опустились на маленький сервировальный столик, на котором стоял огромный торт со взбитыми сливками. Столик опрокинулся, а торт полетел через всю комнату и — шлеп! — угодил прямо в лицо бургомистру.

— Б-л-у-р-п… — послышалось из-под сливок.

И все начали хохотать. Они, видно, просто не знали, что еще им делать. Не смеялась только жена бургомистра.

Видно, она боялась, вдруг он, бедняга, не увидит, что происходит на пиру в честь его дня рождения.

Но тут Эмиль вспомнил, что ему пора возвращаться домой, в Леннебергу, и поскакал во двор. Готтфрид помчался за ним — ведь с папой, вымазанным сливками, все равно не поговоришь, да к тому же он был просто не в силах расстаться с Лукасом. Эмиль ждал его у калитки, чтобы попрощаться.

— Какой ты счастливый! — сказал Готтфрид и в последний раз потрепал Лукаса по шее.

— Это уж точно, — сказал Эмиль.

Готтфрид вздохнул.

— Зато у нас будет фейерверк, — тут же добавил он, чтобы хоть немного себя утешить. — Вот он!

Он указал Эмилю на стол в сиреневой беседке, где все было приготовлено для фейерверка, и у Эмиля оборвалось сердце. Конечно, ему надо торопиться, но ведь он в жизни не видал фейерверка!

— Давай запустим хоть одну ракету? — предложил он. — Я проверю, хватает ли там пороха.

Готтфрид нерешительно взял пакетик со стола.

— Только вот эту, самую маленькую, — сказал он.

Эмиль кивнул и слез с лошади.

— Да, только вот эту. Дай спичку!

Готтфрид дал ему спичку. И — пах, пах! — маленький сверкающий диск полетел в небо, стал кружиться и кувыркаться. О да, сомнений быть не могло, пороха там было достаточно. А когда диск вволю накрутился, он прыгнул назад, на стол в саду, к остальным ракетам. Я думаю, ему не хотелось оставаться одному. Но этого не заметил ни Эмиль, ни Готтфрид, потому что они услышали, что их кто-то громко окликает. Это был бургомистр, который выбежал на крыльцо, чтобы с ними поговорить. Он уже стер с лица почти все сливки, только уши еще белели в октябрьской темноте.

А по улицам Виммербю все еще ходили люди, смеялись, болтали и кричали и по-прежнему не знали, чего они ждут — праздника или беды.

И вот тут-то и началось! Началось нечто ужасное, то самое, что все так долго ожидали с тайным страхом. По небу, как раз над крышей дома бургомистра, вдруг заполыхали, затрещали разноцветные извивающиеся огненные змеи: воздух засверкал и раскалился, как уголья в печке, клокочущее пламя заметалось по всему небосводу. Раздался оглушительный грохот, и все жители Виммербю окаменели в предчувствии катастрофы.

— Комета! — послышались надрывные крики. — Мы погибли!

Поднялся истошный вой и плач. Горожане думали, что настал их последний час. И кто их осудит? Они с перепугу голосили, метались по улицам, а самые слабонервные даже падали в обморок. Только фру Петрель невозмутимо сидела на своей застекленной террасе и с интересом смотрела на полыхающее небо.

— Я больше не верю ни в какую комету, — сказала она кошке. — Бьюсь об заклад — это работа Эмиля.

И фру Петрель, как ты и сам догадался, словно в воду глядела.

Конечно, это Эмиль, запустив свою петарду, расцветил небо разноцветными огненными всполохами. Хорошо что бургомистр как раз в этот момент случайно выбежал из дому, а то бы он так и не увидел фейерверка в свою честь. Он стоял задрав голову, а кругом все трещало и сверкало, и бургомистр все время опасался, что какая-нибудь яркая звездочка, того и гляди, опалит ему волосы. Эмиль и Готтфрид решили, что бургомистр не нарадуется этому зрелищу — так он крякал. Правда, когда дымящаяся оболочка петарды угодила ему за пазуху, он явно рассердился. А то чего бы он завопил и бросился к бочке с водой? Почему бы он стал совать руку в бочку?

Бургомистр, видно, не знал, что с петардами так не поступают, что в воде они тут же гаснут, не доставив никому никакой радости. Жаль, что он такой недогадливый.

— Зато настоящий фейерверк увидел, — сказал Эмиль, лежа рядом с Готтфридом за дровяным сараем.

Они отлично понимали, что пока им лучше никому на глаза не показываться.

— Это точно, — подтвердил Готтфрид. — Фейерверк ты увидел.

Они молча лежали и ждали. А ждать им, собственно, было нечего. А может, просто выжидали, пока бургомистр перестанет метаться по саду, словно огромный разъяренный шмель.

Когда полчаса спустя жители Катхульта ехали домой, все шипящие змеи и раскаленные шары давно уже погасли. Только настоящие тихие звезды мерцали в небе. Темной лентой лежала перед ними дорога, по бокам ее чернел лес. Эмиль скакал впереди на своем коне и чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он громко пел:

 

Едем, едем мы домой!

Конь каурый подо мной!

Ты скачи, скачи, мой коник,

Пусть никто нас не догонит!

 

А папа сидел на переднем сиденье коляски и правил Маркусом и старой Юлан. Он был очень доволен своим сыном. Правда, Эмиль чуть не свел с ума фру Петрель, да, пожалуй, и всех жителей Виммербю своими проказами, но все же каурая кобыла досталась ведь им, а не кому другому! А это было важнее всего.

"Второго такого мальчишки не сыщешь во всем Смоланде, — думал папа Эмиля. — На этот раз не буду его запирать в сарай!" Папа Эмиля был в таком веселом настроении еще и потому, что перед самым отъездом из Виммербю повстречал приятеля, который угостил его кружкой — а может, и двумя — пива. Вообще-то он ненавидел выпивку, не такой он был человек, папа Эмиля, чтоб выпивать, но когда тебя угощают от души — дело другое. Как тут откажешься?

Папа Эмиля бодро пощелкивал кнутом и тоже распевал:

— Я еду, еду, еду в Катхульт… Я еду, я еду…

— Вот это да! К счастью, ярмарка бывает не каждый день, — сказала мама. — Как приятно возвращаться домой!

У нее на коленях спала сестренка Ида. Даже во сне она не выпускала из рук фарфоровую корзиночку с фарфоровыми розочками, на которой было написано: "В память о Виммербю".

Если ты думаешь, что Эмиль, получив лошадь, перестал проказничать, то ошибаешься. Два дня он только и делал что скакал с утра до ночи на Лукасе, но на третий, то есть 3 ноября, он уже взялся за старое. То, что он в тот день натворил… ха-ха-ха, не могу удержаться от смеха, когда вспоминаю про это! Как раз в этот-то день Эмиль… но нет, стоп. Стоп!

Ведь я обещала маме Эмиля никогда не рассказывать, что он выкинул 3 ноября, потому что именно после этого случая жители Леннеберги собрали, как ты помнишь, деньги, чтобы отправить его в Америку. Мама Эмиля и вспоминать этот день не хочет, она даже не записала его в синюю тетрадь, так за<