Скажите, вы застали церковь в Воскресенске действующей?

Вы помните эти базары?

Да. Перед самой войной, нам было лет по девять, а может и уже ближе к десяти. Мы на этих базарах были. Там разве что одного птичьего молока только не было!

Перед войной помню, как же люди гуляли! Сколько же было музыкантов, пели, плясали. Наши старики жили весело!

 

Скажите, вы застали церковь в Воскресенске действующей?

Нет, не застала, на моей памяти церковь была уже закрыта. Мой отец умер в 1932 г., так вот церковь стояла, но уже работать – не работала.

 

А как в народе называли эту церковь, может быть, как-то по-особенному?

По названию деревни – Воскресенск и церковь называли Воскресенской. А вообще, про это вам надо в Вязищах[1] спрашивать, там старики есть, они лучше могут помнить, они ходили в Воскресенск, там был их приход. А у нас своя была церковь в Кулешах[2], там у нас и могилы…

 

В одном документе церковь в Воскресенске была названа Морозовской. Не слышали ли вы такого названия?

Морозовская? Нет, такого названия я не слышала.

 

Значит, церковь была закрыта. А может быть, она как-то использовалась в колхозных нуждах?

Нет, никак не использовалась, была наглухо закрыта.

 

Может быть, помните, какой храм был снаружи? Побеленный, или из красного кирпича?

Храм был белый, побеленный.

 

А в самой церкви вы были?

Нет, я внутри церкви ни разу не была. В церковь заходить не разрешали. А так вот, как сейчас помнится, белая была церковь. И окошки большие такие были.

 

Скажите, были ли на колокольне храма колокола?

Нет, все разрушили. Как сейчас помню, двери в церкви были закрыты, внутрь мы не входили, нельзя было. Двери все на замке. Окошки стояли не забитые, со стеклами. А мы в щелочки глядели, маленькие, не достанем никак поглядеть. Кто-нибудь нагнется, а мы ему встанем на спину, заглядывали внутрь.

 

А что было внутри?

Ничего там не было.

А иконостас, иконы были?

Ни икон, ничего не было. Все пустое стояло.

 

А в домах у вас были иконы?

До войны у нас во всех домах иконы были. А дедушка наш читал библию, у него библия была.

 

Скажите, до войны церковь не пытались разрушить или как-то частично перестроить?

Нет, у нас никто не трогал.

 

Не слышали ли вы такое имя: Иван Строгачев? Он был последним священником Воскресенской церкви?

Нет, о нем не слышала, не знаю. У нас в деревне Строгачевых нет.

 

Были ли в Воскресенске еще какие-либо каменные постройки кроме церкви? Может быть, дома были каменные?

Нет, все деревянное, разве что… магазины, да, магазины были из кирпича, кирпичные.

 

Скажите, была ли какая-то переправа через реку Воря от Ивановского к Воскресенску?

Через реку делали клади. Ребятишки из Воскресенска и Мамушей ходили к нам в школу.

 

Значит, школы в Воскресенске не было?

Нет, школы не было. Ходили к нам сюда в Ивановское. Там пекарня была, магазины были с продуктами. Хорошие были продукты, главное, чтобы деньги были. А у колхозников, таких как мы, откуда деньги? Не было у нас денег. Если только, что-нибудь продашь, картошку, или еще что… Налогами обкладывали. Если корову держишь, молока много надо было /сдать/. Я вот не помню, кто у нас налоги сбросил? Вроде Маленков[3]. А потом что-то о нем ни слуху, ни духу. Вот налоги сбросили, хоть не стали мы платить, стали как-то жить. А при Хрущеве у нас 5 соток земли отобрали, сказали: «Живите по-городскому, хватит вам здесь с землей возиться» (смеется).

 

Под налогами вы имеете в виду продовольственные сборы?

Да. Если кур держал, надо было отдавать яйца. Кур ходили считать. Надо было 75 яиц /в год/ сдать с курицы. А если ты курицу спрячешь, уже комиссия ходила, проверяли. Овечка у нас была, так с этой овечки дай 400 грамм шерсти.

 

Это и после войны было?

И до войны, и после войны такое было. Картошку тоже сдавали, молока 40 килограмм сдай. Бывало, мать только квитанции /об уплате налогов/ собирает, сегодня один придет проверить, завтра другой. То кур считают, то мясо, то молоко. Мать мешочки из холстинки шила и все квитанции в них складывала… Вот так жили.

А вот за то, что сдавали продукты, яйца с курицы, или еще что, хоть бы деньги какие плотили. Я же семьдесят пять яиц отдаю. У меня одна эта курочка, а курочку надо тоже кормить. За налоги не плотили ничего.

А потом, когда война началась, вот тогда «пожили» немножко, как-то с нас не брали, а потом опять брали. Бывало, посадил ты картошку или нет, а 500 килограмм картофеля надо сдать. А где сажать и откуда брать?

После войны кредит давали, брали кредит, дома строили. А потом надо отдавать было. Люди ждали, говорили, что не станут с нас больше брать… Кого и судили, кого и сажали, а кто под амнистию попал – оставили… Мучались.

А как пахали? Бывало четыре пары только женщин (мужиков-то не было), а девятый человек шел за плугом. Пахали огороды. Лошадей не было.

Кому давали корову или овечку, а нам не дали ничего. Я вот была девочкой уже наверно лет двенадцати, так даже носка не дали. Мамке надо и налог платить, а нету ничего. Она последние мужские сапоги вынесла на собрание продавать. Говорит: «Кто купит? Возьмите… Возьмите тогда за налог, у меня нет ничего, одни ребятишки». Вот и живи, как хочешь. Дедушка нам сплел лапти, мы в лаптях ходили, ноги мокрые, холодные. Но все пережили.

 

Расскажите, что происходило перед приходом немцев?

Мой брат /Борис/ как раз пошел к тетке в Щекотну[4]. Эта деревня была в низинке за погостом. А тут как раз немцы. Все говорят: «Немец идет, немец идет…». Все боялись. Комсомольцы, октябрята, пионеры, немец будет всех вешать, убивать. Все напуганные были, не знали куда бежать. И вот брат попал в церковь /Воскресенскую/, их закрыли там немцы. А потом не знаю, кто им открыл, смотрим, на утро приходит наш Борька.

А наш дедушка очень газеты читал, все время. Про немцев там все было написано. Немец придет, как будет вешать, как будет давить. А это прямо на наших глазах было.

Перед войной люди плохо жили, очень… Ни полá, ни колá, ничего. Вот как жили люди. Полстраны побирушек. Бывало, придут: «Дай хоть картошечки». А дед скажет: «Нате, а то все равно немцы поедят». И правда. Мы здесь столько картошки выкопали, а немец пришел, все сожрал и нас выгнал.

 

Когда к вам в деревню немцы пришли?

Осенью пришли, в октябре пришли к нам.

 

Как жили при немцах? Стояли они в вашем доме?

Стояли, только лишь не сразу. Сразу они на Москву шли. А на Москву шли ребятки, знаете какие? На мотоциклах, по трое. Едут с песнями. Гармошки губные. Играют свою музыку. Нам бывало: «Киндер, ком, ком». Мол, подойдите и нам конфетку дает. А конфетки такие были, как таблетки, приплюснутые, только побольше. Мы не берем. Они тогда начинают: «Не гуд, киндер, не гуд». И вот они все на Москву пошли.

А какое у них оружие было?! Ой! Там в дуло человек пролезет. Семь немцев только лишь снаряд поднимали, чтоб заложить. А мы ребятишки все поглядывали. Подрывались у нас здесь тоже…

 

Когда немцы вернулись, что здесь происходило?

Немцы зимой пришли, стали укрепляться. Вот здесь вот, где сейчас памятник, здесь у них проволочное заграждение было. И еще была такая проволока с петелькой[5]. Вот немцы такую проволоку стелили, метров семь в ширину. Нашим очень было тяжело, особенно когда в разведку шли. У них такие клещи были, чтоб эту проволоку разрезать. А здесь немцы навешают банок на проволоку, чтобы она стучала, как зашевелятся… Ох, муки.

 

А вы здесь в деревне жили?

Нас немцы потом выгнали.

 

Когда это было?

Это было в 1942, весной, снег сошел, речки уже разливались. Вроде, как апрель… Нас немцы угнали и пригнали в Белоруссию. Мы знаешь, как пошли, прям как голые. Гонят нас немцы строем. Как начнут считать: «Айн, цвай, драй…». Люди и с детьми маленькими. А тогда детей было много, и по четверо, и по шестеро. А мы уже большие были, мне одиннадцать лет. Идем, брат котелок несет, я кое-какой хлебушек несу, а мама несет нашу одежду, что захватили. А то, все закапывали.

 

Везли вас по железной дороге?

Да, по железной дороге. Нас с Вязьмы сажали, а до Вязьмы мы пешком. Нас пригнали туда, в Вязьму и там держали, по деревням. Мы все думали разобьют немцев, придут… А потом посадили нас в товарняк, дали сырую ляжку лошади и увезли. И пригнали нас в Толочин, в Белоруссию. Там, в Толочине, местами партизаны уже были. А потом погнали нас пешком за сорок километров и там уже в деревнях стали расставлять. К какой хозяйке поставили, там так и живешь, и кушаешь, и ложишься, и все…Намучались, ой, намучались…

 

А вернулись вы сюда когда?

Вернулись мы оттуда, когда нас освободили в Белоруссии в 1944, то ли в июне, то ли в июле уже сюда вернулись.

 

А что здесь было?

А здесь поле и мины. Только через три года, когда разминировали все, вот тогда только лишь здесь стал народ появляться.

 

А стены?

Нет, не было, стен уже не было. От церкви ничего не осталось. Люди доставали, копали там, раскапывали. Хоть печечку какую поставить, хоть топить. Ой…, жили-то… Мороженную картошку ходили собирали, где-то есть водичка, а где и водички нет, не помыть, ничего… Не знаю, как мы жить остались?!

 

А это какой год?

Это был сорок девятый. В сорок девятом тут уже подсобное хозяйство стало, начали скотину пригонять, сами стали заводить. Бывало, выпустят стадо, пастух в удаленности, скотина ходит, случалось, что и взрывались.

 

Это здесь на этих полях?

Да вот на этих полях, где сейчас памятник стоит и на Воскресенском поле.

 

Вы помните эти базары?

Да. Перед самой войной, нам было лет по девять, а может и уже ближе к десяти. Мы на этих базарах были. Там разве что одного птичьего молока только не было!

Перед войной помню, как же люди гуляли! Сколько же было музыкантов, пели, плясали. Наши старики жили весело!

 

Скажите, вы застали церковь в Воскресенске действующей?

Нет, не застала, на моей памяти церковь была уже закрыта. Мой отец умер в 1932 г., так вот церковь стояла, но уже работать – не работала.