Теория материнского права и ее соотношение с социальной психологией

 

[70]

«Теория материнского права» Бахофена, впервые опубликованная в 1861 году, разделила замечательную судьбу двух других научных изданий, появившихся в то же самое время: «Происхождение видов» Дарвина и «Критика политической экономии» Маркса (оба появились в 1859 году). Эти труды посвящены специальным научным дисциплинам, но вызвали они интерес не только ученых.

Что касается трудов Маркса и Дарвина, то интерес к ним не требует комментариев. Случай с Бахофеном более сложный по нескольким причинам. Во-первых, проблема матриархата имеет весьма отдаленное отношение к жизненно важным проблемам буржуазного общества. Во-вторых, воодушевленное одобрение теории матриархата последовало сразу из двух лагерей, радикально противоположных друг другу как идеологически, так и политически. Бахофена первыми открыли и превознесли представители социалистического лагеря – Маркс, Гегель, Бебель и другие. Затем, после десятилетий относительной неизвестности, его снова открыли такие философы-антисоциалисты, как Клагес и Бёймлер.

Против сторонников этих двух крайних лагерей выступил ряд ученых того времени, практически создав прочный фронт отрицательного отношения или стойкого неприятия, которое поддержали даже такие социалисты, как Генрих Кунов. Недавно, однако, проблема матриархата вновь стала предметом научных дискуссий. Причем и сторонники и противники теории отмечают эмоциональный накал обсуждений этой темы.

Важно понять, почему проблема матриархата вызывает такие сильные эмоциональные реакции и как она связана с жизненно важными социальными интересами. Мы также хотим вскрыть причины внимания к теории матриархата со стороны представителей обоих лагерей – революционного и антиреволюционного, и связь этой проблемы с исследованием современных социальных структур и их трансформаций. Отдаленность периода матриархата от устройства буржуазно-демократической системы позволяет исследователям противоположных позиций проанализировать и понять, сохраняя дистанцию, социальную структуру через свидетельства мифов, символов, узаконенных институтов и т. д. Общество, которое описал Бахофен, радикально отличается от буржуазного не только специфическими качествами, но и базовыми психосоциальными чертами. Вот как он говорит об этом во введении: «Понимание такого явления, как матриархат, достигается только при одном условии. Ученый должен уметь целиком отказаться от идей своего времени, от верований, переполняющих его дух, и перенестись в центр совершенно иного мира мысли… Ученый, избирающий взгляд на мир более поздних поколений в качестве отправного пункта исследования, неизбежно свернет с пути понимания самого раннего времени»[71].

Предпосылки теории Бахофена наблюдались у тех, кто отрицал свой век – смотрели ли они назад, в прошлое, как на утерянный рай или в будущее с надеждой на лучшую жизнь. Но критика настоящего времени была, пожалуй, единственной мотивацией, объединявшей оппозиционных защитников теории матриархата. Резкий антагонизм между двумя группами ученых при анализе не столь отдаленных вопросов наводит на мысль, что в теории матриархата содержалось большое разнообразие гетерогенных элементов. Одна группа могла сосредоточить свое внимание на каком-либо аспекте теории как на решающем элементе, а другая могла выбрать другой аспект.

Таким образом, и те и другие могли найти причины для защиты этой теории. Консервативные авторы (Бёймлер) смотрели в прошлое и там черпали свои социальные идеи. Энгельс указывал, критикуя, на заявления Бахофена в пользу религии, о чем сам Бахофен говорит: «Существует только один мощный уровень всех цивилизаций – это религия. Каждый взлет и каждое падение человеческого существования вытекает из движения, возникающего в этой духовной сфере»[72].

Такое отношение к религии характерно не только для Бахофена. Однако для его теории оно имеет исключительную значимость, поскольку религиозное чувство сильно в обществе, где главенствовали женщины. «Если именно матриархат должен нести на себе этот иератический отпечаток, то именно из-за его существенно женской природы, из-за его глубокого ощущения божественного присутствия, которое, смешиваясь с чувством любви, обеспечивает женщине, в особенности матери, религиозную преданность, наиболее активную в самые варварские времена»[73].

Бахофен рассматривает религиозное мировоззрение как специфическую черту матриархата. Причем это не простая форма культового почитания и сознания, а специфическая организация человеческой психики. Это замечательная идея Бахофена, хотя он переворачивает отношения: не психика порождает религиозное чувство, а религия формирует психическую структуру.

Романтический аспект теории Бахофена выступает еще более очевидно в его отношении к прошлому: он заворожен самым удаленным прошлым человечества, идеализирует его. Он находит в уважении к предкам одну из самых главных – и самых прекрасных – черт матриархата. В своем суждении о прошлом Лукиан замечает: «Весь стиль жизни нации можно увидеть в ее отношении к миру мертвых. Почитание мертвых неотделимо от уважения к своим предкам, а последнее неотделимо от любви к традиции и к мировоззрению, ориентированному на прошлое»[74].

Погружение в матерински-теллурические мистические культы, «эмфатический акцент на темной, мертвой стороне жизни природы» необходимы для понимания матриархального мировоззрения. Этот романтический обращенный в прошлое взгляд Бёймлер противопоставляет революционному: «Если человек хочет понять мифы, он должен обладать глубоким чувством мощи прошлого. Подобным же образом, если человек хочет понять революцию и революционеров, он должен иметь глубокое понимание будущего и его потенциала.

Опираясь на глубокое ощущение будущего, можно построить другую концепцию истории – такую, в которую вовлечены активные мужские силы, сознательная деятельность и революционные идеалы. В этом последнем варианте человек свободно и твердо оценивает настоящее и творит будущее из ничего. В предыдущей концепции человек включен в целый «цикл рождений», в обязанность передачи крови по наследству, наследования уважаемых в определенное время обычаев; он оказывается членом некоего «целого», теряющегося в глубоких тайниках прошлого… Мертвые будут здесь, если живые так решат. Они не умирают и не уходят навсегда с земли. Предки чьих-то потомков продолжают существовать. Они действуют и дают советы в сообществе своих предков»[75].

Физическая связь матриархального общества с природой, его ориентированность на материально-телесное расценивается в концепции Бахофена как противоположные интеллектуальным и духовным реалиям. «Матриархат связан с материей и с таким религиозным этапом развития, когда признается только телесная жизнь…

Триумф отцовства приносит с собой освобождение духа от проявлений природы, сублимацию человеческого существования над законами материальной жизни. Если принцип материнства – общий для всех сфер принцип теллурической жизни, мужчина благодаря своему преимущественному положению, соответствующему его потенциалу производителя, выходит из этого отношения и начинает осознавать свое более высокое предназначение. Духовная жизнь возвышается над телесным существованием, и связь с низшими сферами существования ограничивается физическими аспектами. Материнство принадлежит физической стороне человека, единственной его стороне, общей с животным; отцовско-духовный принцип присущ исключительно одному человеку. Здесь он прорывается сквозь узы теллуризма и поднимает свой взор к более высоким слоям космоса»[76].

Следовательно, связь матриархата с природой характеризуют две черты: пассивное подчинение природе; признание природных и биологических ценностей как противоположных интеллектуальным ценностям. Подобно матери, природа – центр культуры матриархата; человек навсегда остается беспомощным ребенком перед лицом природы.

«В первой – то есть в культуре матриархата – мы имеем дело с рождением материи, а во второй – то есть в культуре патриархата – мы имеем дело с интеллектуальным и духовным развитием. В первом случае мы имеем подсознательную покорность законам природы; во втором – индивидуализм. В первом случае перед нами преданность природе, во втором – возвышение над природой, прорыв давних барьеров и невыносимые страдания Прометеевой жизни взамен смиренности мирного удовольствия и вечного инфантилизма в стареющем теле. Щедрость матери – это возвышенная надежда на осуществление Деметровой тайны, раскрывающейся в судьбе хлебного зерна. Эллин, напротив, хочет сам все побеждать, даже самые недоступные высоты. В борьбе он постигает свою отцовскую природу и поднимается над материальностью, к которой прежде полностью принадлежал, а также стремится к обожествлению себя. Он больше не ищет зерна бессмертия в беременности женщины; теперь он видит бессмертие в принципе мужского творчества, придавая ему божественность, ранее признаваемую только за материнством»[77].

Система ценностей культуры матриархата соответствует этому пассивному подчинению матери, природе и земле и признанию их центральной роли. Только природное и биологическое имеет цену; духовное, культурное и рациональное ничего не стоят. Бахофен развивал эту мысль совершенно ясно и полно в своей концепции справедливости. В противоположность буржуазному естественному праву, где патриархальное общество превращено в абсолют, матриархальное естественное право характеризуется господством инстинктивных, природных, основанных на наследовании по крови, ценностях. В матриархальном праве нет логического, разумного равновесия между виной и искуплением вины: в нем доминирует «естественный» принцип возмездия, расплаты той же монетой.

Такое чрезвычайное уважение кровных уз в матриархальном «естественном праве» наиболее впечатляюще показано Бахофеном в его интерпретации «Орестеи» Эсхила. Ради своего любовника Эгиста Клитемнестра убила мужа Агамемнона, вернувшегося с Троянской войны. Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, мстит за убийство отца и убивает свою мать. Эринии (или фурии), древние богини-хранительницы материнства, оскорбленные, преследуют Орестея за его поступок. На его защиту выступают новые боги победившего патриархата – Аполлон и Афина, вышедшая из головы Зевса, а не из материнского чрева. В чем суть конфликта? По материнскому праву, существует только одно тяжкое преступление – посягательство на кровную связь. Эринии не преследуют неверную жену, потому что «с мужем, ею убитым, она в кровном родстве не была». Неверность, «какой бы отвратительной она ни была», не возмущает эриний. Но когда человек нарушает кровное родство, не существует разумного, взвешенного отношения к мотивам, побудившим к свершению этого акта, справедлив он или нет. Преступника ждет только беспощадно жестокий приговор естественного закона возмездия (lex talionis).

Гинекократия – «царство любви и кровных уз, существующее как противоположность мужскому Аполлонову царству сознательного взвешенного действия»[78]; категории этого царства – традиции, соблюдаемые поколениями, живая взаимосвязность через кровь и произведение потомства»[79]. Бахофен в своем труде пользуется этими категориями в конкретном смысле. Он изъял их из сферы философской спекуляции и перенес в сферу научного исследования эмпирических, этнологических документальных свидетельств. На место неясных концепций природы и «естественного» образа жизни помещен конкретный образ матери и эмпирически показанная матрицентрическая правовая система.

Бахофен не просто разделял романтический взгляд, ориентированный в прошлое и сосредоточенный на природе. Он усвоил одну из самых плодотворных идей Романтизма, сделал ее центральной в своем труде и развил ее гораздо больше, чем то, что она означала в философии Романтизма. Этой идеей была необходимость различения маскулинности и фемининности, так как оказалось, что эти качества радикально отличаются одно от другого как по физической природе, так и в духовной и интеллектуальной сферах. Выражая эту концепцию, романтики (и ряд представителей немецкого идеализма) выражали глубокую оппозицию известным идеям, распространившимся в XVII и XVIII веках, особенно во Франции.

Центральный момент более ранних теорий можно кратко выразить фразой: «души бесполы». В исследованиях отношений между мужчинами и женщинами вывод всегда был один и тот же: женское и мужское считали качествами, определяемыми степенью развитости интеллекта или психическими особенностями. Психические различия между мужчинами и женщин нами объяснялись единственно разницей в воспитании, что отражалось на социальной роли мужчин и женщин.

Сходство в положении полов диктовало политические требования эмансипации женщины, сыгравшие важную роль в эпоху буржуазной революции. Теория, гласящая, что мужчина и женщина равны, создала базу для выдвижения требования политического, социального и интеллектуального равенства женщины. В буржуазном обществе подобное равенство означало, что женщина по самой своей сути была таким же человеком, что и мужчина. Следовательно, эмансипация не оз начала предоставления женщине свободы для развития ее специфических качеств и способностей. Напротив, ее освободили для того, чтобы она стала буржуазным человеком.

По мере развития реакционной политики произошло изменение в теории отношений между полами и «природы» мужчины и женщины. В 1793 году в Париже закрыли женские клубы. Теория значительной физической идентичности заместила понятие о фундаментальном и неизменном «естественном» различии между полами.

Поздние романтики разработали концепцию уже фундаментального различия между мужским и женским началом, ссылаясь на исторические, социологические, лингвистические, мифологические и физиологические характеристики. В противоположность немецкому идеализму и раннему Романтизму, кажется, изменилось само понятие «женщина». Если раньше под словом «женщина» имелись в виду ее качества как любовницы, а союз с ней давал чувство подлинной «гуманности», то позднее оно все более и более стало означать «мать», а союз с ней – возвращение к «природе» и гармоничной жизни.

В эпоху Просвещения отрицались различия в психике полов, а понятие человека было приравнено к понятию буржуазного мужчины. Как только буржуазное общество укрепило свои достижения и отступило с прогрессивных позиций, оно перестало нуждаться в понятии равенства полов. Теперь потребовалась теория, обосновывающая естественные различия между полами, чтобы иметь теоретический повод для признания социального неравенства мужчин и женщин. По мере того как новая теория все прочнее утверждалась, прекрасные слова о достоинстве женщины и тому подобные просто служили удержанию женщины в зависимом положении в качестве служанки мужчины.

Далее я постараюсь пояснить, почему и как классовое общество озабочено укреплением роли мужчины в семье. Но уже и сейчас ясно, что любая теория, обосновывающая идею универсальной важности половых различий, будет в очень большой мере импонировать защитникам мужского иерархического правления. Это одна из самых главных причин, по которой Бахофен завоевал симпатии консервативного лагеря. Но следует заметить, что сам Бахофен во многом предвосхитил возможность реакционной интерпретации своей теории, исследуя принципиальные различия между полами и в то же время показывая ранние социальные и культурные структуры, в которых были очевидны превосходство и авторитет женщины.

Одна из существенных черт концепции романтиков состоит в том, что они не рассматривали различие между полами как исторически и социально изменяющееся; они считали, что это биологический неизменный факт. Среди них были те, кто считал, что характер буржуазной женщины – это выражение ее «сущности». Другие исходили из различий в поведении мужчины и женщины при половом акте. Фихте, например, считал, что именно из этого исходит отличие женщин.

Поздние романтики, приравнявшие понятие «женщина» понятию «мать», тоже ушли от объяснения неясных моментов в своей концепции. Их эмпирические исследования исторического и биологического материнства чрезвычайно углубили концепцию матери. Сам Бахофен, не избегая некоторого натурализма в дискуссии о различиях между полами, тоже приходит к важным новым прозрениям. Одно из них состоит в том, что природа женщины сложилась в результате ее реальной «практики» в жизни – из необходимости заботы о беспомощном малыше, обусловленной ее биологическим положением.

Этот факт, наряду с несколькими другими, уже упомянутыми, наталкивает на мысль, что Бахофен вряд ли был романтиком, в чем нас стали бы уверять Клагес и Бёймлер. Как мы увидим, «благословенное» матриархальное общество Бахофена обладает многими чертами, демонстрирующими близкое родство с социализмом. Например, забота о материальном благополучии человека представлена как одна из центральных идей матриархального общества. Также в других моментах действительность матриархального общества, как ее описал Бахофен, близка идеалам и целям социализма и прямо противоположна целям романтиков и реакционеров.

Согласно Бахофену, матриархальное общество было первичной демократией, при которой материнская любовь и сострадание – доминирующие моральные принципы, когда причинение увечья собрату – тяжелейший грех и когда частная собственность не разъединяла людей. Как пишет Келлес-Крауз[80], Бахофен характеризует матриархальное общество, обращаясь к ста рой легенде о пышном фруктовом дереве и волшебном ручье – они высохли, когда человек превратил их в частную собственность.

Бахофен не раз проявляет себя как мыслитель-диалектик. Философия Бахофена во многих отношениях близка философии Гегеля. Он пишет: «Переход от материнской концепции человечества к отцовской был самым важным поворотным пунктом в истории отношений между полами… В акценте на отцовстве мы видим освобождение человеческого духа от природных феноменов; отцовство обеспечивает подъем человеческого существования над законами телесной жизни»[81].

Для Бахофена высшая цель человеческого предназначения – это «подъем земного существования до чистоты божественного отцовского принципа»[82]. Он видит победу отцовского духовного принципа над материнским материальным принципом, исторически реализованную в победе Рима над Востоком, особенно над Карфагеном и Иерусалимом: «Именно римская мысль побудила народы следовать законам европейцев. А мысль была такова: только свободное проявление духа, а не какой бы то ни было физический закон, определяет судьбу народов»[83].

Существует явное острое противоречие между Бахофеном, восхищающимся гинекократической демократией, и Бахофеном-аристократом, выступающим против политической эмансипации женщины и заявляющим: «В силу обстоятельств демократия всегда прокладывает путь тирании; мой идеал – республиканское правление, не большинства, а лучших граждан»[84]. Это противоречие возникает в нескольких различных планах. В философском плане – это верующий-протестант и идеалист – против романтика; философ-диалектик – против метафизика-натуралиста. В социальном и политическом плане – это антидемократ против почитателя коммунистически-демократической социальной структуры. В моральном плане – это защитник протестантско-буржуазной морали против защитника общества с сексуальной свободой вместо моногамного брака.

В отличие от Клагеса и Бёймлера Бахофен пытается гармонизировать эти противоречия. Тот факт, что он позволяет им существовать, служит одной из причин, по которой он завоевал такое одобрение среди тех социалистов, которые стремились не к реформе, а к полному изменению социальной и материальной структуры общества.

То, что Бахофен не сгладил противоречия и почти не пытался скрывать их, можно объяснить физиологическими и экономическими условиями его личного существования. Его человеческие качества и высокий интеллектуальный уровень определили его предпочтение, отдаваемое матриархату: оно происходит из его чрезвычайной привязанности к собственной матери – после ее смерти он не женился до сорока лет. Полученные им в наследство десять миллионов долларов позволили ему быть независимым в отношении буржуазных идеалов, противоречащих естественным ценностям матриархата. С другой стороны, этот аристократ из Базеля был столь глубоко укоренен в своей крепкой патриархальной традиционности, что он никак не мог отказаться от традиционных буржуазно-протестантских идеалов. Неоромантики, такие как Шулер, Клагес и Бёймлер, признавали только такого Бахофена, который выдвигал идею иррационализма, подчинения природе и главенство естественных ценностей, основанных на кровных узах и земельных связях. Они разрешили противоречивость теории Бахофена, приняв ее одностороннюю интерпретацию 9.

Социалисты, признавая «мистическую» сторону теории Бахофена, одобряли главным образом ту часть его работы, где проявляется его опыт этнолога и психолога, то есть его научный интерес к истории науки.

Фридрих Энгельс больше всех содействовал тому, чтобы теория Бахофена стала известной. В своем труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельс утверждает, что история семьи начинается с «Материнского права» Бахофена. Естественно, он критикует идеалистическую позицию Бахофена, его утверждение, что социальные отношения производны от религиозных представлений, но пишет: «Все это не умаляет его заслуги как исследователя, проложившего новый путь; он первый вместо фраз о неведомом первобытном состоянии с неупорядоченными половыми отношениями представил доказательство наличия в классической литературе древности множества подтверждений того, что у греков и азиатских народов действительно существовало до единобрачия такое состояние, когда, нисколько не нарушая обычая, не только мужчина вступал в половые отношения с несколькими женщинами, но и женщина – с несколькими мужчинами; он показал, что при исчезновении обычай этот оставил след в виде необходимости для женщины выкупать право на единобрачие ценой ограниченной определенными рамками обязанности отдаваться посторонним мужчинам; что поэтому происхождение могло первоначально считаться только по женской линии – от матери к матери; что это исключительное значение женской линии долго сохранялось еще и в период единобрачия, когда отцовство сделалось достоверным или, во всяком случае, стало признаваться; что, наконец, это первоначальное положение матерей как единственных достоверных родителей своих детей обеспечивало им, а вместе с тем и женщинам вообще, такое высокое общественное положение, какого они с тех пор уже никогда не занимали. Бахофен, правда, не сформулировал этих положений с достаточной ясностью – этому помешало его мистическое мировоззрение. Но он их доказал, и это в 1861 году означало целую революцию»[85].

Шестнадцать лет спустя американский этнолог Льюис Г. Морган установил существование матриархальной социальной структуры в совершенно ином ареале; при этом он пользовался иными методами, чем Бахофен. Его книгу «Древнее общество» тщательно изучили Маркс и Энгельс, а Энгельс использовал ее как основу своего труда о семье. Комментируя открытое Морганом понятие матриархальный род, основанный на материнском праве, Энгельс заметил, что он «имеет для первобытной истории такое же значение, как теория развития Дарвина для биологии и как теория прибавочной стоимости Маркса для политической экономии». Далее Энгельс дал труду Моргана такую высокую оценку, на какую только был способен: «Род, основанный на материнском праве, стал тем стержнем, вокруг которого вращается вся эта наука; со времени его открытия стало понятно, в каком направлении и что следует изучать и как нужно группировать полученные результаты»[86].

Открытие матриархата стало стимулом для появления целого ряда работ в области истории и социологии. Критические замечания Энгельса, за которыми стоял Маркс, социалистический бестселлер Бебеля «Женщина и социализм» были основаны на теории матриархата; Поль Лафарг, зять Маркса, написал о «благоговейной роли женщин – священнослужительниц и хранительниц мистерии, исполняемой ими в примитивном сообществе»[87], и о том, что в будущем обществе они снова получат эту роль. Келлес-Крауз утверждал, что «Бахофен сделал подкоп под буржуазный ренессанс и посеял драгоценные зерна нового революционного ренессанса – ренессанса коммунистического духа»[88].

В чем же причина благожелательного отношения социалистов к теории матриархата? Во-первых, как уже было замечено ранее, это эмоциональная и идеологическая отдаленность от проблем буржуазного общества. Бахофен указывал на относительность существования в архаичном обществе социумных отношений. Он подчеркивал, что моногамный брак никогда не был вечным «естественным» институтом. Такой взгляд могли только приветствовать представители теории и политические активисты, защищавшие необходимость фундаментального изменения социальной структуры. Для позиции самого Бахофена этот момент в его теории был проблематичным: «Исключительность брачных уз кажется столь неизбежно, столь интимно увязанной с благородством человеческой природы и ее высоким призванием, что большинство людей считает ее первичным положением дела. Утверждение, что для начала человеческого существования характерны более древние, более бессистемные отношения между полами, принимается как темная, ошибочная и бесполезная спекуляция; по этой причине от него пытаются отмахнуться как от дурного сна. Разве кому-то не хотелось бы согласиться с общепринятым мнением и отделаться от болезненных свидетельств о постыдных днях человеческого рода? Но достоверность истории не позволяет нам предаваться соблазнам гордости и эгоизма, не разрешает сомневаться в постыдно медленном прогрессе человека к более высокой брачной морали»[89].

Не говоря уже о том, что теория матриархата подчеркивала относительность стабильности буржуазной социальной структуры, нужно заметить, что само ее специальное содержание не могло не вызвать одобрения марксистов. Во-первых, она открыла период, когда женщина была авторитетом и центром общества, а не рабыней мужчины и не предметом товарообмена; это давало основания для борьбы за политическую и социальную эмансипацию женщин. Великое сражение конца XVIII века должны были возродить те, кто боролся за бесклассовое общество.

Патриархальная семья – одно из самых важных звеньев, где производятся физические отношения, необходимые для поддержания стабильности классового общества[90]. Такое общество в значительной степени зиждется на специфических физических отношениях, отчасти коренящихся в бессознательных порывах; и эти физические отношения эффективно дополняют внешние принудительные силы правительственного аппарата.

Остановлюсь на самом важном аспекте, который можно было бы назвать «патриацентрическим» комплексом. Для него характерны следующие элементы: аффективная эмоциональная зависимость от авторитета отца, состоящая из сочетания тревоги, любви и ненависти; распространение отцовской власти на тех, кто слабее; сильное и строгое Супер-эго, чей принцип – долг гораздо важнее счастья; чувство вины, вновь и вновь воспроизводимое при расхождении между требованиями Супер-эго и требованиями действительности, в результате чего должно быть достигнуто чувство покорности людей перед властью. Именно эти психо-социальные условия объясняют, почему семья рассматривается как универсальная основа (или по крайней мере как одна из важных опор) общества; это также объясняет, почему любое теоретическое отрицание значения семьи, подобное теории Бахофена, обязательно встретит поддержку социалистических авторов.

Особенно важна для решения нашей проблемы представленная как Бахофеном, так и Морганом картина социальных, психических, моральных и политических отношений, характерных для матриархата. Но если Бахофен ностальгически оценивает прошлое, этот ранний этап социума, и рассматривает его как навсегда ушедший, Морган говорит о более высокой ступени цивилизации, которая еще должна наступить: «Наступит повторение, но на более высоком уровне свободы, равенства и братства, характерных для древнего материнского рода». Сам Бахофен красочно описывает эти признаки свободы, равенства и братства, которые предполагалось найти в матриархальном обществе, правящие принципы которого – не беспокойство и покорность, а любовь и сострадание» 10.

Благожелательному приему, оказанному идеям Бахофена социалистами, во многом способствовала занимавшая важное место в матриархальном обществе забота о материальном счастье. И хотя на теоретическом уровне этот натуралистический материализм был совершенно иным, чем диалектический материализм, он содержал приемлемый социальный гедонизм, чем и можно объяснить, почему эту теорию так хорошо приняли защитники социализма.

Сделаем ряд общих замечаний, касающихся положения о полном отсутствии сексуальных ограничений, которое Бахофен относит к раннему гинекократическому обществу. Конечно, было бы ошибкой утверждать, что ограничения в сексуальной сфере объясняются только природой классового общества и что бесклассовое общество обязательно вернулось бы к неограниченным сексуальным отношениям, как их описывал Бахофен. С другой стороны, мы должны сказать, что мораль, резко осуждающая и обесценивающая сексуальное удовольствие, играет важную роль в поддержании классового общества, а критика этой морали, которую содержала теория Бахофена, приветствовалась социалистами. Сексуальное удовлетворение предлагает одну из самых мощных возможностей получения чувства удовольствия и счастья. Его разрешение в полной мере, требуемой для продуктивного развития человеческой личности, обязательно вело бы к усиленному требованию условий для достижения удовлетворения и счастья в других областях жизни.

Поскольку удовлетворение дальнейших требований можно достичь только материальными средствами, то эти повышенные запросы сами по себе вели бы к разрушению существующего социального порядка.

Еще одна социальная функция ограничений сексуального удовлетворения тесно связана с предыдущей. Поскольку сексуальное удовольствие как таковое объявляется чем-то греховным, а сексуальные желания остаются постоянными, для человека нравственный запрет становится источником возникновения чувства вины, которое часто остается неосознанным или переносится на другие проблемы.

Чувство вины играет важную роль в социальном плане. Оно в ответе за то, что страдание воспринимается как наказание за греховность желаний, а не за пороки социальной организации. В конечном счете чувство вины вызывает эмоциональную робость, ограничивая интеллектуальные, особенно критические, способности, при этом усиливая зависимость от установок социальной нравственности.

Еще одно существенное замечание. Клинические исследования индивидуальной психологии смогли дать нам некоторые указания на то, что подавление или получение сексуального удовлетворения является важным стимулом для развития человеческого характера. Генитальный характер успешно развивается благодаря отсутствию сексуальных запретов, мешающих оптимальному развитию личности. Среди качеств, несомненно принадлежащих генитальному характеру, нужно назвать физическую и интеллектуальную независимость, так как человеку такого склада не требуется доказательства его социальной определенности. Подавление же генитальной сексуальности ведет к интенсификации таких инстинктивных тенденций, как анальность, садизм, скрытый гомосексуализм, что отрицательно сказывается на формировании инстинктуальной основы современного общества.

Либидозные желания людей относятся к «производительным силам» общества. Благодаря своей пластичности и изменчивости эти желания могут значительно адаптироваться к существующей экономической и социальной ситуации, хотя есть пределы этой приспособляемости. Социальная стабильность поддерживается физическими силами до тех пор, пока противоречия между физической структурой и экономическими условиями не зашли за некий порог; если этот порог перейден, физические силы пытаются изменить или разрушить существующий порядок, причем несмотря на устойчивость и большое значение физической структуры, представляющей собой продукт адаптации к ситуации своего класса и общества, в котором индивид живет. Наше знание факторов, определяющих физическую структуру данного класса или общества, и, следовательно, физических «производительных сил», действующих в данном обществе, менее совершенно, чем знание об экономических и социальных структурах. Одна из причин такого положения состоит в том, что исследователь этих проблем сам сформирован физической структурой, типичной для его общества; соответственно этому он принимает во внимание только то, что ему знакомо. Он легко ошибается, если рассматривает собственную физическую структуру или структуру своего общества как «человеческую природу». Вот почему изучение «матриацентрических» культур важно для развития социальной науки, потому что оно выводит на свет физические структуры, полностью отличные от тех, что мы наблюдаем в нашем обществе; в то же время оно проливает свет на «патриацентрический» принцип.

Патриацентрический комплекс – это физическая структура, в которой отношение к отцу (или к его физическому эквиваленту) является центральным. В концепции (позитивного) эдипова комплекса Фрейд открыл одну из решающих черт этой структуры, хотя он переоценил ее универсальность, потому что не имел возможности абстрагироваться от общества, в котором жил. Сексуальные импульсы маленького мальчика, направленные на свою маму как на самый первый и важный женский «любовный объект», заставили его отнестись к своему отцу как к сопернику. Отношения в этой группе, составляющей патриархальную семью, приобретают характерный оттенок: отец одновременно функционирует и как авторитет, направляющий жизнь ребенка, и как его соперник. Двойная роль отца, оказывается, имеет еще и другой результат, а не тот, что предполагал Фрейд: желание мальчика занять место отца было связано с его отождествлением себя со своим отцом. Авторитетный отец, выступая представителем нравственных правил, оказывается мощным источником формирования сознания. Но так как этот процесс бывает только отчасти успешным, детское соперничество с отцом ведет к развитию двойственного эмоционального отношения. С одной стороны, ребенок хочет быть любимым своим отцом; с другой – он более или менее открыто восстает против него.

В свою очередь отец испытывает воздействие патриацентрического комплекса. Во-первых, он завидует своему сыну – отчасти из-за факта, что его линия жизни убывает в сравнении с линией жизни его сына. Но есть еще даже более важная причина этой социальной предусловленной зависти: она произрастает из факта, что жизненная ситуация ребенка относительно свободна от социальных обязанностей. Ясно, что эта зависть тем больше, чем груз отцовской ответственности тяжелее.

Не менее важно отметить в отношениях отца и сына социальные и экономические факторы. В зависимости от экономических обстоятельств сын бывает либо наследником имущества своего отца, либо будущим содержателем больного и престарелого родителя. Таким образом, ребенок оказывается неким объектом инвестиционного вложения. С точки зрения экономики вложенные в его образование и профессиональное обучение средства – это почти то же, что взносы в страховую компанию или в пенсионный фонд. Кроме того, сын играет важную роль в укреплении (или наоборот) социального престижа семьи. Его вклад в развитие общества и связанное с этим социальное признание способствуют росту престижа его отца; не одобряемое обществом поведение сына может снизить или даже разрушить престиж отца. (Экономически или социально удачная женитьба сына играет такую же роль.)

Из-за социальной и экономической функций