XXIX. Шамадам тщетно пытается подчинить себе спутников. Мирдад чудесным образом возвращается и дарит всем спутникам, кроме шамадама, поцелуй веры

* * *

Наронда: К нам пришла зима, белая, морозная, снежная. Горы, укутанные снегом, стояли безмолвно, и как бы не дыша. Только долины внизу пестрели поблекшими полями, да потоки воды, устремленные к морю, поблескивали серебром то там, то здесь.

Семерку окатывали попеременно волны то надежды, то отчаяния. Мекайон, Мекастер и Земора склонялись к надежде, что Учитель обязательно вернется, как и обещал. Беннон, Химбал и Абимар сомневались в его возвращении. Но все одинаково ощущали кошмарную опустошенность и раздражающую скованность.

Ковчег был холоден, мрачен и неприютен. На его стены опустилось морозное молчание, вопреки всем неутомимым попыткам Шамадама вернуть ему жизнь и тепло. С момента удаления Мирдада Шамадам все время пытался подкупить нас своей добротой. Он предлагал нам лучшую еду и вина. Но еда не насыщала, а вино не бодрило. Он сжигал все больше дров и угля, но огонь не давал тепла. Он был сама любезность и обходительность, но его любезность и обходительность все больше и больше отдаляли нас от него.

Долгое время он вообще не упоминал об Учителе. Наконец, он решил раскрыть свое сердце и сказал,

* * *

Шамадам: Если вы думаете, что я не люблю Мирдада, то ошибаетесь. Я, скорее, сочувствую ему от всего сердца.

Мирдад мог бы быть совсем не злым человеком. Но он опасный провидец, а его учение, которое он предложил нашему миру твердых фактов и трезвой практики, крайне ошибочно и непрактично. Он и те, кто за ним следует, идут к трагической развязке, которая случится при первом же их столкновении с грубой реальностью. Уж в этом я совершенно уверен. И я хотел бы уберечь моих спутников от подобной катастрофы.

Может язык у Мирдада и хорошо подвешен, но им владеет юношеское нетерпение, а сердце его слепо, упрямо и нечестиво. Тогда как мое сердце полно истинного страха Божия, а многолетний опыт придает вес и авторитет моим суждениям.

Кто еще кроме меня смог бы так успешно управлять Ковчегом все эти годы и привести его к такому процветанию? Разве не я прожил с вами долгие годы и был вам одновременно и братом, и отцом? Разве не пребывали наши умы в мире, а тела в достатке? Зачем позволять какому-то бродяге разрушать все то, что мы строили так долго, сеять недоверие там, где правило полное взаимное доверие, а вражду там, где властвовал мир?

Это полное безумие, спутники мои, отдавать птицу в руке за десяток птиц на дереве. Мирдад хотел бы разрушить тот самый Ковчег, который так долго давал вам убежище, позволял вам быть вблизи Бога, дарил вам все, о чем только может мечтать смертный, надежно оберегал вас от всей мирской суеты и волнений. А что взамен вам обещал он? Сокрушение сердца и разочарование, нищету с ее бесконечной борьбой за корку хлеба, это и еще худшие вещи он вам обещал.

Он обещал Ковчег в воздухе, в просторном ничто, эту мечту сумасшедшего, детскую фантазию, соблазнительную невозможность. Уж не мудрее ли он, часом, самого отца Ноя, строителя истинного Ковчега? Меня очень сильно ранит мысль, что вы могли придавать хоть какой-то вес его бредовым измышлениям.

Может я и погрешил против Ковчега и его традиций, когда в борьбе с Мирдадом обратился за помощью к сильной руке моего могущественного друга князя Бетара. Но в сердце моем было только ваше благополучие, только оно одно могло бы судить меня за проступок. Я хотел спасти вас и Ковчег еще до того, как станет слишком поздно. И Бог был со мной, я вас спас.

Возрадуйтесь же со мной, спутники, и возблагодарите Господа, который уберег наши грешные глаза от того, чтобы увидели они крушение нашего Ковчега. Я бы первый не смог пережить такого позора.

Но теперь я с новой силой предаюсь служению Богу Ноя и его Ковчегу, служению вам, мои дорогие спутники. Будьте счастливы, как в прежние времена, а мое счастье всецело заключено в вас.

* * *

Наронда: Говоря это, Шамадам заплакал, но его слезы были жалки, ибо одиноки. Они не встретили поддержки ни в наших сердцах, ни в наших глазах.

Как-то утром, когда солнечные лучи осветили горы после затяжного периода ненастной погоды, Земора взял арфу и запел.

* * *

Земора:

* * *

Стынет песня в замерзших устах

Арфы моей,

Лед царит даже в сердца мечтах

Арфы моей.

Где дыханье — тебя отогреть,

Арфа моя?

Где рука, чтоб мечты отпереть,

Арфа моя?

* * *

— В мрачных застенках Бетара.

* * *

Ветер песни забыл, и не даром,

Ведь услышал там он

Лишь цепей перезвон,

В мрачных застенках Бетара.

* * *

Солнца лучик проник сквозь заставы

Чтоб мечту разбудить,

Как бы цепи разбить

В мрачных застенках Бетара.

* * *

Что за славный Орел, во все небо размах!

С ним к свободе я шел и забыл слово страх.

Почему же теперь жалкий я сирота,

И царит надо мной днем слепая сова?

Потому что Орел улетел далеко,

Он томится в гнезде под землей глубоко

В мрачных застенках Бетара.

* * *

Наронда: И покатилась слеза из глаз Земоры, руки его безвольно повисли, а голова склонилась над арфой. Эта слеза как бы дала сигнал нашему долго сдерживаемому горю, и шлюзы наших глаз разверзлись.

Мекайон вдруг вскочил на ноги и завопил во весь голос: ”Мне душно!” Потом он распахнул двери и выбежал на улицу. Земора, Мекастер и я последовали за ним через весь двор к воротам в большой внешней стене, за которую спутникам было запрещено выходить. Одним мощным рывком Мекайон выдернул тяжелый болт, распахнул ворота и выскочил за них, как тигр из клетки. Остальные трое последовали за Мекайоном.

Солнце припекало и светило так ярко, что его блестки на снегу просто ослепляли. Перед нами повсюду, куда только мог достичь взор, простирались безлесые, покрытые снегом холмы. Казалось, что все залито фантастическими потоками света. Вокруг стояла такая глубокая тишина, что она буквально давила на уши. Только под нашими ногами поскрипывал снег. Воздух, хотя и морозный, так взбодрил наши легкие, что мы чувствовали себя летящими вперед без всяких собственных усилий.

Изменилось настроение даже у Мекайона. Он остановился и воскликнул: ”Как здорово иметь возможность дышать! Всего лишь дышать!” Поистине казалось, что мы впервые ощутили радость свободного дыхания и осознали значение Дыхания.

Мы прошли еще немного, как вдруг Мекастер заметил вдалеке какой-то темный предмет. Некоторые решили, что это одинокий волк. Другие, что это скала, с которой ветер сдул весь снег. Но оказалось, что предмет перемещается прямо в нашу сторону, и мы решили двинуться ему навстречу. Он приближался все больше и больше, и, наконец, постепенно обрел очертания человеческой фигуры. Вдруг Мекайон завопил и ринулся вперед гигантскими скачками: ”Это он! Это он!”

Да, это действительно был он, его грациозная походка, статная выправка, гордо поднятая голова. Легкий ветерок играл в прятки в его развевающихся одеждах, нежно ласкал его длинные черные локоны. На Солнце его лицо слегка загорело и приняло тонкий янтарно-коричневый оттенок. Но темные, мечтательные глаза мерцали, как и прежде, посылая вперед волны доверчивой безмятежности и торжествующей любви. Его ноги, обутые в деревянные сандалии, покраснели от мороза, как будто их поцеловали розы.

Первым до него добежал Мекайон. Он бросился к его ногам, смеясь и рыдая, бормоча, как в опьянении: ”Вот моя душа и вернулась ко мне”.

Остальные трое поступили также. Но Учитель поднял всех, одного за другим, обнял каждого с бесконечной нежностью и сказал,

* * *

МИРДАД: Примите поцелуй Веры. С этих пор вы будете засыпать и просыпаться с верой. А Сомнение никогда больше не угнездится на вашем изголовье, никогда не заставит вас колебаться на пути.

* * *

Наронда: Те четверо, что оставались в Ковчеге, когда увидели Учителя у дверей, решили, что это призрак, и поначалу очень перепугались. Но когда он поприветствовал каждого, назвав его по имени, когда они услыхали его голос, то распростерлись у его ног. Все, за исключением Шамадама. Тот оставался сидеть, как приклеенный. Учитель произнес те же слова и поступил с каждым из трех так, как он сделал это с нами.

Шамадам потерянно озирался, его всего трясло с ног до головы, лицо стало мертвенно бледным, губы дрожали, пальцы бесцельно теребили пояс. Внезапно он рухнул со своего места и пополз туда, где находился Учитель. Он вцепился руками в ноги Учителя, уткнулся лицом в пол и содрогаясь залепетал: ”Я тоже верю. Я тоже верю”. Учитель поднял его, но не поцеловал, а потом сказал,

* * *

МИРДАД: Это Страх толкнул могучее тело Шамадама и заставил его сказать “Я тоже верю”.

Шамадам дрожит и склоняется перед “колдовством”, которое освободило Мирдада из Черной Бездны и подземной тюрьмы Бетара. Шамадам боится возмездия. Пусть его ум будет свободен от таких опасений, пусть он лучше обратит свое сердце к Истинной Вере.

Вера, рожденная на волне Страха, — всего лишь пена, она нарастает и опадает вместе со Страхом. Истинная Вера не цветет нигде, кроме стебля Любви. Ее плодом является Понимание. Если вы боитесь Бога, то уж лучше не верьте в Него.

* * *

Шамадам: (Возвращаясь назад, не поднимая глаз от пола) Шамадам стал негодяем и отверженным в своем собственном доме. Позволь мне хотя бы быть твоим слугой сегодня и принести тебе теплой одежды и чего-нибудь поесть. Ведь ты, должно быть, очень замерз и проголодался.

* * *

МИРДАД: Я питаюсь пищей, неизвестной поварам, согреваюсь теплом, полученным не от шерстяных одежд или от огня. Ах, если бы Шамадам припас побольше моей пищи и моего тепла, а не простой провизии и топлива.

Смотрите! Зимой само море пришло к горам. И горы рады облачиться в одежды из замерзшего моря. Горы согреваются этой одеждой.

И море так радо до поры лежать тихо и зачарованно в горах, но только до поры. Ибо наступит Весна, и Море, подобно замерзшей змее, разовьет свои кольца, и громко заявит о своей вновь обретенной свободе. И вновь оно потечет от берега к берегу, вновь будет испаряться в воздух, расплываться по небу облаками и проливаться дождем повсюду, где только захочет.

Но есть такие люди, Шамадам, подобные тебе. Их жизнь — вечная зима и непрерывное окоченение. Это те, кто никогда не может воспринять признаков наступления Весны. Смотри! Мирдад — такой признак. Мирдад — предвестник Жизни, а вовсе не похоронный звон. Долго еще ты собираешься оставаться окоченевшим?

Поверь, Шамадам, жизнь, которой живут люди, и смерть, которой они умирают, все это — только окоченение. И я пришел пробудить людей от их сна, позвать их вылезти из своих нор и берлог, приобщиться к свободе бессмертной Жизни. Поверь мне во имя себя самого, не во имя меня.

* * *

Наронда: Шамадам стоял безмолвно, не раскрывая рта. Беннон шепотом попросил меня узнать у Учителя, как он ухитрился ускользнуть из подземелий Бетара. Но мой язык все никак не решался задать этот вопрос. Тогда, каким-то непонятным образом, Учитель угадал его сам.

* * *

МИРДАД: Тюрьма Бетара больше не тюрьма. Она превратилась в алтарь. Князь Бетара больше не князь. Теперь он такой же стремящийся путник, как и вы.

Даже мрачное подземелье, Беннон, можно превратить в сияющий маяк. Даже надменного князя можно убедить склонить свою корону пред короной самой Истины. Даже громыхание цепей может обернуться небесной музыкой. Ничто не чудо для Святого Понимания, которое и есть единственное чудо.

* * *

Наронда: Слова Учителя об обращении князя Бетара подействовали на Шамадама, как удар молнии. К нашему ужасу, его вдруг скрутила такая необычная и такая сильная судорога, что мы всерьез испугались за его жизнь. Судорога закончилась обмороком, и нам пришлось много с ним повозиться, пока удалось привести его в чувство.

* * *