Я иду долиной. На затылке кепи,

В лайковой перчатке смуглая рука.

Далеко сияют розовые степи,

Широко синеет тихая река.

 

Я - беспечный парень. Ничего не надо.

Только б слушать песни - сердцем подпевать,

Только бы струилась легкая прохлада,

Только б не сгибалась молодая стать.

 

Выйду за дорогу, выйду под откосы,-

Сколько там нарядных мужиков и баб!

Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы.

"Эй, поэт, послушай, слаб ты иль не слаб?

 

На земле милее. Полно плавать в небо.

Как ты любишь долы, так бы труд любил.

Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был?

Размахнись косою, покажи свой пыл".

 

Ах, перо не грабли, ах, коса не ручка -

Но косой выводят строчки хоть куда.

Под весенним солнцем, под весенней тучкой

Их читают люди всякие года.

 

К черту я снимаю свой костюм английский.

Что же, дайте косу, я вам покажу -

Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,

Памятью деревни я ль не дорожу?

 

Нипочем мне ямы, нипочем мне кочки.

Хорошо косою в утренний туман

Выводить по долам травяные строчки,

Чтобы их читали лошадь и баран.

 

В этих строчках - песня, в этих строчках - слово.

Потому и рад я в думах ни о ком,

Что читать их может каждая корова,

Отдавая плату теплым молоком.

1925

Анализ:

Стихотворение С. Есенина «Я иду долиной. На затылке кепи…» датировано 18 июля 1825 года. Оно было написано незадолго до гибели поэта и посвящено его возращению к своим «истокам» - к земле, к природе, к деревне и ее ценностям.
Стихотворение сюжетно: герой приезжает к себе на родину после долгих странствий – «по столицам и заграницам». Он выглядит как щеголь: «На затылке кепи, В лайковой перчатке смуглая рука». И хочет казаться возвышенным и легкомысленным, далеким от «крестьянской приземленности»:
Я — беспечный парень. Ничего не надо.
Только б слушать песни — сердцем подпевать,
Только бы струилась легкая прохлада,
Только б не сгибалась молодая стать.
Однако у деревенского края и деревенских жителей – своя красота, не менее привлекательная для героя. Можно сказать, что он даже он – в своем английском костюме – даже теряется среди розовых степей и синей реки. Жители деревни тоже красивы и нарядны по-своему – прежде всего, своим трудом: «Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы...»
Для этих людей лирический герой совеем не авторитет. Они берут его «на слабо»: «Размахнись косою, покажи свой пыл».
Можно сказать, в этом стихотворении пот демонстрирует переоценку ценностей: его лирический герой утверждает, что крестьянский труд ценнее и долговечнее, чем любое писательство: «Но косой выводят строчки хоть куда.… Их читают люди всякие года».
Герой, вслед за крестьянами, сам себе бросает вызов:
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?
Он берет в руки косу, и в его мыслях звучит горькое разочарование в публике и даже, где-то, в самом занятии поэзией:
В этих строчках — песня, в этих строчках — слово.
Потому и рад я в думах ни о ком,
Что читать их может каждая корова,
Отдавая плату теплым молоком.
В землепашестве герой видит исконный глубинный смысл. А вот есть ли он в поэзии?
В стихотворении звучат нотки разочаровании, пессимизма и депрессии, которые в последние годы жизни так жестоко преследовали Есенина и, вероятно, привели к столь трагическому финалу.
Произведение имеет четкую внутреннюю композицию: вступление, развитие темы и финал, который полностью переиначивает тему стихотворения.
Стихотворение наполнено типичными «есенинскими» средствами выразительности. В первую очередь нужно отметить эпитеты, которых в произведении немного: «розовые степи», «легкая прохлада», «травяные строчки». Кроме того, здесь присутствуют метафоры: «синеет река», «плавать в небо», «сердцем подпевать», «не сгибалась молодая стать», «шепчут грабли», «выводить по долам травяные строчки».
Мы видим, что поэт поэтизирует крестьянский мир, наполняет его красотой, внутренней легкостью, свободой. Он, по-прежнему, остается мечтой и идеалом для Есенина.
Стихотворение наполнено экспрессией. Почувствовать ее помогает синтаксический строй стихотворения, написанного в форме диалога. Наличие междометий, риторических вопросов, восклицаний и тире между словами в предложении помогает почувствовать эту экспрессию.
Стихотворение создано с помощью чередования мужских и женских рифм (с преобладанием неточных), здесь использована перекрестная рифмовка.
Таким образом, стихотворение Есенина «Я иду долиной. На затылке кепи», с одной стороны, выражает извечное стремление поэта к крестьянскому миру, который он идеализирует и поэтизирует. Но, в то же время, мы понимаем, что его взгляд на этот мир стал более зрелым и осознанным. Став поэтом, пройдя испытания, выпавшие на его долю, Есенин все же считает, что труд хлебопашца – самый благодарный и осмысленный. Тогда как поэзия – неблагодарное и «зыбкое» дело, смысл которого зачастую неясен не только публике, но и самому творцу.
Несмотря на светлые краски, легкость, с какой создано это произведение, в нем просматриваются «черные» нотки пессимизма, свидетельствующие о неблагополучном душевном состоянии поэта.

Размер – 6 хорей

НИЗКИЙ ДОМ С ГОЛУБЫМИ СТАВНЯМИ...

Низкий дом с голубыми ставнями,

Не забыть мне тебя никогда,-

Слишком были такими недавними

Отзвучавшие в сумрак года.

 

До сегодня еще мне снится

Наше поле, луга и лес,

Принакрытые сереньким ситцем

Этих северных бедных небес.

 

Восхищаться уж я не умею

И пропасть не хотел бы в глуши,

Но, наверно, навеки имею

Нежность грустную русской души.

 

Полюбил я седых журавлей

С их курлыканьем в тощие дали,

Потому что в просторах полей

Они сытных хлебов не видали.

 

Только видели березь да цветь,

Да ракитник, кривой и безлистый,

Да разбойные слышали свисты,

От которых легко умереть.

 

Как бы я и хотел не любить,

Все равно не могу научиться,

И под этим дешевеньким ситцем

Ты мила мне, родимая выть.

 

Потому так и днями недавними

Уж не юные веют года...

Низкий дом с голубыми ставнями,

Не забыть мне тебя никогда.

1924

Анализ:

В своем стихотворении автор признается, что ему до сих пор снятся «наше поле, луга и лес», а перед мысленным взором то и дело встает «низкий дом с голубыми ставнями» и простыми ситцевыми занавесками на окнах, в котором Есенин когда-то был по настоящему счастлив. Поэт подчеркивает тот факт, что эта безмятежная жизнь осталась в далеком прошлом, отмечая: «Восхищаться уж я не умею, и пропасть не хотел бы в глуши». Однако это не умаляет его любви к родному краю, который нынче он видит без прикрас. Действительно, для Есенина становится своеобразным откровением то, что жизнь в городе и на селе так существенно отличается. Этот контраст в прямом смысле слова лишает поэта, всегда мечтавшего о лучше доле для крестьян, душевного равновесия. Однако автор видит, что проходят годы, а ситуация лишь ухудшается. Он по-прежнему наблюдает за тощими журавлями, которые улетают на юг по осени, так как в родных «просторах полей они сытных хлебов не видали».

Есенин признается, что он готов отказаться от щемящей и безысходной любви к своей родной земле ради собственного душевного спокойствия. Однако все попытки преодолеть это чувство не дают ожидаемого результата. «И под этим дешевеньким ситцем ты мила мне, родимая выть», — признается Есенин, словно бы стыдясь самого себя, такого сентиментального и беззащитного. Ведь на самом деле поэт давно уже живет по другим законам, в его душе нет места жалости и состраданию. Но, вспоминая о родном селе, Есенин меняется изнутри, извлекая на поверхность все самые лучшие свои качества, сформированные под влиянием малой родины.

Размер – 3 анапест

Владимир Владимирович Маяковский

Облако в штанах

Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду дразнить об окровавленный сердца лоскут; досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий, У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! Мир огр_о_мив мощью голоса, иду - красивый, 10 двадцатидвухлетний. Нежные! Вы любовь на скрипки ложите. Любовь на литавры ложит грубый. А себя, как я, вывернуть не можете, чтобы были одни сплошные губы! Приход_и_те учиться - из гостиной батистовая, чинная чиновница ангельской лиги. И которая губы спокойно перелистывает, 20 как кухарка страницы поваренной книги. Хотите - буду от мяса бешеный - и, как небо, меняя тона - хотите - буду безукоризненно нежный, не мужчина, а - облако в штанах! Не верю, что есть цветочная Ницца! Мною опять славословятся мужчины, залежанные, как больница, 30 и женщины, истрепанные, как пословица. 1 Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. "Приду в четыре", - сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть 40 ушел от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? 50 А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце - холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, 60 плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая - большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Еще и еще, 70 уткнувшись дождю лицом, в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. Полночь, с ножом мечась, догн_а_ла, зарезала, - вон его! Упал двенадцатый час, как с плахи голова казненного. 80 В стеклах дождинки серые свылись, гримасу громадили, как будто воют химеры Собора Парижской Богоматери. Проклятая! Что же, и этого не хватит? Скоро криком издерется рот. Слышу: тихо, 90 как больной с кровати, спрыгнул нерв. И вот, - сначала прошелся едва-едва, потом забегал, взволнованный, четкий. Теперь и он и новые два мечутся отчаянной чечеткой. 100 Рухнула штукатурка в нижнем этаже. Нервы - большие, маленькие, многие! - скачут бешеные, и уже у нервов подкашиваются ноги! А ночь по комнате тинится и тинится, - из тины не вытянуться отяжелевшему глазу. 110 Двери вдруг заляскали, будто у гостиницы не попадает зуб н_а_ зуб. Вошла ты, резкая, как "нате!", муча перчатки замш, сказала; "Знаете - я выхожу замуж". Что ж, выходите, 120 Ничего. Покреплюсь. Видите - спокоен как! Как пульс покойника. Помните? Вы говорили: "Джек Лондон, деньги, любовь, 130 страсть", - а я одно видел: вы - Джиоконда, которую надо украсть! И украли. Опять влюбленный выйду в игры, огнем озаряя бровей з_а_гиб. Что же! И в доме, который выгорел, иногда живут бездомные бродяги! 140 Др_а_зните? "Меньше, чем у нищего копеек, у вас изумрудов безумий". Помните! Погибла Помпея, когда раздразнили Везувий! Эй! Господа! Любители святотатств, 150 преступлений, боен, - а самое страшное видели - лицо мое, когда я абсолютно спокоен? И чувствую - "я" 160 для меня мал_о_. Кто-то из меня вырывается упряма Allo! Кто говорит? Мама? Мама! Ваш сын прекрасно болен! Мама! У него пожар сердца. Скажите сестрам, Люде и Оле, - 170 ему уже некуда деться. Каждое слово, даже шутка, которые изрыгает обгорающим ртом он, выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома. Люди нюхают - запахло жареным! Нагнали каких-то. Блестящие! 180 в касках! Нельзя сапожища! Скажите пожарным: на сердце горящее лезут в ласках. Я сам. Глаза наслезнённые бочками выкачу. Дайте о ребра опереться. Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу! Рухнули. Не выскочишь из сердца! 190 На лице обгорающем из трещины губ обугленный поцелуишко броситься вырос. Мама! Петь не могу. У церковки сердца занимается клирос! Обгорелые фигурки слов и чисел из черепа, как дети из горящего здания. Так страх 200 схватиться за небо высил горящие руки "Лузитании". Трясущимся людям в квартирное тихо стоглазое зарево рвется с пристани. Крик последний, - ты хоть о том, что горю, в столетия выстони! 2 Славьте меня! 210 Я великим не чета. Я над всем, что сделано, ставлю "nihil" {*}. {* "Ничто" (лат.).} Никогда ничего не хочу читать. Книги? Что книги! Я раньше думал - книги делаются так: пришел поэт, 220 легко разжал уста, и сразу запел вдохновенный простак - пожалуйста! А оказывается - прежде чем начнет петься, долго ходят, размозолев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения. Пока выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево, 230 улица корчится безъязыкая - ей нечем кричать и разговаривать. Городов вавилонские башни, возгордясь, возносим снова, а бог города на пашни рушит, мешая слово. Улица м_у_ку молча пёрла. Крик торчком стоял из глотки. 240 Топорщились, застрявшие поперек горла, пухлые taxi {*} и костлявые пролетки. {* такси (франц.).} Грудь испешеходили. Чахотки площе. Город дорогу мраком запер. И когда - все-таки! - выхаркнула давку на площадь, спихнув наступившую на горло паперть, думалось: 250 в х_о_рах архангелова хорала бог, ограбленный, идет карать! А улица присела и заорала: "Идемте жрать!" Гримируют городу Круппы и Круппики грозящих бровей морщь, а во рту умерших слов разлагаются трупики, только два живут, жирея - "сволочь" 260 и еще какое-то, кажется - "борщ". Поэты, размокшие в плаче и всхлипе, бросились от улицы, ероша космы: "Как двумя такими выпеть и барышню, и любовь, и цветочек под росами?" А за поэтами - 270 уличные тыщи: студенты, проститутки, подрядчики. Господа! Остановитесь! Вы не нищие, вы не смеете просить подачки! Нам, здоровенным, с шагом саженьим, 280 надо не слушать, а рвать их - их, присосавшихся бесплатным приложением к каждой двуспальной кровати Их ли смиренно просить: "Помоги мне!" Молить о гимне, об оратории! Мы сами творцы в горящем гимне - шуме фабрики и лаборатории. 290 Что мне до Фауста, феерией ракет скользящего с Мефистофелем в небесном паркете! Я знаю - гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете! Я, златоустейший, чье каждое слово душу новородит, 300 именинит тело, говорю вам: мельчайшая пылинка живого ценнее всего, что я сделаю и сделал! Слушайте! Проповедует, мечась и стеня, сегодняшнего дня крикогубый Заратустра! Мы с лицом, как заспанная простыня, 310 с губами, обвисшими, как люстра, мы, каторжане города-лепрозория, где золото и грязь изъ_я_звили проказу, - мы чище венецианского лазорья, морями и солнцами омытого сразу! Плевать, что нет у Гомеров и Овидиев людей, как мы, от копоти в оспе. 320 Я знаю - солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи! Жилы и мускулы - молитв верней. Нам ли вымаливать милостей времени! Мы - каждый - держим в своей пятерне миров приводные ремни! Это взвело на Голгофы аудиторий 330 Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы: "Распни, распни его!" Но мне - люди, и те, что обидели - вы мне всего дороже и ближе. 340 Видели, как собака бьющую руку лижет?! Я, обсмеянный у сегодняшнего племени, как длинный скабрезный анекдот, вижу идущего через горы времени, которого не видит никто. Где глаз людей обрывается куцый, главой голодных орд, 350 в терновом венце революций грядет шестнадцатый год. А я у вас - его предтеча; я - где боль, везде; на каждой капле слёзовой течи р_а_спял себя на кресте. Уже ничего простить нельзя. Я выжег души, где нежность растили. Это труднее, чем взять тысячу тысяч Бастилии! 360 И когда, приход его мятежом оглашая, выйдете к спасителю - вам я душу вытащу, растопчу, чтоб большая! - и окровавленную дам, как знамя. 3 Ах, зачем это, 370 откуда это в светлое весело грязных кулачищ замах! Пришла и голову отчаянием занавесила мысль о сумасшедших домах. И - как в гибель дредноута от душащих спазм бросаются в разинутый люк - 380 сквозь свой до крика разодранный глаз лез, обезумев, Бурлюк. Почти окровавив исслезенные веки, вылез, встал, пошел и с нежностью, неожиданной в жирном человеке, взял и сказал: "Хорошо!" 390 Хорошо, когда в желтую кофту душа от осмотров укутана! Хорошо, когда брошенный в зубы эшафоту, крикнуть: "Пейте какао Ван-Гутена!" И эту секунду, бенгальскую громкую, я ни на что б не выменял, 400 я ни на... А из сигарного дыма ликерного рюмкой вытягивалось пропитое лицо Северянина. Как вы смеете называться поэтом и, серенький, чирикать, как перепел! Сегодня надо кастетом кроиться миру в черепе! 410 Вы, обеспокоенные мыслью одной - "изящно пляшу ли", - смотрите, как развлекаюсь я - площадной сутенер и карточный шулер! От вас, которые влюбленностью мокли, от которых 420 в столетия слеза лилась, уйду я, солнце моноклем вставлю в широко растопыренный глаз. Невероятно себя нарядив, пойду по земле, чтоб нравился и жегся, а впереди на цепочке Наполеона поведу, как мопса. Вся земля поляжет женщиной, 430 заерзает мясами, хотя отдаться; вещи оживут - губы вещины засюсюкают: "цаца, цаца, цаца!" Вдруг и тучи и облачное прочее подняло на небе невероятную качку, как будто расходятся белые рабочие, 440 небу объявив озлобленную стачку. Гром из-за тучи, зверея, вылез, громадные ноздри задорно высморкал, и небье лицо секунду кривилось суровой гримасой железного Бисмарка. И кто-то, запутавшись в облачных путах, вытянул руки к кафе - и будто по-женски, и нежный как будто, 450 и будто бы пушки лафет. Вы думаете - это солнце нежненько треплет по щечке кафе? Это опять расстрелять мятежников грядет генерал Галифе! Выньте, гулящие, руки из брюк - берите камень, нож или бомбу, а если у которого нету рук - пришел чтоб и бился лбом бы! 460 Идите, голодненькие, потненькие, покорненькие, закисшие в блохастом гр_я_зненьке! Идите! Понедельники и вторники окрасим кровью в праздники! Пускай земле под ножами припомнится, кого хотела опошлить! Земле, 470 обжиревшей, как любовница, которую вылюбил Ротшильд! Чтоб флаги трепались в горячке пальбы, как у каждого порядочного праздника - выше вздымайте, фонарные столбы, окровавленные туши лабазников. Изругивался, вымаливался, резал, лез за кем-то 480 вгрызаться в бока. На небе, красный, как марсельеза, вздрагивал, околевая, закат. Уже сумасшествие. Ничего не будет. Ночь придет, перекусит и съест. Видите - небо опять иудит 490 пригоршнью обрызганных предательством звезд? Пришла. Пирует Мамаем, задом на город насев. Эту ночь глазами не проломаем, черную, как Азеф! Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы, вином обливаю душу и скатерть и вижу: в углу - глаза круглы, - 500 глазами в сердце въелась богоматерь. Чего одаривать по шаблону намалеванному сиянием трактирную ораву! Видишь - опять голгофнику оплеванному предпочитают Варавву? Может быть, нарочно я в человечьем месиве лицом никого не новей. Я, 510 может быть, самый красивый из всех твоих сыновей. Дай им, заплесневшим в радости, скорой смерти времени, чтоб стали дети, должные подрасти, мальчики - отцы, девочки - забеременели. И новым рожденным дай обрасти 520 пытливой сединой волхвов, и придут они - и будут детей крестить именами моих стихов. Я, воспевающий машину и Англию, может быть, просто, в самом обыкновенном евангелии тринадцатый апостол. И когда мой голос, похабно ухает - 530 от часа к часу, целые сутки, может быть, Иисус Христос нюхает моей души незабудки. 4 Мария! Мария! Мария! Пусти, Мария! Я не могу на улицах! Не хочешь? Ждешь, как щеки провалятся ямкою, 540 попробованный всеми, пресный, я приду и беззубо прошамкаю, что сегодня я "удивительно честный". Мария, видишь - я уже начал сутулиться. В улицах 550 люди жир продырявят в четыреэтажных зобах, высунут глазки, потертые в сорокгодовой таске, - перехихикиваться, что у меня в зубах - опять! - черствая булка вчерашней ласки. Дождь обрыдал тротуары, лужами сжатый жулик, мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп 560 а на седых ресницах - да! - на ресницах морозных сосулек слезы из глаз - Да! - из опущенных глаз водосточных труб. Всех пешеходов морда дождя обсосала, а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет: лопались люди, проевшись насквозь, 570 и сочилось сквозь трещины сало, мутной рекой с экипажей стекала вместе с иссосанной булкой жевотина старых котлет. Мария! Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово? Птица побирается песней, поет, голодна и звонка, 580 а я человек, Мария, простой, выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни. Мария, хочешь такого? Пусти, Мария! Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка! Мария! Звереют улиц выгоны. На шее ссадиной пальцы давки. Открой! 590 Больно! Видишь - натыканы в глаза из дамских шляп булавки! Пустила. Детка! Не бойся, что у меня на шее воловьей потноживотые женщины мокрой горою сидят, - это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых любовей 600 и миллион миллионов маленьких грязных любят. Не бойся, что снова, в измены ненастье, прильну я к тысячам хорошеньких лиц, - "любящие Маяковского!" - да ведь это ж династия на сердце сумасшедшего восшедших цариц. Мария, ближе! В раздетом бесстыдстве, 610 в боящейся дрожи ли, но дай твоих губ неисцветшую прелесть: я с сердцем ни разу до мая не дожили, а в прожитой жизни лишь сотый апрель есть. Мария! Поэт сонеты поет Тиане, а я - весь из мяса, человек весь - 620 тело твое просто прошу, как просят христиане - "хлеб наш насущный даждь нам днесь". Мария - дай! Мария! Имя твое я боюсь забыть, как поэт боится забыть какое-то в муках ночей рожденное слово, 630 величием равное богу. Тело твое я буду беречь и любить, как солдат, обрубленный войною, ненужный, ничей, бережет свою единственную ногу. Мария - не хочешь? 640 Не хочешь! Ха! Значит - опять темно и понуро сердце возьму, слезами окапав, нести, как собака, которая в конуру несет 650 перееханную поездом лапу. Кровью сердца дорогу радую, липнет цветами у пыли кителя. Тысячу раз опляшет Иродиадой солнце землю - голову Крестителя. И когда мое количество лет выпляшет до конца - миллионом кровинок устелется след к дому моего отца. 660 Вылезу грязный (от ночевок в канавах), стану бок о б_о_к, наклонюсь и скажу ему на ухо: - Послушайте, господин бог! Как вам не скушно в облачный кисель ежедневно обмакивать раздобревшие глаза? Давайте - знаете - 670 устроимте карусель на дереве изучения добра и зла! Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу, и вина такие расставим по столу, чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу хмурому Петру Апостолу. А в рае опять поселим Евочек: прикажи, - сегодня ночью ж со всех бульваров красивейших девочек 680 я натащу тебе. Хочешь? Не хочешь? Мотаешь головою, кудластый? Супишь седую бровь? Ты думаешь - этот, за тобою, крыластый, знает, что такое любовь? Я тоже ангел, я был им - 690 сахарным барашком выглядывал в глаз, но больше не хочу дарить кобылам из севрской м_у_ки изваянных ваз. Всемогущий, ты выдумал пару рук, сделал, что у каждого есть голова, - отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?! Я думал - ты всесильный божище, 700 а ты недоучка, крохотный божик. Видишь, я нагибаюсь, из-за голенища достаю сапожный ножик. Крыластые прохвосты! Жмитесь в раю! Ерошьте перышки в испуганной тряске! Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда до Аляски! Пустите! 710 Меня не остановите. Вру я, в праве ли, но я не могу быть спокойней. Смотрите - звезды опять обезглавили и небо окровавили бойней! Эй, вы! Небо! Снимите шляпу! 720 Я иду! Глухо. Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо.
[1914-1915]

 

 

Анализ:

в основе произведения лежит протест нравственный, социальный и эстетическии.

грубая, жестокая реальность предстает враждебной герою и он вступает в борьбу с буржуазным миром. в это мире он видит зло, которое искажает мораль(нравст и соц протест) и искажает саму суть искусства(эстетич), но и этого поэту мало, и он бросает вызов самому богу, вводя в поэму 13-того апостола. в этом образе он предстает сам как апостол разрушитель буржуазии.

поэма начинается с контраста, контарст - вы и я. в первой части поэмы герой мечтает о большй любви, противоппоставляя ее буржуазной, т.к. буржуазная любовь - продажная.

вторая часть и третья. отражение взглядов Маяковского на поэта и поэзию. автор выступает против поэзии, которая не касается жизни, ведь он сам поэт улицы. но отношение поэт - улица не всегда идеальны. толпа часто не понимает поэта. поэтому в поэме появляется новый герой - носиель новой силы, который приходит в мир, чтобы переделать его. личная трагдия героя отходит на второи план перед пафосом обличения окружающего мира и перед призывом к борьбе с этим миром. лир. герой становится революционером, которыи готов к любои жертве во имя революции.

в четвертои часте начинают звучать богоборческие ноты. лир. герои видит в жизни много несправедливого, обвиняя бога в этой социальной несправедливости.

четыре части как бы можно озаглавить можно таким образом:

1ч"долой вашу любовь"

2ч"долой ваше искусство"

3ч"долой ваш строй"

4ч"долой вашу религию".

А ВЫ МОГЛИ БЫ?

Я сразу смазал карту будня,

плеснувши краску из стакана;

я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

прочел я зовы новых губ.

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

1913

Анализ:

основная тема раннего творчества - тема одиночества лир. героя.

в стихотворении утверждается красота города и приобразующая сила искусства. для него характерны праздничность интонации, гиперболизированность, необычные метафоры, основанные на неожиданных ассоциациях, характерно прямое отношение к читателю.

новое видение

В нескольких емких фразах Владимир Маяковский обрисовывает серую и будничную картину обычной трапезы с классическим набором блюд. Однако словно бы по волшебству она преображается, так как поэт в состоянии увидеть в банальном студне «косые скулы океана». Его желание приукрасить мир настолько велико, что в ход идут всевозможные предметы, которые находятся под рукой.

Так, поддавшись романтическому настроению, поэт с первой же строчки заявляет о том, что он «сразу смазал карту будня», намекая на то, что его раздражает обыденность во всем, даже если речь идет об обычном обеде. Далее поэт позволяет себе явно хулиганскую выходку, «плеснувши краску из стакана». Пролитый напиток позволяет Владимиру Маяковскому если и не преобразить окружающий его мир, то хотя бы внести в него некоторые изменения, оживить унылый застольный пейзаж и попытаться найти в нем крупицы радости, праздника, некоего волшебного очарования.

Его романтический порыв настолько стремителен и увлекателен, что даже в обычной рыбьей чешуе поэт видит «зовы новых губ». Каждая вещь и каждое блюдо буквально преображаются под взглядом автора, приобретая новый смысл и раскрывая свои тайны. И в этом стремительном постижении нового, еще неизведанного мира, который скрывается под маской серости и безразличия, Владимир Маяковский видит удивительную гармонию, которая наполняет его сердце радостью и неким детским восторгом. Поэтому неудивительно, что в порыве вдохновения он обращается к неизвестному собеседнику, а, точнее, ко всем читателям с вопросом о том, смогли бы они сыграть ноктюрн на «флейте водосточных труб»?

Размер – 4 ямб

ПОСЛУШАЙТЕ!

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают -

значит - это кому-нибудь нужно?

Значит - кто-то хочет, чтобы они были?

Значит - кто-то называет эти плевочки

жемчужиной?

И, надрываясь

в метелях полуденной пыли,

врывается к богу,

боится, что опоздал,

плачет,

целует ему жилистую руку,

просит -

чтоб обязательно была звезда! -

клянется -

не перенесет эту беззвездную муку!

А после

ходит тревожный,

но спокойный наружно.

Говорит кому-то:

"Ведь теперь тебе ничего?

Не страшно?

Да?!"

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают -

значит - это кому-нибудь нужно?

Значит - это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

1914

Анализ:

В чем заключается смысл жизни для каждого из нас? Зачем, для чего мы пришли в этот мир? Люди с древних веков до сегодняшнего дня пытаются найти ответы на подобные философские вопросы. Они сложны тем, что на них нельзя ответить однозначно, нельзя сказать человеку: делай так, и в этом есть смысл твоей жизни. Свой путь, свою цель и мечту каждый выбирает себе сам.
Стихотворение Маяковского «Послушайте!» посвящено как раз теме смысла человеческой жизни. Но поэт не говорит о том, о чем нужно мечтать и к чему стремиться, а о том, что у каждого из нас должна быть мечта, ради которой стоит жить. Эту цель, смысл жизни, веру в завтрашний день Маяковский называет «звездой», зажигаемой «кем-то» и нужной «кому-то».
Попробуем представить историческую обстановку во время создания стихотворения. Россия 1914 года. Все худшее еще впереди: и Первая мировая война, и революция, и приход большевиков… Молодой Маяковский, увлеченный футуризмом и поэзией, с надеждой смотрящий в будущее, пытается понять, в чем же смысл жизни? Это было время, когда страна активно развивалась, и ее жители верили в свои силы и в завтрашний день. Развитие промышленности, урбанизация, постепенная смена старого на новое влияли и на сознание людей. Этот оптимистичный настрой чувствуется в стихотворении.
«Послушайте!» - своеобразное обращение к людям, но не громогласное и пафосное, как это обычно бывает у Маяковского. Это просьба остановиться на миг, подняться ненадолго над миром «полуденной пыли» и посмотреть на небо, на звезды, подумать о том, чем оправдан каждый наш шаг на земле и кто все это придумал.
Основная идея стихотворения заключается в том, что в жизни каждого человека должна загораться звезда. Без идеи, без цели невозможно существовать в этом мире, начинается «беззвездная мука», когда все, что ты делаешь – бессмысленно, пусто. Человеку мало просто жить. Встречать каждое утро улыбкой, двигаться к чему-то большему и лучшему, дарить любовь и радость другим – такова жизнь, отмеченная «звездами».
Композиционно стихотворение состоит из трех частей, различных и по форме, и по ритму, и по эмоциональному воздействию. В первой части поэт обращается к читателям, обозначает проблему: «Значит – это кому-нибудь нужно?» С первой строки чувствуется присутствие высших сил, которые «зажигают» звезды. Маяковский поднимает проблему Бога, предопределения, ведь «жемчужины» не сами появляются над крышами домов, а по воле кого-то, кто выше всех людей.
Во второй части показана эмоциональная картина того, как лирический герой «врывается к Богу», в отчаянии просит его:
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
Получив от Бога «звезду», то есть мечту, герой обретает спокойствие и умиротворение. Ему уже ничего не страшно, и жизнь его теперь не пуста и бессмысленна. Эта часть – своеобразная молитва, обращенная к Богу. Причем Бог здесь – не одухотворенная высшая сущность, а вполне реальная личность с жилистыми руками, и, как мне показалось, добрыми глазами. Впрочем, на этом описание Бога заканчивается, больше мы о нем ничего не узнаем. Всего одна деталь, которую выделил Маяковский – руки – а сколько они могут рассказать! Бог всегда готов подать спасительную руку помощи, нужно только очень этого захотеть.
Третья часть стихотворения звучит как вывод, как утверждение, несмотря на два вопросительных знака, к которым добавляется и восклицательный, которого не было в начале произведения. Лирический герой, нашедший свою звезду, уже не спрашивает, а утверждает:
Значит - это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
В стихотворении можно выделить трех «действующих» лиц: лирического героя, Бога и «кого-то». Эти «кто-то» - люди, все человечество, к которому обращается поэт. Все по-разному относятся к «звездам»: для одних это «плевочки», для других – «жемчужины», но несомненно то, что их свет необходим.
«Послушайте!» отличается от других стихотворений Маяковского, прежде всего, тем, что поэт не использует в нем неологизмы, «резкие» слова и пафосные фразы. Он не противопоставляет себя обществу, как это будет позже в «Облаке в штанах», никого не осуждает и не обличает, как в «Дряни» или «Прозаседавшихся». Маяковский в своем лирическом творении раскрывается как человек с искренней душой, с добрым сердцем, желающий, чтобы все рано или поздно нашли место в жизни.
Каждое слово в стихотворении экспрессивно, эмоционально, выразительно. Все описываемые картины буквально предстают перед нашими глазами: «визит» к Богу, звезды на небе, крыши домов… Стихотворение будто одухотворено, оно воздушно и искренне, близко читателю. Возможно, из-за того, что Маяковский не использует никаких местоимений, кроме «кто-то», ты как будто ощущаешь себя на месте лирического героя, чувствуешь ветер «полуденной пыли», слезы на глазах и внутреннюю тревогу.

Размер – акцентный стих

СКРИПКА И НЕМНОЖКО НЕРВНО

Скрипка издергалась, упрашивая,

и вдруг разревелась

так по-детски,

что барабан не выдержал:

"Хорошо, хорошо, хорошо!"

А сам устал,

не дослушал скрипкиной речи,

шмыгнул на горящий Кузнецкий

и ушел.

Оркестр чужо смотрел, как

выплакивалась скрипка

без слов,

без такта,

и только где-то

глупая тарелка

вылязгивала:

"Что это?"

"Как это?"

А когда геликон -

меднорожий,

потный,

крикнул:

"Дура,

плакса,

вытри!" -

я встал,

шатаясь, полез через ноты,

сгибающиеся под ужасом пюпитры,

зачем-то крикнул:

"Боже!",

бросился на деревянную шею:

"Знаете что, скрипка?

Мы ужасно похожи:

я вот тоже

ору -

а доказать ничего не умею!"

Музыканты смеются:

"Влип как!

Пришел к деревянной невесте!

Голова!"

А мне - наплевать!

Я - хороший.

"Знаете что, скрипка?

Давайте -

будем жить вместе!

А?"

1914

Анализ:

К экспериментальным произведениям раннего периода творчества поэта также относится стихотворение «Скрипка и немножко нервно», созданное в 1914 году. Уже само название, противоречивое и нелепое, очерчивает фабулу произведения, лишенного логики и смысла с точки зрения обывателей. Более того, Маяковский прибегает к своему излюбленному приему гротеска, преувеличивая свои чувства и наделяя человеческими чертами неодушевленные предметы. По воспоминаниям автора, стихотворение «Скрипка и немножко нервно» было написано после ужина в одном из захудалых московских кабаков, где поэт очутился по воле случая. И, чтобы хоть как-то развлечь себя в ожидании еды, стал наблюдать за музыкантами. Чем больше поэт вслушивался в звуки, которые неслись с импровизированной сцены, тем больше его чуткий слух улавливал диссонанс между скрипкой и другими инструментами. И именно так, в полумраке дешевого питейного заведения, родились первые строчки стихотворения, навеянные ассоциациями от услышанной музыки: «Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски».

Отождествляя обычный музыкальный инструмент с хрупкой и беззащитной девушкой, поэт попытался описать свои последующие впечатления, отметив при этом, что барабан явно порадовался том, что сумел довести несчастную скрипку-девушку до истерики, однако не дослушал ее жалобного плача, потому как «шмыгнул на Кузнецкий и ушел». В свою очередь, у всего остального оркестра неожиданная истерика скрипки вызвала недоумение, и лишь одна «глупая тарелка» продолжала вопрошать о том, что же происходит. Однако безжалостный «меднорожий, потный» геликон грубо одернул обиженную скрипку, приказав ей успокоиться. И именно это произвело на Маяковского настолько неизгладимое впечатление, что он (конечно же, не наяву, а лишь в своем воображении) «шатаясь, полез через ноты, слабеющие под ужасом пюпитры», чтобы защитить обиженную и расстроенную скрипку-девушку.

Он «бросился на деревянную шею» той, которая пробудила в нем столь яркие и противоречивые чувства. Не обращая внимания на насмешки окружающих, и заявил: «Знаете что, скрипка? Мы ужасно похожи: я вот тоже ору — а ничего доказать не умею!». При этом поэт назвал музыкальный инструмент, звуки которого произвел