Как была открыта психическая реальность

ПСИХОЛОГИЯ В XX СТОЛЕТИИ

БЫТИЕ И СОЗНАНИЕ

ПСИХИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И МОЗГ.

ПРОБЛЕМА ДЕТЕРМИНАЦИИ

ПСИХИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ

ДЕТЕРМИНАЦИЯ ПСИХИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ

Психические явления, как и любые явления в мире, детерми­нированы, включены во всеобщую взаимосвязь явлений матери­ального мира.

В своем практическом выражении вопрос о детерминирован­ности психических явлений — это вопрос об их управляемости, о возможности их направленного изменения в желательную для человека сторону. В этом основное значение, основной жизнен­ный смысл вопроса о детерминации психических явлений. Кон­кретно постичь детерминированность, закономерную обусловлен­ность психических явлений — психической деятельности и психи­ческих свойств человека — это значит найти пути для их форми­рования, воспитания.

На психические явления распространяется, приобретая здесь специфическое содержание, основная общая черта диалектикой материалистической концепции детерминизма, согласно которой внешние причины действуют через внутренние условия (которые сами формируются в результате внешних воздействий).

Внутренние условия психической деятельности как таковой не сводятся лишь к тем внутренним условиям рефлекторной дея­тельности мозга, которые вскрыты в физиологическом плане пав­ловскими исследованиями. Они имеют и свое собственно психо­логическое выражение. Внешнее воздействие дает тот или иной психический эффект, лишь преломляясь через психическое состояние субъекта, через сложившийся у него строй мыслей и чувств. Всякий психический процесс протекает как бы на фоне определенного психического состояния человека, обусловившего его течение, и своим последствием имеет его изменение.

Изучение внутренних психологических закономерностей, обус­ловливающих психический эффект внешних воздействий, состав­ляет фундаментальную задачу психологического исследования.

Говоря о детерминированной жизни организмов и тем более жизни и деятельности людей, надо различать внешние обстоятель­ства, среду, в которой протекает их жизнь и деятельность, и соб

 

особой структурой. Выходит, термиты, сооружая гнездо, дей­ствуют по-разному в зависимости от того, в какой части его они ведут строительство. Но действительно ли дело здесь в измене­нии реакции? Или, может быть, просто работа ведется разными группами строителей с различными нормами реагирования? В этом случае работа в процессе ее выполнения должна воздей­ствовать на них одинаковым образом.

Даже по отношению к гнездам, имеющим однородную струк­туру во всех своих частях, скажем к пчелиным гнездам, теория стигмергии, как показали некоторые наблюдения, полностью приложима лишь на первой фазе строительства. Пчелы, напри­мер, способны восстанавливать нарушенную параллельность сотов, не только наращивая края ячеек, но и перемещая дно, если оно оказалось слишком близко к соседним сотам. Но раз­ве можно приложить теорию стигмергии к действиям скульп­тора, который создает статую из каменной глыбы, удаляя лиш­ний материал? А ведь характер действий пчел именно таков... Действительно, если в маленьком улье, где пульс строитель­ства не слишком напряжен, прилепить к потолку кусочки вощи­ны самой различной формы, то можно убедиться, что все они ока­жутся как бы обрезанными по краям, причем некоторые из них вскоре бывают обработаны в форме эллипсоида, даюшего начало первому соту; с этого всегда начинают строительницы свою ра­боту. Это то же, что сделал бы термит, если бы, оказавшись пе­ред комом земли, принялся отбрасывать (а не добавлять) землю до тех пор, пока у него не получился бы столб.

Подобные примеры заставляют думать, что даже теория стигмергии не спасает нас от гипотезы, предполагающей нали­чие какого-то предварительного плана, которому подчинены дей­ствия строителей.

Р. Шовен. От пчелы до гориллы. М, «Мир», 1965,

с. 111 — 115; 143—166.

К.Ю. Войтонис

ПРЕДЫСТОРИЯ ИНТЕЛЛЕКТА

«ОРИЕНТИРОВОЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ» ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ У ОБЕЗЬЯН

Изучение поведения животных представляет прежде всего интерес филогенетический. У них мы находим различные виды деятельности в гораздо более простой форме, чем у человека. У них мы вправе искать психологических предпосылок появления специфически человеческой психической деятельности...

Особенно актуальной проблемой сравнительной психологии является проблема генезиса интеллекта. В его формировании у человека первостепенную роль играют общественно-трудовая деятельность и речь. Однако зачатки развития интеллекта мы вправе искать у высших животных. <...>

Поскольку жизнедеятельность протекает во взаимодействий организма со средой, степень сложности и разнообразия дей­ствий зависит в первую очередь от способности животного за­мечать те или другие элементы окружающей среды. Мир, конеч­но, неодинаково богат и многообразен для разных организмов. Это необходимо учесть. Для понимания развития сложных форм поведения необходимо знать, что именно в окружающем мире может привлечь внимание животных, каким воздействиям спо­собны они подвергнуть заинтересовавший их предмет. Богатство и многообразие круга восприятий зависит прежде всего от сте­пени дифференцированное™ и совершенства строения органов восприятия. Зависит оно и от степени совершенства эффекторов, от строения конечностей, подвижности головы и туловища.

Развитие активности в свою очередь зависит и от уровня развития центральной нервной системы, которая обусловливает: 1) степень общей подвижности животного, приводящей его в соприкосновение со все новым и новым окружением; 2) ту фор­му его активности, которая выражается в воздействии на объект восприятия, в манипулировании им и тем самым в рас­крытии новых элементов среды; 3) возможность появления новых направлений деятельности и новых форм восприя­тия. <...>

Интеллект характеризуется не только сложностью разреша­емых задач, но и направлением своей деятельности, своеобра­зием побуждений, мотивов. Все сложные действия, которые жи­вотные выполняли при экспериментах с ними, лежали обычно в русле первичного пищевого устремления, в русле инстинкта. Интеллект, по мнению некоторых авторов, разрывает рамки инстинкта, выходит за его пределы. Хотя и такая формулировка нам кажется не совсем удачной, мы согласны с тем, что интел­лектуальная деятельность характеризуется не только сложно­стью форм деятельности, но и своеобразием мотивации.

Правда, эта деятельность даже у человека может лежать в русле любого первичного побуждения — голода, защитного импульса, полового импульса и т. п. Эти побуждения могут играть решающую роль в смысле общего направления интеллек­туальной деятельности, могут ограничивать ее определенными рамками; но самый процесс размышления, обдумывания, а так­же непрерывное накопление опыта, из которого рождаются размышления, непрерывный рост отдельного индивидуально­го интеллекта направляются еще и другими своеобразными импульсами. Из них первостепенную роль, нам кажется, играет тот импульс, который чаще всего называют любопытством. Фи-

 

т

зиологи, встречаясь с ним, говорят об «ориентировочном реф­лексе». Мы предпочитаем называть его «исследовательским импульсом», подчеркивая этим его активную сторону и включая в него элемент манипулирования. <...>

Достаточно яркое проявление примитивной формы любопыт­ства и исследования предметов у обезьян отмечалось многими наблюдателями. Напряженность этого рода деятельности у них наряду с высоким развитием их рецепторов (особенно глаз) н моторики (рук) необычайно расширяет круг их восприятий, чрезвычайно увеличивает запас опыта и создает гораздо более мощную, чем у других животных, базу для формирования навы­ков, для зарождения сложных форм поведения. Видя в прими­тивной «исследовательской» деятельности обезьян возникшие в процессе биологической эволюции корни любознательности — важной предпосылки интеллекта, мы должны поставить в свою очередь вопрос о генезисе этой характерной для обезьян формы деятельности.

Нам представляется возможность взглянуть на ее происхож­дение и развитие с двух разных сторон. В большей или меньшей степени ориентировочная реакция, реакция на новизну, свойст­венна всем высшим животным. У них можно наблюдать и «вни­мание» к новому объекту, и те или иные формы его исследования. Однако круг этих явлений обычно весьма ограничен, и их дея­тельность невелика. Ориентировочная реакция мобилизует орга­низм, приводит его в готовность к действию и затем, смотря по характеру объекта, переходит либо в пищевое устремление, либо в бегство, либо в агрессию и т. п. Если объект оказался безразличным, ориентировочная реакция быстро угасает. <...>

У большинства животных «исследовательский импульс» в своей активной форме неразрывно связан с пищевым устремле­нием, является в сущности его аспектом, формой его проявления. Голодные крыса, еж, лиса рыскают, нюхают, высматривают, роют, одним словом, ищут, обследуют, исследуют. Но эта дея­тельность есть прямое проявление пищевого устремления. Она оживляется, когда животное натыкается на препятствие; теперь оно начинает обращать внимание на такие элементы окружаю­щей среды, на которые до того не реагировало, появляются новые действия, новые приемы.

...Мы можем представить, как у животных, с усложнением их организма, «внимание» к отдельным предметам обостряется, как оно начинает проявляться и вне периодов голода, как оно эмансипируется от пищевого устремления. У обезьян все это выражено очень ярко. «Исследовательский импульс» у них пере­растает пищевой и начинает существовать самостоятельно.

Ьще раз подчеркнем, что высокое развитие «исследователь­ского импульса» у обезьян, их внимание к отдельным объектам имеют вполне определенные биологические корни. В то время как хищник при выделении пищевого объекта может руковод-

ствоваться несколькими определенными признаками (движение, шорох), обезьяна должна разыскивать плоды, почки среди лист­вы. Ее пищевые объекты могут иметь самый разнообразный вид. Часто съедобная часть (орех, сердцевина плода) скрыта под оболочкой: возможно открытие новых подобных вещей. В таком случае непрерывная «обследовательская» и «исследовательская» деятельность обезьян идет им на пользу. <...>

Однако на развитие ориентировочно-исследовательской дея­тельности можно взглянуть и с другой точки зрения.

Потребность движения есть реальная первичная потребность организмов... Мы вправе считать, что в общем (отвлекаясь от ряда возможных исключений, связанных с особенностями био­логии того или другого вида) наиболее высокоорганизованным животным присуща и наиболее высокая степень активности.

...Однако активность не может проявляться иначе, как в кон кретном окружающем мире, она должна иметь свои объекты; отсюда ее проявление в форме манипулирования с предметами... В простейших случаях предмет открывает лишь возможности двигательных упражнений, служит «физкультурным снарядом». В более сложных случаях, при наличии высокоразвитой способ­ности восприятия и хватательных, тонко осязающих конечнос­тей, как у обезьян, он становится объектом исследования.

Возможно, что та форма деятельности обезьян, которую мы хотим обнять термином «исследовательский импульс»... имеет двойственную природу. С одной стороны, ее развитие связа­но с пищевым, а частично и с защитным импульсом, с дру­гой— она стимулируется нарастающей потребностью в дви­жении.

выводы

В понятие «ориентировочно-исследовательской деятельности», как более общее, мы включаем понятия «любопытство», «ориен­тировочный рефлекс», «манипулирование» и т. д. Высокую сте­пень развития «исследовательской деятельности» мы считаем одной из основных предпосылок образования высших форм по­ведения и интеллекта. Яркое проявление этого импульса у обезь­ян является наиболее характерной чертой, отличающей их пове­дение от поведения других млекопитающих... Устремление к объ­ектам оказывается сложным по своей природе и обусловлено несколькими факторами. Прежде всего оно вызывается новизной объекта, причем достаточно изменения цвета, формы или вели­чины привычного предмета, чтобы вновь привлечь к нему вни­мание. Кроме новизны, влечение к объекту зависит от степени его доступности, свободы манипулирования им, податливости его на воздействия и возможности владеть им, унести его. Все это, очевидно, связано со стремлением активно воздействовать ^на предмет.

 

Параллельные эксперименты с медвежатами показали, что у них меньше внимания к самому предмету; у них нет выражен­ного исследования объекта, выделения деталей, расчленения предмета, нет того богатства форм воздействия на предмет, ка­кое наблюдается у обезьян: предметы служат преимущественно средством двигательных упражнений.

Работая с тем или другим объектохм, обезьяна осуществляет своеобразный практический его анализ: выделяет мелкие детали, расчленяет, разбирает, разрушает. Моментов практического синтеза в процессе манипулирования нами замечено очень ма­ло. <...>

Стремление манипулировать любым предметом, не имеющим даже отдаленного сходства с пищей, способность замечать дета­ли и расчленять сложное — все это является первой предпо­сылкой проявления умения пользоваться вещью как орудием, в самом примитивном смысле этого слова.

ОТСРОЧЕННЫЕ РЕАКЦИИ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ «УСТАНОВОК НАПРАВЛЕННОСТИ» У ОБЕЗЬЯН

выводы

В результате наших исследований мы приходим к выводу, что экспериментально можно обнаружить разные формы прояв­ления простейших «мотивационных установок» у животных и их роль в поведении. Особенно благодарным методом в этом отно­шении является примененный и нами метод отсроченных ре­акций. <;...>

Мы видим в способности высших животных к отсроченным реакциям проявление специфической настроенности и относи­тельно устойчивой направленности в действиях, которая явля­ется основой мотивированности их поведения.

Устойчивая направленность поведения есть биологическая база формирования той волевой направленности у высших при­матов, которая является необходимой основой зарождения тру­довой деятельности. Изучение этих установок направленности и было нашей основной задачей. Метод отсроченных реакций оказался для этой цели достаточно удобным.

В опытах с «отсроченными реакциями» мы наблюдали у жи­вотных:

1) ярко выраженные в позах телесные установки непрерыв­ного внимания и устремления к определенным объектам;

2) кратковременные частичные нарушения внешней телесной ориентации с ее легким восстановлением;

3) непрерывную внутреннюю мобилизованность при отсут­ствии внешней мобилизованности (состояние начеку);

4) потенциальную, легко восстанавливаемую мобилизован­ность; слишком напряженная установка часто переходит в про­тивоположную направленность негативизма.

Среди факторов, определяющих формирование мотиваци­онных установок, особое значение имеют те, которые связаны с кинестетическими процессами. Здесь имеет немалое значение пространственное расположение объектов восприятия. По-види­мому, автоматизм и инертность установок определяются кине­стетическими условными связями. Установки наряду с устой­чивостью и даже инертностью обладают определенной пластич­ностью, которая позволяет животному находить решение проблемы, замечать препятствия и переносить навыки в исход­ную обстановку. Установки тонко отдифференцированы. Биоло­гически более мощные установки вытесняют менее мощные. Сле­дует различать филогенетическое развитие прирожденных уста­новок и онтогенетическое развитие установок приобретенных, что связано друг с другом,

ПОЛЬЗОВАНИЕ ПРЕДМЕТАМИ КАК «ОРУДИЯМИ» У ОБЕЗЬЯН

ВЫВОДЫ

Резюмируем кратко ход наших опытов. Обезьяне был пред­ложен особый «экспериментальный колодец», в котором нахо­дился песок. Дотянуться до него рукой обезьяна не могла. Ей дано было маленькое ведерко, прикрепленное к железному пру­ту. Мы сами вставляли ведро в колодец. Обезьяна вытягивала его, доставала из него песок и возилась с ним. Она имела воз­можность заметить соотношение ведра и отверстия колодца и направить свою деятельность на восстановление этого соотно­шения. Это в итоге и произошло. После нескольких выниманий обезьяна поставила ведро, достала песок и стала повторять это действие много раз. После этого мы стали видоизменять условия опыта. Песок заменили водой, перенесли отверстие колодца на его боковую стенку, вынесли отверстие за пределы клетки, про­делав его в стенке, изменили форму ведра, укрепили его на це­почке, заменили воду яблоками, а ведро вилкой-острогой, пова­лили колодец набок, вынесли за пределы клетки. Наконец, положили яблоки просто на доске за решеткой, а вилку заме­нили палкой. Со всеми этими ситуациями наша основная под­опытная обезьяна справилась (макак-лапундер Пат). При этих изменениях условий ей часто приходилось менять форму движе­ния. Удачная форма движения закреплялась и при изменении обстановки неизбежно проявлялась, приводя нередко к нелепым действиям.

Если бы обезьяна не направляла своей деятельности на ус­тановление определенного соотношения между отверстием ко­лодца и вилкой, она вряд ли преодолела бы автоматизм, вряд

 

 

ли попала бы еще раз случайно при новой обстановке вилкой в отверстие колодца. Также отчетливо видно, что обезьяна ру­ководствуется в своей деятельности восприятием соотношения предметов, когда она достает палкой приманку. Приманка ле­жит в разных местах доски, обезьяна просовывает палку в раз­ные петли решетки, берет ее то одной, то другой рукой. Очевид­но, что форма движения от случая к случаю меняется; но как только палка оказывалась позади куска, обезьяна ее подтя­гивала.

С другой стороны, неЪбходимо подчеркнуть, что заметить пространственное соотношение предметов и направить деятель­ность на его создание является пределом достижения обезьяньь, Нередко это достижение проявляется лишь в результате долгой подготовки и относительно беспорядочного манипулирования. Если оно и поражает нас как первый проблеск «рассудочной» деятельности, то здесь еще не бросается в глаза то, сколь велик был путь, который должен был проделать наш животный пре­док, чтобы приблизиться к деятельности самого примитивного обезьяночеловека. Что для человека является совершенно эле­ментарным актом, с которого он начинает свое развитие, то для обезьяны — предел достижения.

Н. Ю. Войтонис. Предыстория интеллекта. М.—«П., Изд-во АН СССР, 1949, с. 11—16; 45—46; 127—129;

189—190.

Н. А. Тих

ПРЕДЫСТОРИЯ ОБЩЕСТВА

А. Н. Леонтьев

Б. Ф. Ломов

П. Фресс

О ПСИХОЛОГИИ БУДУЩЕГО

Какая дерзость — осмелиться говорить о психологии будущего, когда уже трудно знать психологию вчерашнего и сегодняшнего дня! И можно ли предвидеть, что станут делать психологи завтра? Между тем подобная самонадеянность может быть оправдана в Лейпциге, где празднуется столетие созданной В. Вундтом пер­вой лаборатории экспериментальной психологии, в которой сфор­мировались первые крупные немецкие, европейские и американ­ские психологи конца XIX в.

Это было, по существу, создание новой отрасли знания. Вундт сознавал смелость своего предприятия уже в 1874 г., когда писал в предисловии к «Основам физиологической психологии»: «Труд, который я выпускаю в свет, является попыткой вычленить новую область науки». Настал ли ее час? — спрашивал он. Нельзя ска­зать, что в ту эпоху ответ напрашивался сам собой, даже не­смотря на то, что У. Джемс, например, предпринимал нечто по­добное в Гарварде. В 1884 г., через десять лет после публикации своей книги, Вундт писал: «Мы полагаем, что замысел этот осу­ществится в будущем, и полностью отдаем себе отчет в том, что в настоящее время дело обстоит иначе. В Германии представители психологии сходятся в одном: они ненавидят экспериментальную, или физиологическую, психологию и склонны расценивать препо­давание ее основных положений и результатов исследований как разновидность богохульства».

В чем же усматривалось «богохульство»? Вундт объяснял и наглядно показывал, что в психологии можно применять экспе­риментальный метод и что, следуя по пути, проложенному Г. Фехнером, можно с помощью математических приемов обраба­тывать полученные таким методом результаты.

Сегодня экспериментальная психология существует и речь идет о том, чтобы попытаться определить направления, по кото­рым она будет развиваться в ближайшем будущем. Это рискован­ное предприятие, поскольку, с одной стороны, составление перс­пектив научного развития предполагает описание направлений, в которых мы уже работаем, и определение ближайших целей, а с другой стороны, в планах на будущее находят выражение надеж­ды, которые можно назвать утопическими,

Сегодня проблема состоит не в том, чтобы создавать или не создавать психологию как науку, а в том, чтобы понять, не угро­жает ли бурное развитие ее единству. Действительно, что общего между психофизиологами, социальными психологами и медицин­скими психологами? Мы перечислили лишь несколько названий кафедр, в то время как насчитываются десятки подразделений в Американской психологической ассоциации и выпускаются не­сколько сот все более и более специализированных психологиче­ских журналов <...>

Никто не станет отрицать, что в природе имеется оригиналь­ный вид — человек, это прямоходящее животное, одаренное ог­ромным мозгом, обладающее речью и бесконечными возможностя­ми. По своей природе человек представляет такой уровень орга­низации, который требует создания отдельной науки.

Человека исследуют многие науки. Это «животное» изучается всеми науками о жизни — от биохимии до физиологии. С другой стороны, оно является членом сообществ, у каждого из которых есть свой язык, свои обычаи, своя история. Этим занимаются наши коллеги социологи, этнологи, историки, философы. У психологов своя задача—- изучать человека как своеобразную живую орга­низацию и стремиться объяснить ее механизм и особенности ре­акции на сигналы, исходящие из физического и социального окру­жения. Такая цельность объекта психологии не означает, что мы придем к «отшлифованной» и замкнутой на самой себе науке <...>

В человеке следует различать «человека природы» и «человека культуры». История «человека природы» насчитывает миллионы лет и начинается с процесса рождения человекоподобных из цар­ства животных. Человек этот может и должен изучаться всеми естественными науками. Чтобы понять «человека природы», они должны соотнести его генетический потенциал, биологическую оснащенность и особенно возможности центральной нервной си­стемы с его деятельностью и поведением. Так возникает нейро­психология восприятий, эмоций, а также речи.

К психологии «человека природы» относится все, что называ­ют экспериментальной психологией, —- будь то экспериментальная психология ребенка, взрослого или старика. Эта психология, ко­торую можно назвать номотетической, стремится установить об­щие законы, объясняющие постоянные отношения между наблю­даемыми феноменами. Отсюда происходят законы ощущений, дви­гательной активности, состояний, законы психофизики, восприя­тия, научения, даже некоторые законы психолингвистики и воз­растной эволюции человека, Говоря о законах, я думаю не о при­чинных связях, а о законах вероятностных, поскольку любая дея­тельность, даже самая простая, зависит от многих факторов.

Приведу лишь один пример, который вспоминается в связи с симпозиумом по движению глаз, организованным мною на Лейп-цигском конгрессе. Эти движения зависят от законов организации моторики глаз. Паузы, длительность и амплитуда саккад изменя­ется в сравнительно малом диапазоне, но и внутри этих границ

 

движения глаз зависят также от задачи (вождение автомобиля, чтение плана или текста) и цели субъекта (например, расшиф­ровка или чтение рукописи).

Результаты подобных исследований достаточно хорошо под­даются математическому исчислению и статистической обработ­ке; они варьируют в довольно узком диапазоне, что позволяет легко выбирать из нескольких гипотез.

Но этот «человек природы» является также продуктом куль­туры. С момента рождения он погружен в мир культуры, чья пи­саная история исчисляется уже не миллионами, а тысячами лет. «Природные» способности позволяют ему в ходе социального вос­питания усвоить знания, приобретенные человечеством. Он учит­ся познавать свое окружение и самого себя, формируя в течение индивидуальной истории свою личность. Эта эволюция происходит не стихийно. Источники ее влияния, разнообразие когнитивных реакций таковы, что законы, позволяющие интерпретировать ког­нитивные процессы и основные характеристики личности, не дают возможности получать такие же систематические результаты, как при исследовании «человека природы».

Из этого вовсе не следует, что существуют две психологии: та, которую можно назвать нейронаукой, и та, которая является отраслью гуманитарных наук; причем одна изучает значение врожденного, вторая — приобретенного. Подобный разрыв возвра­щает к прошлым ошибкам и к агностицизму дуалистического толка.

Будущее психологии зависит от нашей способности все более и более ясно представлять сложность человека. Для этого недо­статочно согласиться, что между врожденным и приобретенным существует взаимодействие. Подобное пассивное утверждение скрывает настоящие проблемы, поскольку наша задача — упорно исследовать многочисленные детерминанты простейшего из наших действий. В этом многообразии всегда присутствуют причины, свя­занные как с природой человека, так и с историей каждого ин­дивида, всегда имеет место интеграция множественных причин­ных связей. Кто сводит подобную множественность к одной опре­деляющей детерминанте — будь то генетическая основа, влияние среды или бессознательное, — тот задерживает развитие психоло­гии или искажает ее.

Что можно сказать о современном положении в психологии? Увеличение количества исследований и их разнообразие означают не то, что она распалась, а то, что наши исследовательские воз­можности раскрывают многочисленные сплетения, связывающие малейший стимул и самую элементарную реакцию. Каждый из нас изучает лишь фрагмент системы и должен сознавать, что изо­лирует, хотя и законным, но искусственным путем часть ансамб­ля с бесчисленными разветвлениями, которые связывают в еди­ное целое «человека природы» и «человека культуры». У психо­логов нет единой теории человека, и невозможно, на наш взгляд, ее создать. Есть локальные модели, которые по мере своего уда-

ления от биологических процессов становятся все менее опровер­жимыми. Как писал А. Саймон, человек всегда имеет в своем распоряжении несколько систем и может использовать различные стратегии для решения одной задачи.

Само собой разумеется, что в зависимости от поставленной проблемы психолог использует различные специальные методы и средства. Выяснение отношений между вызванными потенциала­ми и восприятием требует иных методов, нежели те, с помощью которых определяются условия появления лидера в группе. Но мне кажется, что мы преодолели двусмысленность в вопросе един­ства психологии и цельности человека, сковывающую психологию в первые десятилетия ее существования.

Вначале объектом изучения психологии были факты сознания, а в качестве предпочтительного метода использовалась интроспек­ция. Из-за недостатков и ограниченности этого метода, ставших причиной распада Вюрцбургской школы и банкротства школы Э. Титченера в Корнеллском университете, а также в связи с успехами психологии животных психологи 20-х годов стали бихе-виористами. Сегодня этим термином, приобретшим уничижитель­ный смысл, называют тех, кто пытался вслед за Дж. Уотсоном установить связь между стимулами 5 и реакциями Я, не заботясь о том, что было в так называемом черном ящике. Этого табу на изучение того или иного аспекта человека более нет. Научное исследование эмоций не может игнорировать роль лимбической системы, а физиологи, в свою очередь, интересуются процессами сознания. Восприятия являются реакцией на окружающую среду, но никто не может игнорировать их феноменального аспекта; роль представлений выясняется в исследованиях памяти и т. д. Теория бихевиористов была искаженной, но их метод можно считать хорошим. Психология начинается с изучения двигательной и вер­бальной активности, поведения и действий. Она ищет то, что их объясняет. Исследуемый материал может быть различным, но подход — одним и тем же и у психоаналитика, и у нейропсихолога, и у психолога-экспериментатора, или специалиста в области со­циальной психологии. Все они исследуют реакции людей на опре­деленные ситуации независимо от того, складываются ли эти ситуации стихийно или специально создаются, определяются со­циальными или физиологическими параметрами.

В психологии будущего разнообразие методов и подходов к поведению и деятельности человека будет увеличиваться. Наши научные парадигмы численно растут, хотя и остаются ограничен­ными.

В области восприятия, которую я знаю лучше всего, можно описать развитие наших знаний на протяжении последних тридца­ти лет. Наиболее полно изучены физиологические основы восприя­тия.

Многое сообщила нам о возможностях нашей перцептивной системы теория информации. Желая применить физическую мо­дель, мы случайно' обнаружили, что моделирование необходимо

в психологии. Успехи в области использования вычислительных машин вдохновили нас на исследование восприятия как процесса обработки информации, включающего иерархическое кодирова­ние. Наши представления о восприятии обогатились и благодаря исследованиям, открывающим особенности раннего развития пер­цептивных процессов и их поэтапной последовательности.

В области исследований памяти я также вижу разнообразие подходов, хотя мне кажется, что они слишком связаны некоторы­ми парадигмами. Путем постановки новых задач можно достичь новых рубежей во всех областях психологии.

Хотелось бы особо остановиться на мультифакторном подходе ко многим экспериментальным задачам, особенно в плане зави­симости результата как от личности, так и от ситуации. Этот подход представляется мне очень плодотворным.

Проанализируем этот вывод с точки зрения статистической мето­дологии. С одной стороны, экспериментаторы изучают корреляции между различными результатами группы испытуемых. При помо­щи факторного анализа они ищут общее у этих испытуемых. С другой стороны, исследователи выясняют взаимосвязи стимулов и реакций на отдельной группе испытуемых. Их сравнения при­водят к дисперсионному анализу, объектом которого является различие результатов, полученных в ситуации 51 и в ситуации 5₂. Нулевая гипотеза либо принимается, либо отбрасывается. В ре­зультате в ходе этого анализа всегда обнаруживаются значитель­ные различия между испытуемыми. Экспериментатор с легкостью нейтрализует эти различия, но следовало бы знать, почему, решая одну задачу, испытуемые дают разные ответы.

Итак, настало время использовать открытые задачи, т. е. за­дачи, не имеющие какого-то определенного решения, творческие задачи, сделать анализ наших исследований более тонким, учиты­вать индивидуальные различия и стремиться их объяснить. Это достигается на уровне больших и легко распознаваемых различий: пол, возраст, социально-экономическая среда; но в будущем следует принимать во внимание и индивидуальные различия. Та­кой подход позволит сблизить экспериментальные и клинические исследования. Тогда у нас в руках окажутся начальное и конечное звенья цепи.

Таким образом, можно сказать, что в будущем психология пойдет по пути интеграции знаний, полученных с помощью раз­личных, но взаимодополняющих методов и задач. Наибольший прогресс будет несомненно достигнут благодаря успехам «нейро-наук». До сих пор в основном исследовали ситуации, когда мозг был поражен в силу болезни или несчастного случая. В последнее десятилетие мы многое узнали о роли каждого из полушарий мозга, не прибегая к подобным случаям. Психические болезни, известные прежде как расстройства личности, являются теперь объектом изучения биологии, возможности которой значительно обогатились благодаря исследованиям в области генетики.

Я стою за сохранение Единства Психологии;

 

1) потому что ее объект — человек — обладает своей специ­фикой, и нельзя игнорировать того, что малейшее из наших дей­ствий зависит от нашей природы и культуры. Но это не должно, быть причиной разделения психологов.на тех, кто изучает только мозг, и тех, кто занимается лишь поведением;

2) потому что у нас общий метод: исходя из поведенческих актов исследовать их биологические и личностные условия, а также условия, связанные с окружающей средой;

3) потому что единство, к которому мы придем, не есть един­ство синтетического знания, а единство все более полного знания сложности и взаимодополняемости систем, которые определяют каждый из наших поступков.

Хотелось бы остановиться на прикладных аспектах психологии. Понимание роли психологов в прикладных задачах претерпело значительную эволюцию. Длительное время психолога считали психотехником, которому поручались задачи отбора персонала, профессиональной ориентации, психодиагностики. В работе опи­рались на тесты, которые были и остаются удобными констатация-ми, но их научная обоснованность и надежность являются слабы­ми. Поэтому большинство специалистов, использующих тесты, называют себя эргономистами, психологами на предприятиях, кон­сультантами по вопросам организации и образования, психосо­циологами, психотерапевтами и т. д. Подобную эволюцию можно было предвидеть при условии глубокого анализа детерминант человеческого поведения, которые зависят не только от природы испытуемого субъекта, рассматриваемого с точки зрения его биоло­гии или даже личности. В конечном счете прикладная психология, в строгом смысле этого слова, не избежала бы подводного камня «психологизма», т. е. сведения человека к одному из многочислен­ных аспектов, будь то /(3, черты личности и т. д.

В прикладной области мы всегда имеем дело с человеком или группой людей, детерминированных тем, что я назвал их природой, а также их культурой и особенно системой социальных отноше­ний, в которую они вовлечены. О. Конт ошибался, полагая, что психология невозможна, но он был прав, помещая на вершине гуманитарных наук социологию, которую я понимаю в самом широком смысле.

Становится все более очевидным, что проблемы индивида не могут рассматриваться вне социального контекста. Этот контекст^ однако, не ограничивается рамками описательной социологии. Там, где возникает проблема, следует учитывать философско-по-литический контекст, в котором она существует.

Чтобы заниматься индивидуальными и социальными пробле­мами, недостаточно быть только психологами, применяющими на практике знания, приобретенные на университетских психологи­ческих курсах. Нельзя решить эти проблемы и лишь с биологиче­ских, социологических или политических позиций; во всех случаях имеет место искажение человеческой реальности и редукционизм.

Я вижу будущее открытым для тех исследователей, которые