Такие белковые структуры я нашел еще на одеянии божества на странице 65‑й кодекса (рис. 84).

МУДРОСТЬ БОГОВ.

 

Начал я с пиктограммы, которая показалась мне самым подходящим ключом к пониманию всей записи.

Справа в среднем ряду уже знакомая нам княжна З‑Кремень связана с пуповиной с произведенным ею на свет ребенком. Стало быть, здесь изложена история ее очередных родов. Но – довольно своеобразно. За нагой женщиной змей, говорящий своим видом миштекским грамотеям, дошлым в расшифровке такого рода письма, о каком, собственно, действии идет речь и о том, что человеческое тело вначале подобно змееобразному существу. Все это показано на фоне округлого изумрудного пятна, сделанного в кодексе, скорее всего в виде исключения. Только еще один раз на 84 страницах рукописи я обнаружил такое же пятно и в такой же сцене.

Рисунок очень натуралистичен, а это не свойственно миштекским книгам, поэтому я решил, что картинку надо понимать как примечание, пояснение, приведенное как бы в скобках и на всякий случай. Настоящие же события происходят в ином плане, на ином уровне посвящения и касаются глубочайших, истинных причин того, что человеческому глазу становится доступным только в конечной фазе их познания.

Переход к этому иному измерению создатель рукописи совершает, показывая княжну 3‑кремень уже одетой, в горизонтальном положении и головою до плеч погруженной в символ горы. Как и раньше, ей сопутствует змей – двойник тела, наше состояние в мире клеток.

Тут поставлен знак равенства между двумя символами. И дано понять, что тело следует воспринимать как некую гору, И действительно, подумал я, оно ведь и есть гора клеток!

Цветные, наклонно расположенные полоски на горе подтверждали сию догадку. Они говорили мне, что содержимое горы есть производное тех полосок, которые на 36‑й странице покрывают тело змея‑хромосомы, и там приравненного к человеческому телу. Более того, "поры" на обрамлении горы такие же, что и на змеиной коже и на коре Древа Жизни! Наконец, многозначительно полосчатый плащ на странице 10‑й – как наружное покрытие, земная форма существ, обязанных своею жизнью Солнцу.

Одним словом, ничто не мешало мне полагать, что полоски выражают здесь суть генов – свойств, "записанных" на полосчатой ленте и строящих по "записи" живые горы клеток – организмы. Да, ничто не мешало, кроме замечания, о котором я не могу умолчать, а именно: большинство исследователей считает символ горы знаком, иероглифом местности, города или селения. В некоторых случаях это действительно так и доказывалось. Однако, как писала М. Э. Смит: "В исторических кодексах упомянуто по меньшей мере несколько сотен названий местностей, но идентифицировано лишь около двадцати знаков" ⁸. Это тем более странно, думал я, если учесть, что и сейчас живет около двухсот тысяч миштеков, называющих на своем языке города и поселки их древними именами.

Не исключено, что просчет исследователей можно объяснить, если считать, что часть таких знаков относится к людям» возможно, к целым их родам, а то и к местностям, но понимаемым – и это в перенасыщенном символикой мышлении мексиканцев вполне нормально – как популяции, колонии, места, заселенные скоплениями многоклеточных тел.

Я на время отложил более подробное рассмотрение этого вопроса, приняв за истину, что в изображении княжны З‑Кремень ее тело и есть "гора". Кстати, на соседней, 15‑й странице есть рисунок, который еще более убеждал меня в этом: княжна со знаком своего имени у ног держит в руке дымящую кадильницу. Эта на первый взгляд обыденная сцена жертвенного сожжения копаля приобретала для меня особое значение в сочетании с нарисованной перед княжной горой, как бы ее умозрительным отражением. У горы есть ноги, тоже обутые в сандалии, а ее поверхность на этот раз покрывают не полоски, а точки. Как я уже объяснял, точки означали не только ночное небо, но и ту невидимую сферу, в которой текут скрытые жизненные процессы. А поскольку одновременно это был и символ жертвенного копаля, все в своем единстве поддавалось точному объяснению: сжигая копаль в кадильнице, княжна как бы воспроизводила тот процесс, то течение жизни, которое идет в глубине ее тела, в ее клетках. Было и еще одно маленькое указание на то, что тут имеется в виду не ее жизнь, а другая жизнь, которая в ней зажглась. На треугольном "слюнявчике", повязанном под ее подбородком, знак раковины, выпускающей росток. А ведь раковина – символ зародыша, и это значит: княжна зачала! И в честь ребенка зажгла копаль. Зажгла его для того, чтобы наполнить теплом, оживить, напитать энергией видимую на ее одежде под левой рукой ленту, лесенку драгоценного камня. А какова особая роль таких лент, таких камней для развития плода‑ повторять не было нужды. Жертва принята – на следующей странице речь уже о родах.

Правда, подумал я, чтобы отвести возможные возражения, о таком изображении горы могут сказать, что она, дескать, попросту курящийся вулкан, умолчав при этом о такой "мелочишке", как торчащие внизу ноги в сандалиях. Но на это я, в свою очередь, ответил бы, что наши тела, горы наших клеток, вполне можно сравнить и с вулканами: они вырастают из маленьких горок, а внутреннее их тепло, жар есть проявление жизни.

Я нашел и еще один аргумент в пользу своей точки зрения. По мифу, после сотворения человека Кецалькоатль должен был дать ему пищу, тогда раздобыл сокрытую дотоле кукурузу… А ее миф именовал "горой нашего питания". Так словом "гора" – гора клеток – определяли организм вообще, как растения, так и человека.

Стало быть, перед нами гора, или тело, носившее некогда имя З‑Кремень. И еще одним символом обозначалось тело – "дом" или "храм". Тут не требуется особых комментариев. Организм для древних мексиканцев есть место обитания богов – их действий, ответственных по поддержанию жизни, а потому он храм.

Из горы‑женщины втекает изумрудный поток живой воды. Он в обрамлении – а в каком бы еще! – драгоценного сосуда, который уже при толковании 36‑й страницы кодекса предстал как символ оплодотворенной яйцеклетки – ovum. И те же, что и там, плавают здесь в воде создания: рыба праначал и плодовитости жизни; раскрывающиеся раковины, прорастающие лентами, и просто раковина – знак зародыша и явленной души – в такую вот дул Эекатль, оделяя людей сознанием. Из воды при делении клетки вырастает первый побег Древа Жизни – один лист уже раскрылся, второй, его двойник, начинает еще только раскрываться. Система всех этих символов была повторением того, что помещено на округлом пятне: колония клеток порождает новую жизнь – драгоценный сосуд, который, раскрывшись, дает бесценной реке живой субстанции течь дальше, в будущее.

Даже биолог, подумал я, не смог бы, пожалуй, показать более обобщающе сущность рождения.

Сочтя нижнюю правую четверть страницы объясненной, я вернулся к ее началу. Верхний правый рисунок состоит из двух частей. Центр занимает абрис горы. Внутри нее, подобный предыдущему, но дымящий храм еще раз напоминает о том, что речь идет не о рельефе местности, а о святыне жизни, "доме рождений", лоне женского тела. Об этом как будто говорит и помещенное рядом, тоже в абрисе. Изображение холма конусом, который тоже горит, но гораздо сильнее. Его внутренняя, зернистая структура наводила на мысль о клеточной ткани, вырастающей из первой белой клетки. Так это было, если подробнее, или иначе, но в целом все говорит за то, что речь идет тут о развитии нового "холма" в чреве большой "горы".

Вторая часть этого рисунка, как обрамление, изображает двух божеств, или по крайней мере жрецов, сидящих на неких вершинах и толкующих религиозный смысл того, что представлено пред ними, но на этот раз уже иным, я бы сказал, "биологическим" языком.

Возвышенность с левой стороны – материнский организм, помеченный генными полосками и выросший, на что указывает рисунок основания, из драгоценного сосуда; этот организм порождает яйцеклетки – изумрудные драгоценные камни на фоне питающих их солнечных дисков, окруженных колечком, нарисованным также в основании горы, обозначающим тыкву йетекоматлъ ‑ иероглиф "пищи". Кроме того, последний справа драгоценный камень впитывал жизненную энергию, тлеющую в шарике покрытого точками копаля, помещенного за ним. Этот "камень" оплодотворен.

Он начинает производить на свет поколения клеток, и эти маленькие кружочки образуют растущую справа новую гору – детский организм. О том, что здесь говорится именно об этом, свидетельствует делящееся Древо Жизни, а также пучок палочек! Ибо в материнской горе "слои", созданные генами, уже осели и загустели, в то время как здесь еще продолжается процесс построения по "записи" в хромосомах.

И наконец, три символа, помещенных между двумя этими возвышенностями. Первый слева как бы накапливает элементы, существенные для созидания. Это, идя снизу: драгоценный сосуд, пучок палочек, полосчатая лента амапамитль и шарик смолы, "дымящей" пером кецаля. В соответствии с придаваемым им смыслом они были обозначением поочередно – яйцеклетки, комплекта хромосом, хромосомных полосок, а также энергии, необходимой жизненным процессам. Такой их набор на одном "алтарике" еще раз подтверждал правильность моего прочтения. О том же свидетельствуют и два следующих символа.

Это добыча Кецалькоатля из Миктлана. Тут пучки животворных палочек, которые в таком графическом изображении древние мексиканцы именовали "пучками бога Шипе‑Тотека". Первый, как я считал, изображает материнский набор хромосом, украшенный лентами с полосками – как бы напоминание о генах. Второй, правее, дочерний, помеченный точками, уже входит в состав детского тела.

Вот такое обобщенное краткое изложение биологии рождения предваряло более подробные сведения, касающиеся княжны З‑Кремень и растолкованные мною в начале моих рассуждений.

Окончание истории рождения, тоже обобщенное, в левом нижнем углу страницы кодекса Нутталь.

Снова контур драгоценного сосуда, который раскрыт в чреве женщины. Чтобы не было никаких сомнений относительно этого, ее нагое тело, с именем З‑Кремень у ее головы, плавает в живой воде меж двух богов, управляющих процессом. С левой стороны яйцеклетки поднимается уже известное нам Древо Жизни, ствол которого наделен такими же "порами", как и символ "тело‑гора", что и понятно.

На спине княжны раковина – знак зародыша, а над раковиной рука княжны, так неудобно, условно вывернутая, держит нечто такое, что я для себя назвал "орлиным тотемом". Две отвернутых друг от друга, как бы в зеркальном отражении, орлиных головы с разинутыми клювами, соединенные в центре драгоценным камнем, а потом еще и ожерельем из драгоценных камней‑ иероглифом "ребенок". В разинутых клювах два совершенно одинаковых лица – копии. Орлиные перья украшены ножами, выражающими здесь, как я полагал, идею деления.

Все вместе взятое я толковал так: "орлиный тотем" – это ребенок, обозначенный именем 10‑Кайман. Вырастает он в теле женщины из зародыша благодаря увеличению количества клеток – драгоценных камней в процессе деления, а также копированию при каждом таком делении генетических свойств тела (лица‑копии). Весь же процесс – проявление созидательной солнечной силы, которая изображена в виде Орла.

Особо весомыми для моих рассуждений были два лица‑двойника. Мне показалось, что они являются еще одним доказательством того, что создателям кодекса была понятна идея генов.

Не претендуя на раскрытие дефиниции гена, отнюдь не однозначной и даже усложняющейся по мере развития биологических знаний, я, однако, мог принять уже с достаточной для моих целей уверенностью, что ген есть "запись", занимающая часть хромосомы, какой‑то ее участочек. Материальной основой "записи" является отрезок двойной гелисы ДНК, вдоль которого расположен ряд оснований, причем каждая последовательная их тройка есть кодовый знак для одной из аминокислот. Цепь аминокислот в соответствии с "рецептом", данным в гене, образует уже белковую молекулу.

Белки составляют большую часть материи организма, а кроме того, их молекулы контролируют все химические процессы внутри клетки, в определенное время и в необходимых местах "включая" и "выключая" их. Таким действенным белком является гемоглобин нашей крови. Его молекула состоит из 514 аминокислот, размещенных четырьмя цепочками, скрученными друг вокруг друга и образующими шарообразную, чрезвычайно сложную пространственную структуру. В ней нет ничего случайного. И еще: благодаря "рецепту", "записанному" в гене, 6 тысяч миллионов молекул гемоглобина, содержащихся в человеческом теле, ничем не отличаются одна от другой.

Гены являются носителями свойств, передаваемых из поколения в поколение, они – основа наследственности. Без кропотливой их работы по их "считыванию" в ядрах клеток не мог бы в теле матери возникнуть детский организм. Эффективность их деятельности основана на абсолютно верном копировании. Гены живут в астрономическом количестве особей, рассредоточенных в столь же невероятном числе организмов. То, что у людей – с тех пор, как они стали людьми, – на руках и ногах по пять пальцев, и то, что пять пальцев у млекопитающих, и то, что пять пальцев, хотя обыкновенно уже видоизмененных, атрофированных или рудиментных, имеют или имели все сухопутные позвоночные, есть единственно следствие того, что гены пяти пальцев, которые существовали в момент выхода первых позвоночных из моря 400 миллионов лет назад, у большинства развивающихся видов не изменились до сих пор. После неисчислимого количества копирований они по‑прежнему остаются собою, все время безошибочно, при развитии зародыша, "отдают распоряжение" создавать пять зародышей пальцев.

Естественно, в генах тоже происходят изменения: ведь без, изменений в них эволюция живого была бы невозможна. Неверно скопированный ген может стать причиной того, что образуются вдруг не пять, а три пальца. Если это свойство при каких‑либо обстоятельствах окажется полезным, особь, которая им обладает, будет успешно размножаться и передавать его своим детям. Так‑ упрощая, конечно, – возникнет новый вид,‑ носитель "трехпальцевого" гена.

Тело любой особи представляет собою лишь временное "хранилище" данной комбинации генов. Двуполое размножение ведет к тому, что гены перемещаются и тасуются. Благодаря оплодотворению и механизму обмена генов между хромосомами, осуществляемыми в половых клетках, нет двух особей с одинаковым "набором" генов, за исключением однояйцевых близнецов. Пути генов непрестанно пересекаются и расходятся по поколениям, и каждый ген является той малой единицей, которая проходит через огромное количество особей.

Именно такое свойство генов и выражает, считал я, несомая "орлиным тотемом" мысль. Изображенные в нем драгоценный камень и два лица с абсолютно одинаковыми чертами и цветом говорят именно о копировании свойств, во всяком случае – внешних признаков человека, как об одном из фундаментальных факторов жизненного процесса.

Итак, окончательно – гены? – спросил я себя. Вначале, на 9‑й странице кодекса Нутталь, явлен апофеоз хромосом, теперь‑ снова гены. Их символ, два лица, интегрально соединенные с точно такой же двойной орлиной головой, придает этому явлению исключительное значение. Таким образом, способность к копированию выведена из более широкого плана: из той силы, которая – как мне казалось – лежит в основе всех природных явлений, позволяет материи организовываться до уровня молекул, способных уже к самокопированию – жизни.

Так которая же из структур была важнее для древних мексиканцев: хромосомы или гены? Гены были выражением мудрости богов, не осуществляющих власть над жизнью, но управляющих ею. Хромосомы были способом "упаковки" этих генов. Стало быть, не столь важным был сам змей на 36‑й странице, сколько его полосчатость. Не столь существенной была сама лента в драгоценном сосуде на 9‑й странице, сколько ее расцветка. И именно кодеры, размещенные один за другим, как линейная информация покрывали плащ бога на 10‑й странице.

Однако сообщение майя равнозначно говорило о "лентах и шнурах, упавших с неба". В лентах я усматривал идею хромосом, а в скрученных, как двойная гелиса, отрезках шнура малиналли – подобие ДНК.

Чтобы найти разгадку дилеммы, я решил поискать указаний в современной науке. Обратился к тому, что говорит о самореплицирующихся молекулах в своих славословиях генам биолог Ричард Доукинс в книге "Эгоистичный ген":

"Они роятся в гигантских колониях, находясь в безопасности внутри огромных грузовых роботов, отрезанные от внешнего мира, общающиеся с ним запутанными, кружными путями, манипулируя им с помощью управления на расстоянии. Они и в тебе, и во мне, они нас создали, тело и мысль, а их выживание есть единственное оправдание нашему существованию. Эти репликанты прошли древний путь. Сейчас они именуются генами, а мы‑ их машины, обеспечивающие им выживание" ⁹.

Оказывается, я был не одинок в разрешении проблемы генов, да и древние символы мексиканцев, похоже, не были, как говорится, притянуты к ней за хвост. Современный биолог, Доукинс, размышляя о сущности генов как органического механизма, обеспечивающего продолжение жизни на Земле, тоже видел необходимость в их дифференциации, коли говорил:

"Если рассматривать хромосому как основную генетическую единицу, то история ее жизни занимает всего лишь одно поколение" ^|0.

Так происходит потому, что "содержание" хромосом изменяется от тела к телу и никогда не повторяется дважды. Разве что за исключением случая однояйцевых близнецов, рожденных на основе единого генотипа. И дальше:

"Индивидуумы являются объектами не постоянными, а текучими. Хромосомы, как набор карт на руках у игроков после многочисленных раздач, перемешиваются до неузнаваемости. Но сами карты при этом сохраняются. Карта – это гены. Гены не уничтожаются при кроссинговере. Они лишь меняют партнера и двигаются дальше. Конечно двигаются! Это их задача! Они – репликанты, а мы их машины для выживания. Стоит нам выполнить свою задачу, и нас отбрасывают в сторону. Но вот гены‑то – жители геологических периодов времени…" "

Это свойство генов, их существование как малых генетических единиц в бесчисленных копиях обеспечивает им выживание в эволюционно значимом времени, в отличие не только от хромосом, но уже и индивидуумов, групп или видов, которые такой возможности не имеют.

"Другим аспектом исключительности гена есть то, что он не стареет, вероятность его смерти не зависит от времени. Он переносится из тела в тело через поколения. Манипулируя телами на своем "личном " пути к своим "личным целям, покидая смертные тела прежде, чем те одряхлеют и умрут " ^п.

Таким образом, Доукинс был склонен признать», что у генов особое положение, особая роль внутри живой материи. И наконец, он высказал мысль, которая оказалась мне прекрасным комментарием к моему "переводу" 16‑й страницы, которая сводит человека до уровня объекта, реплицирующего гены. Он писал:

"Некоторые пользуются метафорой "колония", описывая тело как колонию клеток. Я предпочитаю думать о теле как о колонии генов, а о клетках‑ как о предприятиях, необходимых для химического производства генов" ¹³.

После штудирования Доукинса, его пространных и исчерпывающих доводов, однозначно говорящих в пользу исключительной роли генов, я пришел к выводу, что если я не ошибаюсь и кодексы действительно несут в себе биологическое содержание, то идея гена должна найти в них графическое отображение. Исходя из этого предположения, я принялся сравнивать современные изображения хромосом с нарисованными в кодексах лентами, которые украшали

 

УЗКИЕ И ШИРОКИЕ ПОЛОСКИ.

 

Результат сказался незамедлительно. Пожалуй, это было слишком удивительно, чтобы быть правдой. Но сколько раз можно повторять одно и то же?

Так вот, на 75‑й странице безотказного Нутталя есть рисунок, который можно принять чуть ли не за хрестоматийную иллюстрацию свойств хромосом. Это – лента, часто выполняющая роль набедренной повязки Кецалькоатля.

Левая ее часть, украшенная двумя полосками, узкой и широкой, почти точно отображает рисунок Х‑хромосомы млекопитающих, взятый из современного специального труда – книги "Размножение млекопитающих". Там в подписи я и прочел: "Необходимо заметить, что на всех хромосомах проступают две одинаковые полоски – более толстая и более тонкая"¹⁴.

Правая же часть миштекского иероглифа изображает уже раздвоенную ленту или палочку, с дважды повторенной такой же полосчатостью, то есть показанную так, словно первоначальный объект создал копию самого себя, а полоски отразили друг друга. Именно на таком принципе – самосохраняемого удвоения – хромосомы создают собственных двойников, тем самым копируя свои полоски и свое генное содержание.

Раздумывая, почему древние миштеки выбрали именно Х‑хромосому млекопитающих с ее полосчастьстью в качестве изображения идеи генов, я обратился к тексту названной выше работы и там нашел объяснение. Х‑хромосома, прежде всего, является носителем половых признаков и как таковая в женском ("XX") либо мужском ("ХУ") "комплекте" хромосом имеется у всех типов позвоночных и беспозвоночных животных, а также у некоторых растений. Затем, ь то время как у млекопитающих различные части генома подвергались в процессе эволюции значительным изменениям, древний‑механизм полового детерминизма сохранился целиком. Таким образом, в мире хромосом нет ничего, что можно было бы отразить более универсальным символом.

Я также обязан был спросить себя, действительно ли эти полоски обозначают гены? Для плодовой мушки, у которой хромосомы клеток слюнных желез – так называемые гигантские хромосомы – благодаря своим размерам оказались прекрасным объектом для исследований, доказано, что некоторые полоски действительно одно с генами. Однако о хромосомах человека этого сказать нельзя…Конечно, окрашенные соответствующим реактивом, они показывают строго определенное для данной хромосомы размещение узких и широких полосок, разделенных бесцветными участками, что позволяет безошибочно их идентифицировать, однако рисунок этот не обязательно одно с генами. Например, у Х‑хромосомы до сих пор установлено наличие 102 генов и для 16 из них приблизительно определено положение, о котором, однако, трудно окончательно сказать, что оно всегда соответствует полосчатости. Но так или иначе, учитывая все, что сегодня известно о генах, можно утверждать, что они являются отрезками хромосомы. И если на рисунке, так называемой генной карте, покрасить пространство, соответствующее каждому из генов, другим цветом, получается именно полосчатая лента. Так что пусть и условно, но можно считать, что полоска, как отрезок длины хромосомы, является графическим изображением гена.

Показав для начала, что миштекам в общих чертах была известна хромосома и явление ее полосчатости, я решил установить, "действовали" ли эти полоски в кодексах как гены. Для этого я избрал символ, который, за неимением лучшего названия, называют

 

 

В генах записан состав белковых цепочек. Соответствующий механизм клетки служит для прочтения последовательных кодовых троек ДНК, из которых каждая является символом одной из двадцати аминокислот, а также указанием на размещение их в цепочках белка строго в соответствии с "рецептом".

Так, структура первого порядка белка образована строго поочередным расположением в нем образующих цепочки аминокислот‑ например: глициналанин, пролин, лизин и т. п. Структура второго порядка – это строгое расположение цепочки в пространстве. Она часто принимает вид, напоминающий согнутый гармошкой или ступенькой лист, точнее, полоску бумаги. Иная структура второго порядка у так называемой "аль‑фы‑гелисы" белка: она отличается свертыванием молекулы в спираль.

Что об этом говорит кодекс? Легко убедиться, что хромосомное образование с полосками (рис. 83 а; стр. 75 кодекса Нутталь), лежит в рамке, в которую заключен цветной ступенчатый узор. Так что если он изображает белковую молекулу, синтезированную на основе гена, то этот факт трудно отобразить нагляднее. Вот ступенчатая структура, вот рамка, поясняющая, что белковая молекула образует строго определенное, замкнутое в себе целое, вот и раскраска, как в полосчатых лентах. Параллельное размещение "белкового" узора с палочкой хромосомы, кажется, прямо говорит, что одно есть производное другого.

Такой же смысл имеет рисунок 83 б (стр. 65 кодекса Нутталь). Здесь "белок" изображен в комплекте с целым набором перьев‑хромосом, уложенных так, как они обычно изображаются в символе Тамоанчана. К ним добавлен сверху пучок травы, означающий "скрученное", очевидный смысл этого уже не требует объяснений.

 

 

"Моя одежда, мой наряд, сказали боги…"

"А что же есть тело, как не белки!" – подумал я. Вдоль ступенчатых и скрученных узоров виден, как и положено, "шнур, павший с неба", который их кодирует.

На этом я приостановился, хотя символами с тем же значением пестрели многие страницы кодекса Нутталь и неисчислимые листы кодекса Виндобоненси. Я решил, что, исходя из уже сказанного, можно с достаточной мерой уверенности считать ступенчатый узор иероглифом белка. Конечно, миштеки понимали белок обобщенно, без знания его химической природы, а просто как материал для создания тела, и то, что он представляет собою трансформацию "сведений", содержащихся в полосчатых лентах и "скрученных шнурах", им было известно.

Тут я нашел ответ на мой вопрос: действуют ли эти полоски в кодексах как гены. Действуют, несомненно, подтверждая тем самым мысль о связи изображений узкой и широкой полосок с полосчатостью хромосомы.

Теперь, взглянув на них повнимательнее, я увидел, что на страницах кодексов их изображали чуть ли не бесконечно. Прежде всего, Шипе‑Тотек, "тот, который управлял пучком Шипе", (пучком палочек, приравненных мною к комплекту хромосом), охотнее всего появляется в одежде из "генных узоров". На 49‑й странице кодекса Борджиа (см. фото 4) он несет флажки, украшенные полосками. Названный Нашим Господином, он более любого другого бога заслуживает такого имени, ибо кто мог обладать большей властью над людьми, чем тот, кто властвует над их генами? Более того, содранную кожу покрывают здесь ярма хромосом, на щите, на спине и жезле он несет знаки клеток, а изо рта у него выползают ленты, скрученные в двойную спираль и тоже украшенные символами клеток. Полное его имя звучало так: "Наш Господин с Ободранной Кожей", поэтому он был изображен накинутой на тело человеческой кожей. В этом я видел некоторое противоречие. Такое изображение Шипе явно не соответствовало его имени в версии, переведенной на испанский с науатль. Либо он был ободран, и тогда свободно свисающую с него кожу нельзя было считать человеческой, либо же покрылся человеческой кожей, но тогда сам ободран не был.

Неожиданную помощь в устранении этого противоречия оказала мне книга "Человек‑Бог" Альфредо Лопеса Аустина, который, раздумывая над тем же, нашел чисто лингвистическое решение. Ссылаясь на других исследователей, он пришел к выводу, что "Шипе" (Xiре) вовсе не был, как считалось, "ошкуренным", или, по выражению Шульце‑Йена, "с ободранной кожей", ибо "шип" (х iр) с притяжательным суффиксом "е" и поэтому "Х iре" – Господин Кожи" ¹⁵.

Теперь образ Шипе стал внутренне связан и вполне понятен. Его роль лишалась какого‑либо мистического характера и переходила в сферу жизненных процессов.

Шипе, по мифу, властвовал над кожей, то есть внешним видом человека, одной из бесчисленных масок или воплощений, принимаемых живой субстанцией. А в этой роли он не мог, понятно, быть без полосок, связанных с "записью" телесных форм. Таким образом, Шипе с человеческой кожей на плечах, господин пучка палочек, прекрасно подтверждает справедливость нашего восприятия полосок как генов. Ацтеки приносили ему в жертву человеческие кожи, сдираемые с пленников в храмах.

И гак далее, почти до бесконечности, повторялась эта символика полосок. Характерной ее частью были еще полоски, сопутствующие изображениям смерти, трупов, сжигания жертв, черепов, божеств Страны Неживых. В первый момент это показалось мне странным: ну что могло быть общего у генов со смертью? Почему такими раскрашенными полосками украшали или, точнее говоря, отмечали человеческие останки?

Вскоре я понял, что в этом крылось указание чрезвычайное по своей важности, и обнаружить его помогла мне пиктограмма на 21‑й странице кодекса Лауд (см. фото 5).

В клетке, помеченной датой 6‑Дождь, изображались человеческие останки. В сидячем положении, обернутые полотном, как это было принято тогда, они в пасти Чудовища Земли, что означает их пребывание в сфере неживой материи. Челюсти покойного, освобожденные от мышц, также говорят о его переходе в Миктлан, Страну Неживых. Вся погребальная "упаковка" оплетена шнуром, скрученным из двух полос, а часть ее, как бы увеличенная, заменяет волосы. Шнур нарисован таким образом, что сразу ясно, что речь идет здесь именно о скрученном "шнуре, упавшем с неба", который я считал изображением двойной гелисы. Были там также знаки клеток, а из них вырастали ленточки со знакомыми полосками. Одна из полосок находилась у покойного под подбородком, как бы затянутая на его шее, словно из‑за нее он расстался с жизнью.

Верно все это или нет, но это впечатляло: ведь все в целом как бы утверждало, что жизнь и смерть тела зависит от полосчатых лент – от генов. Вот они и повязывают останки, ибо они‑то и определяют время жизни! Быть может, таким образом неведомый жрец, живший много веков назад, сказал свое слово в дискуссии, которую ведут и по сей день по этой проблеме ученые. Наступление смерти в строго определенное для тех или других видов время все еще непонятно нам.

По одной из гипотез, смерть вызывают ошибки в копировании генов, наслаивающиеся за время жизни индивидуума, так что в конце концов искаженная "запись" уже не в состоянии эффективно репродуцировать белок. Однако такой взгляд встречает серьезную критику, поскольку гены представляют собой настолько идеальные репликаторы, что состав неисчислимых белков в пределах геологического времени совершенно не изменился, несмотря на астрономическое количество копирований. По сравнению с этим период жизни одного индивидуума и количество делений клеток в его тел представляются мгновенным и мизерным.

По другой гипотезе, выдвинутой сэром Питером Мидауэ‑ром, смерть от старости вызывают летальные гены замедленного действия ¹⁶. Он предположил существование таких генов, которые начинают действовать в организме лишь после того, как внутренняя химическая среда тела кардинально изменится, свидетельствуя о старости: в ней накопятся вещества, которых нет в молодом еще теле. Их появление является сигналом для летального гена начать свою разрушительную работу. Эти гены не удалены из генного банка вида – например, человеческого – и переносятся из поколения в поколение благодаря тому, что разрешение от бремени, а с ним и передача летального гена происходят в молодости, задолго до того, как ген мог бы начать действовать.

Эти и подобные им гипотезы, отнюдь научно еще не подтвержденные, тем не менее указывают направление поисков в современной науке, а также на растущее у ученых убеждение, что причины ограничения времени жизни следует искать в генетическом аппарате.

Такое убеждение, казалось, лежит и в основе ритуала ама‑памитль – полосчатых погребальных флажков…

Я двинулся по следам генов. Кодекс Виндобоненси. Здесь в нескольких местах был изображен то ли гномик, то ли домовой, но, по крайней мере, не божок и уж тем более не бог, изображенный с подобием "слюнявчика на шее". "Слюнявчик" тут был важным знаком, поскольку его украшала тонкая одинарная полоска, указывающая как раз на то главное в ней. Тогда ее носитель, гномик, мог быть воплощением действия, вызванного этими полосками‑генами и состоящего в том, что инертная кодированная "запись" оживает.

Рисунок на странице 52‑й кодекса (см. фото 6), подпорченной действием времени, но еще поддающейся прочтению, заставлял задуматься о многом. Так вот, во втором ряду снизу по приказу черного божества ген‑гномик с обезьяньей головой выглядывает из фигуры, именуемой