Предыстория (нем.). ••Обращение (гр.).

'Независимо от (ит.).

славянофильства (слепую пародию на которое представляет собой наше социалистическое народничество от Белинского-Герцена до Ленина). И для меня сейчас мучительной фальшью звучит и интеллигентское умиление у Достоевского — «сей народ-богоносец», и горделиво-барское возвещение Хомякова — «о, недостойная избранья, ты избрана». Что же, «избрана» за недостоинство, что ли! Но нет лицеприятия у Бога, и «во всяком народе, боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему», а дарового избранничества нет, как нет и природной «богоносности», которую делать атрибутом национальности прямо нечестиво.

И Достоевский — не говоря о других — силою своего дарования поддерживал в нас это приятное самообольщение, которое у dii minores* превращалось уже совсем в пошлость, напыщенность и хвастовство (от них же первый бых аз, не обинуясь должен признаться).

Светский богослов: Вы все извращаете в своем новом «религиозном западничестве»: русский народ есть действительно избранный народ, не в силу своих достижений и вообще своего состояния — кто же говорит об этом — но в силу того, что ему вверено Православие, единая, чистая вера Христова, и этот самый факт есть уже свидетельство об избрании, ибо дары и призвание Божии неотменны. Русский народ есть Новый Израиль, богоносец, поскольку он православен, а вне Православия есть величайшая дрянь.

Беженец: Стало быть, настолько-то и вы допускаете разные возможности для русского народа: быть с Православием или отвергнуться от него. Но к чему же тогда сводится эта непреложность избранничества? Это простое тождесловие: поскольку православен, постольку и богоносен — но тогда нечего и говорить о каком-то аристократизме крови, белой кости. Но до сих пор и в старой, и новой Москве, вообще в Третьем Риме, утверждалась именно эта гарантия чистоты веры: вспомните обезумевшую от самомнения старообрядческую Москву, которая после падения Византии и Флорентийской унии себя одну возомнила столицей Православия, Третьим Римом, и эта черта сохранилась и до новейшего времени. При этом забывается даже, что фактически Православие не есть русская монополия, есть и другие православные народы, есть, наконец, и православные «Восточные Патриархи». Было своего рода взаимное страхование: Православие гарантировало «Святую Русь», а «Святая Русь» гарантировала Православие, и благодаря этому самовнушению легко мирились, даже не замечая всех канонических и исторических дефектов русской церковности, изнемогавшей в своем обособлении от Вселенской Церкви Христовой!

Светский богослов: Ну, конечно... Но ведь эту веру содержали не только те великие мужи, имена которых вы теперь так нечестиво и неблагодарно поминаете, но и великие святые русские, которых вы еще не дерзаете устранить из святцев. Вспомните, каково было самосознание преподобного Сергия и преподобного Серафима!

Беженец: Все время ожидаю этого указания, хотя и смущаюсь об этом судить. Но что скажу? Великие наши святые были во истину •Малых богов (лат.). 10-249

146

147

богоносны и святы не как русские, но как подвижники Христовы в своем народе, о котором они, конечно, предстательствуют своей молитвой. Их земля была земля святая, по которой «стопочки Богородицы» ступали, им являлась Пречистая, они всегда с нами, молитвенники и помощники, вместе со всеми святыми, но в особенной, кровной близости к нам. Хорошо. Ну, а дальше что? Что можно на основании этого заключить о том народе, из которого они вышли? Когда среди единственного народа-богоносца — еврейства — жили и действовали святые апостолы вместе с пречистою Девою, что происходило в душе этого народа? Уменьшило ли это его ожесточение? Итак, вместо того чтобы ссылаться на святые имена преподобного Сергия и преподобного Серафима, не лучше ли спросить себя о том, что теперь происходит с их обителями и с их честными останками? И нам ведь отнюдь не передано о них, что они приписывали русскому народу особенные духовные силы как таковому; вернее сказать, они словом, а больше делом звали его на путь святости, свидетельствуя своей жизнью, какие достижения возможны: они-то и есть «Святая Русь», они — богоносцы, как и все святые всякого народа и племени, но не народ. Они свидетельствуют о том, как {он} даровит духовно, какие в нем заложены возможности, но даровитость, которая, разумеется, бесспорна, вместе с величием, в смысле заданий и возможностей, может получить совершенно недолжное употребление и получает таланты, которые могут закопаться в землю и закапываются...

Светский богослов: Одним словом, я вижу, что испуг перед теперешними событиями в жизни русского народа в вас так велик, что он парализует в вас веру.

Беженец: Как вам сказать? Верить в настоящем смысле можно и должно только в Бога, в народ верить нельзя, даже греховно, как греховно всякое идолопоклонство и суеверие, но любить свой народ волею, мыслию, силою, надеяться и хотеть для него лучшего должно. И в этом смысле я никогда не изменял и с помощью Божией надеюсь не изменить русскому народу, хочу жить среди него, с ним и для него, делить его судьбу, ибо она есть и моя судьба, ибо я — русский. Что вам можно еще прибавить? Но пристрастие и ослепление свое я прозрел, и, главное, прозрел то, что раньше не сознавал, именно, что в славянофильстве, «греко-российстве» тож, русское поставлено выше, первее вселенского, церковного, или по крайней мере недостаточным образом с ним слито. Вселенская Церковь должна быть выше и ближе «России», и я хочу быть прежде всего христианином и в своем христианстве никаких уступок не сделаю ради русского своего естества. Сейчас я чувствую это как огромное освобождение и, разумеется, переоценку ценностей. Ибо я нашел в душе такую точку, из которой я могу смотреть на свое национальное бытие не. свысока, но с высоты, жизненно постигать вселенскую силу христианства. И удивляюсь теперь, как я мог целую жизнь задыхаться в старомосковском тереме...

Светский богослов: Одним словом, да здравствует третий Интернационал! Не можем мы долго выдерживать вражеского напора и бессознательно начинаем в такт прихлопывать интернационалистам.

Беженец: Этот Интернационал в интеллигенции не сегодня начался. Но дай Бог, чтобы теперь народились духовные силы для религиозного его преодоления, которых не было ведь в старой России. И это преодоление даст только Вселенская Церковь Христова, когда побеждена будет ограниченность греко-российства. И как же вы можете меня упрекать в маловерии, когда новый свет зажегся для меня на историческом пути России, когда я вижу, что теперь история ее начинает новую, важнейшую свою главу...

Светский богослов: Очень не новая история, стара, как матушка Россия, ибо с самого ее начала и на всем протяжении зазывали ее в Рим и совращали в Католичество и, по милости Божией, сохранялась она от этих ков, сохранит ее Бог и ныне.

Беженец: Но разве бывало в русской истории такое полное крушение национальных упований, Третьего Рима, подгнившего в корне и рухнувшего без сопротивления, и оба они, Третий Рим и Третий Интернационал, смотрятся друг в друга, диалектически соединенные да и нет] И, очевидно, нужен синтез, который был бы и да и нет!

Светский богослов: Одним словом, вы теперь считаете, что вся русская история была ошибкой, потому что развивалась на ложном начале, то есть святом Православии. И русский народ существовал исторически более 1000-летия только затем, чтобы теперь сознать свою ошибку, отказаться от прошлого, совершить историческое харакири и падши поклониться Риму! Не могу вам выразить с достаточной силой всей своей враждебности и негодования к этой идее, превращающей всю русскую историю в пустое место или недоразумение.

Беженец: Русская история есть русская история, она лежит перед нами со всею неумолимостью факта, перед которым надо смириться. И русская история не кончилась, ее надо продолжать активно, осмысленно, творчески. Разумеется, при этом придется принести немалые жертвы: истина диалектична и ничего не щадит, но лучше быть с истиной в ее разрывах, нежели в спокойствии предубеждений. Я не беру на себя смелость объяснять зачем и почему дана нам такая судьба, но она нам дана, и это есть наша история. Но в ней я различаю совершившееся в меру своего постижения. И вижу, как в силу рокового сцепления обстоятельств, которое для верующего есть воля Божия, Россия с широкого пути вселенского заведена была в тупик Московии, из которого судорожно метнулась и оказалась в другом тупике, и теперь снова стоит перед загадкой своего исторического бытия, о которой так много всегда говорилось. И уже нельзя отговориться от нее, выговорив себе особые права слепотства, вроде «умом России не обнять, в Россию можно только верить» и подобное в том же стиле, простите резкое, но выстраданное слово — заговаривание зубов.

Светский богослов: Простите и мне тоже резкое, но тоже выстраданное слово: вы и вам подобные уже не верите в Россию, не выдержали огненного испытания, провалились на историческом экзамене. Так помните же: любовь истинная «всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит»). Слышите? Всё! И кто эту любовь не явит ныне России, тот не достоин называться ее сыном.

148

149

Беженец: Что на это сказать? Бог видит сердце человеческое и судит о помышлениях его — где есть истинная любовь. Одно несомненно, что нет любви без ревности, той, о которой сказано: ревность по дому твоему снедает мя; и о народе нашем пусть нас снедает ревность жгучая, а не примиренность, не закрывание глаз на его язвы. Вспомните еврейских пророков: где была любовь к народу — у них, грозных обличителей и провозвестников грядущих бед или у их противников, старцев и князей людских?

Светский богослов: Оставим эти сравнения, которые являются только способом выдавать себе похвальные листы. Спрошу вас прямо и просто: что остается теперь от ваших прежних верований о русском народе? Дайте ответ вопрошающему об уповании своем. Вот вы раньше веровали в православную святую Русь, богоносную, в ее исключительное призвание — быть народом конца, новым Израилем, Третьим Римом, теократическим «белым царством», в котором найдут разрешение противоречия культуры и прочее подобное. Что остается от этого теперь?

Беженец: Трудный и роковой вопрос, который гложет сердце в эту бесконечную и беспросветную ночь, которая непрестанно стоит перед сознанием. Ну что же, теперь надо привыкать смотреть в лицо смертельной опасности, и на поприще ума нельзя нам отступать. Попытаюсь ответить вам искренно и честно, хотя заранее скажу: ответ мой сейчас в том, что на этот вопрос нет и не может быть прямого ответа, а только условный, двойственный, кроме той его части, в которой он может быть ясным и категорическим. Именно: я совершенно отвергаю нечестивое притязание присвоения русскому народу, как таковому, святости, богоносности и подобное. В этом я настолько прозрел, чтобы навсегда это отвергнуть: русский народ может быть свят и богоносен, как и все другие христианские, по крайней мере православно-кафолические, народы, лишь в меру своего религиозного подвига, не более и не менее, ибо у Бога нет лицеприятия. Если он будет безбожен и скотоподобен, каким он являет себя теперь, то и погибнет исторически и духовно, сгниет в грехе своем, и только, а вместе с тем погибнут и все те дальнейшие возможности и надежды, которые связывались с его христианским призванием. Потому если может быть пророчествование о судьбах его, то только условное, оставляющее всю свободу для творческого самоопределения и ответственности за свои судьбы. Стало быть, речь идет о том, станет ли русский народ христианским, каким сейчас перестает быть, но и раньше никогда по настоящему не был, станет ли в нем христианская Церковь остовом всей жизни, каким в настоящее время — худо ли, хорошо, — но притязает стать Интернационал? Конечно, даже spiro-spero*, хоть живое гибнет, и надежда есть такая же христианская добродетель, как вера и любовь, каждая из них рождает другую. И поскольку я люблю свою родину во всем ее целом, и в ее истории, и в настоящем, поскольку я остаюсь верен ей — а я ей не изменил! — постольку я и надеюсь, ибо

*Дышу-вдохновляюсь (лат.).

уместнее говорить не о вере в народ, но о надежде на народ, что он явит себя достойным своего призвания и не погибнет. А каково это призвание? Для всеххристианских народов, поскольку они не язычествуют, но суть в Церкви и Церковь, оно одно: святость и богоносность, — «род избранный, царственное священство, народ святый». И выше этого призвания не знаю я для своего народа. При этом думаю, что каждому народу дано по-своему явить эту силу святости, ибо дары различны и призвания различны, но эти призвания раскрываются с надлежащей ясностью только в огне исторических испытаний, и единственный способ их явить — подвизаться в работе Господней. Поэтому в той легкости и самоуверенности, с которой мы раньше судили о религиозных задачах и призвании России, следует видеть своего рода дилетантизм, ныне столь жестоко обличенный, или же самоослепление, в которое легко впадают люди во времена благополучия: таково было и учение о Третьем Риме в православной Москве. Однако и теперь я не могу отрицать значения этих попыток осознать и выявить свои исторические задачи и призвание, но теперь я их понимаю не в смысле данности, какого-то через Deus ex machina явившегося мессианства, но внутреннего призвания, особенного устремления, искания, тоски, служения. А уж из этого-то особенного искания рождается историческое призвание и место в истории. И я не стану отрицать и теперь, что в русском религиозном сознании, хотя и смутно, и незрело, были и есть свои особые задания, вернее какая-то особенно напряженная мысль и тревога — я бы сказал, около вопроса о теократическом идеале жизни. Сейчас звучит это дико и безумно, хотя во времена Грозного и Московского царства, когда была провозглашена идея Третьего Рима, то есть православно-теократического царства, она была нисколько не более ложна, чем теперь, когда провозглашается тоже Третий Рим наизнанку, теократия навыворот, но то же самое задание. И в жизни отдельных людей, как и в жизни народов, их смутные искания и творческие потуги направляются все-таки по пути, ведущему к раскрытию их действительных способностей или талантов, хотя, разумеется, далеко не всегда способности осуществляются в надлежащей степени или оправдывают свои ожидания, можно даже сказать, что никогда этого не бывает в полной мере, хотя полного никогда не бывает и обратного, то есть чтобы искреннее и настойчивое искание не оправдывалось и не вознаграждалось: ищите и обрящете. История русского народа, которая запечатлена идеей власти, действующей силой священного помазания и почитающей себя теократической, вместе с выявившимися в русском сознании религиозными чаяниями свидетельствует об этом теократическом призвании и задании, и здесь мне не приходится сжигать то, чему поклонялся.

Светский богослов: Благодарю, не ожидал. Развенчав всю русскую историю, как одно печальное недоразумение, вы теперь даете ей Иудино лобзание,— лучше бы уже без этого...

Беженец: Разница между прежним моим воззрением и теперешним в том, что прежде я представлял себе это теократическое свершение

150

151

ближе и конкретнее, теперь же скромнее и дальше; главное же в том, что рассеялся у меня главный предрассудок о монополии Православия в России. Да, я многое теперь считаю в русской истории ошибкой и недоразумением, до конца уже разъяснившимся, но это была ошибка и недоразумение именно на теократическом пути, где нужно было преодолеть принципиальный цезарепапизм и схизму. Без этого преодоления невозможна идея вселенскоготеократического царства (которое иначе подменивается принудительной Российской империей, с «господствующей» Православной Церковью): без Вселенского Первосвященника нет и теократического «белого» царства — вот в чем главное мое для себя открытие. Нужно принципиально преодолеть цезарепапизм, найти новую, правильную координацию первосвященнической и теократической власти, соответствующей архиерейскому и царскому служению во Христе.

Светский богослов: Искать нечего, потому что уже давно найдено: теоретически — в теории двух мечей и первенстве Папы, исторически — в системе средневекового папизма, в Григории VII и Иннокентии III. Так вот, из законного и неизбежного протеста против этого насилия и возникла светская государственность, и теперь мы косвенно отравляемся все теми же ядами папизма.

Беженец: Исторически беспристрастного суждения здесь еще не сказано, но, разумеется, опыты теократии, ограниченные и тем самым неудачные, были и в Западной Церкви и породили здесь величественную идею священной империи. Однако здесь они недоразвились и прервались благодаря главным образом односторонности в учении о теократии, выразившейся — здесь я с вами согласен — в практике папоцезаризма и его злоупотреблениях. Вопрос остался неразрешенным и догматически недовыясненным, а последовавшая затем Реформация и Гуманизм окончательно отодвинули самый вопрос, выдвинув светскую государственность с идеями правового государства. В России вопрос этот ставился более радикально, хотя и неправильно, односторонне, искаженно, вследствие схизматического духа Русской Церкви. В настоящее время революцией вопрос этот затоптан, но не упразднен и при первой возможности вернется на историческую сцену, в соответствии с faculte maitresse*. Русский народ не способен держаться в срединном уровне мирской культуры и государственности — в массе своей он ниже ее, пребывая в варварстве и дикости, а в верхах своих он не примиряется с той духовной пустотой, которою веет от светской, то есть безбожной, культуры, и стремится освятить всю жизнь, то есть и культурное творчество, и государственность.

Светский богослов: Но разве вы не замечаете, что вы возвращаетесь к той самой мечтательности, которую так победоносно изобличали, но только по своему вкусу. Раньше мысль о теократическом призвании России была ясна и понятна, она связывалась с тем фактом, что только Россия есть православное царство. Теперь этого нет, вами же отвергнуто и самое Православие, и этого нового издания старой повести «о белом клобуке» и о Третьем Риме я не уразумеваю.

'Преобладающее свойство (фр.).

Беженец: Да, это совершенно новая постановка исконного русского вопроса, но ведь его требует история, ибо старый Третий Рим лежит во прахе, стало быть, и принцип его был ошибочен, односторонен и ложен. Помните, в одном ночном разговоре, я намекнул на новые возможности на этом пути в легенде о Белом Царстве. Здесь, конечно, предстоит еще новое историческое и догматическое творчество, Господу споспешествующу, быть может новый догмат о власти, утвержденный некогда непогрешительным авторитетом преемника Петрова. Но, главное, найдется еще работы в винограднике Господнем — для пришедшего в одиннадцатый час. Третий Рим, если он и осуществится в истории, будет не антитезой и отрицанием Первого, Вечного Города, но явится миру только в связи с Первым и силою этой связи, благодаря отвержению которой исторически погиб притязательный и горделивый Второй Рим, повинный в схизме, — Византия. Третий Рим выйдет из бессильной претензии, станет истинно причастным средоточию Царства Божия на земле — Первому Вечному Риму, если уничтожит злое и гибельное самоубийственное дело Второго Рима, преодолеет схизму, и тогда Господь прославит Русскую Церковь силою многою.

Светский богослов: Одним словом, все дороги ведут в Рим — das ist der Weisheitletzter Schluss*, здесь начинается уже маниакальная одержимость «конвертита».

Беженец: Точнее, все пути должны исходить из Рима, земного средоточия Церкви Христовой на земле. Да, эту истину я исповедую ныне.

Светский богослов: Помните, как красноречиво повествовали о всеобщем «беженстве», наблюдаю, что это беженство уже окончилось, — обретена тихая пристань, pied a terre...

Беженец: Милостью Божией — да, обретена, хотя всеобщее беженство не окончилось, мир перестраивается, и, чтобы он не превратился в хаос, ему необходим духовный центр — скала святого Петра. Я, впрочем, не отрицаю, что за эти страшные, но и зиждительные годы в корне изменилось во мне мое чувство жизни, и церковное и общеисторическое, выявилось завуалированное, прояснилось тусклое. Изменилось и мое восприятие беженства: еще недавно мне казалось и многим, я знаю, кажется и теперь, что наступили последние времена, идет Антихрист, гонима Церковь и скрывается в пески и катакомбы, и нечего уже делать в истории, ибо ее уже нет, а в частности, кончилась, то есть оборвалась неудавшись и русская история; может ли быть что либо печальнее, грустнее этой мысли. Теперь, благодарение Богу, это малодушие и испуг — не знаю как у других, но у меня это было именно так — меня оставили, недаром ведь нам не дано знать времена и сроки, не под силу нам вместить это знание, не повредившись в своем естестве. И хотя надо внимать знамениям времени, но ведь их-то мы разгадываем лишь человеческими силами, стало быть, не безошибочно, — и сколько раз уже ошибались не только мы, но и болыпие нас! Поэтому не совестно сознаться в ошибке или, по крайней мере, перемене самоощущения. Так вот, исповедую вам, что вместе с освобождением от

*Это — последнее заключение премудрости (нем.).

152

153

схизматического «греко-российства», с выходом из этого заколдованного круга обособления для меня открылась синева неба, воздушная ширь и даль, и сразу стало ясно шестым чувством, что история еще не окончилась, что мы в ее потоке, что в жизни христианских народов и всего мира предстоят еще необъятные перемены и новое творчество, а в частности, и для России, для которой, может быть, только оканчивается ее Vorgeschichte* и в кровавых муках рождается новая Россия. Несомнительно, что старой России уже нет и не будет, и всяческая реставрация есть нелепость и безумие. Вместе с «товарищами» и я готов горланить: отречемся от старого мира. Но эти глупые мальчишки на самом деле воображают, что будущая Россия есть их Россия, корчи и муки разделения они принимают за новую жизнь. Но эта новая жизнь будет, для нее имеются новые духовные силы, и эти силы явятся вследствие нового исторического самоопределения, то есть соединения с Римской Церковью и воссоединения со всей христианской Церковью. И это соединение с христианскими народами родит новые, великие, нам теперь недоведомые, возможности, которые осуществятся после нас. Но мы имеем будущее, и мы передаем свои заветы, влагаем свои силы для этого будущего. Будущее есть — есть для всего мира и для нашей родины, как радостна эта мысль и эта вера! Ведь, подумайте, всю свою сознательную жизнь я провел в угрюмом и подозрительном, а в сущности, пугливом отъединении от западного христианства, во внутренней «борьбе с Западом»; всю беспочвенность ее я не мог не понимать. А вместе с тем вследствие исторического испуга спасался в эсхатологию, и здесь, в сознании собственного бессилия, апеллировал к Deus ex machina, к концу мира, и так укрепился в этом, что даже потерял веру в свою смерть, чая скорого преображения наместо смерти... Ведь какая чепуха! Теперь только умудрил меня Господь ждать и просить христианской кончины живота, когда Он укажет. Но теперь, с седеющей головой, среди всеобщего хаоса и развала, во мне все поет:есть будущее и есть оно для России. Те самые вещие сны, которые снились ей во всю ее историческую жизнь, они осуществятся, и могут осуществляться и ею, чрез нее, если только она захочет покаяться, совершит цгтолюш**. Исторически жизнь и смерть России в ее руках. Она вовсе не дряхлый и состарившийся больной, которому все равно остается краткий срок жизни (каковой, в сущности, была Византия при падении), она полна сил и еще молода, и, если она погибнет теперь, это будет преждевременная и неестественная, ранняя смерть пьяницы, самоубийцы, блудника, не умевшего во время остановиться и покаяться, или же насильственная смерть от внутренних и внешних врагов, ее обступивших, и всяческих паразитов, развившихся в болезни. Мы должны утверждать жизнь, побороть тлетворное дыхание смерти, и прежде всего — в душах и сердцах наших. Мы должны научаться делать свою жизнь, ковать свою личность, чтобы, когда пронесется это черное облако, осталась жива душа народная, и, когда поднимется солнце, мы вышли бы на свою историческую работу.

Мы теперь твердо знаем, выстрадавши горьким опытом, как дешево стоят пустые притязания и даровая спесь, но из-за этого не должны изменять вещим думам и пророческим снам. Царствие Божие силою нудится, и только способные употреблять усилие, сильные, служат ему, и нужно искать, создавать в себе эту силу... Итак, никакого уныния, никакой измены. Да здравствует жизнь, да явится русское будущее, и в нем взыщем, по-старому, Третьего, но вместе и Первого Рима — Града Божия на земле. Ей, гряди, Господе Иисусе!

17/30 августа 1922, Ялта

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Митрополит Макарий (Булгаков). История Русской Церкви: В 12-ти т. СПб, 1870, т. 6, с. 217.

² Там же, с. 220-221.

³ Речь здесь идет о так называемой «липковщине» (прим. изд.).

⁴ Таково учение и православного катехизиса. См.: Прот. Тарасий Серединский.ПапаРимский и Собор Вселенский. Рига, 1897, с. 274-276 и далее.

⁵ Речь здесь идет о тех изменениях, какие священник Павел Флоренский внес в свою книгу «О духовной Истине» (М., 1913) (прим. изд.).

⁶ Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. М., 1907, т. 2, с. 457.

⁷ Речь здесь, вероятно, идет о: Нилус С. Святыня под спудом. М., 1907 (прим.изд.).

⁸ J. Hergenrother. Photius, Patriarch von Konstantinopol. Dritter Band. Regensburg. 1869.S.867. Между прочим, Гергенротер приводит пророческие слова папы Григория IX вписьме к Патриарху Герману II, которые он справедливо относит и к России: «КогдаГреческая Церковь отделилась от Римской, она тотчас утратила преимущество церковной свободы; она, которая была свободна, стала служанкой светской власти, так что посправедливому суду Божию та, которая не хотела признать божественного, примата вПетре, против своей воли должна нести иго светской власти» (ibid. 843) «Das war die bittere Frucht des durch Photius in das Leben gerufenen Schisma» (ibid. 843).

⁹ Голубинский Е. E. К нашей полемике со старообрядцами // Богословский вестник, 1895. апрель, с. 145.

¹⁰ Лебедев А. П. Греческая Церковь и Римский Католицизм // Богословский вестник, 1899, август, с. 540-541. Все эти выражения взяты из греческой Кормчей книги Пидалион, составленной в конце XVIII века Никодимом Святогорцем.

¹¹ Историю того, как введено было перекрещивание при Патриархе Кирилле в результате агитации иеродиакона Авксентия, фанатизировавшего народные массы, против воли Патриарха и правящей Церкви см. у того же А. П. Лебедева: Нравственныйоблик, церковно-общественная деятельность, нестроения и злополучия Константинопольской Патриархии (от конца XVI века до настоящего времени) // Богословский вестник, 1895, сентябрь, с. 292-296.

¹² «С половины XV века до самого XIX и даже в начале этого века, римский Католицизм почти не имел никаких успехов среди Грековосточной Церкви. Этим счастливым результатом Греческая Церковь, однако, обязана не столько самой себе, сколько турецкому правительству <...> Порта является услужливым другом Греческой Церкви и врагом ее главнейших врагов, то есть римо-католиков <...> Они даже низлагали Константинопольских Патриархов и наказывали их ссылкой по подозрению, что высший представитель православной греческой общины в Турции обнаруживал влечение и склонностьк Латинству, в религиозном смысле <...> Власть эта почти буквально стояла на стражегреческого Православия <...> Турки, может быть, больше и сильнее боролись с Римо-Католицизмом в их стране, чем Греческая Церковь». (Лебедев А. П. Греческая Церковьи Римский Католицизм» // Богословский вестник, 1899, июль, с. 347-348, 373, 375-376.

¹³ См. в «Истории Российской Церкви в период домонгольский» митрополита Макария, также у Е. Е. Голубинского в «Истории Русской Церкви» и в монографических исследованиях Павлова, Поснова и других.

¹⁴ Примеры этой характерной разноголосицы в православной литературе многочисленны. Вот первый, наудачу попавшийся: в одном и том же номере Богословского вестника 1898 г., январь; А. А. Киреев от лица Православия решительно заявляет, что непогрешимость дана всей Церкви и что «непогрешимое мнение этой Церкви может высказываться не иначе, как голосом Вселенского Собора, законно собранного [кем?] и свободно обсуждающего предложенные ему [кем?] вопросы» {КиреевА. А. По поводу старокатолического вопроса, с. 131). Например, в протоколах Совета Московской Академии, официальный рецензент ставит на вид магистранту как «католическое» мнение, что «непогрешима лишь одна учащая половина Церкви», и, ссылаясь на Окружное Послание Восточных Патриархов, утверждает, что непогрешима «вся Церковь», то есть именно все тело Церкви: «<...> хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, то есть самый народ, который всегда [!!!] желает сохранить веру свою неизменною и согласною с верою отцов его <...>», почему «<...> никогда не могли ввести у нас что-нибудь новое ни Патриархи, ни Соборы» (Журналы Совета Московской Духовной Академии за 1897 г., там же, с. 40). Кстати сказать, этот (17) пункт Послания Восточных Патриархов, столь излюбленный Хомяковым, является поистине каучуковым и бессодержательным по своей неточности. С одной стороны, и католики не будут отрицать его прописной истины о церковном народе как хранителе церковной истины, а с другой, при буквальном его понимании, — нельзя было бы понять возможность и Вселенских Соборов, которые вводили новое, например Символ веры.

¹⁵ Хомяков, с одной стороны, обороняется от суждения по существу вопроса такими ничего не говорящими банальностями, как то, что «познание Божественных истин дано взаимной любви христиан и не имеет другого блюстителя, кроме этой любви» (Хомяков А. С Полное собрание сочинений. М., 1900, т. 2, с. 157), под чем, повторяет, подпишется всякого вероисповедания христиан (и торжественно ссылается на 17 и 18 главы Послания Восточных Патриархов (там же, с. 60,157,231), а в то же время, торжественно заявив, что «в истинной Церкви нет Церкви учащей» (с. 60), он принужден, конечно, признать право епископов «объявлять ее догматические решения, впрочем, оставляя за собой [??] [то есть за кем?] право судить о том, верно ли засвидетельствованы ее вера и ее предание» (с. 136), далее на епископов, «по преимуществу [как это понять?] налагает она служение слова Божия и обязанность поучать Слову, хотя Церковь никого из своих епископов не лишает этого высокого права» (там же), причем «все эти права вяжутся [находятся в связи] с иерархическими должностями» (там же), причем «единомыслие всего епископства в заблуждении не может быть допущено даже в виде предположения» (с. 231, прим.). Это, по обычаю, уклончивое признание непогрешимости целокупного епископата, собственно говоря, уничтожает все его расплывчато-протестантские рассуждения о теле Церкви и так далее.

¹⁶ Вот пример из истории Вселенских Соборов, стилизованный Хомяковым: «<...> когда заблуждение начинает выдавать себя за церковную истину, опровержение иной раз может идти от одного лица, но решение всегда принадлежит всем. Является Арий и выдает свое личное безумие за выражение соборной веры [sic!]. Громче других раздается, в обличение ему, голос <...> простого диакона <...>. Собор собирается и произносится свидетельство. Церковь судит [sic!] и признает Собор за истинное выражение мысли каждого из верных [последующий suffrage universel в Церкви!]. И века славят имя Афанасия, которому Бог даровал слово истины, дабы он сделался как бы голосом своих братьев. По своей внешней форме арианство было не чуждо признаков церковности, и в этом отношении нельзя было отличить его от Православия, но арианству недоставало того духа, который есть внутренняя жизнь Церкви. То же явление представляют и последующие ереси. Все они ложны в основании, и ни одна из них не осуждается одной своей формой» (там же, с. 233). Что можно понять в действительной истории донихей-ских и посленикейских арианских споров в этом изображении? Одно несомненно, что здесь отвергается всякий вероучительный авторитет Вселенского Собора, власть его «изволися Духу Святому и нам» и его роль сводится к «произнесению свидетельства», вроде «съезда духовенства и мирян».

¹⁷ См.: Голубинский Е. Е. История Русской Церкви, т. 2 (1), с. 443 и далее. Замечательно, что все аргументы, оспаривающие Флорентийский Собор, не только высказывались, но и опровергались уже его современниками, так что исчерпывающее их опровержение можно найти, например, в диалоге Иосифа, епископа Мефонского (XV век) о Флорентийской унии (я познакомился с ним, когда соответствующие страницы текста были уже написаны, и убедился, что воспроизвожу, в сущности, аргументы епископа Мефонского [Migne, Patiologiae cursus completes, series gracca. T. CLIX, col. 969 sqq.]. Здесь говорится и о подарках, и о подкупе, и о насилии, а с другой стороны, рассматривается вопрос о критерии церковной истины и об отказе Марка Ефесского подписать соборное постановление, причем его образ действий, возвеличиваемый одними, приравнивается к образу действий еретиков: Ария, Евтихия и других, так же уклонявшихся от соборных определений. «Вселенский Собор не может впасть в заблуждение, и большая ересь вообще говорить это» (ibid., col. 984). «Собор же бывший во Флоренции, не может не почитаться Вселенским, ибо на нем присутствовал Папа, и Василеве, и Патриархи, и вся вселенная через своих представителей, поэтому н утверждаем, что он был непогрешите-лен ((MiXavf}) <...>. Вселенский Собор в наименьшей степени может погрешить» (ibid., col. 984). Далее подробно разбираются и опровергаются обвинения в подкупе и тому подобное, и [говорится] о поступке Марка Ефесского, рассказывается о его разговоре с царем, в котором Марк обещал дать подпись в Константинополе, чего не исполнил. Далее очень веско указывается, что если многие из подписавших Флорентийские постановления затем взяли подписи обратно, то и из Никейских отцов семь отцов отпали в арианство и поносили Собор, против которого собиралось до 30 Поместных Соборов, и однако справедливо прославляется собор именно 318 отцов, «<...> не они, но их единогласие, и богоносными и святыми отцами называются и отпавшие от него, ибо Церковь, по распущении Собора, не заботится ни о ком, что он говорит, что делает, что хочет. Ибо там, в собрании, она берет согласие от каждого, которое и записывается на небе, откуда уже не может быть изглажено. Когда же он выходит из собрания, если что и совершит, не может изменить того, в чем там согласился» (ibid., col. 993).

¹⁸ Митрополит Макарий (Булгаков). Введение в православное богословие. Изд. 4-е, СПб, 1871, с. 368-369.

¹⁹ Архиепископ Иннокентий рассуждает так: «Церковь наша считает также необходимым способом к сохранению учения сословие пастырей Церкви. В сем случае она, согласно с Католической Церковью, думает, что условие сие установлено Самим Богом,что эта цепь здесь простирается от апостолов, что действие Духа Святого на них не прерывается». — Ясно и четко, однако дальше появляется обычное антикатолическое, носмазывающее и затемняющее мысль до неузнаваемости: «Но отличается от Католической Церкви тем, что не приписывает им дара непогрешимости. Наша Церковь думает, что дар сей должен быть во всей Церкви, но показать, сколько этого дара в такой-то Церкви [?] или в таком-то ее представителе невозможно: числительная точность в сем случае не может быть указана» (Сочинения Иннокентия, архиепископа Херсонского иТаврического. СПб, 1877, т. XI, с. 213). Особым источником религии является иерархия:«Пастыри и учители даны самим Богом, на них Святой Дух переходит чрез рукоположение преемственно от апостолов. Они составляют иерархию или же представительную Церковь. Ее предназначения есть другие, как то: совершать таинства, судить совесть, ноглавное ее назначение есть: передавать живым голосом то, что в Предании и Писаниисодержится мертвым» (там же, с. 229).

²⁰ Курсив митрополита Макария, см.: Введение в православное богословие. СПб., 1871, с. 370.

²¹ Там же.

²² Тамже, с371.

²³ Там же, с. 372.

²⁴ Там же, с. 373.

²⁵ Там же.

²⁶ «Мнение Восточной Церкви таково, что Церковь непогрешима. Но какая Церковь? Ибо Церковь разделяется на представительную — сословие священных лиц— и вообщепонимаемую как совокупность всех христиан. Какая из них непогрешима? Ответ двоякий: строжайший, заключающийся в „Камне Веры", сходится с мнением католиков, покоторому Церкви представительной приписывается непогрешимость в Вселенских Соборах, только! Другое,умереннейшее, находится в системах богословских. По сему мнению, непогрешимость приписывается всем в совокупности; но кому именно она принадлежит, указать не можно. <...> Таким образом, в нашей Церкви два мнения: Церковь непогрешительна по отношению к Вселенским Соборам и Церковь непогрешительна вообще. <...> И действительно Церковь вся непогрешима, ибо, если бы она была вся погрешима, то оскудела бы, затмилась» (Архиепископ Иннокентий, указ. соч., с. 230-231). Поучительна эта беспомощность в самом решающем вопросе! И тем не менее обычный рефрен: «<...> принимать католическое мнение неприлично [sic!], ибо в таком случае действие Святого Духа подчиняется математическим расчетам [sic!], а это нелепо» (там же).

²⁷ Вероятно, здесь имеется аллюзия на: Мельников Ф. Е. Блуждающее богословие. Обзор вероучения господствующей Церкви. Выпуск первый. М., 1911 (прим. изд.).

²⁸ Насколько тенденциозно и пристрастно изображают дело даже такие серьезные и авторитетные люди, как митрополит Макарий, пусть покажет следующая цитата: «Но некоторые, и притом важнейшие, греческие пастыри, несмотря на все эти притеснения, не подписались под определением Флорентийского Собора, каковы именно: Иосиф, Патриарх Константинопольский, не доживший до окончания дела; знаменитый Марк, Ефесский митрополит <...>; местоблюститель Иерусалимского престола Дионисий, епископ Сардийский, умерший еще в Ферраре; грузинский митрополит Григорий и

[здесь глюк страницу съел] 158

cursus completes. Seria graeca, T. CXX, col. 798 sqq., § 11 sqq.» (там же, с. 797, прим. 1). «У людей крайних (вины римлян) представляли чрезвычайно длинный список— во второй половине XI века этот список доходил до 28 пунктов, а в следующем ХП веке даже до 32 и более. Греческая Церковь, отлучив от своего общения и союза Церковь Латинскую за ее погрешения, не провозгласила ее обществом и сборищем еретическим. Но, по суду самозваных судей, водивших сильною ревностью, латиняне суть еретики и притом самые тяжкие» (там же, с. 798). У нас в России было написано: «...> „Обличительное слово к латинянам" митрополита Льва, „Стязание с Латиною" митрополита Георгия, „Послание к анти-Папе Клименту" митрополита Иоанна II, два Послания к нашим князьям митрополита Никифора, „Слово о вере крестьянской (православной) и латинской" монаха Феодосия и, наконец, обличение латинянам, помещенное в летописи, в повести о крещении Владимира» (там же, с. 799). Митрополиты Лев и Иоанн обличают латинян в немногих погрешениях (однако у первого — 6, у второго — 5). «Митрополиты Георгий и Никифор представляют в своих сочинениях против латинян те весьма длинные списки их отступлений и вин, которые были составлены ревностнейшими из полемистов греческих: первый насчитывает этих отступлений 26, второй в одном сочинении (послании к Владимиру Мономаху) — 20, в другом послании, к Ярославу Святополковичу, — 23» (там же, с. 799). Подлинный список вин н отступлений латинян и их вариантов см. там же, стр. 820-828. Приложение текстов посланий см. в Приложении ко 2 тому Истории Русской Церкви митрополита Макария {Булгакова), № 5 (Феодосия), № 8 (Георгия), № 9 (Никифора).

⁵⁷ Послание митрополита Ионы к литовским епископам о непризнании лжемитрополита Григория. См.: Митрополит Макарий [Булгаков]. История Русской Церкви: В 12-ти т. СПб, 1870, т. 6, приложение 1, с. 364.

³¹ Его перу принадлежат возражения на первые 17 глав сочинения Марка Ефесского об исхождении Святого Духа (Migne, Patrolagiae cursus completus, series graeca, T. CLX).

"Вот пример «истинного православного суждения» Георгия (Геннадия) Схолария из письма его по поводу провозглашения унии в Царьграде в 1452 году и торжественного совершения литургии в храме Святой Софии униатами: <...>. В параллель с этим можно поставить простодушное и, попросту говоря, невежественное суждение русского митрополита, заместителя Исидора, святителя Иовы в его послании к литовским епископам о непризнании митрополита (униатского) Григория. Здесь Исидор просто объявляется подкупленным Папою, а затем с совершенным убеждением утверждается: <«...> о осьмом же всея вселенныя зборе заповедь тверду написавше, в святых правилах положиша, запрещающе зело, еже на такова никтоже да не дерзает <...> осьмому збору вселенныя никакоже святая правила быти не повелевают и с проклятием отрицают. Сеятель же горькаго семени таковая сдела Сидор своею прелестию, яко же диавол» (Митрополит Макарий [Булгаков]. Указ. соч., т. 6, приложение 1, стр. 364). Это и все, что умеет высказать заместитель Исидора о Флорентийском Соборе по существу отношения «истинно православных» греков к Флорентийской унии и к Папе.

Содержание

Из Константинополя в Херсонис

I. Чаадаевское'

II. 20

III. 38

IV. 56

V. Позитивы и негативы 75

VI. Третий Рим