Свобода и единство в любви {нем. ). То есть {лат. ).

'Последний довод (лат.).

заграницам и бросившие Патриарха. Вы помните, какая борьба была на Соборе, какая была ожесточенная оппозиция самой идее патриаршества во имя церковного конституционализма и демократизма, то есть начал вполне антицерковных, хотя и выдававшихся за самое существо хомяковского Православия. Победил здравый смысл и историческая необходимость: ведь технически невозможно было бы продолжать синодальный строй управления — кто же за отсутствием царя стал бы составлять Синод, разве такой борзый молодец, который ни перед чем не останавливается, как бывший прокурор Временного правительства В. Н. Львов. Волей-неволей пришлось согласиться на Патриарха.

Светский богослов: Не согласиться, а в восторженном порыве и молитвенном вдохновении вернуть Церкви отсутствовавшего главу. Помните эти приснопамятные дни, когда на бомбардировку Москвы Собор ответил единодушным провозглашением Патриарха. Какой прекрасный и многозначительный исторический символ.

Беженец: Да, эта бомбардировка облегчила решение и примирила разногласие. Вопрос проглотили, но не разрешили. Но гораздо легче оказалось совершить внешний факт, нежели его осознать, патриаршество в России теперь изнемогает вследствие отсутствия ясного о себе самосознания. Ведь на Соборе боролись между собой две непримиримые, да так и оставшиеся непримиренными точки зрения: одни из всех сил старались превратить патриаршество в призрак или церков-ноконституционную декорацию, конституционного монарха, подотчетного и законопослушного, и, в сущности, неизвестно, зачем и почему существующего, эта точка зрения была явным компромиссом при принципиальном отрицании патриаршества. Другие же, разумеется, не решались додумать свою мысль до конца, постоянно устрашаясь призрака папства, но в существе дела они хотели не титулярного, но правомочного Патриарха, который бы имел высшую церковную власть, присущую его сану. Но тогда возникает беспощадный вопрос: какова же природа и действительные границы этой власти? Есть ли это действительно власть сана, чем определяется территория этой власти «всероссийского» Патриарха, и как она осуществляется в тех случаях, если та или другая часть территории не захочет числить себя в составе всероссийской Церкви? Русское патриаршество висит в воздухе и оказывается незащищенным ни с каких сторон. Можно сказать, что в этом отношении оно не отличается от других Восточных Патриархий. Теоретически это так, но фактически и исторически этих других Патриархий просто не существует: Патриарх Константинопольский смиренно правит своей Константинопольской епархией, а о других нечего и говорить: ведь это маленькие епархиальные архиереи весьма захудалых епархий, не больше. Фактически только в России и существует пока вопрос о пределах патриаршей власти.

Светский богослов: Власть Патриарха над Русской Церковью установлена всероссийским церковным Собором, который явился представительством всейРусской Церкви, и этим вопрос удовлетворительно разрешается, поэтому всякие новоявленные автокефалии являются бунтом против церковной власти и расколом, прямым нарушением 34-го апостольского правила. Епископам каждого народа нужно знать

31

первого из них, и почитать его как главу, и ничего важного не предпри-нимать без его одобрения.

Беженец: Да, это так, но как вы установите наличность этого высшего главы? Вы вводите политическую идею представительства в качестве ответа на чисто церковные затруднения. Если даже и рассматривать Собор как учредительное собрание для Русской Церкви, оста ется не исключена возможность, что отдельные области пожелают иметь и свои учредительные собрания, каковым и явился украин ский Собор, или же просто отзовут своих представителей. Пусть они окажутся через это даже в расколе с матерью Церковью, навязать части Поместной Церкви входить в состав Всероссийской Церкви не возможности, хотя бы и создалось то уродливое положение, которое существует между Болгарскою и Константинопольскою Церковь причем каждая считает себя православною. Церковную власть нельзя обосновать представительством или вообще внешней фактиче ской принадлежностью к данной Церкви, потому что она может фа тически же и прекратиться так, как прекратилось же в свое время господство Византии над Русской Церковью. Разумеется, это не об ходится без церковных трений и канонических трудностей, но ниче го непреодолимого в них нет.

Светский богослов: Вольно же вам рассматривать единство Помест ной Церкви как плод какого-то внешнего политического соглашен оно есть внутренний факт, утверждаемый единством церковной вла сти, а внешним выражением этого является поминовение Святейшего Патриарха на богослужении на всем пространстве Российской Церкви

Беженец: В том-то и дело, что для этого необходимо, чтобы и объединяющая церковная власть Патриарха представляла бы собой внутренний факт церковного сознания, столь же у него неустранимый как Символ веры и вся совокупность учений и установлений церков ных; как отвержение догматов фактически исключает из Церкви, • же должно отторгать от нее и отвержение патриаршей власти. Та вот, этого-то именно и нет. Какая же лучшая к тому иллюстрация, как украинские события? Вероятно, в истории Церкви не бывало такой| нелепицы, чепухи, церковного варварства и невежества, как поставле-ние одним запрещенным священником другого в епископы³. Таково оказалось церковное сознание в матери русских городов через 1000 лет после Крещения. И не говорите, что это национальные страсти злонамеренность и прямой обман, нет, это — полное отсутствие цер-ковной культуры, тупость в самых основных вопросах. Ведь в действи-тельности теперь права епархиального архиерея яснее и бесспорнее прав Святейшего Патриарха. Ясно и по канонам, и по живому церков-ному чувству, что никакой священник не может священствовать своем приходе иначе, как в единении со своим архиереем, власть которого в епархии действительно представляет собой внутренний и незы-блемый факт, — не приход со священником, но архиерей с епархией есть ячейка церковности. Правда, теперь при всеобщей расхлябаннос-ти и невежестве церковном фактически наблюдается пресвитерианст-во и даже церковное народоправие, по крайней мере при замещении мест в отдаленных приходах епархии. Но это есть на самом деле

порождение невежества и церковной невоспитанности, с которым можно и должно бороться мерами церковнодисциплинарными. Но с патриаршеством дело стоит совсем наоборот. Собор породил патриаршество, но не породил учения о нем и власти его, и оно изнемогает от отсутствия того и другого. Звучит парадоксом, а между тем это факт, что Патриарх имеет реальной власти и значения меньше, нежели любой епархиальный архиерей, потому что в своей собственной епархии он правит не непосредственно, но через архиепископа, то есть епархиального архиерея, стало быть лишен даже кафедры, а в общецерковной жизни он не может совершить никакого распоряжения без Высшего церковного управления, коего он только представитель. Стало быть, и выходит, что мы остались при прежнем синодальном, коллегиальном, строе, которому только придана иная орнаментация.

Светский богослов: Православие только и признает соборное устройство, которое вы хотите опорочить именем коллегиального, а вы все толкуете о какой-то личной власти Патриарха, то есть во что бы то ни стало хотите ввести сюда логику папизма.

Беженец: О логике папизма пока отложим беседу, но вы посмотрите, что же получается. Все-таки для Церкви существует только единоличный носитель власти — Патриарх, а не коллегия, и возносится в церковных молитвах имя Патриарха, а не коллегии, и послания ко всей Церкви подписываются именем Патриарха. И однако смотрите, какую силу имеют эти патриаршие послания, особенно если они не контрассигнованы Высшим церковным управлением. Его увещания, запрещения, угрозы. Трагическое бессилие и трагическое безвластие в это страшное время, когда только твердая личная власть могла бы вести уверенно церковный корабль средь бурь. Русская Церковь, да скажу прямо — Православие, ибо Православие и Русская Церковь исторически сейчас в значительной степени синонимы, изнемогает от отсутствия церковной власти, и непосредственнее всего это ощущается в патриаршестве. У нас нет патриаршей власти, а если ее нет, то нет и патриаршества, как, в сущности, нет его уже давно в Александрии, Антиохии да и в Иерусалиме и в Константинополе, вообще на всем православном Востоке. Остались только ярлыки да титулы.

Светский богослов: Как легко расправляетесь вы с каноническими определениями Церкви и иерархическими ее установлениями. Что же касается Русской Церкви, то Патриарх здесь имеет всю ту власть, которая присуща его природе. Если она сейчас недостаточно осуществляется, это объясняется из общего кризиса и развала русской жизни, расстройством сообщений, экономическими бедствиями и подобным. Если мы выйдем из этого кризиса, увидим и патриаршество превознесенным на должную высоту, и тогда оно будет живым символом единства Русской Поместной Церкви. А вы все думаете о каком-то монархическом начале в Церкви, которого нет в Православии.

Беженец: Не о монархическом, но о личном, ибо церковная власть лична по природе, она есть харизма, а харизмы не раздаются коллегиям и консисториям. Харизма предполагает личного носителя. Кризис церковной власти в Православии, — а я продолжаю на этом настаивать, — состоит в отсутствии личного носителя этой власти, которым

доселе был царь — во всей неопределенности, но и полноте своих пол номочий. Архиерей есть такая единоличная власть в Церкви, и поток она есть власть, и ею связуется и, так сказать, обосновывается епар хия. Но есть ли такая существенная власть — Патриарх, и связуется ли, обосновывается ли ею единство Поместной Церкви? Очевидно, не есть. Самое большее, что можно о ней сказать и что вы и говорите,: то, что он «живой символ» единства, а символ, хотя и живой, не есть власть, он предполагает уже это единство, но его не обосновывает. По лучаетсяcirculus vitiosus*, единство нуждается в символе, а сам символ нуждается в единстве. Выхода нет, если только не фальшивой логики церковного конституционализма и не перейти : иные рельсы.

Светский богослов: Я и указывал, что вы клоните к церковному монархизму, то есть папизму, и этот уклон должен быть достато| чным предостережением для всех, кто так легко расправляется с началом соборности.

Беженец: Чего там говорить об уклонах и выставлять разные пугала когда сама жизнь ставит вопросы неустранимые. Церковная власть i Православии или по крайней мере в греко-российстве в современной ее форме есть настоящая загадка Сфинкса, который говорит: разгадай меня или я тебя съем. Вопрос о природе патриаршей власти не мог возникнуть при монархии, все равно византийской или русской вследствие цезарепапизма,— явным и бесспорным главой церковной власти, если не Церкви, был сам монарх. Поэтому вопрос этот мой только тлеть, временами вспыхивая, как при Никоне, или же совсем предусмотрительно погашаясь учреждением коллегии Синода вместо Патриарха. В Византии, при общей порабощенности Патриархов, об-стоятельства складывались так, что цари иногда даже покрови вовали византийскому папизму: в России такие папистические притя-зания были исключены и за отсутствием объекта для них, и за ( вием соответствующей широты сознания у русских иерархов. Не принципиальный вопрос о природе церковного единства и о власти церковного главы неизбежно должен был встать в русском сознании как только на историческом горизонте появился Патриарх. Пока : отверстия были закрыты, и все прозябало под душным колпаком синодальной коллегии, не имели жизненного смысла вопросы единстве церковном. С появлением Патриарха неизбежно явился во прос: что означает собой, куда ведет и указует этот «символ»?Есть ли это высшая точка, вершина власти церковной, или же есть высшая {точка}, которой и Патриарх подчинен? Я знаю, что на это отвечает фикцией — пентархии или теперь гептархии — Патриархов: Церковь возглавляется сонмом равных в сане Патриархов, которые фактичес-ки друг для друга не существуют, или, еще фиктивнее, Вселенский Со-бор, о котором, в качестве высшего органа церковной власти, Tenepь даже смешно говорить искреннему и серьезному человеку. Таким образом, Патриарх Поместной Церкви силою вещей повисает в воз| духе, где-то между; это затемняется застарелыми папистическими на выками и притязаниями, от которых несвободны в бывшей столице •Порочный круг (лат.).

Византии, но это со всей силой вскрывается там, где патриаршество внове, как в России. Главное положительное значение патриаршества, может быть, в том и состоит, что им обострен трагический вопрос о природе церковной власти, вместе с сознанием невозможности оставаться между. Разумеется, наше греко-российское глубокомыслие, а вернее легкомыслие, больше интересуется вопросами церковной конституции: как бы надежнее ограничить власть Патриарха, сделать его подотчетным и подзаконным церковному представительству, вообще конституционным монархом. Но спрашивается, зачем вообще нужна такая sit venia verbo* бутафория? Чего, собственно, хотели сторонники патриаршества, когда вопияли, бия себя в грудь: дайте нам отца, церковного царя-батюшку, и чем, собственно, отличалось бы синодальное управление, если бы сторонникам патриаршества не подмогли большевики своим октябрьским восстанием и они не собрали бы большинства? Ведь характерно уже это или-или, самый выбор и колебания между коллегией Синода и Патриархом, причем решающим оказываются лишь соображения целесообразности — и только всего... Разве возможно было бы такое колебание, если бы вопрос о природе церковной власти ставился и решался с полной сознательностью и отчетливостью?

Светский богослов: И здесь вы по обыкновению извращаете перспективу: споры на Соборе велись исключительно на почве личных колебаний и неясности вопроса для отдельных членов, но как только эта ясность была достигнута и задача решена, она уже перестала допускать два ответа. Русская Церковь не могла оставаться в том параличе, в который она была повергнута насилием Петра Великого, упразднившего в России патриаршество.

Беженец: Я давно ожидаю этого словца о синодальном параличе, которому противополагается, очевидно, патриархальное исцеление. Оказывается, неожиданно для многих, что паралич-то продолжается и теперь, и дело, значит, вовсе не в Синоде, а какой-то более глубокой болезни. Больше того, что паралич, по крайней мере в отношении к власти церковной, теперь обнаруживается гораздо сильнее, чем при Синоде. Правда, Синод был силен, конечно, не церковным авторитетом и не церковной властью, но государственной, однако это было неразличимо вследствие единства главы Церкви и государства. Теперь же настоящий паралич и обнаружился.

Светский богослов: То, что вы считаете теперешним параличом, есть следствие гонения на Церковь — ведь в какое страшное время мы живем — и наследие синодальной эпохи. Не сразу расправляются отекшие, неподвижные члены. А все-таки Рубикон перейден, мы оставили позади насильственно навязанный Церкви неканонический ее строй.

Беженец: Вот это всегда меня удивляло, когда на все лады говорилось о неканоничности синодального строя. Значит, не столь уже ясна и бесспорна была эта неканоничность, если так долго и горячо могли спорить на Соборе, быть или не быть этой каноничности, то есть Патриарху. И если действительно стать на эту точку зрения, на которую,

*С позволения сказать (лат).

3-249

34

однако, становились иные защитники патриаршества, то ведь какие получаются отсюда странные выводы. Светский писатель, от которого нельзя ожидать точности и ясности в понимании церковных вопросов, мог хватить, что Церковь в параличе, но если за ним повторяют эту фразу богословы, получается нелепица: разве может прерываться жизнь Церкви? Что значит «паралич» церковный? Есть ли это перерыв в церковной жизни, который продолжается ровно столько лет, сколько не было Патриарха? Но допустить такой перерыв есть абсурд, отрицание Церкви, так могут рассуждать только протестанты или сектанты, в представлениях которых Церковь существовала лишь в перво-христианстве, затем наступает грехопадение и перерыв, и он продолжается, разумеется, до них, а в них, конечно, воскресает и продолжается истинная Церковь. Для церковного сознания эта мысль нелепа и недопустима. Следовательно, приходится признать, что синодальный строй на самом деле эквивалентен патриаршему управлению, и если уж говорить о параличе, то не в смысле перерыва церковной жизни, но в отношении к общему состоянию церковной власти, какой-то ее неполноте, расслабленности, которая только маскировалась в синодальную эпоху наличием государственного принуждения. Церковная власть есть прежде всего внутреннийфакт сознания членов Церкви, живая сила. Этой силы нет в сознании «Греко-российской» Церкви,' ни в богословском, ни в практическом. Посмотрите на адвоката Православия, «учителя Церкви» (по оценке Ю. Самарина) А. С. Хомякова: как он уклончив и двусмыслен везде, где речь заходит о церковной власти: тут у него появляется и «тело Церкви» — народ, и чин мирян, а власть и иерархия это только так, подробность, которую получила для себя свобода и «единство в любви» — «Die Freiheit und die Einheit in der Liebe»* — alias** Церковь. Да и не у него только. В отношении к церковной власти у нас два начала, одинаково не церковные: или государственный позитивизм, требование слепого повиновения перед властью, или перед внешним фактом (что преобладало в синодальный период), или же Протестантизм, хомяковского или иного образца, с апелляцией к «невидимой Церкви», «единству в свободе и любви». Такое состояние сознания церковного представляет собой несомненный паралич власти, свидетельствует о вялости жизни церковной, да и мы без того на каждом шагу наблюдаем и эту хилость, и эту вялость. Вот о каком параличе власти нужно думать и говорить, синодальный же строй есть только несущественная деталь. И преодолим этот пара-лич не извне, а только изнутри, просветлением и углублением церковного сознания, то есть, да-да, то есть, в числе других сторон, и сознания власти. А до тех пор, пока на этот вопрос в одних случаях, отвечают окриком, а в других — заговариванием зубов а la Хомяков, из этого паралича не выбарахтаться. Хотите выразительный пример такого паралича власти в сознании?

Светский богослов: Жду, конечно, какого-нибудь, по вашему обыкновению, сильно наперченного парадокса.

Приходский священник (приближаясь): Слышали, господа, печальная новость из Москвы: Патриарха свалили, патриаршества уже не существует, и церковная власть захвачена какими-то узурпаторами... (общее волнение). Значит, для Русской Церкви началась опять новая эра...

Беженец (раздумчиво): ...советского цезарепапизма. Quod erat demonstrandum*. Ну, что же вы теперь скажете о природе церковной власти вообще и Русского Патриархата в частности? Ведь ясно, что начинается пародия на синодский строй. Нашли нового хозяина, причем им даже дела нет, что он православен даже менее, чем турецкий султан. Так ведь, знаете, и у греков есть поговорка, что лучше султанская чалма в Константинополе, нежели папская тиара, то есть независимая и твердая сверхнациональная церковная власть.

Светский богослов: Боже мой, Боже мой! Что же ждет теперь Русскую Церковь? Какой соблазн, какой развал. Насмарку пошло все великое историческое дело всероссийского Собора, все новое строительство.

Беженец: Есть и такие, которые считают его лже-Собором, как мы с вами будем, очевидно, считать лже-Собором тот, который ему последует, и, таким образом, будем упражняться в хомяковском «единстве в любви». И все-таки скажу:надлежит сему быть, как я ни подавлен происшедшим, как ни скорблю о нашем святом «Святейшем». Если мы все еще живем в хомяковских и иных иллюзиях, пусть будет чем хуже, тем лучше. Существенные вопросы надо ставить по существу, и их ставит жизнь. А сводятся они к одному: возможно ли существовать Церкви при внутреннем анархизме, благодаря которому и оказываются возможны такие coup d'Etat** и русская «реформация», вспомо-ществуемая советским цезарепапизмом.

Светский богослов: Погодите, погодите, не торопитесь с заключениями. Ведь есть еще и суд Вселенской Церкви, есть православные Патриархи, которые поднимут же свой голос.

Беженец: И вы думаете, что это произведет какое-нибудь впечатление на русскую советоиерархию? Не больше, нежели на болгар в свое время анафема Константинопольского Патриарха. Вот и происходит то распыление церковное, о котором я говорил. Теперь временно роль колпака, сдерживающего от окончательного распыления Русской Церкви на отдельные иерархии, будет играть советская власть, то есть еще сохраняющаяся прежняя синодальная палка. Плохое утешение.

Светский богослов: Подождите, подождите со своим карканьем. Такие ли времена бывали в Церкви, вспомните арианство, иконоборство... Не одолеют врата адовы...

Беженец: Повторяю еще раз: не одолеют Церкви, а Греко-российскую одолевают, и нельзя же ставить знак равенства. И можно ли сравнивать времена арианства и иконоборства, когда Церковь способна была потрясаться именно догматическими вопросами с повальным невежеством и глубоким равнодушием к вере у этих московских попов и в народе церковном. Главная же разница даже не в том, а в том, что теперь в Москве фактически даже забывают, что Русская Церковь есть часть Вселенской, греко-российство прошло, и вышло вселенское