Весть о кругосветном путешествии.

Автобус

Мы с Лешей сели на второе с начала сидение. Спереди нас расположился командир с представителем распределителя. Пообщались немного с майором. Наш начальник в каждой законченной фразе прибавлял частицу «на». Он весь дышал армией. После того, как наша недолгая беседа закончилась, я оторопел.

В автобусе стояла гробовая тишина. Даже самые отъявленные болтуны и шутники безмолвствовали. Все смотрели в окно… А там пролетал ночной Петербург, такой родной и такой далекий теперь. Изменится ли что-нибудь? Может, построят новый жилой комплекс или Зенит станет вновь чемпионом. Питерский котел будет кипеть, как и раньше. Но без нас.

На протяжении последней за год экскурсии по городу – ни единого разговора. Только отрывистые фразы, тающие в молчании. Добрались до Ладожского вокзала.

Вокзал и незабываемый миг

Внутри обывательская суета, елка демонстрирует людям приближение праздника. Все ждут наступления Нового Года. А мы ждем последней за год встречи с родными. Появляются первые объятия. Вон и мои идут – улыбаются. Конечно, в таком виде меня увидеть – лысый, в военной форме, вылитый душара со стороны, наверное.

Принесли еды в дорогу, фотоаппарат. Поговорили о чем-то, пофоткались.

- Подали поезд, все на перрон!

В следующие минуты мое сердце стучало так сильно и радостно, как не стучало никогда. Я уже в вагоне, занял место. Последняя минута. Минута безмолвного прощания глаза в глаза. Поезд тронулся…

Я не отрываю взгляда. Я так долго не увижу этих глаз… Во мне столько чувства, что я, как и все вокруг, кричу и стучу по стеклу, это, видимо, означало – «Я люблю вас!». А в ответ – «Держись, мы с тобой!» - также без слов. Ниточка, связывающая наши сердца, натянулась до предела в это мгновение. Это очень сильный миг. Он навсегда отпечатается на моем сердце.

Приключения тапок

Поезд мчится на полных парах, настроение хорошее. Меня любят и ждут. Все будет хорошо.

Мы культурно отдыхали до 6-ти утра, пока все не закончилось. Я никогда так громко не вел себя в поезде. Всю ночь мы веселились в полный голос, и нас за это никто не упрекал.

В самом начале, когда располагались в купе, я обнаружил, что у меня два правых тапка. Ума не приложу, как так получилось. Я ведь все проверял. Так или иначе – 2 правых налицо. Нас ехал целый вагон солдат. Приблизительно 20 человек с Ленобласти, 30 – с Питера. Под утро произошла радость – мимо меня, толкаясь, проходил боец – не может быть! – в двух левых тапках. Произвели рокировку и разошлись довольные. Ленобласти выдавали черные тапки, Питеру – зеленые. В итоге у меня стал один тапок зеленый, другой – черный, и они к тому же разных размеров. Все постоянно спрашивали:

- Как так получилось?

И я рассказывал им эту историю…

Пробуждение

            Было совсем темно, когда поезд остановился. Мрачно-серое утро застыло за стеклами плацкартных окон. Все встали быстро. Не потому, что офицер орал во все горло для нашего ускорения. Это скорее связано с единым состоянием только что спаянного армейского коллектива.

Вот, например, когда в городе встаешь, в смысле просыпаешься, сначала полежишь, поворочаешься, потянешься, зевнешь три раза, и только тогда ты созрел для того, чтобы соприкоснуться: стопой с поверхностью пола и сознанием с окружающим миром.

В армии все иначе. Может быть потому, что ты должен быть всегда наготове или не хочешь пропустить чего-нибудь интересного, ведь здесь никого не ждут. Или боишься, что у тебя что-нибудь украдут (поначалу). Как бы то ни было, даже если никто не скажет тебе «поднимайся», тебе будет не по себе, и ты все равно встанешь и потянешься за своим стадом. Да не просто встанешь, а вспорхнешь, оденешься, сдашь белье, соберешь вещи, вылетишь на улицу, «упадешь» в строй, и… И только сейчас, не раньше, ты имеешь право и возможность сделать те три зевка, которые столь сладко и безмятежно выплывали когда-то из твоего рта в гражданской пастели.

Бедняга

Строй из 50-ти человек, в две шеренги, образовался мгновенно. И, позевывая и переминаясь с ноги на ногу, стоял перед вагоном поезда.

- Открываем свои вещь-мешки и проверяем – у всех ли все на месте, - приказал старший, и начал перечислять, что должно быть на месте.

- У меня нет хэбэшки, и в ней паспорт лежал.

- Что?!?! Ты что ненормальный?! Быстро иди ищи в вагон! Бегом!

Казалось, что если парень не найдет свой паспорт, то офицер немедленно что-нибудь с ним сделает. Причем по тону было ясно, что это «что-нибудь» явно не должно понравиться солдату.

Я сразу запомнил этого парнишку-беднягу. По его лицу было видно, что если дать ему любую альтернативу, например, пять лет за копейки работать на военкомат, он выберет ее, нежели армию. Он здесь, похоже, по ошибке. И за эту ошибку ненавидит весь белый свет. Паспорт и хэбэшку так и не нашли. Как ни кричали офицеры, толку не вышло, и их помятые лица снова покрылись изнывающей утренней усталостью.

Двинулись вперед по платформе. Берцовые ботинки не слушались землю и скользили по ней как по катку. Я шел, поскальзывая, и выплескивал в морозный воздух порции горячего пара. Пришли на вокзал, построились и стоим, ждем… Внутри все как обычно: толпа народу, очередь в кассы, киоски с газетами – только ощущается это как-то по-другому – смотришь как наблюдатель, а не как действующее лицо.

Зашло несколько офицеров в черных шинелях. Подошли к нашим, поздоровались и завели разговор.

- Значит все-таки флот – послышалось из строя.

Мне сразу понравилась их форма – красивая, важная, элегантная. Не то, что у «зеленых». (Не буду скрывать – красивая форма – один из факторов, поманивших меня на флот). Начали ругаться, наверное, из-за паспорта.

Дорога до Североморска

Спустя час-полтора, после переклички, нас разбили на две группы и погрузили в «пазики».

- Держимся вместе, - говорил Леха, и мы держались вместе. В автобусе сели рядом. Возле водителя сидел какой-то длинноволосый человек с жидкими локонами и поседевшими кончиками, попивал пиво из темной пол-литровой бутылки. Когда мы тронулись, он начал говорить и говорил без остановки до самого конца. Бывший военный. Не помню точно, то ли он восхвалял армию, то ли наоборот, то ли все вместе, но то, что он говорил и как он это говорил, мне не понравилось.

Североморск оказался больше, чем я предполагал. Ожидал увидеть сборище бараков и несколько пятиэтажок. Но ошибался. Город все тянулся и тянулся в еще спящем северном утре.

- Неужели это все военные? – думал я.

Минут за 20-30 мы доехали до грозных ворот, которые не замедлили с распахиванием своих невеселых объятий. Заехали вовнутрь, выгрузились. Темно, холодно и тихо. Видны тусклые расплывчатые очертания деревьев, казарм и сугробовых валов, окаймляющих асфальтовую площадку. Завели в казарму и построили в длинном широком коридоре вдоль стен лицом в проход.

Самый страшный военный

Зашел старший прапорщик. Его я запомню на всю жизнь. Он напоминал мне какого-то американского актера, но я все не мог припомнить – какого именно. Во рту жвачка. Это самый страшный военный, который попадался мне за всю службу.

- Вытряхиваем все из вещь-мешков, - мы развязали веревки и начали быстро доставать содержимое аттестатов (так их называют некоторые флотские).

- Я сказал – «вытряхиваем», невменяемые! Что непонятно?

Команда была немедленно исполнена. На пол полетели сухпайки, одежда, зубные щетки, сигареты, полотенца и т.д.

Он был полностью сделан из пренебрежения, отвращения и ненависти к нам. Если в чьей-либо куче вещей ему что-то не нравилось, то он ногой отшвыривал это в сторону. А его образ выражал – «это не гражданские перчатки, а дохлая крыса, пачкающая его собственный персидский ковер».

Офицеры, сопровождавшие нас из Питера, в гражданской среде только изредка не удерживали нецензурный слог. Этот прапорщик поставил свои контроллеры на минимум и дал полную волю лексикону, бьющемуся в его мыслительном аппарате. Поначалу я был ошарашен. Как взрослый человек может так разговаривать?! Но впоследствии я понял, что армия без этого немыслима. Как мне в конце службы сказал один старлейт:

- Мы матом не ругаемся, мы на нем разговариваем.

И это правда. Матерное слово – неотъемлимая часть языка армии…

Правило «пачки сигарет»

Парни, вытряхнувшие на пол вместе со всем блоки сигарет, несколько расстроились, когда вместо десяти пачек у них осталось две, и то те, которые они успели спрятать. Каждый проходящий мимо офицер или старослужащий считал своим долгом взять пачку. Как будто, если бы он этого не сделал, прапорщик немедленно его остановил бы и сказал:

- Товарищ, вы кое-что забыли.

- Не понял.

- Ну, о правиле! Правиле «пачки сигарет». Проходя мимо, вы обязательно должны взять у кого-нибудь пачку.

К счастью для прапорщика, ему не приходилось говорить лишних слов – все и так выполняли данную манипуляцию, с невозмутимым видом, как будто действительно есть такой обычай...

На чеку

Этот «шмон» проходил на втором этаже. Позже нас отвели на первый. Там за столами, выставленными в ряд перед нашей шеренгой, сидели солдаты (писаря, наверное) и вызывали к себе по очереди.

- Мавлютов.

- Я! 

Вышел из строя и подошел к столу. Ответил на вопросы типа: "Домашний адрес", "Как зовут братьев и родителей", и мельком заметил, что по их документам у меня среднее образование.

- Тут у вас написано, что у меня среднее образование.

- Не среднее?

- Нет, высшее… законченное.

- Я просто подумал, раз четыре года учился, значит в техникуме или колледже...

Да, думаю. С этой армией клювом щелкать нельзя.

100-й взвод.

Далее нас повели на флюорографию и медкомиссию. У некоторых врачей смотрели тщательно, а где-то заводили по пять человек и говорили раздеваться. У всей пятерки спрашивали:

- Жалобы есть?

- Нет.

- Одевайтесь.

Кто говорил "есть", тому не везло. Косить надо было раньше, а здесь это уже не имело никакого смысла. Тех, кто жаловался, записывали в 100-ый взвод и на повторное обследование. 100-ый взвод или "сотка" это человек тридцать, которые с утра до ночи в нарядах. Коридоры, "секретные шахты" (гальюны), кубрики, плац – все это убирают они, только потому, что посетовали на здоровье.

Незабываемый обед

После нас выгнали на улицу и сказали ждать… На улице около -25. Немного посветлело, точнее посерело. Стал виден антураж. Казармы, сопки на дальнем плане и серое-серое небо, даже воздух серый. Все очень уныло. Ноги окоченели. Почти все курят. Я не курю. Прыгаю, пытаюсь согреться. Такое ощущение, что про нас забыли.

- Этот урод, наверное, сейчас кофе с медсестрами пьет - шипели солдаты.

Спустя часа полтора-два вышел наш старший и повел нас в столовую. Мы готовы были идти куда угодно, лишь бы в тепло. В столовой следующая обстановка. В правой части оставлен проход вдоль стены. Он ведет к раздаче, и когда мы зашли, был заполнен до отказа. Колонна вперемешку из зеленых и черных мундиров медленно продвигалась вперед. Слева от нее сама обитель утоления голода – столовая. За каждым столом по четыре человека. Кладут много. Кормят вкусно. На этот раз давали рыбный суп, пельмени и компот. Пельмени обалденные из качественного мяса и сварены в наваристом бульоне сливочного привкуса. Попробовав все это и запив сладким компотом, я, приятно удивленный, принялся за суп. Горячее первое блюдо подогревало мой аппетит, подготавливая его к пельменям. Но только я опустошил тарелку похлебки наполовину, как раздалась строгая команда:

Заканчиваем прием пищи, посуду на край стола! Я накинулся на пельмени. Делая несколько жевков, я глотал их, пока все не начали вставать, и второстат (старшина второй статьи) не подогнал меня матерком. С разрывающимся сердцем я понес почти полные тарелки на подносе к месту склада посуды. Думаю, в следующий раз сразу приступлю к пельменям. Вышли, построились.

 «Добровольцы»

Напрааа-во! Шагом марш! И мы двинулись в казарму. Поднялись на второй этаж и стали заполнять кубрик, в котором нам приказали жить. Кубрик составлен из двухэтажных кроватей, тумбочек и табуретов. Вот и вся мебель. С Лехой мы легли на одной шконяре – он снизу, я на втором ярусе. Получили белье, заправились, после чего нас снова построили в коридоре.

- Нужно пять добровольцев! с улыбкой на лице проговорил первостат.

Все молчат.

- Ну же, не бойтесь, - все так же улыбаясь.

Молчим.

- Ну тогда я сам. Говори любое число, - обращается к дрищу, стоящему в строю.

- Девятнадцать.

- Слева, справа? 

- Слева.

Он начал отсчитывать слева и, дойдя до 19-го, объявил: Вот и первый доброволец! Остальных четырех "добровольцев" вызвали по такой же системе. Один из них загадал число и попал на самого же себя! Смеху было.

- Вам повезло! Берите тряпки, ведра. Кто-нибудь один за водой, а остальные начинайте мыть стены.

Они начали мыть, а мы стоим. Час стоим, два… Слушаем устав, который читает тоже "доброволец". Три, четыре… А эти все моют. Тщательно так, редиски, стараются. Не хотят стоять. Через четыре с половиной часа, когда они закончили, нас распустили. В следующий раз, думаю, буду добровольцем. Все здесь непонятно в этой армии. Где хорошо? Где плохо? Пока не попробуешь - не узнаешь.

Пётр Великий

По счастливейшему стечению обстоятельств на следующий день я отправился прямиком в свою воинскую часть, ставшую на год моим родным домом. Как ни уговаривал меня капитан 1-го ранга пойти в морскую пехоту наводить артиллерию (так как я изучал геодезию), мой выбор был непоколебим, и мне достался, пожалуй, самый лучший из возможных вариантов. Со всего распределителя в этот день нас забрали 11 человек, и во главе со старшим мичманом Войловым 31-го декабря мы ступили на борт Тяжелого Атомного Ракетного Крейсера "Петр Великий"…

Прошло 2 месяца… Я уже начал говорить как заправский военнослужащий. Выражения «есть», «так точно», «здравия желаю» потихоньку втерлись в мой словесный обиход. Ничего удивительного – я был без 3-х дней как 2 месяца в армии, и эти постоянно вдалбливаемые слова плотно засели в моем мозгу. Они упрощают жизнь солдата. Солдата ругают: "Есть!", солдата хвалят: "Есть!" - упор делается на развитие интонаций.

Собственно, я перепрыгнул вперед и начал описывать именно эти события не просто так. Дело в том, что где-то в это время я впервые после стольких дней смог почувствовать себя настоящим человеком. Свободным, окрыленным, счастливым! Пусть это была всего лишь мимолетная эйфория, вызванная одним незначительным мероприятием. Не важно. Все равно – в армии можно быть на гребне волны счастья.

Вскоре волна стихла и скрылась в пучине обыденности. Но я помню, как скользил по ней без памяти, часов не наблюдая. Вы спросите: "Что же такое произошло?" - подумывая, что произошло что-то невообразимое, выходящее вон за всякие пределы и границы. Нет, нет, нет! И еще раз нет!

Предупреждаю заранее, скорее всего, вы скажете, что поход за хлебом в Питере являет собой более интересное событие. И, наверное, будете правы. Но я же тогда был в армии! Громадное "но" и оно делает мой пустячок значимым.

Радостная потеря

Мы обычно горюем, когда теряются наши вещи, а тем более документы. Кому понравится просиживать штаны и отдавливать подошвы в очередях из-за того, что совсем недавно было в твоих руках? Однако, вопреки всем канонам бюрократического благоразумия, утеря моей медицинской книжки из медблока оказалась поистине положительно влияющим на мою судьбу моментом. Итак, книжка пропала…

Пропали все данные медосмотра, проводившегося в Североморском распределителе и являющегося для кого-то входным билетом на плавсредство (корабль по-военному), а для кого-то – нет, в зависимости от здоровья. Что же делать? Вот беда! Придется теперь проходить всех этих же врачей в городской поликлинике. Ура!

Минуты счастья

Одного меня, конечно, не отпустили. Тем лучше. Конвоировать меня обязали моего ровесника-контрактника. Что я испытал, севши на заднее сидение теплого такси. Как сильно мне обожгло лаской всю спину, соприкоснувшуюся с неуставным материалом. Вы удивитесь, что поездка на ВАЗ 2106 могла вызвать в коренном петербуржце столько сантиментов. Но повторю – я был в армии!

Мы тихонько летели по заснеженным улицам Североморска. Я, откинувшись назад, поедал пробегающие мимо пейзажи, закусывая воспоминаниями с гражданки. Уютный запах салона "шестерки" навеял на меня настолько дурманящую ностальгию, что я не мог удержать улыбку взаперти, и она постоянно выходила наружу.

- Ты что такой довольный? – обернувшись, спросил Антон.

- Да так, вспомнил кое-что…

Никак по-другому и не могло быть. Я опытный пассажир многих видов транспорта, в том числе и "авто". Сев в жигули, я моментально ощутил то же, что многократно ощущал на гражданке. Не закованный в кандалы распорядка, я ехал по солнечному городу, а мыслями был где-то недалеко от дембеля, причем, кажется, недалеко после него. Потрогал волосы. Скоро они опять будут длинные – длиннее воинского устава.

Сила погон

Приехали. Городская поликлиника Северного Флота № …, Семиэтажное здание, спроектированное советской мыслью. Внутри всюду военные. Люди в гражданской одежде тоже военные. В поликлинике, как и в бане, все равны. Забавно было наблюдать эту поведенческую метаморфозу, когда сила погон (недюжая сила!) угасала, и капитан 2-го ранга говорил мне:

- Послушайте, я ненадолго отойду. Скажите, пожалуйста, что я за вами.

Какая прелесть! Военные могут быть вежливыми. Я почти с восторгом наблюдал, как лейтенант дерзко, нагло, высокомерно спрашивал:

- Кто к хирургу последний?

На что капитан 3-го ранга придавленным, еле пробивающимся сквозь покашливания смущения и почти виноватым голосом ответствовал:

- Хм, я последний.

Равноправие восторжествовало!

Аппетитное завершение дня

Прошли нескольких врачей и на волю. Надо растянуть это удовольствие. Растянуть в том смысле, что прийти еще не один раз в поликлинику, потратив не один день. Антон, мой надзиратель, повел к себе в гости. Живет он, а точнее его тетя в 5-ти минутах ходьбы. Предварительно зашли в магазин – взяли целую курицу-гриль, пачку майонеза и батон. Намечался праздник живота! Как только пришли, первым делом занялись едой.

Я большими рваными кусками макал курочку в майонез, заедал ее булкой и запивал сладким чаем. Вот это жизнь! До того как мы прикончили дичь, пришла тетя Надя (хозяйка квартиры) и стала потчевать нас домашними пирогами с капустой. В завершении было поглощено печенье и два яблока. Чтобы все улеглось, посмотрели телек. После побеседовали с тетей Надей. У нее есть небольшая страстишка – она любит полистать свои два атласа, изданных еще в Советском Союзе и помечтать. Мне, дипломированному геологу, нетрудно было найти с ней общий язык. 

Сытые и довольные, мы побрели обратно на корабль. Шли, не спеша перебирая ноги, и вдруг я невольно остановился – передо мной открылся весь залив, до краев наполненный морем и заходящим солнцем. Корабли Североморского рейда сурово молчали вдоль берега. Все это настолько приглянулось моему глазу и сердцу, что я подумал: "Ну и везунчик же я! Получать такое эстетическое удовольствие, находясь в армии – такого удостоены единицы".

До этого момента – все, что касалось нашего похода через 4-ре океана, было слухами. Матросы давали волю своему заскучавшему воображению и строили самые разные предположения.

- Я думаю, что пойдем в Африку, сражаться с сомалийскими пиратами.

- В Африку – это понятно, может и до Австралии дотянем.

- Интересно, а на экваторе разрешат купаться?

И так далее. Молчали только контрабасы (контрактники). Они бывалые. Год назад вернулись с прошлой боевой службы. Так что на всех нас смотрели как на детей. Боевая служба на корабле – это выполнение боевой задачи, то есть далекий поход и какие-нибудь учения (войны-то нет).

Так вот, только сейчас на утреннем построении наш командир группы, старший лейтенант Кривоглазов объявил:

- В конце марта идем на боевую… Под Владивостоком летом будут военные учения Восток-2010. Там нам и нужно быть. Предположительно все займет восемь месяцев. Может даже Медведева встретим.

Почему он не рад? – думал я.

Потом понял. Это матросам в армии лишь бы что-нибудь интересное было. А офицер, уходя в плавание, на берегу оставляет жену, детей. Как и мы не так давно отделились от семей на перронах вокзалов…

Зато срочники были действительно счастливы! На Алтай, в Бурятию, Архангельск, республику Коми, Питер полетели смс-ки. «Мама!», «Папа!», «Мы идем в кругосветное путешествие!», «Увижу президента!»…

Именно с этого самого момента корабль начал серьезно готовиться к кругосветке. Выходить в море на 2-х, 3-х дневные учебные операции. Наполнять корабль продовольствием и ракетами размером с большие грузовые машины.