Употребление надсата в романе

Говоря о «Заводном апельсине» и надсате нельзя не вспомнить другую культовую антиутопию со своим языком — «1984» Джорджа Оруэлла. Новояз, придуманный Оруэллом представляет собой язык тоталитарного общества. Он, по сути, образуется из английского языка, однако, чрезвычайно упрощенного, как в грамматическом плане, так и в словарном. В новоязе слова теряют изначальный смысл, приобретая смысл противоположный, что должно было привести к вытеснению старояза (классического английского языка) и пресечению оппозиционных мыслей в обществе. Так вот, в этом произведении искусственный язык был нужен для того, чтобы показать жестокость государства в котором «Война — это мир», а «Незнание — сила». В «Заводном апельсине» же надсат наоборот выступает символом бунта, насилия, жестокости. Этакий символ юношеского максимализма. Таким образом, можно утверждать, что помимо художественной функции, надсат исполняет роль дополнительной характеристики персонажей, в частности главного героя Алекса.

Есть версия, что используя надсат, основанный на русском языке, автор хотел изобразить этот самый дух юношеского максимализма, ведь Алекс и его компания старались делать все вопреки общепринятым нормам, в том числе, говорить на языке, отличном от литературного английского. Во вселенной «Заводного апельсина» взрослые не понимают надцатых максимально: от поступков до языка. Общение между людьми становится максимально сложным, а непонимание только усиливается.

Согласно другой версии, использование русского языка в надсате показывает влияние коммунистического СССР на Великобританию, что неудивительно, ведь «Заводной апельсин» был написан в разгар холодной войны, а Энтони Берджесс после своей поездки в Ленинград остался под плохим впечатлением

Сам Берджесс подразумевал, что надсат в тексте произведения будет выполнять ту же функцию, какую выполняли фильмы, показанные Алексу в ходе экспериментов. Начиная читать роман, читатель сталкивался с надсатом, будучи с ним абсолютно незнакомым, однако в ходе прочтения читатель должен был привыкнуть, адаптироваться и научиться понимать до этого непонятный язык, иными словами, к концу книги читатель уже без проблем понимал язык надцатых. Примерно такой же процедуре подвергается и Алекс, ведь, по сути, то, через что проходит читатель — манипуляция сознанием, соответственно, уместно говорить, что читатель также проходит процедуру насильственной выработки условных рефлексов.

Очень важно отметить тот факт, что сам Берджесс не был в восторге от «Заводного апельсина» и его популярности. Он писал: «Сам я бы с радостью отказался от романа, но это уже невозможно. Мне пишут студенты, которые пытаются анализировать роман в своих диссертациях, а японские драматурги предлагают переложить его во что-то вроде пьесы для театра. Но «Заводной апельсин» остался на плаву, в то время как другие мои книги, которые я ценю больше, пошли ко дну забвения. Такое явление — не новость для творческого человека. Ещё Рахманинов жаловался, что известен главным образом благодаря Прелюдии соль диез минор, которую написал в детстве, в то время как более зрелые его работы не вошли в программы. Юные пианисты набивают руку на Менуэте соль мажор Бетховена, к которому сам автор всегда питал отвращение. Так же и я должен смириться с ролью автора «Заводного апельсина», а значит, испытывать некую авторскую ответственность за него».[15]

Всемирная популярность «Заводного апельсина» наступила после выхода киноадаптации Стэнли Кубрика, но адаптация эта была основана на версии романа, которая выходила в США. Ее отличие от оригинального произведения заключается в том, что в ней отсутствует финальная, двадцать первая глава. Отсутствие этой главы нарушает композиционную структуру произведения, задуманную Энтони Берджессом, и оставляет роману «открытый конец», в то время как оригинал романа вполне давал понять, что Алекс задумался о своем будущем. О том, чтобы оно не было таким же гадким, как его прошлое. Это достаточно символично в рамках композиции произведения, поскольку число двадцать один, как бы, символизирует взросление, именно в 21 человек на Западе достигает совершеннолетия, не говоря уже о том, что весь «Заводной апельсин» делится на три части по семь глав. Каждая из частей рассказывает об определенных этапах жизни Алекса. Для Берджесса была важна именно эта структура, поскольку он, подобно композитору, сначала наметил произведение полностью. Для него была важна каждая глава в книге. Для американского издательства, впрочем, эта структура была не так важна, но в 1961 году хорошо было и то, что произведение вообще опубликовали. Однако, к сожалению, без последней главы, что действительно придавало оригинальному «Заводному апельсину» настроение «дешевых штампов о подростковой преступности», как изначально отзывались Times.

Еще одна функция надсата ­— он является своеобразной гранью между читателем и изображаемой жестокостью, таким образом, препятствуя тому, чтобы читатель допускал мысли о подобном поведении. К сожалению, это звучит хорошо только в теории, потому что многих достаточно юных читателей привлекала именно эта жестокая составляющая «Заводного апельсина», а совсем не то, что в роман закладывал Энтони Берджесс, напуганный тем, что людей будут лишать собственной воли.

 

 

ВЫВОДЫ ПО ПЕРВОЙ ГЛАВЕ

    Итак, мы подвели к заключению первую главу данного научного исследования. В ней мы подробно рассмотрели происхождение надсата, его роль и функции в романе. Мы упоминали, что Берджесс недоволен тем, что для экранизации Стэнли Кубрика взята американская версия издания романа, поскольку эта версия не соответствует структуре оригинального романа Энтони Берджесса. В двадцать первой главе герой «вырастает», изменяется, проходит личностный рост, обязательный для героя литературного произведения, которое претендует на художественную ценность, поэтому Берджесс так сильно возмущен отсутствием этой главы.

«Двадцать первая глава приближает роман к настоящей художественной литературе, к искусству, основанному на том принципе, что человеческие характеры склонны меняться. В самом деле, зачем ещё писать роман, если не для того, чтобы дать своим главным героям возможность духовно вырасти и обрести мудрость. Меняются даже персонажи бестселлеров-однодневок. Если в художественном произведении характеры не получают развития, если они едва обозначены, оцепенелые, застывшие, неисправимые — это уже герои не романа, а басни или притчи. Так вот, американцы и зрители Кубрика знают басню, в то время как читатели в Британии и по всему миру читали роман», — пишет Берджесс позднее.[15]

    Впрочем, какого бы издания ни был «Заводной апельсин», никуда не девается в нем надсат, язык жестокости и «ультранасилия». Поскольку мы уже разобрали, что язык этот был необходим для вынесения произведения за временные рамки, для отображения сложной ситуации во времена Холодной войны, для разграничения мира подростков с юношеским максимализмом, и мира, не понимающих подростковые поступки и язык, взрослых. Надсат — уникальное явление в литературе, ведь он одновременно выполняет целую кучу функций: от, буквально, эксперимента по приучению читателя к новому языку до разграничения восприятия.

Примечательно, что после прочтения «Заводного апельсина» многие впечатленные подростки также начинали использовать надсат в речи, однако, надолго это не приживалось, потому что, как и Алекс, люди в большинстве своем развиваются и изменяются.

    Сам Берджесс говорил о надсате следующее: «Надсат, этот русифицированный вариант английского, был нужен, чтобы смягчить то грубое впечатление, какое возникает при чрезмерном натурализме. Необычный язык превращает книгу в лингвистическое приключение. Публика предпочла фильм, очевидно, из-за сложности языка».[15]

    У русского читателя, конечно, такого рода проблем гораздо меньше — несмотря на попытки переводчиков приблизиться к тому, что хотел передать автор, заведомым препятствием является то, что русскому человеку все эти слова, так или иначе, знакомы. Конечно, сокращения «veck» от «tsheloveck» и «kashka» от «starikashka», которые показывают, как Алекс презрительно относится к своему окружению, слегка заставляют задуматься, особенно при первом прочтении, ведь, по сути, читатель сталкивается с подобной языковой структурой впервые, однако сопоставив, что к чему, читатель практически не встречает препятствий во время прочтения. Об этом мы подробнее поговорим в следующей главе.

    Говоря о надсате, нельзя не упомянуть, насколько оригинален этот язык, ведь Берджесс, по сути, действительно создал языковой парадокс, сочетая различные языки в одном. Чего стоят слова «Horrorshow» и «Oddy knocky», например, которые являются созвучными, соответственно, словам «Хорошо» и «Одинокий», но при этом сохраняют в себе непереводимую игру слов, которая отлично вписывается в повествование. «Horrorshow», на наш взгляд, служит словом, идеально описывающим и надсат, и тех, кто его использует, ведь будучи созвучным со словом «хорошо» оно состоит из английских «horror» и «show». Весьма символично, учитывая, что «horror» здесь — в значении «пугающий».

    Наконец, мы можем перейти ко второй главе, в которой подробнее рассмотрим проблемы перевода, различия между надсатом в русской и английской адаптациях, сравним разные подходы к приемам, которые использовал Берджесс в своем произведении. Поскольку мы уже знаем смысловое значение этого языка, будет проще судить, чего добились переводчики в своей работе, а чего достичь не смогли (или упустили). В любом случае, переводчики должны были добиться того, чтобы надсат выполнял те же функции, что и в оригинале, а также, чтобы русскому читателю было настолько же затруднительно воспринимать текст, как и англоязычному читателю.