Зарождение государства: 1300–1648 гг

 

Западноевропейская феодальная система, возникшая после крушения империи Каролингов (представлявшей собой недолговечную попытку навести порядок в том хаосе, который воцарился с разрушившим Рим нашествием варваров), была децентрализованной даже в сравнении с подобными режимами в других регионах. При феодализме правительство не было ни «публичным», ни сконцентрированным в руках одного монарха или императора; вместо этого оно было распределено между многочисленными неравноправными правителями, связанными друг с другом узами вассальной верности и относившимися к правительственным функциям так же, как к своим личным имениям. Однако ситуация в Западной Европе еще более усложнялась исключительным положением, которое там занимала церковь.

В то время как в большинстве империй положение императора усиливалось тем, что он вел свое происхождение от бога или его пророка, в западном христианском мире правитель не был ни тем, ни другим. То же касалось Византии, но там положение спасало то, что за границами империи не было политически независимых греко-православных общин. На Западе же примерно с 1000 г. всегда существовали значимые страны и регионы, как Ирландия, Англия, Северная Испания, Скандинавия и Польша, которые хотя и были христианскими и, следовательно, подчинялись власти папы, не приносили вассальной присяги императору.

Еще больше усложняло положение то, что светская и религиозная столицы находились в разных местах. У Византии и Османской империи был Константинополь, у инков — Куско со всеми его дворцами и храмами, но европейские императоры постоянно перемещались с одного места на другое. Большую часть времени они находились либо в понимаемой широко Германии, которая в то время включала современные Нидерланды, Бельгию, Люксембург, Лотарингию, Эльзас, Швейцарию и Богемию, либо в Северной или Южной Италии. Это означало, что в Средние века папа Римский был недосягаем не только для императора, но и для любого светского правителя. В отличие от аналогичных религиозных должностных лиц прочих империй папа имел собственные владения — хотя они никогда не были в безопасности, и он вынужден был делить в них свою власть с влиятельными аристократическими семьями, такими как Колонна и Орсини. Он имел собственные вооруженные силы в форме военных орденов, для которых являлся верховным сюзереном, хотя эти силы были невелики и рассредоточены малыми группами почти по всей христианской Западной Европе, Средиземноморью и Ближнему Востоку[139].

Наконец, империя Каролингов была уникальна тем, что государственная религия была старше самой империи и в целом ряде отношений находилась значительно выше ее по развитию. Церковь унаследовала язык западной Римской империи, а также многие ее юридические и политические традиции. На протяжении нескольких веков церковь обладала фактической монополией на грамотность, в результате чего без ее услуг не мог обойтись ни один светский правитель, владения которого были сколько-нибудь обширными и который мог реально надеяться превратить их в нечто большее, чем просто вождество или феодальное поместье. Попытка Карла Великого разрешить эту проблему, введя школы и образование, была недолговечной. Во времена мадьярского и норманнского завоеваний в IX–X вв. церковь и в особенности монастыри остались практически единственными центрами, где могло выжить что-то, хотя бы отдаленно напоминающее упорядоченную цивилизацию. Имущество церкви не было сконцентрировано в каком-то одном месте, а состояло из множества зданий и поместий, разбросанных по всей Европе. Поэтому она вынуждена была создать сложный финансовый, юридический и административный аппарат, способный преодолеть время и расстояние. Еще в 1300 г. этот аппарат значительно превосходил любую подобную структуру, имевшуюся у светских правителей.

Эти факторы объясняют, почему после смерти Карла Великого его статус религиозного главы был утерян. Все его преемники ссорились друг с другом и часто призывали церковь выступить посредником. В благодарность за это они предоставляли ей (или она оказывалась в состоянии взять себе) привилегии гораздо большие, чем имела религия в любой другой цивилизации. Примерно с 1100 г. церковь обладала, помимо власти формулировать и толковать Божественный Закон, правом назначать и продвигать по службе собственных должностных лиц; неподсудностью духовенства светскому суду; правом судить и наказывать свое духовенство, а также мирян в тех случаях, когда дело касалось заботы о душе; правом предоставлять убежище беглецам, спасающимся от светского правосудия; правом освобождать подданных от присяги, данной своим правителям; и, вдобавок во всему, огромными земельными владениями, отдельной системой налогообложения и кое-где — правом чеканить монету. Не только высшие прелаты почти всегда принадлежали к знати, но, как и другие феодалы, церковь могла раздавать и получать бенефиции. Почти по всей Европе церковные домены и даже княжества существовали бок о бок с их светскими эквивалентами; главным различием было то, что церковный принцип наследования был не от отца к сыну (в данном случае — всегда незаконному), но часто от дяди к племяннику. Так церковь интегрировалась в феодальную систему, поддерживаемая этой системой и, в свою очередь, поддерживая ее.

Власть церкви была на пике в период между эпохой Григория VII (1073–1085) и Климента IV (1265–1268). Григорий VII схватился с императором Генрихом IV по вопросу о праве назначения епископов, отлучил Генриха от церкви, освободил его вассалов от клятвы верности, разжег против него восстание и, в конце концов, вынудил его отправиться в Каноссу, где Генрих, стоя на коленях, публично покаялся в своих грехах[140]. Климент IV мобилизовал большую часть Европы, развязал целую серию войн и не успокоился, покуда не увидел казнь последнего потомка Генриха, шестнадцатилетнего императора Конрада. Претензии духовенства на верховную власть становилось все смелее и смелее, в том числе в области закона. Уже Иннокентий III (1198–1216) провозгласил, упрочивая более ранние достижения церкви, что папа имеет право судить всех, но не может быть судимым никем. Иаков из Витербо (ум. 1308) применял иной подход: он доказывал, что светское правительство было запятнано первородным грехом и может достичь совершенства только под надзором церкви. Жиль Римский (1246–1316) заявлял светским правителям, что «ваши владения принадлежат церкви больше, чем вам». Кульминация наступила в 1302 г., когда папа Бонифаций VIII издал свою знаменитую буллу Unam Sanctam Ecclesiam. Цитируя Иеремию — «Я поставил тебя в сей день над народами и царствами» (Иер 1, 10) — он провозглашал в булле, что светская власть должна осуществляться ad nutum et patientiam sacerdotis — «no указанию и с согласия священства»[141].

Как отмечалось выше, центробежные тенденции, присутствовавшие в большинстве империй, привели некоторые из них к распаду: особенно справедливо это утверждение в отношении таких случаев, как позднеимперский Рим, где внешнее давление совпало с внутренним и в результате сделало ситуацию неуправляемой. Другие империи, особенно древнеегипетская, китайская и японская, смогли преодолеть, иногда и неоднократно, феодальную раздробленность и, после более или менее продолжительного периода, восстановить централизованную власть. Только в Европе позиция церкви была столь сильна, что вместо того, чтобы заново подчиниться императорской власти, она боролась с последней до возникновения патовой ситуации. В результате феодализм, вместо того чтобы прийти к довольно быстрому концу, длился почти целое тысячелетие и дал свое имя целой исторической эпохе. Что еще более важно для нашего исследования, империи больше не удалось возродиться. В зазорах между двумя великими вселенскими организациями выросли великие монархии, которым много позже суждено было превратиться в государства.

 

 

Борьба против церкви

 

Когда в 1170 г. люди, посланные королем Англии Генрихом II убили примаса Англии, архиепископа Томаса Беккета, в его собственном соборе, результатом стало серьезное поражение королевской партии. Как только прелат умер, его могила стала объектом паломничества, на ней же начали свершаться чудеса, и через два года его официально объявили святым. Король не только вынужден был публично покаяться, но степень его поражения показывает тот факт, что Англию наводнил поток папских указов, касающихся каждого аспекта правления страной, включая, в частности, право духовенства быть судимым только представителями духовенства[142]. Сын Генриха, второй человек по линии наследования, зашел еще дальше. Король Иоанн (1199–1216) большую часть своего царствования сражался с Филиппом Августом Французским за Анжу и Мэн. Пытаясь получить все доступные ресурсы, он присвоил доходы церкви, но оказался беспомощным, когда папа Иннокентий III в качестве возмездия аннулировал избрание его кандидата на важнейший церковный пост в стране. Спор, достигший апогея в 1213 г., разрешился только тогда, когда Иоанн согласился ввести в эту должность человека папы взамен своего. Король дошел до того, что сделал Англию папским феодом, который он получил обратно за плату 1000 серебряных марок в год.

Через 90 лет после этого поражения подобный случай произошел во Франции, но разрешился он по-другому. Папская затянувшаяся, хотя в конечном счете и победоносная, борьба против империи усилила зависимость церкви от дома Капетингов, и в конце XIV в. король Филипп IV Красивый стал самым могущественным властителем в христианской Европе. Он и Бонифаций VIII поссорились из-за денег, как часто бывает с правителями. В начале возник вопрос о праве французского духовенства вывозить денежные средства за пределы королевства, а затем — о собственном праве короля облагать духовенство налогом. Едва папа уступил в этом вопросе (что он сделал в 1297–1298 гг., надеясь в обмен получить поддержку в других делах), как разразился другой спор, на этот раз о праве короля увольнять и судить епископов, совершивших преступление. В лице Иоанна Парижского (ум. 1306) Филипп нашел священнослужителя, который защищал совершенство светского управления так же рьяно, как папа отрицал[143]. Когда ситуация стала критической, король и его советники провели секретное заседание в Лувре. Там они сфабриковали всевозможные обвинения против Бонифация, от незаконного занятия Святого престола до ереси[144]. Одного из них, Гийома де Ногаре, отправили в Рим проверить, можно ли раздуть восстание против папы среди дворянских семей, имеющих власть в городе. Летом 1303 г. он вместе с отрядом вооруженных людей ворвался в резиденцию папы, захватил его в плен и избил.

Хотя Бонифаций умер вскоре после этого случая, спор ни в коей мере не был завершен. Его преемник Бенедикт XI правил всего несколько месяцев, но когда тиару принял Климент V, Филипп, на сей раз действительно контролировавший ситуацию, принудил его отменить действие Unam Sanctam на территории Франции. Летом 1307 г. Климент, собиравшийся возглавить церковный собор, который должен был состояться в Туре, отправился во Францию. Там ему пришлось безучастно наблюдать за тем, как король организовал серию показательных процессов, на которых рыцари Храма (тамплиеры) обвинялись во всем, от ереси до гомосексуализма.

Все военные силы, которые имела церковь на территории Франции, были уничтожены, командующие казнены, крепости и доходы захвачены и присоединены к королевским владениям. Не желая порывать отношений во время всех этих разбирательств, Климент остался во Франции. В 1309 г. он избрал в качестве своей резиденции Авиньон, который хоть и являлся папским поместьем, но был окружен французскими землями; и тем самым папа сам сделал себя пленником короля. На протяжении последующих 70 лет все папы были французами и без исключения — ставленниками французской короны. Международный статус папства сильно пострадал, поскольку любая мера, предложенная или осуществленная папой, автоматически получала поддержку французского, испанского и шотландского духовенства и столь же автоматически отвергалась английским, венгерским, итальянским и, прежде всего, имперским духовенством[145].

В 1356 г. эти ссоры привели к потере папой права участвовать в процессе выборов императора. Вскоре после возвращения папы в Рим, случившегося в 1378 г., последовала Великая схизма. Она была вызвана тем, что население Рима настаивало, чтобы наследник Григория XI, умершего в 1378 г., был не очередным французом, а итальянцем, как и они сами[146]. Схизма длилась 30 лет и регулярно приводила ко всеобщему посмешищу, когда два или даже три папы яростно спорили друг с другом по поводу того, кто из них есть истинный наместник Христа, а кто, напротив, антихрист. Сложно даже представить себе то положение, в котором оказалось папство в те годы. Папа Урбан VI так боялся заговоров, что подвергал пыткам и казнил собственных кардиналов, когда его выдворили из Рима и он странствовал по югу Италии. Папа Иоанн XXIII был обвинен в убийстве, изнасиловании, содомии и инцесте (более серьезные обвинения были скрыты) перед тем, как, переодевшись арбалетчиком, вынужден был бежать с собора в Констанце, а его имя было вычеркнуто из всех официальных списков понтификов. Постоянно отлучая от церкви и свергая друг друга, папы призывали светских правителей вмешаться на их стороне, чтобы вести войну и осаждать противников в их средоточии власти в Риме и Авиньоне. Делая это, они давали возможность этим правителям получить от церкви всевозможные уступки.

Еще долгие годы после того, как с избранием Мартина V (1417) схизма прекратилась, ее наследие продолжало влиять на отношения светского и церковного правительства. Такие зрелища, как избрание и низложение пап, заново поставили вопрос о том, чья власть выше: папы или церковного Собора[147]. Хуже того, современники привыкли, что один человек может одновременно и носить тиару, и быть еретиком. В 1438 г. сторонники конциляризма продемонстрировали, на что они способны, низложив Евгения IV и избрав на его место Феликса V. Лишь десять лет спустя возникший раскол был преодолен; и неудивительно, что последующие папы проводили церковные соборы, испытывая священный ужас. На протяжении следующего столетия (в действительности до начала Контрреформации) распри в церкви были на руку светским властителям. Когда бы ни назревал конфликт с церковью, например, по поводу налогообложения, французские и испанские правители могли обратиться к папе за помощью; напротив, когда они имели дело с римской папской курией, они угрожали вызвать собрание прелатов королевства или — в Англии — созвать парламент. Призывы к патриотизму духовенства и противопоставление его претензиям «чужестранного» (или — во Франции — «ультра-монтанского») Рима были хорошим способом получить их поддержку, особенно по поводу приходов. И со временем это получалось все лучше и лучше.

В первой половине пятнадцатого века папство продолжало получать все новые удары. Как показывают движения альбигойцев, вальденсов, катаров и лоллардов, в Средние века ереси, даже крупномасштабные, организованные, поддерживаемые целыми социальными группами, были нередким явлением[148]. Однако восстание гуситов 1419–1436 гг. отличалось от них: оно впервые смогло объединить большую часть традиционно христианского народа ради выступления против официальной религии. Сам Гус совершил ошибку, доверившись мнимой безопасности, которую ему обещали, и в итоге окончил жизнь на костре. Император и правители германских земель подвергли последователей Гуса жестоким гонениям. И все же его идеи не были забыты. Гуситская (Utraquisf) церковь под защитой части чешской знати продолжала действовать в Богемии[149]. Практика этой церкви, особенно в отношении языка богослужения (чешский, а не латынь) и использования вина в таинстве евхаристии (которое пили и священник и прихожане), существенно отличалась от практики Рима, и все же Рим вынужден был терпимо относиться к ней в последующие примерно два века. Значительная часть церковной собственности была конфискована той же самой знатью и более не возвращена. Наконец, легкость, с которой это движение смогло получить распространение от места его зарождения по всей Саксонии, в Мекленбурге и вплоть до побережья Балтийского моря, стала предвестницей грядущей Реформации.

Тем временем основы светской власти церкви подверглись нападкам со стороны новой гуманистической науки, возникшей в Италии. Ключевым ее понятием было восхищение всем классическим, что само по себе предполагало утверждение возможности упорядоченной — даже процветающей и интеллектуально превосходящей — цивилизации без помощи христианской веры. Один из первых симптомов того, что гуманизм и его сторонники, взявшись за дело, могли сделать для уменьшения влияния церкви, появился в 1440 г. О точном происхождении и значении так называемого «Константинова дара», одного из главных документов, который использовало папство, чтобы оправдать свои претензии на монархическую власть над Римом, Италией и Западом, спорили как минимум с X в.[150]; и наконец Лоренцо Валла, использовав хорошее знание классической латыни, завершил этот спор, показав, что «Дар» — это подделка VIII в., причем не очень искусная. Валла, считавший, как и многие его итальянские современники, официальную церковь источником порока, политического раскола и войны, стал знаменитым в одночасье. Он завершил свое выступление, выразив надежду на то, что поскольку намерения церкви отныне разоблачены, принадлежащие ей земли будут быстро секуляризированы, а функции церкви ограничатся духовной сферой, которая единственно ей и принадлежит.

К тому времени становление важнейших монархий было уже свершившимся фактом. Короли либо проводили свои решения через парламент, как в случае с английскими статутами Praemunire [151] (1351) и французскими прагматическими санкциями (1439), либо договаривались с действующим папой и подписывали конкордат. Какая бы процедура ни использовалась, она неизменно вела к потере церковью финансовой независимости и к подпаданию церковной собственности под королевское налогообложение. Уже Эдуард II (1307–1327) сумел вытянуть из церкви больше денег, чем из своих вассалов-мирян, и это только одна из вех на данном пути[152]. В 1366 г. Иоанн Гонт, действуя от имени Ричарда II, официально аннулировал статус Англии как папского феода; когда король, достигнув совершеннолетия, обратился к Риму за помощью в споре с дворянством, этот акт был использован как дополнительное основание к его низложению. Во Франции назначение иностранцев на вакантные церковные должности было запрещено в 1439 году, хотя этот запрет стал окончательным только в 1516 г. Людовик XI (1461–1483) имел список из 600 важнейших церковных приходов, которые были объявлены находящимися под его исключительным контролем, и таким образом он усилил свою власть над духовенством и получил возможность осуществлять патронаж; поставив их над светскими сторонниками, он сделал их еще одним инструментом королевского правительства, известного своей коррумпированностью[153]. Наконец, в Испании король Фердинанд, который вместе со своей женой называл себя «Католическим», назначил себя главой различных воинских орденов, по мере того, как между 1477 и 1498 гг. соответствующие посты освобождались. В 1531 г. Папа Адриан VI принял это действие как fait accompli [154] и утвердил его. Это принесло короне землю и доходы; однако всего лишь десять лет спустя Карл V последовал примеру своего французского коллеги и решительно запретил иностранцам занимать церковные посты в стране.

Другие права духовенства, такие как апелляция к папе против королевского правосудия, так же были урезаны. Во Франции после окончания Столетней войны Людовик XI запретил инквизиции преследовать еретиков кроме как по его личному указанию. Он настоял, чтобы каждый приговор церковного суда повторно рассматривался парижским парламентом (parlement). Чтобы предотвратить заговоры духовенства против него, Людовик XI запретил священнослужителям выезжать за пределы страны, не получив предварительно разрешения. Франциск I (1515–1547) заставил духовенство присягать ему на верность, так же как это делали все остальные подданные, еще на ступень приблизившись к отмене исключительности их положения. Тем временем в Англии в самом начале правления Генриха VIII впервые за 200 лет была проведена всеобщая перепись, определившая, какая собственность принадлежала, а какая не принадлежала церкви (а также какие церкви имели право предоставлять убежище). Некоторые дела, например, составление и исполнение завещаний, были изъяты из-под юрисдикции церкви. Один вид преступлений, ранее подпадавший под церковную юрисдикцию — а именно, клевета, — был отменен, за исключением случаев, когда она была направлена против короля. Здесь, как и в других случаях, церковные власти отныне полностью зависели от взаимодействия с королевскими чиновниками в отношении исполнения приговоров, которые они выносили в делах, все еще остающихся под их юрисдикцией. Это касалось даже консервативных Португалии и Испании; говорили, что не существовало ни одного института, столь всеобъемлюще подчиненного королевскому контролю, как испанская инквизиция. Так или иначе подходили к концу старые добрые времена, когда каждый верховный прелат и каждый аббат высшего ранга имели собственные тюрьмы[155].

Еще более важным поворотным пунктом в триумфе монархов над церковью стала Реформация. Одной из причин, по которой, в частности, Лютер, самого начала завоевал гораздо более серьезную поддержку, чем предыдущие реформаторы, было именно его утверждение, что его движение не несло революционных черт; он верил, что религии непозволительно вторгаться в сферу светской власти[156]. Эта позиция привела его к написанию обвинительных трактатов против крестьянской войны 1525 г., и в 1530 г. она была формализована, когда вместе со своим соратником Меланхтоном он написал Аугсбургское вероисповедание и процитировал там слова Христа о том, что Его Царство не от мира сего. Другие ведущие реформаторы, особенно Цвингли, Кальвин, Бусер и Беза, посвящали некоторые или все свои работы светским правителям того времени, надеясь получить помощь в распространении своих взглядов[157].

Как только улеглись страхи государей, касающиеся политических последствий протестантизма, он быстро распространился. Его победа была, пожалуй, наиболее полной в Шотландии, скандинавских странах и в Англии, хотя в последнем случае процесс занял больше времени и завершился по-другому. Однако он охватил значительные части Германии, Богемии, Польши, Венгрии, Швейцарии, Франции и исторических Нидерландов (включавших территорию современных Нидерландов, Бельгии и Люксембурга). Принимало ли течение форму лютеранства, цвинглианства, кальвинизма, англиканства или (шотландского) пресвитерианства, там, куда оно доходило, его сторонники отрекались от повиновения папе. Кроме того, они распустили монастыри как духовные центры церкви и, осуществив крупномасштабную конфискацию церковной собственности, в большой мере ограничили ее экономическую власть.

Процесс изъятия собственности у церкви принимал различные формы. В Германии целые княжества были подвержены секуляризации. Самый примечательный случай произошел в 1525 г. Альберт Бранденбург-Ансбахский, наняв Лютера в качестве советника, использовал свое положение магистра Тевтонского ордена чтобы полностью присвоить его себе. Так он создал новое политическое образование, которое достигало протяженности 120 на 200 миль и стало известно в истории как герцогство Пруссия[158]. В других местах речь шла в основном об изъятии церковных ценностей, как во время движения «низвержения идолов», охватившего Нидерланды в 1566 г. В Швеции король Густав Ваза постановил, что каждая церковь в стране должна пожертвовать по одному колоколу в пользу казны. Но, что важнее всего, Реформация дала возможность правителям заполучить церковные угодья, которые в некоторых странах насчитывали 25–30 % всей земли. Арендаторы, работавшие на земле, часто содействовали этому, радуясь возможности избавится от монахов и священников, которые славились особой требовательностью в отношении арендной платы и других прерогатив землевладельца. После конфискации угодья продавались за наличные деньги или, хотя и реже, сдавались в аренду подрядчикам. Так или иначе результатом было увеличение королевских доходов — иногда в несколько раз, как это было в Англии, благодаря чему Генрих VIII стал первым монархом, который был богаче, чем все его магнаты вместе взятые, а также обеспечение институциональной поддержки реформ, которые стало гораздо сложнее отменить, как только они стали влиять на наполнение людских карманов.

Более того, хотя десятки тысяч монахов и монахинь были просто выброшены с земель и оставлены без средств к существованию, оставшуюся часть духовенства необходимо было обеспечивать.

Традиционно священники являлись членами особой вселенской организации, которая заботилась о них, раздавая им бенефиции. Теперь они либо становились королевскими слугами, обязанностью которых, в силу обстоятельств, было заботиться о человеческих душах, как это было в лютеранских странах, либо им не позволяли вмешиваться в дела правительства, хотя они и сохраняли некоторую автономию в отношении своей внутренней организации и избрания священников, как это было в кальвинистских странах. В последнем случае правители, хотя они официально не назначали себя главами церкви, возлагали на себя ответственность надзирать за ее деятельностью, включая образование (как мирян, так и священников), обряды и молитвы. В лютеранских странах правительство часто заходило еще дальше и после консультаций с придворными теологами само публиковало новые догматы веры. В Англии Генрих VIII, который был не лютеранином, не кальвинистом, а просто двоеженцем с абсолютистскими склонностями, отменил независимость церкви и выпустил целый сборник обязательных вероучительных положений, которые его подданные должны были изучать и исповедовать. С 1539 г. сомневаться в его намерениях больше не приходилось, когда он обязал духовенство поменять старый перевод Библии на новый, отмеченный королевской печатью. На обложке была изображена группа людей, дружно кричавших vivat rex [159][160].

Продолжая признавать авторитет папы, католические правители не заходили столь далеко в этом отношении. Но хотя неприкосновенность духовенства и его судебные права оставались куда более обширными, чем при протестантском правлении, многие из них ужесточили контроль над религией; в Империи право на это было санкционировано Аугсбургским миром (1555)[161]. Превратив нужду в добродетель, они использовали необходимость воевать за «истинную» религию как удобный предлог для того, чтобы присоединить церковные феодальные владения, конфисковать собственность и обложить налогами, как сделал Карл V в 1520 г., когда он превратил добровольные взносы tercio reale и Cruzada в постоянные обязательные сборы. Франциск I, в свою очередь, постановил, чтобы все церковные имения стоимостью больше 100 000 ливров были проданы, а доходы от продажи были переданы в королевскую казну. Его преемники превратили вымогательство в искусство. Церковную собственность регулярно конфисковывали и так же регулярно продавали обратно ее первоначальным владельцам; как описал этот процесс Мишель де Лопиталь, канцлер с 1560 по 1568 г., «все, чем оно [духовенство] обладает, принадлежит королю», который может продать это в любое время, «никого не информируя об этом»[162]. К концу столетия Филипп II Испанский, образец благочестия, довел кастильскую церковь до бедности, забирая половину ее доходов. Его доход от церкви был равен тому доходу, который он получал от Нового Света в качестве хозяина самой большой и богатейшей заморской империи в истории[163].

Следуя примеру герцога Баварского, католические правители один за другим учреждали советы, в которых миряне неизменно были в большинстве, для контроля за делами церкви, включая распределение должностей и бенефиций. Да и вопросы веры не были оставлены в покое. Карл V, хотя он и был лично тверд в старой вере, проложил этот путь: между 1520 и 1543 гг. его богословы неустанно находились в поиске доктрины, которая, удовлетворив и католиков, и протестантов, могла бы быть объявлена обязательной для них для всех. Во Франции, имеющей свои независимые традиции, где уже в XIV в. считалось, что по доктринальным вопросам решающее слово принадлежит Сорбонне, попытка Тридентского собора дать новое определение католической религии была встречена с тревогой. Непрерывно росло количество французских книг о соотношении прав короля и церкви. В 1549 г. Пьер Питу в Libertès de I'èglise gallicane объявил, что на территории королевства светская власть папы не имеет силы, а его духовная власть ограничена тем, что получило одобрение короля. Когда Мария Медичи, невеста Генриха IV (1598–1610), попросила его принять постановления Тридентского собора в качестве свадебного подарка, ей было приказано больше никогда не вмешиваться в дела государства. Вернемся к Филиппу II: хотя он и не устанавливал вероучительных принципов, но утвердил свою власть так, что папские буллы не могли быть опубликованы в его многочисленных владениях без его предварительного одобрения.

По мере того, как светские правители ужесточили контроль над церковью, произошли изменения и в рядах правительственных служащих. Воодушевленные распространением светского гуманизма, миряне, начиная с XV в., все больше и больше приобретали возможность получения такого же хорошего образования, как и церковники. Со временем это положило конец ситуации, при которой правители зависели от «клерков» (т. е. клириков) в своей администрации. Например, Томас Уолси, уволенный в 1525 г., был последним кардиналом, занимавшим пост лорда-канцлера Англии. Его преемник, Томас Мор, носил власяницу под одеждой, но тем не менее он прежде всего был юристом, чей путь наверх вел через парламент, Судебные Инны и череду деловых операций, сделавших его богатым. Последующие английские монархи обычно старались не назначать церковников на государственные посты: это не было позволено даже Уильяму Лоду, который, будучи архиепископом Кентерберийским, играл главную роль в гонениях на пуритан и других диссидентов при Карле I. Здесь, как и в других протестантских странах, представители знати отказывались от независимого образа жизни и шли на королевскую службу, чтобы продвинуться. Во второй половине XVI в. они в несчетных количествах наводнили университеты, чтобы изучать, помимо прочих предметов, вновь созданную «политическую» науку, основателями которой были Боден и Юст Липсий[164].

Католические правители, хоть и позднее, но тоже последовали за ними. В Испании кардинал Гранвель, служивший своему господину более 20 лет и умерший на своем посту в 1586 г., оказался последним в своем роде. Главным министром Филиппа III был герцог Лерма. Филипп IV назначил графа Оливареса и после него — дона Луиса Мендеса де Харо. Только Франция, во времена Екатерины Медичи (1559–1589) и Генриха IV (1589–1610) продвигавшаяся в этом направлении, была исключением из общего правила. В течение 37 лет, с 1624 до 1661 г., страной правили два кардинала в красных шапочках, Ришелье и Мазарини, выступающие от имени Людовика XIII и молодого Людовика XIV соответственно. При этом следует отметить, что никто не смог бы быть ревностнее Ришелье в деле защиты «государства» от Римской церкви (а также в занятии множества должностей), вплоть до того, что его считали настоящим основателем этого государства. Но, как бы то ни было, этот опыт больше не повторился. Первое, что сделал Людовик XIV, достигнув совершеннолетия, — положил конец правлению духовенства. Будучи сам себе первым министром, он подыскивал себе советников из мирян, таких как Кольбер и Лувуа.

Тем временем сама идея того, что упорядоченное правление зависит от его санкционирования религией, подверглась нападкам. Макиавелли, рассуждая о Римской республике, которой он восхищался, предположил, что один из секретов политической стабильности состоит в использовании высшими классами религии для удержания масс в узде[165]. Истинность или неистинность их верований не имела значения; для него религия была не пропуском в рай, но virtù (доблестью), которую лучше всего можно определить как сочетание патриотизма и смелости, которое было основой правительства и оправдывало его. Голос Макиавелли не был единственным: через три года после того, как он написал «Государя», Томас Мор опубликовал «Утопию» (1516). В ней описывалась воображаемая политическая система, в которой царит религиозная терпимость, не приводящая к беспорядку или другим неприятным последствиям любого рода. Единственным исключением были атеисты, которые отрицали, что человек обладает вечной душой, но даже их не трогали до тех пор, пока они публично не выражали своих взглядов. Если бы не тот факт, что Мор был известен своей любовью к сатире, мы вполне могли бы назвать его первым подлинным представителем модерна. Но, принимая это во внимание, сложно сказать, всерьез ли Мор выдвинул такое предложение. Он сам был очень религиозным человеком, который во время своей деятельности в качестве лорда-канцлера преследовал еретиков со всей яростью, на которую был способен. В конце концов, он пожертвовал собой, защищая католицизм от Генриха VIII.

В любом случае его идее было суждено захватить разные страны, особенно Францию и Нидерланды. Когда Франция с 1561 г. оказалась в состоянии гражданской войны, религиозная терпимость рассматривалась вождями гугенотов в качестве способа самозащиты от католического большинства. Дополнительная поддержка этой идеи пришла от школы мысли, известной как politiques (изначально противопоставлявшихся fanatiques), которые надеялись использовать ее для преодоления религиозных разделений[166]. Два короля, Карл IX (1560–1574) и Генрих III (1574–1589) заигрывали с ней время от времени, как и их мать, бывшая реальной силой, стоящей за троном[167]. Несмотря на то, что Генрих III был набожным католиком, он в итоге назначил своим преемником протестанта Генриха Наваррского, настроив против себя многих своих подданных, но четко поставив требования правления страной выше требований религии. Сам король Наваррский в душе, возможно, был скептиком; однако, как показывает его знаменитая острота о Париже, который стоит мессы, он был готов следовать внешним формам, если это служило его целям. Он обратился в католичество и взошел на трон под именем Генриха IV. Следующим его шагом было прекращение религиозных гонений, развязанных его предшественниками, и провозглашение религиозной терпимости в Нантском эдикте, который на 90 лет превратил Францию в настоящую мозаику из католических и протестантских общин. В эпоху правления Генриха IV его фактотумом и главным советником был гугенот, герцог де Сюлли, фигура, с которой мы еще встретимся.

В Нидерландах различия в вероисповедании были такими же глубокими, как везде, но на севере их смягчала отчаянная борьба за независимость против Испании. Вильгельм Молчаливый, будучи первым лидером восстания, делал все, что было в его власти, чтобы сохранить единство. Это объясняет, почему в конце 1560-х — начале 1570-х годов он оказался сторонником формального равенства между католической и кальвинистской церквями. Однако их взаимное недоверие, особенно со стороны крайних кальвинистов, известных под именем Predikanten, ограничило его успех. В 1573 г. католики, жившие в северных провинциях, потеряли право на богослужение, хотя попыток лишить их свободы совести не предпринималось. Здесь, как и в большинстве стран, прошли века, прежде чем все формы религиозной дискриминации были отменены, преступления против религии изъяты из сводов законов, и церковь отделена от государства, не говоря уже о лишении церкви главенствующего положения в таких областях, как социальное обеспечение и образование.