Тема 8. Сознание и познание, Проблема истины

Вопросы:

- Проблема сознания в истории философии. Сущность и структура сознания;

- Сознательное и бессознательное: механизмы взаимодействия;

- Проблема познания в философии;

- Уровни познания и их основные формы. Ограниченность сенсуализма и рационализма в познании;

- Проблема истины в научном познании;

- Формы истины, догматизм и релятивизм.

 

 

Контрольные вопросы:

 

- Дайте определение понятиz сознание;

- Обозначьте основные подходы в истории философской мысли к пониманию сознания;

- Выделите структуру сознания;

- Раскройте сущность отражения как всеобщего свойства материи;

- Назовите простейшую форму психического отражения;

- Поясните, в чем заключается коренное отличие сознания человека от психики животных;

- Выявите основные подходы к решению вопроса соотношения сознания и мозга;

- Как именуется проблема соотношения сознания и мозга?

- Кто первым в истории философской мысли поставил задачу изучения вопроса соотношения сознания и мозга?

 - Как соотносится биологическое и социальное в сознании человека, почему сущность человеческого сознания социальна?

- Раскройте влияние материально-предметной деятельности на становление сознания человека;

- Без чего невозможен акт самосознания?

- Выявите роль каждого из элементов структуры сознания;

- Что означает понятие идеаторность?

- Кто впервые обозначил проблему бессознательного в истории философской мысли?

- Выделите структуру сознания по З. Фрейду;

- Как именуется раздел философии, изучающий проблемы познания?

- Как решался вопрос соотношения субъекта и объекта познания в истории философской мысли?

- Перечислите подходы к решению проблемы возможностей и границ познания;

- Раскройте содержание понятий сциентизм и антисциентизм, какая позиция Вам ближе;

- Назовите источники знания и их основные формы;

- В чем суть спора рационалистов и сенсуалистов, каковы аргументы сторон?

- Перечислите методы эмпирического и теоретического познания и их основные формы;

- Раскройте содержание понятия практика;

- Обозначьте основные подходы к познанию;

- Раскройте содержание понятия иррационализм;

- Обозначьте подходы к пониманию понятия истина;

- Что означает понятие когерентная истина?

- В чем отличие между ложью и заблуждением?

- Что означают понятия догматизм и релятивизм?

- Объясните, как соотносятся между собой относительная и абсолютная сторона истины.

 

Самостоятельная работа:

 

I. Составьте терминологический словарь по данной теме и сделайте на его основе кроссворд.

 

II. Прочтите фрагмент из работы М. Полани «Личностное знание. На пути к посткритической философии» и ответьте на вопросы:

М. Полани: «Я отказался от идеала научной беспристрастности. В точных науках этот ложный идеал, пожалуй, не приносит большого вреда, поскольку там Ученые нередко им пренебрегают. Но, как я постараюсь показать, в биологии, психологии и социологии, его влияние оказывается разрушительным, искажающим все наше мировоззрение даже за границами собственно науки. Я хочу предложить иной идеал знания.

Этим намерением определяется широта тематики данной книги и тот новый термин, который я вынес в ее заглавие — «Личностное знание». Может показаться, что эти два слова противоречат друг другу: ведь подлинное знание считается безличным, всеобщим, объективным. Но это кажущееся противоречие разрешается иной трактовкой самого понятия «знание».

Для меня знание — это активное постижение познаваемых вещей, действие, требующее особого искусства. Акт познания осуществляется посредством упорядочения ряда предметов, которые используются как инструменты или ориентиры, и оформления их в искусный результат, теоретический или практический. Можно сказать, что в этом случае наше осознание этих предметов является «периферическим» по отношению к главному «фокусу осознания» той целостности, которой мы достигаем в результате. Ориентиры и инструменты — это только ориентиры и инструменты; они не имеют самостоятельного значения. Они призваны служить искусственным продолжением нашего тела, а это предполагает определенное изменение индивидуальной деятельности. В этом смысле акты постижения необратимы и некритичны.

Этим определяется личное участие познающего человека в актах понимания. Но это не делает наше понимание субъективным. Постижение не является ни произвольным актом, ни пассивным опытом; оно — ответственный акт, претендующий на всеобщность. Такого рода знание на самом деле объективно, поскольку позволяет установить контакт со скрытой реальностью; контакт, определяемый как условие предвидения неопреде ленной области неизвестных (и, возможно, до сей поры непредставимых подлинных сущностей. Мне думается, что термин «личностное знание» хорошо описывает этот своеобразный сплав личного и объективного.

Личностное знание — это интеллектуальная самоотдача, поэтому в его претензии на истинность имеется определенная доля риска. Объективное знание такого рода может содержать лишь утверждения, для которых н исключена возможность оказаться ложными...

В каждом акте познания присутствует страстный вклад познающей личности и... эта добавка — не свидетельство несовершенства, но насущно необходимый элемент знания. <...>

Если... мы сделаем попытку изучать Вселенную объективно, уделяя одинаковое внимание равным по массе порциям материи, это закончится тем, что на протяжении всей нашей жизни мы будем изучать межзвездную пыль, делая небольшие перерывы для изучения скоплений раскаленного водорода; и не раньше, чем через тысячу миллионов исследовательских жизней, наступит момент, когда одну секунду времени можно будет посвятить изучению человека Нет нужды говорить, что никто — включая ученых — не придерживается такого взгляда на Вселенную, какие бы славословия ни возносились при этом «объективности». Но нас это не удивляет. Потому что, будучи человеческими существами, мы неизбежно вынуждены смотреть на Вселенную из того центра, что находится внутри нас, и говорить о ней в терминах человеческого языка, сформированного насущными потребностями человеческого общения. Всякая попытка полностью исключить человеческую перспективу из нашей картины мира неминуемо ведет к бессмыслице. <...>

Наиболее распространенная сейчас концепция науки, основанная на разделении субъективности и объективности, стремится — и должна стремиться любой ценой — исключить из картины науки это явление страстного, личностного, чисто человеческого создания теорий или в крайнем случае минимизировать его, сводя к фону, который можно не принимать во внимание. Ибо современный человек избрал в качестве идеала знания такое представление естественной науки, в котором она выглядит как набор утверждений, «объективных» в том смысле, что содержание их целиком и полностью определяется наблюдением, а форма может быть конвенциональной. Чтобы искоренить это представление, имеющее в нашей культуре глубокие корни, следует признать интуицию, внутренне присущую самой природе рациональности, в качестве законной и существенной части научной теории. Поэтому интерпретации, сводящие науку к экономичному описанию фактов, или к конвенциональному языку для записи эмпирических выводов, или к рабочей гипотезе, призванной обеспечить удобство человеческой деятельности, — все они определенно игнорируют рациональную суть науки. <...>

Личностное знание проявляется в оценке вероятности и порядка в точных науках, как с еще большей эффективностью выступает оно в описательных науках при анализе умения и мастерства. Во всех этих случаях акт познания содержит элемент оценки; и этот личностный коэффициент, который сообщает форму всему фактическому знанию, одновременно служит также для соединения субъективности и объективности. В нем скрыто стремление человека преодолеть собственную субъективность путем самоотверженного подчинения своих личных свершений универсальным стандартам. <...>

Цель моей книги состоит в том, чтобы показать, что абсолютная объективность, приписываемая обычно точным наукам, принадлежит к Разряду заблуждений и ориентирует на ложные идеалы. Отвергая эту иллюзию, я хочу предложить другое представление, заслуживающее, на мой взгляд, большего интеллектуального доверия. Его я назвал «личностное знание». В первой части, озаглавленной «Искусство познания», я собираюсь наметить перспективу, открываемую этим понятием, чтобы как-то оправдать мое стремление, которое в противном случае может показаться простой придирчивостью, раскрыть сокровенные тайны современного научного мировоззрения. Такого рода оправдание необходимо по той причине, что тщательно скрываемые слабые звенья есть во всякой мыслительной системе; в той системе, которую я пытаюсь выстроить, исходя из понятия «личностное знание», тоже есть ряд вопросов, повисающих в воздухе. Мы слишком хорошо знаем, как во все времена люди, негодуя на какие-то неувязки в современном им мышлении, переходили к другой мыслительной системе, не замечая, что этой новой системе присуши те же самые недостатки. В философии это обычное явление. Имея это в виду, япродолжу начатую мной переоценку ценностей в науке. <...>

Несколько раз повторяющееся выше рассуждение по поводу роли неявного, молчаливого фактора в формировании членораздельного, отчетливого выражения знания останется туманным до тех пор, пока мы не определим тот процесс, посредством которого неявный компонент знания взаимодействует с явным, личностный — с формальным. Однако к лобовой атаке на эту проблему мы еще не готовы. Предварительно нам нужно рассмотреть три основные области, характеризующиеся различным предельным соотношением речи и мысли, а именно:

(1) Область, в которой компонент молчаливого неявного знания доминирует в такой степени, что его артикулированное выражение здесь, по существу, невозможно. Эту область можно назвать «областью невыразимого».

(2)Область, где названный компонент существует в виде информации, которая может быть целиком передана хорошо понятной речью, так что здесь область молчаливого знания совпадает с текстом, носителем значения которого оно является.

(3)Область, в которой неявное знание и формальное знание независимы друг от друга. <...>

Мы можем попытаться зафиксировать периферическое знание, сфокусировав на нем свое внимание, выделив и явно сформулировав его в отчетливом виде. Однако подобная спецификация, вообще говоря, не будет исчерпывающей. Опытный врач-диагност, специалист в области систематики или производства хлопчатобумажных тканей могут сформулировать некоторые общие принципы своей работы и указать на те ключевые (существенные) признаки, которыми они руководствуются в своих действиях и оценках, но знают они все же гораздо больше, чем могут выразить в словах: они знают эти принципы и признаки практически, не эксплицитно, не как объекты, а в качестве инструментов, неразрывно связанных  сих интеллектуальными усилиями, направленными на достижение понимания той ситуации, с которой они сталкиваются. И в этом своем качестве периферическое знание невыразимо в словах. Сказанное в равной мере относится и к квалификации ученого-специалиста (как к искусству познания), и к мастерству профессионального исполнения во всех других областях человеческой деятельности (как к искусству действия). Отсюда же следует, что во всех случаях, для того чтобы овладеть искусством познания и действия, недостаточно одних лишь предписаний и указаний, недостаточно также научиться исполнению каких-либо их отдельных фрагментов — необходимо еще приобрести специальный навык эффективной их координации. Последнее связано с тем, что словесно невыразимым может быть и знание отношений между отдельными конкретными деталями, образующими в совокупности целое, даже если все они порознь могут быть эксплицитно определены. Примером может служить практика изучения анатомии человека в медицинских учебных заведениях.

Обычно все начинается с того, что студент-медик заучивает наизусть названия различных органов и тканей, составляющих человеческий организм. Это требует большой работы памяти, но с точки зрения понимания изучаемого материала особых трудностей не составляет, поскольку, как правило, характерные части человеческого тела можно распознать по соответствующим схемам. Главная трудность для понимания анатомии, а значит, и для ее преподавания возникает в связи с тем, что ни одна из этих двухмерных схем не может дать адекватного представления о сложной, трехмерной картине органов человеческого организма. Даже вскрытие трупов, при котором обнажается какая-нибудь внутренняя область с ее органами, позволяет увидеть лишь одну часть этой области. Воображение же должно на этой основе реконструировать объемную, трехмерную картину демонстрируемой области в том виде, в каком она существовала до вскрытия, и мысленно представить ее связи с соседними не вскрытыми областями.

Поэтому то знание топографии, которым обладает опытный хирург в отношении тех участков тела, которые он оперирует, есть невыразимое знание. <…>

Наука не может выжить на острове позитивных фактов в окружении океана интеллектуального наследия человека, обесцененного до уровня всего лишь субъективных эмоциональных реакций. Наука должна признать правильность определенных эмоций, и, если ей это удастся, она не только «спасет» сама себя, но своим примером подведет базу и под всю систему культурной жизни, частью которой является. <...>

Страстность делает сами объекты эмоционально окрашенными; они становятся для нас притягательными или отталкивающими; если эмоции позитивны, то объект приобретает в наших глазах исключительность. Страстность ученого, делающего открытие, имеет интеллектуальный харак- тер, который свидетельствует о наличии интеллектуальной, и в частности научной, ценности. Утверждение этой ценности составляет неотъемлемую часть науки. <...>

Функция, которую я здесь приписываю научной страстности, состоит в возможности различения фактов, имеющих или не имеющих научный интерес. Лишь небольшая часть известных фактов представляет интерес для ученых; и научные эмоции служат, в частности, ориентиром для оценки, что представляет больший интерес, а что — меньший, что имеет для науки огромное знание, а что — относительно небольшое. Я хочу показать, что оценка эта зависит в конечном свете от чувства интеллектуально прекрасного и представляет особой эмоциональную реакцию, не поддающуюся бесстрастной оценке (так же как мы не можем бесстрастно определять красоту произведения искусства или достоинство благородного поступка).

Науки открывают новое знание, однако новое видение, которое при этом возникает, само не является этим знанием. Оно меньше, чем знание, ибо оно есть догадка; но оно и больше, чем знание, ибо оно есть предвидение вещей еще неизвестных, а быть может, и непостижимых в настоящее время. Наше видение общей природы вещей — это наша путеводная нить для интерпретации всего будущего опыта. Такая путеводная нить является необходимой. Теории научного метода, пытающиеся объяснить формирование научной истины посредством какой бы то ни было чисто объективной и формальной процедуры, обречены на неудачу. Любой процесс исследования, не руководимый интеллектуальными эмоциями, неизбежно потонет в тривиальностях. <...>

Обнаруженный Гёделем процесс безграничного разрастания системы аксиом с очевидностью доказывает, что человек, работающий с машиной для логического вывода, может достичь неформальным путем такого диапазона знаний, который невозможен для этой машины самой по себе, даже если выполняемые ею операции указывают на подходы к этому знанию. Следовательно, сила разума превосходит силу машины, способной к логическому выводу. Но встающая в связи с этим проблема имеет более широкий характер. Дело в том, что существуют еще и автопилоты, приборы, управляющие артиллерийским огнем, и прочие машины, действие которых не ограничивается логическим выводом. A.M. Тьюринг показал, что можно придумать машину, которая будет как конструировать, так и выдвигать в качестве новых аксиом сколь угодно много гёделевских высказываний. Всякий повторяющийся эвристический процесс, примером которого в области дедуктивных наук и служит гёделевский вывод, может выполняться автоматически. Машина может автоматически играть в шахматы. И вообще всякое искусство воспроизводимо в автоматическом процессе в той степени, в какой правила или нормы искусства могут быть сформулированы. Они могут включать в себя даже элемент случайности, который обеспечит, например, процедура подбрасывания монеты, но искусство или знание, не имеющее писаных правил, никогда не сможет стать уделом машины.

Всю сферу автоматических операций мы, конечно, не сможем описать, с точки зрения тех формальных критериев, которые применимы к машинам логического вывода. Однако необходимость связи машины и человека существенно ограничивает независимость машины и обеспечивает ей статус, подчиненный статусу мыслящего человека. Ибо машина является таковой, только если кто-то целенаправленно использует ее в этой роли, если кто-то считает, что правильная работа машины будет способствовать достижению определенной цели. Иными словами, машина является инструментом, на который опирается человек. В этом заключается различие между машиной и разумом. Интеллектуальные достижения человека возможны с помощью машины или без её помощи, в то время как сама машина может функционировать только как продолжение человеческого тела и под руководством человеческого разума». (Цит. по: Алексеев П.В. Хрестоматия по философии с. 366-371).

 

Вопросы:

1. Какой смысл, содержание, вкладывает в «личностное знание» М.  

   Полани?

2.  Согласны ли Вы с концепцией М.Полани о важнешей роли 

   «личностного знания» в процессе познания, свой ответ обоснуйте?

 

III.  Прочтите фрагмент работы П. Флоренского «Столп и утверждение истины» и ответьте на вопросы:

П.Флоренский.: «Для теоретической мысли «Столп Истины» это — достоверность, сег-titudo.

Достоверность удостоверяет меня, что Истина, если она достигнута Мною, действительно есть то самое, чего я искал. Но что же я искал? Что Разумел я под словом «Истина»? — Во всяком случае — нечто такое полное, что оно все содержит в себе и, следовательно, только условно, частично, символически выражается своим наименованием. Истина есть «сущее всеединое», определяет философ. Но тогда слово «истина» не покрывает собственного своего содержания. <...>

Наше русское слово «истина» лингвистами сближается с глаголом «есть» (истина — естина). Так что «истина», согласно русскому o ней разумию, закрепила в себе понятие абсолютной реальности: Истина — \ «сущее», подлинно-существующее... в отличие от мнимого, не действительно бывающего. Русский язык отмечает в слове «истина» онтологический момент этой идеи. Поэтому «истина» обозначает абсолютное самотождество и, следовательно, саморавенство, точность, подлинность. «Истый», «истинный», «истовый» — это выводок слов из одного этимологического гнезда. <...>

Истина — это «пребывающее существование; — это — «живущее», «живое существо», «дышащее», т. е. владеющее существенным условием жизни и существования. Истина, как существо живое по преимуществу, — таково понятие о ней у русского народа. Не трудно, конечно, подметить, что именно такое понимание истины и образует своеобразную и самобытную характеристику русской философии. <...>

Бытие истины невыводимо, а лишь показуемо в опыте: в опыте жизни познаем мы и свое бого-подобие и свою немощь; лишь опыт жизни открывает нам нашу личность и нашу духовную свободу. Не под силу философии — вывести факт истины; но, если он уже дан философии, то ее дело спросить о свойствах, о сложении, о природе человеческой, — т. е. данной, хотя и Богом, но в человечестве и человечеству, — истины. Иными словами, законен вопрос о формальном сложении истины, об ее рассудочном устроении, тогда как содержание ее — сама Истина. Или, — еще уместно спросить себя, — как представляется Божественная Истина человеческому рассудку?

Чтобы ответить на вопрос о логическом строении истины должно держать в уме, что истина есть истина именно об Истине, а не о чем ином, -  т. е. находится в каком-то соответствии с Истиною. Форма истины только тогда и способна сдержать свое содержание, — Истину, — когда она как-то, хотя бы и символически, имеет в себе нечто от Истины. Иными словами, истина необходимо должна быть эмблемою какого-то основного свойства Истины. Или, наконец, будучи здесь и теперь, она должна быть символом Вечности.

Хотя и в твари данная, однако истина должна быть монограммою Божества. По-сю-сторонняя, она должна быть как бы не по-сю-сторонней. Красками условного она должна обрисовать Безусловное. В хрупком сосуде человеческих слов должен содержаться присно-несокрушимый Адамант Божества. Тварь мечется и кружится в бурных порывах Времени; истина же должна пребывать. Тварь рождается и умирает, и поколения сменяются поколениями; истина же должна быть нетленной. Человеки спорят между собою и возражают друг другу; истина же должна быть непререкаема и выше прекословии. Людские мнения меняются от страны к стране и из года в год; истина же — везде и всегда одна, себе равная. Одним словом, истина — это «то, во что верили повсюду, всегда, все...» Всякая истина должна быть формулою не-ус-ловною.

Но как это возможно? Как возможно из условного материала человеческого ума построить безусловную формулу Истины Божественной?

Знание дается в виде некоторого суждения, т. е. как синтез некоторого подлежащего S с некоторым сказуемым Р. Отсюда не исключается и суждение аналитическое, даже суждение тождественное, ибо и в них подлежащее и сказуемое в каком-то смысле разны, — должны быть сперва различены, чтобы затем быть соединенными. Но если всякое суждение — синтез некоторой двойственности, то почему же не могло бы быть и иного синтеза, — синтеза данного подлежащего S с другим сказуемым, с Р'? Далее, почему не могло бы быть соединения данного S с отрицанием Р, с не-Р? Ясное дело, что всякое суждение условно, т. е. может встретить себе возражение в виде другого суждения, противоположного, и даже в виде суждения противоречивого. И если доселе и досюда такого возражения еще не представилось, то это еще ничуть не обеспечивает неотменяемости нашего суждения на дальнейшее время или в иных местах.

Жизнь бесконечно полнее рассудочных определений, и потому ни одна формула не может вместить всей полноты жизни. Ни одна формула, значит, не может заменить самой жизни в ее творчестве, в ее ежемо-ментном и повсюдном созидании нового. Следовательно, рассудочные определения всегда и везде подвергаются и неизбежно будут подвергаться возражениям. Возражения на формулу и суть такие формулы, такие про-тивосуждения, которые исходят из сторон жизни дополнительных к данной, из сторон жизни противных и даже противоречивых в отношении этой, оспариваемой формуле.

Рассудочная формула тогда и только тогда может быть превыше нападений жизни, если она всю жизнь вберет в себя, со всем ее многообразием и со всеми ее наличными и имеющими быть противоречиями. Рассудочная формула может быть истиною тогда и только тогда, если она, так сказать, предусматривает все возражения на себя и отвечает на них. Но, чтобы предусмотреть все возражения, — надо взять не их именно конкретно, а предел их. Отсюда следует, что истина есть такое суждение, которое содержит в себе и предел всех отменений его, или, иначе, истина есть суждение само-противоречивое.

Безусловность истины с формальной стороны в том и выражается, что она заранее подразумевает и принимает свое отрицание и отвечает на сомнение в своей истинности приятием в себя этого сомнения, и даже — в его пределе. Истина потому и есть истина, что не боится никаких оспариваний; а не боится их потому, что сама говорит против себя более, чем может сказать какое угодно отрицание; но это самоотрицание свое истина сочетает с утверждением. Для рассудка истина есть противоречие, и это противоречие делается явным, лишь только истина получает словесную формулировку. Каждое из противоречащих предложений содержится в суждении истины и потому наличность каждого из них доказуема с одинаковой степенью убедительности, — с необходимостью. Тезис и антитезис вместе образуют выражение истины. Другими словами, истина есть антиномия и не может не быть таковой.

Впрочем, она и не должна быть иной, ибо заранее можно утверждать, что познание истины требует духовной жизни и, следовательно, есть подвиг. А подвиг рассудка есть вера, т. е. самоотрешение. Акт самоотрешения рассудка и есть высказывание антиномии. Да и в самом деле, только антиномии и можно верить; всякое же суждение неантиномичное просто признается или просто отвергается рассудком, ибо не превышает рубежа эгоистической обособленности его. Если бы истина была неанти-номична, то рассудок, всегда вращаясь в своей собственной области, не имел бы точки опоры, не видел бы объекта вне рассудочного и, следовательно, не имел бы побуждения начать подвиг веры. Эта точка опоры — Догмат. С догмата-то и начинается наше спасение, ибо только догмат, будучи антиномичным, не стесняет нашей свободы и дает полное место Доброхоотной вере или лукавому неверию. Ведь никого нельзя заставить верить, как никого же нельзя и заставлять не верить: по слову бл. Августина, «nemo credit nisi volens» — никто не верует иначе как доброохотно.

Все сказанное доселе говорилось, — ради простоты, — в предположении, что мы исходим в логике из суждений; и тогда истина оказалась антиномией суждений. Но нетрудно увидеть, что при иной точке зрения, а именно, в логике понятий мы пришли бы к выводу подобному, а именно, что истина есть антиномия понятий. Конечно, тот и другой вывод — одно и то же, ибо антиномия понятий есть только психологически нечто иное в сравнении с антиномией суждений. Ведь каждое понятие превращаемо в соответствующее ему суждение, и каждое суждение — в понятие. Логически есть в рассудке вообще некоторые элементы двух сопряженных родов, и эти элементы взаимо-превраща-емы и потому взаимо-заменимы в рассуждениях, так что формальная теория их —одна и та же. Но нам сейчас не то важно, а лишь антиномическая связь тех или иных элементов в истине.

Истина есть антиномия. Этот важный итог наших размышлений требует себе более строгого выражения. Иными словами, необходима формальная логическая теория антиномии». (Цит. по: там же с. 352-353, 354-357).

 

Вопросы:

1. Какой смысл в содержание категории истины вкладывал П.Флоренский, согласны ли Вы с ним?

2. Как Вы считаете, можно ли соотнести учение П.Флоренского об антиномичности истины с концепцией абсолютного и относительного в истине?

 

 

IV. Опираясь на текст, сформулируйте модель базовых ценностей современного буржуа:

 

«Результатом процесса становления капиталистической ценностной системы явилось возникновение ее непосредственного носителя, которого доселе не знал мир. Его можно определить, как «человек экономический».

В литературе мы не нашли однозначно устоявшегося определения данного понятия, в связи с чем мы приведем наиболее с нашей точки зрения емко выражающее его суть. «Человек экономический» - «условное общее понятие, представление о человеке как о рационально мыслящем субъекте, строящем свои планы и действия, исходя из принципа получения максимальной выгоды». Его основу образует «буржуазный дух» (понятие, введенное В. Зомбартом в работе «Буржуа», на содержание которой мы будем во многом ссылаться при ведении нашего дальнейшего изложения) - «Хозяйственный дух - это совокупность душевных свойств и функций, сопровождающих хозяйствование. Это все проявления интеллекта, все черты характера, открывающиеся в хозяйственных стремлениях, но это также и все задачи, все суждения о ценности, которыми определяется и управляется поведение хозяйствующего человека». Таким образом, понятие «человек экономический» представляет собой рациональный конструкт, идеальный тип, выражающий буржуазные ценности в их системности и максимальной чистоте, посредством которого очень удобно измерять степень «концентрации» буржуазного духа у тех или иных социальных групп, а также внутри них. Поэтому его не следует отождествлять с исторически существующим социальным типом личности буржуа. Различие между этими понятиями состоит в том, что буржуазия, появившаяся на исторической сцене в позднее средневековье (или Возрождение), изначально не являлась, как и не является ныне, монолитной социальной группой. Отсюда, различные слои населения, ее образующие, в разной мере отражают степень выраженности ценностей буржуазного сознания.

Основываясь на определении понятия «человек экономический», выделим главные элементы структуры буржуазного сознания, которые тесно взаимосвязаны между собой:

- Стремление к прибыли ради нее самой;

- Умение организовать дело и превратить его в главный смысл своей жизнедеятельности (ценность дела);

- Поставить труд как основу материального благополучия на рельсы системности, последовательности, калькуляции (хладнокровного расчета)

- Приоритетность представленных выше положений по отношению ко всем остальным радостям, соблазнам земной жизни.

Развернем содержание каждого из них подробнее.

Эпоха Возрождения и произошедшая в ней Реформация, реабилитировали ценность богатства, которое должно было служить личностным нуждам человека. Но не простое желание обладать богатством стало нервом буржуазной деятельности, а стремление к нему ради него самого. Немецкий социолог и исследователь основ капитализма Вернер Зомбарт, с нашей точки зрения, дал этому стремлению емкое определение – это «жажда к наживе». Под ней понимается такое стремление к прибыли, где акцент делается не на результате (обладании богатством как таковым), а на процессе его приобретения. В качестве иллюстрации приведем следующий пример из книги Зомбарта «Буржуа»: «Когда Рокфеллера спросили, что побудило его к созданию трестовых предприятий, он ответил: «Первым основанием к их учреждению было желание соединить наш капитал и наши возможности, чтобы на место многих мелких дел поставить одно дело некоторой величины и значения.

 Когда прошло некоторое время, - продолжает он, - и выяснились возможности дела, мы нашли, что нужно больше капитала, нашли и нужных людей, и необходимые суммы капитала и учредили "Standard Oil С°" с капиталом в 1 000 000 ф. стерл. Позднее мы выяснили, что еще больше капитала может быть прибыльно вложено... и увеличили наш капитал до 500 000 ф. стерл. Когда дело расширилось... в него было вложено еще больше капитала…».

Чем же было продиктовано столь радикальное, отличное от простого, свойственного каждому человеку желания обладать звонкой монетой, стремление к «жажде наживы»? Для ответа на этот вопрос дадим характеристику личностных качеств «человека экономического», определяющих его жажду к наживе.

В целом эти качества можно подразделить на иррациональные и рациональные по своей природе. Начнем с первых.

Мы считаем, что жажда наживы глубоко иррациональна по своей природе и не мыслима без присущего ей авантюризма. Образно, ее можно сравнить с увлечением игрой, когда интересует не столько конечный результат, сколько сам процесс проигрывания игры, с присущими ему уровнями, бонусами, призами и т.д. Ведь в непредсказуемости и состоит захватывающий секрет, шарм игры, не нуждающейся ни в каком рациональном объяснении.

Именно в этом влечении к процессу, как цели, столь схожи образ бравого флибустьера и герои романов Оноре де Бальзака, который мастерски изобразил фигуру подлинного буржуа в лице Гобсека или папаши Гранде. Ведь им в одинаковой мере присуща способность к риску, открытость новому, увлеченность вплоть до беспамятства предметом своего интереса, заставлявшего пренебрегать их имеющимся уровнем достатка. Вспомните образ папаши Гранде, который будучи состоятельным человеком, был готов проигнорировать опасность и риск ради возможности извлечь прибыль. Он не ведал в этом деле слов «достаточно» и «хватит», ведь его манила та же страсть, что и флибустьера, открывавшая перед ним новые дали и возможности, которые давала ему звонкая монета. Отсюда, думается, что именно наличие этих свойств личности определяет те знаменитые 5% населения, которые, если верить статистике, по-настоящему способны заниматься предпринимательской деятельностью.

В то же время авантюризм вне тесной связи с рациональным расчетом не имеет ничего общего с буржуазным сознанием, более того, глубоко противоречив ему по своей сути. Ведь человек авантюрного склада, существовавший издревле, всегда делал ставку на переменчивую удачу, тогда как настоящий буржуа на постоянный и расчетливый в своей основе успех.

Рациональной составляющей «жажды к наживе» является умение организовать дело (или, говоря словами В. Зомбарта, предприятие) и придать ему нужный масштаб. Под ним мы понимаем системно организованную последовательность действий группы лиц, объединенных общим планом с целью получения прибыли. К важным образующим его следует отнести:

- Установку на системное извлечение прибыли, а не установкой на разовый характер ее получения. Практически это означает, что поведение индивида должно мотивироваться ценностью ориентации на успех, а не полаганием на переменчивую удачу. Так, всякий, кто ищет заработка от случая к случаю, начиная от частного извоза и заканчивая разгрузкой вагонов, не может себя считать «человеком дела», так как полагается на мало предсказуемый фарт, часто даже не пытаясь мыслить в русле того, что получаемый иной раз успех можно и нужно превратить в закономерность.

- Ценность труда, результат которого ориентирован на рынок. То есть, труд не должен быть, как в средневековье, направлен лишь на удовлетворение потребительского спроса. Яркую иллюстрацию чего дает В. Зомбарт: «Труд настоящего крестьянина, так же как и настоящего ремесленника, есть одинокое творчество: в тихой погруженности он отдается своему занятию. Он живет в своем творении, как художник живет в своем, он, скорее всего, совсем бы не отдал его на рынок. С горькими слезами на глазах крестьянки выводят из стойла любимую пегашку и уводят ее на бойню; старик-кустарь воюет за свою трубку, которую у него хочет купить торговец. Если же дело доходит до продажи (а это, по крайней мере, при наличности хозяйственной связи обмена должно составлять общее правило), то произведенное благо должно быть достойным своего творца. Крестьянин, так же как и ремесленник, стоит за своим произведением; он ручается за него честью художника. Этим объясняется, например, глубокое отвращение всякого ремесленника не только к фальсификатам или хотя бы суррогатам, но даже и к массовой выделке». Наоборот, при капитализме, результат труда всегда должен быть ориентирован на рынок, с присущим ему предложением и спросом на него, который, кстати, можно успешно формировать, убеждая, например, потенциальных покупателей в необходимости данного вида продукции.

- Ценность бесперебойно функционирующего рынка, как основного инструмента системного извлечения прибыли. До Нового времени, продукт, предлагаемый на рынке, являлся штучным изделием, неразрывно связанным с личностной ответственностью, «репутацией» того, кто его производил. Отсюда, товарообмен, регулируемый данным институтом, преследовал главной целью удовлетворение жизненно необходимых потребностей, а не получение прибыли, как таковой. Так, средневековый мастер не ориентировал свое производство на рынок (повинуясь логике спроса и предложения), а лишь использовал его в целях обмена своей продукции на недостающие ему для жизни материальн